Книга: От варягов до Нобеля. Шведы на берегах Невы
Назад: «Здесь царит полнейшее безумие»
Дальше: От «Русенбада» до «Цветочного фонда»
«Да поддержит и благословит Господь наш шведский приход!»
«Да поддержит и благословит Господь переживающих тяжкие испытания евангелических христиан России и особенно тех, кто, как и Вы, душой и сердцем принадлежит к нашему шведскому приходу!»Из письма архиепископа Натана Сёдерблума церковному совету прихода Св. Екатерины в Петрограде. 1922 г.
Разумеется, перемены, которые принес революционный 1917 год, не могли обойти стороной приход Св. Екатерины. Поначалу его деятельность шла более или менее нормально, однако к осени приходские финансы были в столь скверном состоянии, что пришлось занимать деньги, и, экономя дрова, богослужения проводили не в церкви, а в школьном зале. Было также уменьшено число живших в приютах, упразднен «Дом Св. Екатерины» в Белоострове, а его обитатели распределены по богадельням в тех коммунах Финляндии, к которым относились.
Церковная школа закрывается
Церковная школа переживала подобные же трудности, но в ее жизни были и кое-какие светлые моменты. С Февральской революцией было, например, снято требование вести уроки на русском языке, и в 1917/1918 учебном году обучение по всем предметам велось на шведском.
Однако довольно скоро трудности со снабжением начали отрицательно сказываться на работе школы. Часто приходилось ночами напролет стоять в очередях за куском хлеба, и не спавшие ночью дети назавтра освобождались от уроков. К началу осеннего семестра многие семьи уже покинули город, и число учащихся снизилось до двухсот человек.
В осенние месяцы ход событий ускорился. Не было секретом, что большевики планируют захватить власть. День Густава Адольфа на всякий случай отпраздновали еще 5 ноября (24 октября). Рано утром 7 ноября директор школы Ю. Хульдён совершил разведывательную прогулку. По возвращении он смог сообщить, что революция «состоялась» и что в основном все осталось по-прежнему — лишь караулы сменились.
Однако вскоре выяснилось, что «революция» означала не только смену постов. Началось разграбление магазинов и учреждений, на улицах гремели выстрелы. Жителей шведских приходских домов тоже надо было защищать, и мужчины ночью присматривали за дворниками, чтобы те исполняли свои обязанности и охраняли ворота. Однажды людей разбудили беготня и звон бутылок: это солдаты Семеновской гвардии грабили винный склад, который одна французская фирма держала в подвале шведской церкви.
Вскоре ситуация со снабжением еще больше ухудшилась: электричество включали только с четырех часов дня и до полуночи, поэтому уроки в школе можно было проводить лишь несколько часов в середине дня. Трамваи тоже ходили с перебоями, и было трудно добраться от дома до школы и обратно.
Во время весеннего семестра удалось организовать питание учеников, хотя паек был скудным: маленький кусочек хлеба без масла, стакан чаю или блюдце жидкой рисовой каши на воде. Финляндский швед Тито Коллиандер, отец которого возглавлял отдел военной цензуры по частным письмам из-за границы, рассказывает: ученики в школе сидели и сосали кусочки бумаги, стараясь смягчить чувство голода, а дома в огромных количествах пили теплую воду; она, заполняя желудок, на время его обманывала.
Ровно за неделю до большевистского переворота было торжественно отпраздновано 400-летие Реформации. То был последний большой праздник в истории шведского прихода. Государственный архив Швеции
Госпожа Грете Хульдён вспоминает, что единственной их едой были «что-то напоминающее сушеные овощи» и куски мяса умерших на улицах лошадей.
Дети от недоедания падали в обмороки, и вскоре уже невозможно было продолжать обучение; семестр прервали в последний день апреля 1918 г. Многие ученики перестали ходить в школу еще раньше — одни обессилели физически, другим пришлось так или иначе участвовать в борьбе своих семей за выживание. Сокращенный весенний семестр 1918 г. стал последним семестром шведской церковной школы. То был ее девяносто четвертый учебный год.
Как уже говорилось, к лету 1918 г. многие иностранцы покинули Петроград, среди них был и пастор прихода Артур Малин. Церковный совет никогда не простил главу прихода, бросившего свою паству. К лету 1921 г., когда пастор вернулся в Петроград и пожелал произносить проповеди в церкви Св. Екатерины, он уже был лишен этой должности. Тито Коллиандера, которому пастор был не по душе, больше всего потрясло не его бегство как таковое, а тот факт, что Малин оставил гнить в подвале картошку, когда приютские мальчики голодали…
С бегством главы шведской церкви дни детского приюта в любом случае были сочтены. Начиная с 1863 г. шведский король ежегодно давал на содержание приюта сто рублей. После того как приход не обратился с соответствующим ходатайством в 1918 и 1919 гг., стокгольмское Министерство иностранных дел попросило дипломатического представителя Швеции в Петрограде сообщить, надо ли выплачивать это пособие. Ответом было: поскольку приют временно распущен, выплату пособия следует отложить до поры, когда он «возобновит свою деятельность». Выплачивать эти деньги уже никогда более не понадобилось.
Инженер Юн Тунельд
Последняя глава в истории прихода Св. Екатерины открывается в 1920 г., когда третий в ряду крупных церковных руководителей после Эрстрёма и Каянуса взял на себя ответственность за его судьбу. На сей раз пастырем стал мирянин — инженер Юн Тунельд.
Юн Тунельд родился в Мальмё в 1872 г. По окончании школы он два года учился в Технической гимназии родного города, работая в две смены, чтобы как можно быстрее стать инженером: днем он обучался на механическом заводе, приобретая практические знания и навыки, а по ночам стоял за чертежным столом. В двадцатилетием возрасте Тунельд переехал в Берлин для завершения образования в тамошней Высшей технической школе.
В немецкой столице Тунельд с невероятной энергией предался и учебе, и работе. Уже через несколько лет он получил место в крупной инженерной и машиностроительной фирме — «Hoppes Maschinenbauanstalt», где трудился в цехе машин с электрическим приводом.
Тунельд занимался не только чисто инженерной, но и деловой деятельностью: он отвечал за связи со Швецией, а также поддерживал контакты с Россией. Поворотным пунктом стали 1898–1899 гг., когда Тунельд спроектировал и сконструировал электрические насосные установки (в частности, для горнодобывающей промышленности и для осушения топких почв), благодаря которым годовой оборот фирмы увеличился в несколько раз. Щедрые комиссионные деньги позволили инженеру заложить основы собственного капитала. В 1899 г. в возрасте 27 лет он получил пост главного инженера.
Тунельд вернулся в Швецию в 1906 г. Спустя два года он начал работать главным инженером в руководимой Цесарем Хольмстрёмом фирме «Або Вулкан» — «Механический завод, литейня, корпусный цех & судоподъемный эллинг». В 1910 г. Тунельд переехал в Або. Осуществляемая им деятельность была сориентирована по преимуществу на Петербург и российский рынок, и в 1912 г. инженер переехал в российскую столицу. Он оказался там не впервые: помимо частых за последние годы посещений Петербурга Тунельд бывал там, еще когда работал в Германии; кроме прочего, он имел контакты и с фирмой Нобелей.
Для деятельности в Петербурге был образован торговый дом «Хольмстрём & Тунельд» с очень широким ассортиментом товаров: пассажирские и буксирные суда, паровые машины, локомобили (паровые машины на колесах), шарикоподшипники, но прежде всего — запатентованные Тунельдом насосы для применения в различных целях: осушение почвы, тушение пожаров, эксплуатация рудников и т. д.
Юн Тунельд на фотографии 1915 г., во время расцвета фирмы, когда благодаря крупным заказам российского артиллерийского ведомства дела резко пошли в гору. Архив Бьёрна Тунельда
Вскоре объем продаж в России принял такие масштабы, что было решено основать производство и в Петербурге. Завод возвели вплотную к конторскому и жилому зданию фирмы на Петербургской набережной, 24,— зданию со старыми шведскими традициями: оно было первым петербургским домом Иммануила Нобеля — там выросли его сыновья Альфред, Людвиг и Роберт. В 1914 г. на новом производстве было занято не менее трехсот рабочих и три десятка руководителей и мастеров; последние — главным образом шведы из Швеции и Финляндии.
В военные годы ассортимент производимой продукции частично изменился в связи с поступавшими от российского артиллерийского ведомства заказами на снарядные гильзы. Однако с лета 1917 г. заказов стало меньше, и численность рабочей силы сократилась наполовину. В сентябре 1917 г. Тунельд писал жене, что это сокращение пошло на пользу, особенно потому, что тем самым избавились от самых больших крикунов, «главным образом от женщин, которые вели себя хуже всех».
После октябрьского переворота положение дел быстро ухудшилось. Большевики через фабричные комитеты старались выжимать деньги из Ивана Ивановича — так Юна Тунельда звали в России, — и в результате он закрыл завод. В начале 1919 г. штат состоял всего из четырех человек, включая самого Тунельда. Ни о каком производстве речи уже не было. Вместо этого были заняты управлением вложенным в завод капиталом: считали болты, проводили инвентаризацию хранившегося в подвале оборудования, перемещали товары, пилили дрова для отопления — «занятие поистине для чернорабочих, скверно отражающееся на внешнем виде рук». Поскольку дела шли «исправно», то все это «доставляло удовольствие, и настроение было добрым и бодрым».
В 1919 г. Гражданская война была в самом разгаре, войска интервентов сражались на стороне белых, и положение иноземцев в России все более осложнялось. На вклады Тунельда в русских банках был наложен арест, а в июне 1919 г. Чека заняла здание шведской миссии в Петрограде, и Тунельд потерял свое оставленное там на хранение имущество. Одновременно Совет народного хозяйства опечатал его частное жилище на Каменноостровском проспекте, а заводские и складские здания с оборудованием конфисковал.
Спустя два дня большевики завладели также консульством в Москве; Тунельда, который занимался там приведением в порядок своих дел, вместе со всем штатом консульства арестовали, и он просидел в тюрьме до середины августа.
В своем первом (из сохранившихся) после освобождения писем к жене, написанном в сентябре 1920 г., Тунельд сообщал: «Нам здесь живется вообще-то терпимо, поскольку удается доставать необходимое и поскольку полно работы, которая направлена на облегчение тяжелой участи других, и мы (через Красный Крест. — Б. Я.) получили возможность предоставить одежду и еду многим людям и особенно детям».
В декабре того же года он писал жене, что завод с оборудованием национализированы, но он надеется на отмену соответствующего декрета. Однако еще в начале 1921 г. не было принято никаких решений, все «словно бы пребывает в зимней спячке», и промышленное производство стоит из-за отсутствия топлива.
Штат шведской миссии покинул Россию в середине декабря 1918 г., но дипломатические отношения не были разорваны совсем. В здании миссии жил канцелярист Оскар Лундберг, исполнявший функции своего рода неофициального дипломатического представителя и помогавший шведам добывать охранные грамоты, визировать паспорта и т. д. После отъезда Лундберга летом 1920 г. из Петрограда Тунельд занял его место в качестве представителя шведской колонии в Петрограде перед советскими властями, и в ноябре 1921 г. МИД Швеции формально поручил ему надзор над недвижимостью миссии.
Именно после выхода Тунельда из тюрьмы в нем пробудился активный интерес к судьбам шведов в России. В сочельник 1919 г. он увидел на улице просившую милостыню старушку. Оказалось, что прежде она жила в приюте «Скандинавского благотворительного общества» для бедных женщин, а теперь была вынуждена пойти на улицу нищенкой; как она рассказала, несколько старушек уже умерли голодной смертью.
Встреча с этой старой шведкой стала поворотным пунктом в жизни Тунельда. «Здесь, — пишет он, — за год, прошедший после отъезда из страны миссий, мы так были заняты нашими собственными делами и заботами, что совершенно позабыли о том, что в городе есть терпящие нужду шведы, просто-напросто погибающие от лишений». Тунельд решил связаться с приятелем, чтобы обсудить с ним вопрос о том, что можно сделать для «этих обездоленных членов нашей шведской колонии».
Беседа принесла скорые практические результаты. В марте 1920 г. Тунельд участвовал в создании «Шведского общества благополучия в России», главной задачей которого стало поддерживать заключенных в тюрьму шведов, оказывать медицинскую помощь, заниматься призрением и погребением бедных и «брать на свое попечение общее и частное имущество шведов». Важной задачей было распределение продовольствия среди российских шведов, которые после революции лишились всего, что имели, и теперь находились в очень тяжелых обстоятельствах. «Комитет благополучия» помогал распределять посылки с сахаром, мукой, овсяной крупой, маслом, чаем и солью, отправляемые шведским правительством и парламентом в Советскую Россию.
Тунельд прилагал также большие усилия, чтобы помочь арестованным по ложным обвинениям шведам. Среди них было несколько шведских рабочих, в 1920 г. приехавших в Россию «строить коммунизм», а также сын астронома Оскара Баклунда Нильс, работавший инженером в Управлении водного транспорта и арестованный в марте 1921 г. Все они были освобождены благодаря неутомимым действиям Тунельда, который, кроме того, помог многим гражданам Швеции пересечь границу с Финляндией, чтобы оттуда проследовать на родину.
Но деятельность Тунельда этим не ограничивалась. Он являлся также представителем в России шведских Красного Креста и «Общества спасения детей», а еще содействовал шведским фирмам в их контактах с советскими властями. Однако самым замечательным деянием было сделанное им для прихода Св. Екатерины.
Отъезды и уплотнения
Впервые годы пребывания в Петербурге Тунельд не играл сколько-нибудь активной роли в приходской жизни, но встреча со старушкой-шведкой в сочельник 1919 г. изменила его судьбу: в марте 1920 г. Тунельд был избран в церковный совет прихода Св. Екатерины, а в июле стал секретарем совета. Председателем был директор Ингве Руселль, но движущей силой совета — Тунельд, энергия и организаторские способности которого пришлись очень кстати, как и умение «очаровывать людей» — качество, оказавшееся необходимым в общении с новыми правителями.
1917–1920 гг. были временем драматических перемен в приходе. Возросшая в годы войны численность прихожан быстро сокращалась после захвата власти большевиками. Приход, делами которого Тунельд занялся в 1920 г., насчитывал не более пяти процентов членов от их числа тремя годами ранее.
Сведения об истории прихода в годы непосредственно после революции скудны, но говорят о стремительном и трагическом распаде шведско-финской общины. На 1917 г. регистрационные книги содержат сведения о 5198 прихожанах (из которых добрых десять процентов составляли шведы из Швеции). Число то же, что и в 1915–1916 гг., но оно неточно. Из списков прибывших в приход и выбывших из него видно, что число новичков в 1917 г. впервые за много лет меньше числа уехавших — соответственно 60 и 102 человека; относительная многочисленность приехавших объясняется тем, что Россия в промежутке между Февральской революцией и большевистским переворотом привлекала многих людей, надеявшихся на демократическое развитие страны, прежде всего людей деловых. В 1918 г. разница еще более увеличилась: 142 человека уехали, между тем как записались в приход 37. В 1919 г. прибыли два человека, а затем уже не приезжал никто.
Реально в 1918 г. уехало гораздо больше людей, чем указанные 142: многие просто не успели выписаться из прихода. Колония коренных шведов, в 1917 г. состоявшая из приблизительно шестисот человек, весной 1921-го насчитывала уже только сто.
Несмотря на большое сокращение численности, приход продолжал работать, насколько это теперь было возможно. В отчете церковного совета о деятельности за 1921 г. констатируется, что с начала 1920 г. интерес к церкви «возродился», хотя материальные трудности «тяжело отражаются на приходе и домах шведов, и в общественной жизни не замечается никаких признаков радости, являющихся естественным выражением счастья и удовлетворенности». Финансовое положение плохое, и люди выкручиваются, беря деньги в долг, с помощью денежных сборов в церкви, благодаря «добровольным пожертвованиям» на выдачу свидетельств о выезде и «добровольному самообложению налогом». Приход получал также моральную и материальную поддержку от архиепископа Швеции, который в своем послании от 16 августа 1921 г. «горячо заверил в собственном и всей шведской церкви пристальном внимании» к тяжелому положению прихода и, кроме того, выхлопотал в Упсале у «Общества Густава Адольфа» воспомоществование в размере шестисот крон.
В 1921 г. шведы в Петрограде были не только малочисленны, но бедны и деморализованы. Исполнявший перед войной обязанности консула в Петербурге и вновь посетивший город в 1921 г. Эйнар Экстранд сообщает, как он пригласил шведскую колонию в свой отель «просто пообщаться за кофе с булочками». Невзирая на зимний холод, пришли все, сколь бы далеко кто ни жил, «а если кого и не было, то за неимением обуви для сильного мороза». В столовом зале отеля стоял длинный стол, уставленный булочками разных сортов, пирогами и тортами. Стол был украшен шведскими флагами, и многие из вошедших гостей заплакали. По словам Экстранда, у него сердце разрывалось, когда он смотрел на этих людей, которые «пытались остатками изношенной, некогда хорошей одежды скрыть бедность, и слушал рассказы обо всех пережитых ими безграничных лишениях». Гости пили кофе с булочками и ели «столько, сколько могли», и им дали с собой все, что осталось на столе. Трудности прихода состояли не только в сокращении численности его членов, но и в финансовом положении. Основным источником доходов являлись сборы от приходских домов. В январе 1918 г. у прихода отняли права на владение этими домами, и тем самым его финансам был нанесен смертельный удар.
История церкви и ее домов драматична и отражает политическое развитие Советской России в первые послереволюционные годы в целом. Официальным документом от 3 июня 1918 г. шведская церковь с ее домами была объявлена собственностью петроградской рабочей коммуны.
Среди людей, бежавших из Петрограда после 1917-го, многие не могли взять с собой никаких бумаг. Здесь помещено выданное в 1922 г. свидетельство о выезде, хранившееся в архиве шведского прихода. Оно выписано на имя Александера Монтонена и в отсутствие шведского главного пастора подписано пастором Ферманом из немецкого прихода Св. Петра. Государственный архив Швеции
Таким образом, Св. Екатерина стала первой национализированной протестантской церковью, и пастор Малин призывал Брендстрёма сделать все возможное для «предотвращения этой нависшей над шведской церковью Св. Екатерины угрозы».
Посланник и выправил охранное свидетельство, тем не менее приход лишился прав на владение домами. Правда, пройдет еще несколько лет, прежде чем будет окончательно утрачен контроль над недвижимостью. Несмотря на то что приход больше не владел домами, он еще несколько лет мог ими распоряжаться. В 1921 г. ответственность за них была передана дворовому комитету, избранному квартиросъемщиками из своей среды. Поначалу комитет, согласно Тунельду, состоял из «вполне приличных людей», и управление домами осуществлял приходской эконом. Но при новом избрании дворового комитета в 1923 г. его прежних членов признали неподходящими, поскольку они не были членами коммунистической партии, и церковный совет утратил влияние на управление домами.
По мере отъезда или эвакуации шведов, живших в бывших церковных домах, они заселялись новыми людьми. Теперь там поселилось больше людей, чем прежде, поскольку квартиры уплотнялись. Ситуация была нестабильной, и люди жили под постоянной угрозой конфискации и эвакуации. Например, в 1921 г. Комиссариат иностранных дел урвал себе семь квартир в этих домах.
Под угрозой находилась не только недвижимость, но и церковное серебро. Оно состояло из позолоченной серебряной чаши 1746 г., двух тарелок, «преподнесенных шведами, находившимися в Москве, новой шведской церкви в С.-Петербурге. Год 1770», ящичка для облаток 1721 г., а также нескольких кружек для церковного вина. Однако эту угрозу удалось отвести.
Что касается помещений, то в 1919 г. было заключено соглашение с властями, которое давало приходу право бесплатно пользоваться церковью, церковной канцелярией и пасторской квартирой в обмен на обещание содержать их в порядке. Но с продлением этого договора в 1923 г. приход вынудили платить за аренду. Ответственность за деятельность и содержание прихода была передана от церкви «совету двадцати», избранному из членов прихода.
Итак, церковь действовала в трудных условиях. За отсутствием шведского пастора богослужения проводили финские и немецкие священники. И все же церковная жизнь была довольно активной: в 1921 г. состоялись 24 богослужения и 9 причащений с 115 причастниками; были конфирмованы 15 детей и имели место 2 бракосочетания и 1 крещение.
Приходскому руководству мало-помалу стало ясно, что ситуация бесперспективна и надо искать финансовую поддержку в Швеции. Когда шведское правительство в начале 1923 г. назначило делегацию для проведения с Советской Россией переговоров о торговом соглашении, представился случай обсудить данный вопрос на самом высоком уровне.
Шведскими делегатами были адвокат и председатель уездного суда Элиэль Лёфгрен и генеральный консул Юсеф Сакс (директор «Северной компании» и член «Русской комиссии по имуществу»). Общая сумма реституционных требований Швеции к Советскому государству составляла 400 миллионов крон, из которых 86 миллионов составляла стоимость недвижимости. Одни только телефонные компании выдвигали требования о возмещении 100 миллионов.
Лёфгрен и Сакс посетили приход и встретились с церковным советом. Тунельд попросил делегатов проявить «благожелательный интерес» к вопросу о защите прихода и церкви, этого «последнего очага шведской этической и интеллектуальной культуры на востоке».
Наряду с назначением шведского священника важным был вопрос о недвижимости. Здание церкви и сдаваемые внаем дома являли собой значительный капитал: в 1916 г. они оценивались в 1 065 000 рублей, а состояние прихода соответствовало 658 000 дореволюционных золотых рублей. Тунельд предложил, чтобы Шведское государство попыталось сделать церковь храмом дипломатического представительства, как, например, в Париже. Взамен Советское правительство могло бы получить в собственность русскую церковь в Стокгольме. Переговоры Лёфгрена и Сакса привели к заключению торгового договора и спустя год к признанию Швецией Советского Союза. Но обсуждение вопроса о приходе Св. Екатерины результата не дало.
Может показаться странным, что приход, который с самого своего основания состоял по преимуществу из финляндцев, вдруг заботой Шведского государства. Но большинство финляндских граждан выехали после революции, и, по словам Тунельда, поэтому они «не принимаются в расчет при восстановлении прихода».
Когда Швеция в феврале 1924 г. признала Советский Союз, ни вопрос о церковной собственности, ни вопрос о пасторе не получили никакого решения. Поэтому в июне церковный совет обратился с этим делом к министру иностранных дел Швеции.
Шведский посланник в Москве Карл фон Хейденстам, который до революции был советником миссии в Петрограде, занимал выжидательную позицию, поскольку, по его мнению, было неясно, финский это приход или шведский. С юридической точки зрения сомнения фон Хейденстама имели под собой основание. И все же во всем этом уже ощущается привкус формализма, характерного для трактовки данного вопроса Шведским государством в последующие годы.
Юн Тунельд, напротив, был не формалистом, а подвижником. Но в 1924 г. ему был нанесен страшный удар: советский Комиссариат иностранных дел сообщил, что присутствие Юна Тунельда в стране более не является желательным. То была чистой воды месть: Швеция выслала главу российского Телеграфного агентства в Стокгольме за шпионаж, и Тунельд был выбран как объект ответных репрессалий. Решение мотивировалось тем, что он в качестве представителя в России петроградской шведской колонии и Красного Креста использовал свое положение для защиты экономических интересов шведов. «Справедливость этого я должен признать, — пишет Тунельд, — однако с той оговоркой, что моя защита касалась вопроса столь простого, как неприкосновенность жилищ соотечественников».
При отъезде Тунельда фон Хейденстам попросил его в интересах межправительственных отношений не доводить это дело до сведения прессы. Тунельд с горечью вспоминал: «Итак, первым, кем, словно пешкой, пришлось молчаливо пожертвовать в политической игре обоих министров иностранных дел, стал тот, кто после того как представители шведского правительства в 1918 г. бежали с поля боя, остался и, несмотря на свои слабые позиции, сумел исполнить не такую уж малую долю обязанностей упразднившейся дипломатической миссии».
Гайки закручиваются
Хотя несколько шведов уехали из Ленинграда только в 1930-х гг., последний зарегистрированный отъезд относится к июлю 1924 г., когда покинула приход и город уроженка Гельсингфорса Анна Фалин. Последним окрещенным стал Виктор Густав Эрикссон, сын заводского мастера Густава Эрикссона и его жены Каролины Маттссон. Это было в 1925 г. Крестины состоялись на дому. Об есть запись в книге рождений и крещений церкви Св. Екатерины, но свидетельство о крещении выдал финский приход Св. Марии, и это кое-что говорит о положении дел в приходе Св. Екатерины. Последним конфирмантом стал Альбин Фердинанд Рейнсон, родившийся в Петербурге в 1908 г. сын наборщика Вильхельма Александера Рейнсона. Конфирмация состоялась 1 августа 1926 г.
В середине двадцатых годов деятельность прихода и церковного совета едва-едва теплилась. В июле 1925 г. церковный совет сообщил властям, что не может предъявить никаких протоколов, поскольку на протяжении первого полугодия не было ни одного собрания прихожан. Однако в декабре того же года состоялось собрание в присутствии 42 человек, на котором обсуждался новый договор с властями, долженствующий заменить договор, заключенный в 1923 г. Договор был подписан в 1926 г. и обновлен в 1928-м.
Визит Свена Хедина и Альберта Энгстрёма
17 декабря 1923 г., свой последний день на российской земле, Свен Хедин провел с писателем и художником Альбертом Энгстрёмом и Тунельдом в Эрмитаже. После посещения музея они отправились в контору Тунельда, где собрались несколько петербургских шведов. Среди присутствующих были заведующая конторой Тунельда Каролина Классон с дочерью Виван, которая позднее записала свои впечатления от этой встречи:
«Я имела удовольствие накрывать на стол и сидеть за ним со Свеном Хеди-ном и Альбертом Энгстрёмом и слушать их рассказы о пережитом — главным образом Хедина, так как Энгстрём говорил меньше. Он полагал, что ему легче рисовать, чем держать речи, как он выразился перед тем как поблагодарить за обед. Тем красноречивее был Хедин, его речь была блистательна.
Хедин возвращался из исследовательской экспедиции в Азии. Его проезд по территории Советской России на пути домой вызвал переполох в русской прессе. „Маленький домик“ был наводнен любопытными журналистами, которые хотели взять интервью у великого исследователя. Альберт Энгстрём тоже был проездом — домой из Москвы, где он провел несколько месяцев, изучая тамошнюю жизнь; результатом стала книга „Москвичи“».
Групповая фотография снята перед домом Тунельда (некогда принадлежавшем Иммануилу Нобелю). Виван Классон вспоминает, что Хедин дал ей золотую монету, когда она помогла ему управиться с ботами. «Потом он поцеловал меня, наверное, тоже на память. Он был проказник. Взгляните на сделанную во время этого посещения большую фотографию. Беседуя с профессоршей Луниной, которая стоит по одну сторону от него, с другой он сжимает мою руку».
На фотографии слева направо: г-н Мальмстрём, директор Ингве Руселль, директор банка Улоф Ашберг, г-н Юханссон, г-жа Классон, Альберт Энгстрём, профессорша Лунина, Свен Хедин, г-н Линдер, Виван Классон, Юн Тунельд и г-н Хаглунд. Архив семьи Тунельда
Введенная в 1921 г. новая экономическая политика открыла возможности для определенного возврата к частной собственности, и после того как Швеция и Советский Союз восстановили дипломатические отношения, Тунельд начал переговоры с властями о взятии в аренду своего завода. Но обсуждение вопроса затянулось, и контракт был подписан лишь после отъезда Тунельда из страны.
В 1927 г. Тунельд смог вернуться в Ленинград. Во время его трехлетнего отсутствия производством руководила Каролина Классон, вдова управляющего конторой. Условия работы были неслыханно тяжелыми, и к возвращению Тунельда производство на заводе находилось, по его собственному выражению, «в упадке». Вскоре Комиссариат промышленности обратил свои взоры на дом на Ленинградской набережной и принялся уплотнять его чужими людьми. Время работало против Тунельда и его деятельности; в 1928 г. был объявлен первый пятилетний план, а в 1930-м у инженера отняли аренду и приговорили его к году принудительных работ. Это наказание было, впрочем, заменено штрафом.
В середине тридцатых шведский приход был уже так мал, что с трудом собирали людей на «совет двадцати», а церковная деятельность была крайне ограниченной. Одновременно сильное давление на приход оказывал отдел культуры Ленинградского совета, требовавший привести в порядок церковное здание.
Церковь нуждалась в ремонте, но требования властей обусловливались не заботой о ее состоянии. Истинной причиной являлась все более враждебная религии политика Советского государства. В годы первой пятилетки гонения на церковь усилились. В апреле 1929 г. вышел декрет о «религиозных объединениях», предоставивший государству более широкие возможности для конфискации церковных зданий и использования их в нерелигиозных целях. В ближайшие годы численность евангелических священников в России быстро уменьшалась: осенью 1933 г. в немецких приходах Советского Союза было 46 пасторов, в феврале 1935-го стало 22, а в конце года осталось только 8. Причины этих потерь — депортация и «добровольная эмиграция».
Для ремонта здания церкви нужны были деньги, которых приход не имел. Тунельд снова обратился за помощью к шведской церкви на родине, на сей раз к Эрлингу Эйдему, сменившему Натана Сёдерблума на архиепископской кафедре. Эйдем осознал серьезность ситуации и 6 ноября 1935 г. выслал 2000 крон «на выполнение необходимейших ремонтных работ в шведской церкви Св. Екатерины в Ленинграде».
Четыре года, два месяца и десять дней в очереди
Единственная церковь во всем Ленинграде, которая по-прежнему остается церковью, — это шведская. Конечно, богослужения в ней уже не проводят — они ведь в России не разрешены, но и не обращена в клуб, кинотеатр, ни в иное учреждение, а именно такая судьба постигла все другие городские церкви…
У забредшего туда и составившего слова «Шведская церковь» из затертых фрагментов букв над воротами шведа возникает довольно сильное ощущение одиночества и растерянности. В Ленинграде шведов немного, и единственная маленькая церковь, испытавшая на себе воздействие погоды и ветра, производит тоскливое впечатление.
Однако она и не совсем оставлена соотечественниками на произвол судьбы. Верным другом и защитником церкви является шведка-госпожа Анна Хольмберг, которая вот уже скоро тридцать пять лет работает ее сторожем. В 1890-х гг. заводской мастер Хольмберг с женой приехали в Россию и поселились в Петербурге. Спустя непродолжительное время им было поручено ответственное задание — служить сторожами при церкви и других зданиях прихода. Для обоих эта работа стала пожизненной. Господин Хольмберг скончался несколько лет назад, а госпожа Хольмберг по-прежнему занимается этим делом, хотя ей теперь уже больше семидесяти.
«Я берегу церковь как зеницу ока, — говорит госпожа Хольмберг. — Я забочусь о ней, как если бы это было мое собственное дитя». И она рассказывает о том, как церковь стояла пустой и заброшенной после того как революционные бури пронеслись над страной. Просто чудо, что она осталась неповрежденной. Иногда какой-нибудь ищущий себе помещение клуб поглядывает на церковь и обращается с этим к госпоже Хольмберг. Но она обязательно отсылает интересующихся в шведское консульство, хорошо зная, что руководителям русских обществ не так просто явиться с подобной просьбой в иностранную дипломатическую миссию.
«И вот по-прежнему стоит моя маленькая церковь в ожидании, что ее будут использовать по прямому назначению», — заключает госпожа Хольмерг.
Мы поинтересовались, на какие средства живет госпожа Хольмберг, и узнали, что, невзирая на свой преклонный возраст, она работает уборщицей. Она каждое утро производит уборку в двух больших консульствах. Но в России мало добыть денег на еду, надо еще постоять в очереди, порой несколько часов, перед какой-нибудь продовольственной лавкой, чтобы получить свой маленький паек еды. И случается, что даже отстояв в очереди 5–6 часов, уходишь домой с пустыми руками: когда войдешь в лавку, продукты уже кончились… Госпожа Хольмберг говорит, что она с самого начала записывала, сколько времени отстояла каждый день в очереди. Посчитав по записям за десять лет, определила, что это заняло не менее четырех лет, двух месяцев и десяти дней.
«Но часто бывает интересно, узнаешь столь много нового, что вовсе нет необходимости читать газеты… Как ни странно, но в этих очередях у людей довольно хорошее настроение. И несмотря на все переживаемые мною трудности, я не хочу уезжать отсюда, покуда могу сохранять в покое мою церковь», — говорит верный страж маленького кусочка Швеции, оставшегося в большой Советской России.
Репортаж в журнале «Хюсмудерн». 1933 г.
Последний бой
В январе 1936 г. Юн Тунельд уехал в Швецию навсегда. Он поселился в Лунде, где жил его брат Эббе. После отъезда Тунельда события развивались быстро. В феврале приходу было велено в срок до 7 марта сообщить, намерен ли он ремонтировать церковь, иначе власти ее конфискуют. Работы охватывали ремонт крыши, водосточных труб, оконной жести и фасада, вставку оконных стекол, внутреннюю покраску, оштукатуривание потолка и стен, ремонт каминов и изразцовых печей, покраску дверей, ремонт пола, реставрацию гипсового орнамента и органа, а также замену электросети для перехода с постоянного тока на переменный.
Смета расходов достигала 10000 крон, и было ясно, что если не удастся поменять деньги на черной бирже («…а я полагаю, — пишет консул в Ленинграде Иттерберг, — что нам следует отказаться от подобного намерения»), то выйдет в четыре раза дороже. К тому же приходу необходимо было уплатить 3000 крон налога на недвижимость. По мнению консула, на доходы не стоило рассчитывать, поскольку ситуация в стране «в ближайшие несколько лет не сложится таким образом, что в Ленинграде поселится много шведскоязычных людей».
Положение было безнадежным, и 13 марта 1936 г. Тунельд и Эйдем решили «отдать церковь». В официальном письме главе «Культотдела» Тунельд сообщил, что предоставленные в распоряжение прихода средства отозваны обратно, так как советская сторона отказывается гарантировать, что церковь будет использоваться для богослужений. В связи с этим, пишет Тунельд, «меня шведская сторона освободила от всех обязательств и обещаний по сохранению церкви, и мне в таком случае остается лишь исполнить прискорбный долг — передать здание церкви советским властям, о каковом решении я и имею честь настоящим уведомить Вас». Эти слова положили конец 230-летнему пребыванию шведского прихода в Петербурге.
В заключение Тунельд подчеркивает, что в Швеции по-прежнему надеются, что наступит время, «когда шведы, как и в прошлые времена, снова будут иметь возможность в связи с развитием коммерческих отношений действовать в Ленинграде и будут испытывать потребность в шведской церкви». Церковный совет весьма желал бы, чтобы здание, «так как оно теперь будет служить мирским целям, насколько это возможно, сохранило свой архитектурный облик, с тем чтобы оно без большой перестройки снова могло использоваться как церковь». Поэтому, пишет Тунельд, его не надо переделывать под жилой дом, а лучше под библиотеку с читальным залом, магазин, театр либо кинотеатр. Полностью осознавая, с кем имеет дело, он добавляет: «Это, разумеется, лишь пожелание, и Вы, конечно, вольны принимать его во внимание или нет». Церковь переоборудовали под гимнастический зал.
6 июня 1936 г. доверенное лицо Тунельда секретарь консульства Ёта Бергстрём передала Ленинградскому совету церковное серебро и ключи от храма. В ответ она получила два заалтарных образа и три доски, отлитые в память о визитах шведских королевских особ. Власти не потребовали вернуть архив прихода, хранимый Тунельдом в консульстве.
Спустя год после передачи церкви советским властям в приходской книге была зарегистрирована последняя смерть: 28 октября 1937 г. умерла от кровоизлияния в мозг родившаяся в Петербурге 86-летняя Тереса Шарлотта Брюсе. Ее отпел немецкий пастор Рейнхардт, и она была погребена в лютеранской части Смоленского кладбища.
Юн Тунельд, сфотографированный в Ленинграде в 1934 г. дочерью Маргаретой. Архив Эмиля Улуфссона
Приходской архив
Следующая глава истории Св. Екатерины посвящена борьбе Юна Тунельда за перевоз приходского архива в Швецию.
Его материалы, предусмотрительно пишет Тунельд в докладе шведскому Министерству иностранных дел, очень важны для последующих поколений и для исследователей. В них содержатся настолько ценные сведения «относительно как условий жизни в России в прежние времена, так и особенно в период до и после революции, что мне причинит страшную боль, если эти собрания документов сочтут необходимым сжечь».
Консул Иттерберг тоже полагал, что не в шведских интересах отдавать архив, но надо информировать власти о планах его переправки в Швецию. По мнению консула, если советские власти в приемлемый срок не займут определенной позиции по этому вопросу, то «можно будет расценить их пассивность как молчаливое согласие».
Вопрос обрел актуальность вопроса весной 1938 г., когда закрылось генеральное консульство в Ленинграде, в котором хранился архив. Неизвестно, делали ли шведы вообще на сей счет запрос у советских властей, но в начале мая 1938 г. архив был уже в Стокгольме. На первых порах он хранился в МИДе «в ожидании надежных гарантий, что факт вывоза архива… не просочится в прессу, что могло бы повлечь за собой нежелательные последствия». Спустя некоторое время архив из МИДа перевезли в Государственный архив Швеции, где он был описан в 1951 г.
Интеллектуальный тейлоризм
Переехав в 1936 г. в Лунд, Юн Тунельд устроился работать секретарем в словарном комитете Шведской академии, возглавляемом его братом Эббе. Учитывая прошлую деятельность Юна Тунельда, эта должность может показаться странной, но она была вполне логичной. Работа над словарем шведского языка в начале двадцатых годов шла медленно и была под угрозой закрытия. Она велась нерационально, и словарь распухал в объеме, грозя выйти из-под всякого контроля. Академия обратилась к правительству, которое через социал-демократа и языковеда Эрнста Вигфорса пообещало проекту неограниченную помощь. То обстоятельство, что этим вопросом занялся именно Вигфорс, не было случайным: в 1913 г. он защитил диссертацию по диалектологии шведского языка, посвятив ее своему товарищу по аспирантуре Эббе Тунельду. После того как Академия получила право пользоваться доходами от официальной государственной газеты, финансовая проблема была решена. Но работу над созданием словаря следовало сделать более рациональной, и именно здесь внес свой вклад Юн Тунельд.
Кризис в деятельности словарного комитета совпал с высылкой в 1924 г. Юна Тунельда из Советского Союза. Как заводчик он был хорошо знаком с разработанной американцем Фредериком Тейлором системой рациональной организации труда и производства — так называемым тейлоризмом. Эббе Тунельд тотчас воспринял принципы Тейлора и вместе с братом предпринял реорганизацию деятельности словарного комитета. Были составлены график всей работы над словарем и повременной план работы над теми или иными группами слов; дело набрало ход, и проект создания словаря был спасен. Включение Юна Тунельда в состав словарного комитета Шведской академии имеет, таким образом, естественное объяснение.
Заслуги Юна Тунельда в годы его пребывания в России были наконец-то оценены и Шведским государством. В 1945 г. он ходатайствовал перед правительством о возмещении издержек, понесенных им в качестве неоплачиваемого представителя шведских интересов в России в 1920–1924 и 1927–1936 гг. К прошению он приложил обширную документацию о своей деятельности в Красном Кресте, приходе Св. Екатерины, по защите интересов шведских деловых людей и т. д. Правительство назначило Тунельду ежегодную пенсию в размере 3000 крон, которую он и получал до своей кончины в 1947 г. Копия прошения с посвящением автора была передана сотоварищу брата Эббе по учебе — министру финансов Эрнсту Виг-форсу, который, надо полагать, играл не последнюю роль в принятии правительством этого решения.
