Книга: От варягов до Нобеля. Шведы на берегах Невы
Назад: «Да поддержит и благословит Господь наш шведский приход!»
Дальше: Основные источники и литература
ПЕТЕРБУРГ ПОСЛЕ ЛЕНИНГРАДА
Эпилог и пролог
Столько написав о «шведском Петербурге», я чувствую, что напрашивается продолжение — о «петербургских шведах в Швеции». Однако такое исследование увело бы далеко за пределы данной книги. Нижеследующий текст — всего несколько заметок на полях о ситуации, которая была на самом деле гораздо более сложной и многогранной.
Большинство шведов, после 1917 г. прибывших в Швецию, были неизвестны на родине. К исключениям относятся семьи Нобелей и Болинов, уже работавшие в международных масштабах. Они в определенной степени могли продолжать свою деятельность и в Швеции. Но для большинства возвращение домой означало существование, экономически не обеспеченное и в социальном отношении нелегкое. Кроме того, многие родились не в Швеции, а бывали в ней лишь в летних отпусках и на каникулах. Например, управляющий хозяйством а/о «Нобель» Оскар Кристоферссон родился в Кронштадте от шведских родителей, выехавших в Россию в 1870-х годах.
Подобным образом дело обстояло с братьями Лидвалями, детьми шведского портного, в 1850-х гг. выехавшего из северной Швеции. Федор Лидваль был одним из наиболее уважаемых архитекторов России и основателем нового стиля в петербургском зодчестве первых десятилетий XX столетия. Но в Швеции он был почти неизвестен, а если его и знали, то в условиях плохих конъюнктур, сложившихся в 20-е гг., другие архитекторы смотрели на него как на опасного конкурента.
Эммануил Нобель поначалу старался помочь Лидвалю — отчасти наличными средствами, отчасти предложением заказа на проект здания Нобелевского фонда в Стокгольме. Этот заказ Лидвалю не достался, но через несколько лет, проведенных в унизительном околачива-нии порогов, он устроился в Стокгольме в архитектурную контору «Эстлин&Старк».
Первым самостоятельным заданием Лидваля стали два жилых дома в английском стиле на улице Тюстагатан, 3–5, которые он выстроил в 1922 г. Среди других известных реализованных им проектов в Стокгольме — здание нефтяной фирмы «Шелл» на улице Биргер Ярлсгатан и дом на углу улиц Турсгатан и Санкт-Эриксгатан. В случаях, когда Лидваль не был автором проекта, ему часто поручалось оформление фасадов и других частей здания. Примером этого и является дом «Шелл» с его перилами из литого чугуна, как в Китайском кинотеатре в Стокгольме. Лидваль спроектировал также несколько домов в конструктивистском стиле, но упрощенный архитектурный стиль 30-х гг. нравился ему гораздо меньше неоклассицизма 20-х.
Дом на углу улиц Санкт-Эриксгатан, 86, и Турсгатан, 43, возведенный в 1928–1929 гг. по проекту Фредрика (Федора) Лидваля. Архив Ингрид Лидваль
В «функционализме», как назывался шведский вариант конструктивизма, он уже не находил применения своему новаторству.
Хотя Фредрик (Федор) Лидваль до своей кончины в 1945 г. спроектировал в Стокгольме 23 дома (в том числе 16 собственных авторских), его карьера в Швеции не идет, разумеется, в сравнение со сделанным в дореволюционной России. Его дочь Ингрид с болью пишет о пережитых архитектором в Швеции трудностях, причем не только профессиональных:
«После почти двадцатилетних успехов и высокой оценки, заслуженной им как архитектором в России, теперь он вынужден был довольствоваться работой служащего. Порой он получал и самостоятельные задания, но далеко не в таком объеме, чтобы обеспечить себя лишь частными заказами. Папа вовсе не был сентиментальным и не жил прошлыми успехами, но его чувства тем не менее иногда выходили наружу. Он справился с ролью, лично для него унизительной, прежде всего потому, что его профессиональная честь и любовь к делу никогда не давали ему ни передышки, ни отдыха… Как воспринимали его шведские коллеги, я не знаю. Но здесь, в Швеции, папе было интеллектуально скучно, он ощущал себя духовно одиноким. С петербургских времен он привык, что зодчие и художники встречаются, говорят об архитектуре и искусстве. Папа так и не смог понять, что шведские архитекторы не испытывают потребности в неформальном интеллектуальном общении».
Братья Федора Лидваля — портные Вильхельм, Эдвард и Пауль в 20-е гг. тоже начали свою деятельность в Стокгольме. Но поскольку коммерческий оборот был слишком мал для того чтобы обеспечить жизнь трех семей, Пауль (у которого не было детей) спустя некоторое время уехал за границу: сначала в Будапешт (его жена была венгеркой), а потом в Париж, куда после революции переехали многие уцелевшие русские аристократы, прежние клиенты ателье.
К концу 30-х гг. как число заказчиков, так и содержимое их бумажников уменьшилось, и Пауль вернулся в Швецию. Его брат Эдвард уже несколько лет как умер, и дела фирмы вели теперь его сыновья Альф и Оскар.
Всегда весьма элегантный Пауль Лидваль в Каннах в 1920-е гг. Архив Ингрид Лидваль
Пауль Лидваль открыл собственное ателье на улице Регерингсгатан, и поэтому в Стокгольме одно время были две портняжные фирмы Лидвалей. Однако через некоторое время Альфу и Оскару пришлось закрыть свое дело, и в деле остался один Пауль.
Одним из постоянных клиентов его ателье был артист Карл Герхард. Другим знаменитым клиентом был писатель и журналист Ян Улоф Ульссон. Когда он однажды выразил сомнение по поводу какой-то детали заказанного костюма, Лидваль возразил: «Князь Юсупов хотел, чтобы было именно так». Этот комментарий сразу пресек любую дальнейшую аргументацию клиента. «С кончиной Пауля Лид-валя, — написал Ульссон после смерти портняжных дел мастера в январе 1963 г., — наверняка не осталось никого, кто бы развеял сомнения клиента ссылкой на Феликса Юсупова, элегантного убийцу безумного Распутина».
Ателье Пауля Лидваля прекратило свое существование почти ровно через сто лет после того как его отец Юн Петтер обосновался в Петербурге.
От «Русенбада» до «Цветочного фонда»
Братья Лидвали принадлежали к верхнему слою российского общества, и им довольно быстро удалось наладить свою деятельность в Швеции, хотя они так никогда и не достигли здесь такого же финансового и социального уровня, как в Петербурге. Не надо обладать особенно богатым воображением, чтобы представить себе проблемы, с которыми столкнулись на своей новообретенной старой родине менее образованные и имевшие меньший вес в обществе российские шведы.
Многим из них было просто трудно найти средства к существованию. Чтобы помочь таким людям, правительство выделило деньги для специального «Комитета по поддержке российских шведов» и продолжало их выплачивать вплоть до шестидесятых годов. Сами новые иммигранты организовались в объединение под названием «Общество российских шведов», которое, в частности, снабжало «Комитет по поддержке» необходимыми сведениями о нуждавшихся соотечественниках.
Семья Нобелей воссоединилась в Стокгольме в 1919 г. На фотографии Эдла Нобель в окружении родных и неродных детей. Слева направо: Эммануил, Ингрид, Эмиль, Анна, Людвиг-младший (Луллу), Мина, Ёста, Марта и Рольф
«Комитет по поддержке» не был единственной организацией, оказывавшей помощь находившимся в стесненных обстоятельствах российским шведам. Широкую благотворительную деятельность осуществляло также «Шведское общество в С.-Петербурге». Оно потеряло в России все свои средства и собственность, но в Швеции возобновило работу. Дело в том, что основная часть капитала Общества была помещена в шведском банке, и это позволило продолжать деятельность.
Первым собранием на шведской земле стал обед в ресторане «Русенбад» в апреле 1919 г. На повестке дня стояло, в частности, предложение об устройстве временного помещения, в котором члены Общества могли бы встречаться несколько дней в неделю. Каких-либо следов деятельности Общества за последующие десять лет обнаружить не удалось, но в 1929 г. состоялось собрание правления под руководством шведского посланника в Москве Карла фон Хейденстама.
Оскар Кристоферсон (1887–1971), управляющий хозяйством акционерного общества «Братья Нобель», был высоко ценим за профессионализм и преданность. На фотографии 1946 г. он изображен сидящим в стокгольмской конторе фирмы. На стене висит портрет Людвига Нобеля. Архив Ингрид Кристоферсон
Он подчеркнул, что Обществу следует придать четкий юридический статус, поскольку оно распоряжается средствами, которые в один прекрасный день «могут оказаться нужными для возобновления деятельности Общества в России». Средства на самом деле были значительными. «Фонд Брендстрёма», учрежденный в 1915 г. в день 65-летия посланника, достиг суммы 5481 крон, в сберегательной кассе имелись 300 крон и в государственных облигациях 1887 г. еще 2000 крон. Средства «Комитета по торговле» достигли суммы в 21 000 крон (приблизительно полмиллиона в наши дни).
На состоявшемся спустя три года собрании утверждалось, что хотя политическая ситуация в России и не изменилась, есть хорошие основания не распускать Общество: даже если оно и не может активно действовать в настоящее время, его немалые средства пригодятся для будущей деятельности шведов в России.
В правление избрали многих из тех, кто руководил Обществом в Петербурге: председателем был генеральный консул Эмиль Хейльборн, вице-председателем — генеральный консул Карл Видерстрём, а в правление входили К. Г. Линдблум и Адольф Челльгрен, Херман Раш, Рольф Нобель и Фредрик Лидваль; исполняющим обязанности ревизора избрали инженера Антона Карлсунда.
На чрезвычайном заседании, состоявшемся в 1933 г., Общество приняло решение выделить деньги из «Фонда Брендстрёма» для российских шведов, которые не получали пособий из общественных средств и пребывали в трудном финансовом положении. Тем самым был создан важный прецедент, и с тех пор деньги Общества шли исключительно на благотворительность среди малоимущих российских шведов. На заседании 1936 г. было решено, что «Фонд Брендстрёма» будет целиком передан в благотворительный фонд Общества.
Через три года постановили, что благотворительный фонд может также пользоваться доходами от облигаций и процентов фонда «Комитета по торговле»; этот фонд в 1939 г. достигал суммы в 25 507 крон. Еще больше добавилось в 1946 г., когда Комитет, который не считал себя обязанным исполнять «в обозримом будущем» какие-либо функции, был распущен, и весь его средства в сумме 25 000 крон плюс проценты перешли в благотворительный фонд «Шведского общества».
К тому времени многие члены Общества петербургской поры уже скончались. Поскольку существовала опасность того, что старшее поколение не доживет до дня, «когда в России наступит порядок», позволяющий возобновить деятельность Общества, решено было привлекать «молодые силы». Высказывалось пожелание, чтобы это были дети людей, уже состоявших членами Общества, пусть даже они никогда не имели ничего общего с Россией «и даже не предвидят ничего подобного»; «их обязанностью будет, — записано в протоколе, — составлять формальный костяк Общества для сохранения его средств».
Эта инициатива привела к избранию в Общество двух десятков более молодых людей, в том числе Отто Г. Карлсунда, Бориса Хагелина, Эмиля Хейльборна-младшего, Оскара, Альфа, Андерса и Свена Лидвалей, Стена Линдблума, Георга Тулландера, Ульфа Видерстрёма, Алека, Карла и Хельге Нобелей. С учетом этого пополнения Общество в 1942 г. насчитывало 91 члена.
Благодаря избранию новых членов деятельность Общества продлилась до начала 60-х гг. Последнее запротоколированное заседание состоялось в Стокгольме 29 марта 1963 г. в доме «Цветочного фонда» (доме престарелых в Стокгольме); присутствовали 13 человек. С 1959 г. была оказана финансовая поддержка нуждающимся и выплачено денег на Рождество в сумме 3685 крон. Из первых членов Общества уже осталось всего несколько человек.
От празднований дня Густава-Адольфа в фешенебельных ресторанах столицы Российской империи до кофе с печеньем в стокгольмском доме престарелых — таков был 53-летний путь «Шведского общества в С.-Петербурге».
Но, как оказалось, на этом его история не завершилась. В разосланном в 1942 г. членам Общества циркулярном письме утверждалось, что «целью Общества на будущее является быть готовым вернуться к исполнению прежних функций, если обстановка в России изменится настолько, что в ней можно будет возобновить деятельность шведов».
И время принесло перемены: спустя 56 лет, 30 января 1998 г., было восстановлено «Шведское общество в С.-Петербурге». В основе деятельности Общества лежит, при незначительной корректировке, но с сохранением орфографии, тот самый устав, который был принят 88-ю годами ранее. Иными словами, цель Общества — быть «связующим звеном между живущими в Петербурге и Петербургской губернии шведскими подданными, содействовать сохранению в их среде родного языка, советами и разъяснениями способствовать их приезду сюда и поддерживать живущих здесь нуждающихся соотечественников». В 2000 г. Общество отметило свое 90-летие в зимнем саду гостиницы «Европейская» — там же, где оно было основано в 1910 г.
Агония города
Пока петербургские шведы мало-помалу делали все, чтобы устроиться в Швеции, покинутый ими город все глубже погружался в экономическое и политическое оцепенение. Вскоре после большевистского переворота прежняя имперская столица начала приходить в упадок. Уже летом 1918 г. росли сорняки на Невском проспекте, проезжая часть которого была выложена деревянными колодами, чтобы приглушить шум транспорта. Жители великолепных квартир и дворцов были убиты или бежали, и вместо них туда вселились заслуженные — и не очень — партийные функционеры и рабочие. Квартиры превратились в коммунальные, в них ютились по нескольку семей. О содержании домов в порядке уже не было и речи. Дворники отсутствовали, промышленные предприятия по большей части бездействовали — они долго еще не восстановят производство, а когда это произойдет, то уже при других нормах качества, нежели существовавших до 1917 г.
В марте 1918 г. столица переехала в Москву, что означало конец Петровской эпохи в истории России. Провозглашение в конце 20-х гг. Сталиным «построения социализма в одной стране» означало, что Советская Россия окончательно закрылась от окружающего мира.
Из первого города государства Петроград сделался вторым. Возможно, это и спасло его: между тем как старую Москву снесли, чтобы строить новый, современный город, столицу мирового коммунизма, Петроград— Ленинград оставили в покое. Он приходил в упадок, но то был упадок красоты. И сейчас, когда это разрушение наконец остановлено, может быть, еще не поздно восстановить город в его давнем блеске.
Сквозь дымку времен трудно осознать то потрясение, ту боль и печаль, которые ощущали петербуржцы при виде постигавшей город разрухи. Ранние, хотя и косвенные воспоминания принадлежат Перу Андерсу Фогельстрёму. Его отец работал в России в фирме «ASEA» в 1915–1918 гг., и в сентябре 1918-го будущий писатель, которому тогда было всего несколько месяцев от роду, приехал с матерью в Петроград. Позднее мать рассказывала ему, как уже в дрожках ее удивляло, насколько все успело измениться за проведенный ею в Стокгольме год: «Город в результате мятежей и уличных боев был обшарпанным и разбитым. Люди выглядели бедными, голодными и усталыми, с центральных улиц исчезли хорошо одетые фланёры, многие магазины были закрыты». Госпожа Фогельстрём быстро поняла, что в этой стране у ее семьи нет никакого будущего, и уже через два месяца они опять были в Швеции.
Одно из лучших описаний вышло из-под пера петербургского шведа, ранее уже фигурировавшего в этой книге: Бенгта Идестама-Альмквиста, который в 1930 г. под псевдонимом Робин Гуд издал книгу «Страна, которая будет смеяться», где, в частности, рассказывает о посещении города своего детства.
Стоял 1922 г., и страна была на грани вымирания. «Трудно смотреть на агонию человека, — пишет Идестам-Альмквист. — Искра жизни мечется, пытаясь отыскать какое-нибудь горючее, ничего не находит, в отчаянии пытается снова, она не хочет умирать, не хочет погаснуть, исчезнуть в тиши темноты». Но сколь же тяжко видеть агонию умирающей страны, города, народа.
В 1918–1922 гг. Россия и С.-Петербург умирали. Тишина окутала города, леса, городские улицы — тишина крайнего изнеможения, как у смертного одра человека…
Даже царский С.-Петербург был городом серым. В дождь-грязь между камнями вымощенных улиц, поднимавшийся над Невой туман, серые мундиры на всех мужчинах. Но прежде эта серость оживлялась мелькавшими повсюду радостными, яркими красками: дугами в сбруе тягловых лошадей, ярко-красными трамваями, белыми как мел, лимонными, оранжевыми, багровыми, розовыми, голубыми дворцами и церквами.
К 1922 г. эти краски исчезли, все покрыто слоем грязи, придававшей трамваям, домам, лошадям и людям «ту же безнадежную бесцветность, как у улиц, тумана, неба, реки Невы». Дрожки катятся по улицам, стараясь избежать ям и выбоин, куч мусора и груд камней. Повсюду тишина. Люди — «серые и безжизненные, как привидения», и жмутся к стенам домов, словно стыдясь своей нищеты. У них нет сил громко разговаривать, смеяться, кричать. «Тишина подавляла. Такой большой город, и так тихо. Это казалось неестественным, отталкивающим». Писатель едет по промышленному району у Выборгской набережной, где располагаются машиностроительный завод Нобеля и механические мастерские Лесснера, на которых некогда работал его отец:
«Я ехал знакомыми местами. Здесь был завод моего отца. Запертые на засов ворота. Тихо и пусто.
Следующий комплекс — сахарный завод Кёнига. Здания без крыш и стекол в окнах, с покрытыми сажей стенами. Кёниг сгорел. Тихо и пусто.
Следующий завод: лесопильня Лебедева. Тихо и пусто.
Следующий завод: механические мастерские Нобеля. Тихо и пусто.
Я помнил прежний дворец Нобеля — средоточие шведской колонии. У ворот всегда стоял ряд экипажей и автомобилей, дом был полон гостей.
Сквозь стеклянные двери я заглянул в вестибюль: неметенный пол, грязные мраморные лестницы, окурки в углах. Дворец был большевистским молодежным клубом».
Картина относится к 1922 г., но могла быть нарисована в любой другой год. Уныние, ямы в асфальте, грязь, люди с опущенными вниз глазами, отсутствие человеческого интереса к судьбе города — это замечали все посетившие Ленинград независимо от года или десятилетия.
В 30-е гг. изолированность города от окружающего мира стала полной. В 1938 г. шведское генеральное консульство вынудили закрыться, и оборвалась последняя связь Швеции с прежней метрополией Балтики. Лишь в конце 50-х гг. Ленинград вновь открылся для иностранцев.
Город Ленина снова становится городом Петра
Происходившее в последние десятилетия коммунистической эпохи осторожное приоткрытие страны породило потребность в присутствии в Ленинграде иностранных дипломатов, и спустя 34 года, в 1972 г., снова открылось шведское генеральное консульство. Но лишь с падением коммунистического режима осенью 1991 г. возникли реальные предпосылки развития экономических и культурных связей между Петербургом и окружающим миром.
С тех пор в городе произошли большие перемены: он вернул свое историческое наименование, вновь приводятся в порядок дома и памятники, а иностранцы — туристы, дипломаты, ученые, бизнесмены и т. д. — опять обращают свои взоры на Петербург.
Пастор из Турку (Або) Ээро Сеппонен проводит службу под баскетбольной корзиной в шведской церкви Св. Екатерины. Фото автора, 1992 г.
Этот процесс хорошо отражает построенный Карлом Андерсоном старый дом шведского прихода на Малой Конюшенной улице, который в июне 1997 г. снова открылся под названием Шведского дома — в нем размещается, в частности, генеральное консульство Швеции. Строительным подрядчиком стала «Сканска» — фирма, деятельно работавшая в Петербурге до 1917 г. под названием «Сконска сементютериет».
Опять обрели свои изначальные функции храмы. Немецкая церковь Св. Петра (где прежде был бассейн) была освящена осенью 1997 г., финская Св. Марии (где был музей) тоже ведет обширную приходскую деятельность при приблизительно тысяче членов, главным образом ингерманландцев из окрестностей Петербурга. Шведская церковь, к сожалению, еще не восстановлена.
Круг замкнулся, после восьмидесятилетней изоляции Петербург обретает свое прежнее положение одной из важнейших балтийских метрополий. Город Ленина снова становится городом Петра. Идея, некогда вдохновившая основателя города, вновь накладывает свой отпечаток на Невскую метрополию. И хотя Петербург больше не столица России, нынешняя ситуация очень напоминает ту, которая царила в первые годы XVIII столетия: Россия опять предпринимает могучую попытку открыться на Запад, и самым блистательным и заманчивым символом этих устремлений является Петербург.
Назад: «Да поддержит и благословит Господь наш шведский приход!»
Дальше: Основные источники и литература
