15 августа. К счастью, сегодня Исламу стало полегче, и мы могли в обычное время выступить. Одна из лошадей околела; это была первая наша потеря, за которой, к сожалению, последовали и другие.

Небо было покрыто легкими облаками, которые задевали за относительно невысокие гребни гор и как-то давили всю окрестность, словно низкий потолок комнату. Казалось даже, что на востоке нельзя будет пройти под этими облаками. Мы продолжали путь к востоку, следуя по широкой и правильной продольной долине, вдоль северной подошвы Арка-тага.

Около полудня на западе собрались тяжелые облака. Облака быстро стягивались кольцом вокруг нас. Только на самом востоке виднелся еще быстро таявший клочок лазури, а то везде, куда ни догляди, стояли темные свинцовые зловещие тучи. Скоро позади нас послышался слабый вой. Он все приближался и усиливался. Поднялся сильный ветер с запада, и разразился ужаснейший град, хлеща землю и бока гор.

Мигом настал полумрак, загремел гром, раздававшийся как будто прямо у нас над ухом, но молний не было видно. Окрестность совершенно потонула во мгле. Градины были не больше маисовых зерен, но, подхваченные ветром, били с такой силой, что удары их ощущались даже сквозь шубы и меховые шапки.

На лошадей это незаслуженное бичеванье наводило страх, и мы принуждены были с четверть часа не трогаться с места, не зная даже, куда ехать. Вот мы и сидели на лошадях, повернув ветру спины и подняв воротники до ушей. В какие-нибудь несколько минут веселая, смеющаяся, залитая солнцем местность превратилась в полярную область; грунт весь побелел и подмерз.

Несколько времени Ничего нельзя было предпринять, но, когда самая грозная туча пронеслась, мы слезли с коней и поспешно принялись за разбивку палаток. Град продолжался еще с час, покрыв землю толстым, белым ковром в вершок толщиной. До вечера он, однако, успел растаять, так как за градом, по обыкновению, следовал ливень. Мы успели основательно промокнуть прежде, чем попали под крышу. Бедные животные остались на дожде и холоде. Только верблюдам все было нипочем, и они сразу принялись щипать траву.

16 августа мы рано выступили в путь. Накануне вечером мы посылали разведчиков вверх по узкой балке, на краю которой мы разбили лагерь. Вернувшись, люди сообщили, что в верхней части балка очень крута, узка и камениста, мы и предпочли продолжать путь к востоку по продольной долине. Не без труда перешли мы глубокую балку и направились дальше по холмистой поверхности и мимо небольшого озера с прозрачной пресной водой; дюжина гусей отдыхала тут на пути в Индию.

Большей частью мы подвигались почти наугад, не зная, окажется ли возможным продолжать путь по долинам, в которые мы вступали. Постепенно мы заворачивали к юго-востоку, и направо от нас оказалась мощная горная вершина. Следуя несколько времени к востоку, мы затем свернули направо по одной из подобных поперечных долин, которая скоро стала очень крутой. В устье ее можно было наблюдать в высшей степени оригинальные образования. Она была покрыта слоем тонких продуктов выветриванья, в котором терялись мелкие ручейки; грунт был так мягок и рыхл, что копыта животных тонули в нем, и это очень утомляло животных.

Понемногу мы все-таки пробирались вверх по все суживавшейся долине и затем по крутым склонам до перевала — как мы надеялись, через главный гребень Арка-тага. С большими усилиями лошади взобрались на вершину. Но тут нас окутало непроницаемым туманом, пошел град, и поднялась метель. Так как дороги не было видно и, кроме того, нам не хотелось упустить случая ориентироваться в этой горной области, для чего этот возвышенный пункт представлял такие благоприятные условия, то мы, посоветовавшись, решили разбить лагерь на самом перевале, абсолютная высота которого доходила до 5253 метров. За день мы сделали 26,8 километра.

Быстро разбили палатки. Погода была ненастная, холодная и неприятная; малейшее усилие причиняло сердцебиение и одышку. Ветер пронизывал насквозь, град так и хлестал. Подножного корму не было никакого, ни единого кустика для топлива, и за водой людям пришлось спуститься глубоко в расщелину.

Около 5 часов дня прояснилось настолько, что на юге и юго-западе можно было различить резкий, освещенный красным светом и одетый снегом гребень, через который, по-видимому, не вело ни одного доступного перевала. К югу от нашего перевала, который вел лишь через отрог Арка-таг и для достижения которого мы напрасно употребили столько усилий, виднелось глубокое ущелье, в которое стекали воды с целого лабиринта скал и цепей.

На востоке нам мерещились слабые очертания Арка-тага, и в этом направлении тянулась извилистая продольная долина. Вокруг нас в хаотическом беспорядке высились вершины и кряжи, некоторые черного цвета, другие кирпично-красного или зеленого и самые высокие совершенно белого — от снега. Относительная высота их была в большинстве случаев невелика, и нам казалось, что мы находимся на одном уровне со многими из них.

Скоро, однако, вся панорама заволоклась густыми облаками и снежной вьюгой. Плотные, тяжелые массы облаков быстро неслись над гребнями, волочась бахромой своих краев по неровной их поверхности и, словно кистью, нанося на нее белые полоски снега. Гром гремел так, что мы почти оглохли, молнии то и дело прорезали облака. Почва дрожала от сильнейших раскатов, и было как-то жутко стоять на самом перевале. Я велел поэтому отодвинуть палатку так, чтобы линия гребня пришлась десятью метрами выше. В этот вечер нам пришлось долго ждать наших верблюдов и ослов. Мы послали двух людей отыскивать их. В сумерки животные наконец показались, и люди с трудом втащили их на перевал. Ужин мой был на этот раз скуднее обыкновенного. Чтобы вскипятить чаю, пожертвовали ящиком, без которого можно было обойтись. Посоветовавшись с таглы-ками, мы решились продолжать путь к востоку по крутому восточному ущелью перевала, так как на юге не представлялось никакого прохода.

Утром топлива не оказалось, и мне пришлось довольствоваться замороженным какао. Оказалось еще, что верблюды и ослы рано утром ушли назад по той же дороге, по которой мы пришли. Я все-таки пустился в путь в сопровождении Эмина-Мирзы по направлению, выбранному еще с вечера. Сделав около 14 километров, мы увидали в некотором расстоянии наших ослов, пасущихся на высокой террасе, на левом берегу хрустально-прозрачного потока, по руслу которого мы следовали.

Сносный подножный корм и голодовка накануне побуждали нас к однодневному отдыху. Когда наконец сюда прибыл с верблюдами Гамдан-бай, он узнал местность и в каких-нибудь десяти минутах ходьбы к северу нашел то место, где останавливался на привал Литледэль год тому назад. Литле-дэль пришел сюда с севера и провел здесь несколько дней, чтобы высмотреть перевал через Арка-таг.

Но так как ему в этом отношении посчастливилось не больше нашего, то он направился по долине, открывавшейся на восток, где и нашел удобный перевал, который вел к небольшому озеру, к югу от Арка-тага. Мы решили воспользоваться этим открытием, и Гамдан-бай взялся вести нас к перевалу Литледэля.

18 августа посвятили отдыху. Я только посетил место стоянки Литледэля; между закоптевшими камнями еще заметно было место, где был разведен костер. Кругом в изобилии валялся помет караванных животных, и мы, таким образом, обрели хороший запас топлива. Кое-где можно было даже различить тропинку, протоптанную животными, а на берегу речки валялась брошенная негодная рубашка.

Вечером распорядился с таглыками таким образом. Троим было выдано жалованье за все время их службы и дано позволение вернуться обратно по той же дороге. Из прочих же двое должны были сопровождать меня через Арка-таг и затем уже вернуться домой, а остальным троим таглыкам вместе с моими постоянными слугами из Западного и Восточного Туркестана предстояло следовать с караваном до тех пор, пока мы не доберемся до заселенных трактов, когда бы это ни случилось.

Таглыки, которые должны были сопровождать меня дальше, попросили у меня вперед половину жалованья, на что я немедленно согласился. Некоторые же из восточнотуркестанцев, оставившие семьи в Керии и Хотане, решили воспользоваться случаем и послать значительную часть полученного ими жалованья с тремя возвращавшимися домой таглыками, которые утром должны были выдать расписки в получении денег и обязательства доставить их по адресу.

Когда с расчетами было покончено, мы улеглись на покой. Таглыки, как всегда, спали под открытым небом, в защите бруствера из мешков с маисом и прочих пожитков.

Проснувшись утром 19 августа около 6 часов, слуги мои, к удивлению своему, не нашли в лагере таглыков. Все они, за исключением моего секретаря Эмина-Мирзы, бежали.

Ислам немедленно разбудил меня и доложил о случившемся. Мы собрали военный совет.

Люди мои спали всю ночь, как убитые, и не слышали никакого подозрительного шума. Они полагали, что таглыки бежали еще около полуночи, чтобы выиграть время и таким образом обеспечить себя от погони. Они хорошо знали, что для нас в этих скудных подножным кормом областях каждый день был дорог.

Когда же мы обревизовали караван и наши пожитки, оказалось, что исчезли еще 10 ослов, пара лошадей и добрый запас хлеба, муки и маиса. Но хуже всего было то, что таглыки получили вперед жалованье и забрали еще деньги других людей без всяких расписок.

План бегства, без сомнения, был обдуман заранее, и они хитро выманили у меня вперед жалованье. Особенно удивляло нас то, что они могли выбраться из лагеря так бесшумно. Некоторые из моих людей, правда, слышали около полуночи лай собак, но полагали, что собаки лают на верблюдов, которые обыкновенно удалялись по ночам от лагеря, бродя в темноте, словно призраки.

Но нас не так-то легко было провести. Мы обыскали ближайшие окрестности лагеря, чтобы по следам определить, в какую сторону направились беглецы. Оказалось, что они ушли по разным направлениям, разбившись на кучки; сборным же пунктом явилась подошва северного хребта; они, видимо, хотели с самого же начала сбить нас с толку. Двое воров шли пешком, двое ехали на лошадях, остальные на ослах.

Так как ослы наши были сильно изнурены, то импровизированный караван не мог подвигаться особенно быстро. Поэтому я распорядился немедленно пуститься за ним в погоню и во что бы то ни стало вернуть беглецов со всем добром назад, в лагерь № VIII. За такой гнусный обман следовало наказать их. Парпи-баю, дельному малому, было поручено руководить погоней, а в подмогу ему были даны Гамдан-бай и Ислам из Керии. Вооружась ружьями и револьверами и сев на лучших наших верховых лошадей, они пустились во всю прыть по следам беглецов через перевал и скоро скрылись из вида. В случае отказа беглецов вернуться преследователи могли дать несколько выстрелов для острастки, но им строго было запрещено ранить кого-нибудь.

Нам, остальным, пока оставалось только терпеливо ждать. День и ночь прошли, не принеся ничего нового. Я начал уже опасаться, что преследователи заблудились; эта беда была бы горше первой.

В шесть часов вечера на следующий день Парпи-бай и Гамдан-бай вернулись на вконец измученных лошадях и сообщили следующее. Они ехали по следам безостановочно весь день и вечер. Лошади, не обремененные поклажей и успевшие уже отдохнуть накануне, шли отлично. Миновав места наших лагерей № VII и № VI, преследователи около полуночи заметили вдали огонь и направились к нему. Достигнув места, они увидали около костра нескольких людей; это, разумеется, были наши беглецы. Две лошади и ослы паслись неподалеку. Пятеро из людей расположились около костра, остальные уже легли спать. Все, и люди и животные, были, видимо, истомлены вконец долгим переходом. Несмотря на преимущества, которые давало им то обстоятельство, что они перед выступлением отдохнули день, и то, что дорога вела теперь под гору, а не в гору, они были настигнуты погоней, так как большинство из них шло пешком.

Когда Парпи-бай с двумя спутниками подъехал к костру, беглецы повскакали и кинулись в разные стороны. Но Парпи-бай выстрелил на воздух и крикнул, что если они тотчас же не вернутся на место, то все будут перестреляны. Тогда они повалились на землю, прося пощады. Беглецов всех перевязали, и Парпи отобрал от них все забранные ими у меня деньги.

После двухчасового сна рано утром караван двинулся обратно. Только трое таглыков, получивших от меня окончательный расчет, были отпущены на все четыре стороны. Предводитель беглецов, сорокалетний таглык, организатор всего дела, был принужден, как вор, идти всю дорогу пешком со связанными руками.

Только в 10 часов вечера добрались связанные беглецы под надзором Ислама из Керии до нашего лагеря. Мне были возвращены все отобранные у них деньги. Но, кроме того, они отняли у нас два дорогих дня, и этой потери ничем было не возместить. Предводителя подвели ко мне, а остальные расположились полукругом.

Я заявил ему, что он вор и что, если бы он попался при таких обстоятельствах в руки китайского амбаня, ему пришлось бы плохо. Теперь же он, дабы внушить ему и его товарищам, что нельзя безнаказанно так обходиться с европейцем, присуждался лишь к двенадцати ударам розгами. В этом я разошелся с моими верными слугами, которые находили, что ему следовало задать основательную порку. Кроме того, я заявил, что воры должны искупить свое недостойное поведение трудом и ночи, ради безопасности, будут проводить связанными. Далее, они обязаны были: заплатить Парпи-баю, Гамдан-баю и Исламу из Керии жалованье за потраченные на погоню три дня, сопровождать нас, пока нам это будет нужно, и при расчете вполне подчиниться моим условиям: я заплачу им столько, сколько они заслужат своим поведением.

Сцена суда вышла очень живописной. Люди стояли перед палаткой, молча, закутавшись в шубы, слабо освещенные светом луны и отблеском от свечки. Мало радости было наказывать беглецов, но они заслужили наказание, и их последующее безукоризненное поведение доказало, что мой приговор пошел им в пользу.

Разумеется, и люди и животные, участвовавшие в побеге и в погоне, изнемогали от усталости, и нам пришлось из-за них пожертвовать еще одним днем. Таким образом, в лагере № VIII мы провели целых три дня. Погода становилась зимней. После полудня в течение нескольких часов шел снег, а после 3 часов задул сильный северо-восточный ветер, опрокинувший мою палатку. Веревки так трещали и дергались, что я уже приготовился к такому казусу, и ничто в палатке не пострадало. В 8 часов по бокам палатки забарабанил дождь, потом опять все стихло.

Вечером вся окрестность оказалась под белым покровом снега. Только в речном русле выделялась в сумраке черная, извилистая линия реки. Всю ночь дул сильнейший северо-восточный ветер, палатку понемногу до того заносило снегом, что мне несколько раз приходилось выходить и сбивать снег, который к утру и образовал вокруг нее настоящий вал. Снег, однако, заметно задерживал тепло в палатке и уменьшал сквозняк. Только поздно утром 22 августа снежный буран прекратился, и мы могли выйти и поразмяться.

Прошли 22-го необычайно мало: всего 3,6 километра. Столь поспешный привал объяснялся тем, что мы хотели воспользоваться последним пастбищем. Держась левой стороны открывавшейся с востока долины, мы поднялись на площадку, где останавливался со своим караваном Лит-ледэль, и здесь разбили палатки. Караванные животные Литледэля оставили здесь столько помета, что в топливе недостатка не предвиделось. Помет сохраняется в этих областях удивительно хорошо, и мы сначала приняли его за свежий помет куланов. А между тем он лежал тут более года. Это доказывало, что в этих высоких поясах никогда не выпадает дождя, а только снег и град. Иначе помет скоро измельчился бы, высох и его развеяло ветром.

И сегодня около часу дня начался град. Злейший наш враг, однако, ветер, который подымается почти всегда в одно и то же время дня ежедневно, приносит градовые тучи и продолжается до вечера, а часто даже и всю ночь. Холодные струи его проникают в палатку и грозят задуть огонь, как ни стараешься защитить его. Да и ложе становится таким холодным, что, заползая в него, попадаешь как будто в ледник и долго, долго лежишь и щелкаешь зубами, пока наконец не согреешься.

23 августа. Рано утром меня разбудила вьюга. Я разбудил людей, и скоро караван был готов. Сегодня нас ожидал трудный переход. Предстояло перейти через Арка-таг по перевалу Литледэля, к которому взялся проводить нас Гамдан-бай.

Тихо подвигались мы гуськом по речной долине. В двух местах долина разветвлялась. Около первого разветвления нашли остатки одного из членов экспедиции Литледэля: высохший труп осла. Его мумиеобразное тело не подверглось разложению; целость его свидетельствовала также, что ни волки, ни хищные птицы не знали сюда дороги.

Итак, ясно было, что до сих пор мы от самого лагеря № VII шли по пути Литледэля.

Я с Эмин-Мирзой взошли на небольшой второстепенный перевал (5580 метров), находившийся севернее или левее первого; мы, к изумлению нашему, увидели, что следы наших лошадей, по обыкновению шедших вперед, направлялись к северу по боковой долине. Я тотчас понял, что Гамдан-бай, бывший теперь путеводителем, ошибся. Караван, однако, был уже настолько далеко, что окрики наши не могли достигнуть до слуха людей.

Гамдан-бай был очень смущен своей грубой ошибкой. Не думая ни о чем, они шли, пока не наткнулись на свои же собственные утренние следы, описав таким образом полный круг, да еще зря перейдя через перевал. Гамдан уверял, что Литледэль как раз здесь ненадолго уклонился к северу и что он, Гамдан, сворачивая в долину, был уверен, что она скоро снова завернет к востоку и югу. М не еще не приход ил ось видеть такого неуменья ориентироваться, и я дал нагоняй и Гам-дану и другим за то, что они, как бараны, пошли за ним.

Вечер, против обыкновения, выдался чудесный; воздух был совершенно прозрачен. Снеговой покров и легкие облачка сияли при свете месяца ослепительной белизной. Во мраке тихо, величественно бродили, подобно призракам, наши верблюды, освобожденные от вьюков и тщетно искавшие подножного корма. Лошадей и ослов привязали, так как их нельзя кормить, пока они не отдохнут часа два. Люди, исключая поваров, тоже прилегли отдохнуть после того, как разбили палатки.

Когда подошел час кормежки лошадей и ослов, они принялись ржать и топать. Им подвесили торбы с маисом, и они с хрустом стали пережевывать сухой, жесткий маис. Затем их отпустили до утра бродить на свободе.

Как тихо, безмолвно на этих высотах. Мы здесь словно гости на чужой планете. Темно-голубая мировая бездна сияет перед нами за снежной вершиной Арка-тага. Лишь мерцание ночных звезд, медленный полет облаков и сверканье снежинок вносят оживление в этот мертвый пейзаж. Единственный звук здесь — металлический плеск струй речки о льдинки.