Хмелита

Грибоедов всегда будет одной из главных загадок русской литературы. С одной стороны, бесспорный шедевр «Горе от ума», уже в детстве заученный чуть ли не наизусть, с другой — ряд заурядных сценических опусов, слабых стихов, тяжеловесных прозаических отрывков. Одновременно блестящая дипломатическая карьера, романтическая любовь к юной грузинской княжне и трагическая гибель. Нет слов: Грибоедов — человек-легенда. Но как писатель он — гений одного произведения. Впрочем, это отнюдь не редкость в истории литературы.

Для кое-кого из современников он был просто хорошим музыкантом-любителем, добрым товарищем, остроумным собеседником, театралом и поклонником хорошеньких актрис, успешным чиновником Министерства иностранных дел; но большинство единодушны в том, что Грибоедов — один из самых даровитых и прозорливых людей своего поколения. В «Горе от ума» он высказался весь целиком. Но что породило эту комедию? Не надо ли вглядеться в окружение молодого литератора? Сразу же в памяти всплывает Хмелита — смоленская родовая вотчина.

Нельзя даже точно указать год рождения Грибоедова. Колебания значительны: от 1790 года (более или менее общепринятая дата) до 1795 года. Столь же удивительно и то, что его родители до свадьбы, не состоя в родстве, носили одну фамилию. Отец — отставной секунд-майор Сергей Иванович Грибоедов — был из дворян Владимирской губернии; мать — Настасья Федоровна Грибоедова — из дворян Смоленской губернии. По-видимому, детские годы будущего дипломата и литератора прошли во Владимире. Но брак родителей вскоре фактически распался. В 1801 году мать с сыном и дочерью переселяется в Москву в собственный дом на Новинском бульваре; отец же остался в своей деревне и при редких наездах в первопрестольную столицу почти не уделял внимания семье, проводя дни и ночи вне дома за ломберным столом. Пристрастие к картам в конце концов его разорило.

Об отце Грибоедов никогда не упоминал. Но и к матери он не испытывал большой привязанности. Ее расчетливость, решительный и резкий характер ставили непреодолимые препятствия даже для близости с детьми. При наездах в Москву Грибоедов редко останавливался у матери. Характерна его обмолвка в письме Ф. В. Булгарину 12 июня 1828 года: «Дом родимый, в котором я вечно как на станции!!! Приеду, переночую, исчезну!!!». Стоит вспомнить и то, что при известии об аресте сына после 14 декабря мать разразилась жестокой бранью, в сердцах обозвав его карбонарием.

Родня матери принадлежала к влиятельной московской знати. Фактически среди обширного и разветвленного семейства первенствовал ее брат Алексей Федорович Грибоедов. Это был тип «большого барина», с размахом тратящего большие деньги на великолепные балы в Москве и шумное хлебосольство в своей усадьбе Хмелита. Его противоречивая натура, в которой были причудливо перемешаны широта и мелочность, бесшабашность и низкопоклонство, до некоторой степени запечатлены Грибоедовым в образе Фамусова. Но все-таки Фамусов представляется гораздо менее значительным по сравнению со своим прототипом. По-видимому, это понимал и сам Грибоедов.

Среди его бумаг сохранился маленький набросок «Характер моего дяди», где он вновь пытается проникнуть в тайну природы своего ближайшего родственника: «Вот характер, который почти исчез в наше время, но двадцать лет назад был господствующим, характер моего дяди. Историку предоставляю объяснить, отчего в тогдашнем поколении развита была повсюду какая-то смесь пороков и любезности; извне рыцарство в нравах, а в сердцах отсутствие всякого чувства. Тогда уже многие дуэлировались, но всякий пылал непреодолимою страстью обманывать женщин в любви, мужчин в карты или иначе; по службе начальник уловлял подчиненного в разные подлости обещаниями, которых не мог исполнить, покровительством, не основанным ни на какой истине; но зато как и платили их светлостям мелкие чиновники, верные рабы-спутники до первого затмения. Объяснимся круглее: у всякого была в душе бесчестность и лживость на языке. Кажется, нынче этого нет, а может быть, и есть; но дядя мой принадлежит к той эпохе. Он как лев дрался с турками при Суворове, потом пресмыкался в передних всех случайных людей в Петербурге, в отставке жил сплетнями. Образец его нравоучений: «я, брат!..».

О взаимоотношениях дяди и племянника — со слов самого племянника — свидетельствует его ближайший друг С. Н. Бегичев: «Как только Грибоедов замечал, что дядя въехал к ним на двор… разумеется затем, чтобы везти его на поклонение к какому-нибудь князь-Петру Ильичу, он раздевался и ложился в постель. «Поедем», — приставал Алексей Федорович. «Не могу, дядюшка, то болит, другое болит, ночь не спал», — хитрил молодой человек». Подличать в передних будущий поэт с ранних лет не был охотником.

Семейными неурядицами объясняется то, что мать Грибоедова с детьми предпочитала проводить лето в Хмелите, а не во владимирской деревне мужа. Так продолжалось с 1803 по 1811 год. Привычный строй жизни прервало нашествие Наполеона. Одушевленный патриотическими чувствами, юноша Грибоедов вступил в армию; затем началась его дипломатическая служба. Заезжать в усадьбу дяди у него уже просто не было времени.

Земли на Смоленщине предки поэта получили от казны после Смутного времени. Еще в начале XX века в Хмелите хранилась грамота царя Михаила Федоровича о пожаловании в 1614 году Михаилу Ефимовичу Грибоедову за «многие службы» «в прискорбное время» вотчин «со всеми угодьями в Вяземском уезде». Хмелита стала центром грибоедовских земель. Впервые это село упоминается в челобитной «Сеньки Федорова сына Грибоедова» митрополиту Сарайскому и Подольскому о постройке здесь новой церкви Казанской Божьей Матери, по-видимому, взамен прежней, уже обветшавшей (1683 год).

Свое название усадьба получила от протекающей в версте от нее речки Хмелитки, а последняя — из-за обилия хмеля, некогда росшего по речным берегам. Усадебный комплекс сформировался при деде поэта, отставном гвардии капитане Федоре Алексеевиче Грибоедове (умер в 1788 году). Он несколько лет избирался губернским предводителем дворянства; уже одно это свидетельствует, что это был энергичный и деятельный человек. Не удивительно, что именно он приступил к обустройству Хмелиты. Им поставлены главный дом с четырьмя флигелями, многие служебные постройки, возведена новая Казанская церковь, разбит обширный парк. Весь ансамбль выдержан в стиле так называемого «елизаветинского барокко», всегда пышного, нарядного, поражающего множеством изящных деталей. Подобные постройки редко можно встретить в русской провинции — и это ставит Хмелиту в ряд уникальных памятников архитектуры.

Традиционно датой постройки главного дома считается 1753 год, но она документально не подтверждается. Также не известно, кто был архитектором. По преданию, он был крепостным. Но с первого взгляда ясно, что это был высокоодаренный художник, и его творение вполне могло бы украсить любую из двух столиц.

Мемуарные свидетельства о жизни в Хмелите немногочисленны и отрывочны. В целом она мало чем отличалась от других богатых и процветающих усадеб. Летом в Хмелите собиралось большое общество — в основном обширный круг родственников. Конечно, в Хмелите был и свой театр, где выступал цыганский хор, на которого владелец смотрел как на собственность, ибо цыгане жили на его землях. Вообще великолепие Хмелиты поражало воображение. Достаточно сказать, что, когда дочь дяди поэта и его кузина Елизавета вышла замуж за молодого дивизионного генерала И. Ф. Паскевича, это казалось далеко не блестящим браком для единственной наследницы Хмелиты, ибо никто не подозревал будущей бурной карьеры жениха — фельдмаршала, князя Варшавского и любимца Николая I.

Наиболее ценными представляются воспоминания последнего владельца Хмелиты Н. В. Волкова-Муромцева. Он застал в живых столетнего старика Прокопа, служившего водовозом в усадьбе еще в грибоедовские времена (он родился в 1799 году и умер в 1911 году). По его словам, «это был дворец, мы всей округой правили», «мы ходили как павы, никто с нами не равнялся, ни Нарышкины в Богородицком, ни Волконские в Сковородкине». Достаточно одних этих громких фамилий, чтобы понять, какими глазами смотрели окружающие — и помещики и крестьяне — на блеск Хмелиты.

Не забыл Прокоп и племянника своего барина: «…часто к нам приезжал, чудак он был, все над всеми подтрунивал, говорили, писал он что-то, но он своих двоюродных сестер сильно изводил». Действительно ли юноша Грибоедов пробовал перо уже в Хмелите — сомнительно. Скорее всего, в словах Прокопа отзвуки какой-нибудь позднейшей легенды. Но в остальном он правдив. Родственник будущего поэта В. И. Лыкошин, учившийся вместе с ним в Московском университете, свидетельствует: «…в ребячестве он нисколько не показывал наклонности к авторству и учился посредственно, но и тогда отличался юмористическим складом ума и какою-то неопределенную сосредоточенностью характера». Следовательно, вопреки утверждениям биографов Грибоедова, его блестящие способности проявились сравнительно поздно — отнюдь не в детском возрасте. Но обаяние «Горя от ума» оказалось столь могущественным, что среди обитателей и гостей Хмелиты стали искать прототипы героев комедии. Сам владелец оказался Фамусовым, его дочь — Софьей, Паскевич — Скалозубом. Но подобные домыслы слишком однобоки. Конечно, некоторые реальные черты этих людей были присущи и грибоедовским героям, но только как штрихи характера — не больше.

В 1812 году Хмелита оказалась в зоне военных действий. Прокоп уверял, что в усадьбе при отступлении из Москвы останавливался сам Наполеон. Но его описание нежданного гостя отнюдь не соответствует внешности императора. По словам Прокопа, «он был высокий, с черными кудрявыми волосами и баками, и одет был в гусарский мундир». Это точный портрет Мюрата, а вовсе не Наполеона. По-видимому, Мюрат действительно переночевал в Хмелите. Большинство же гусар, которыми он командовал, были не французами, а поляками. К счастью, ущерба усадьбе они не причинили.

Молодой племянник владельца Хмелиты в это время служил в чине корнета в Московском гусарском полку, сформированном на свои средства графом П. И. Салтыковым. Кстати, его однополчанином был отец Л. Н. Толстого. Переход от юности к зрелости оказался быстрым. Уже очень скоро Грибоедов почувствовал разлад с родственниками. Он писал С. Н. Бегичеву 18 сентября 1818 года, подводя итоги своему приезду в Москву после нескольких лет отсутствия: «Все тамошние помнят во мне Сашу, милого ребенка, который теперь вырос, много повесничал, наконец становится к чему-то годен, определен в миссию и может со временем попасть в статские советники, а больше во мне ничего видеть не хотят». Понятно, что его не тянуло и в Хмелиту. Там Грибоедов больше не был.

Здесь можно было бы поставить точку. Но необходимо сказать несколько слов и о дальнейшей судьбе Хмелиты. В 1869 году усадьба ушла из семьи Грибоедовых в купеческие руки. Начались перестройки и постепенные разрушения. Одного из новых владельцев старый Прокоп кратко, но метко охарактеризовал словом «халдей», способным только все распродать и все разорить. После революции темпы разрухи убыстрились. Из главного дома были вывезены последние сохранившиеся ценности. Некогда великолепный дворец превратился в заурядное неказистое строение. Поочередно здесь сначала была школа, затем правление колхоза и, наконец, просто склад. А в середине 1950-х годов его, казалось бы, окончательно сгубил пожар.

Своим возрождением Хмелита обязана энтузиазму одного человека. Им стал простой автомеханик Виктор Кулаков. В молодости судьба свела его со старейшиной русских реставраторов П. Д. Барановским, и встреча с этим легендарным человеком перевернула всю жизнь молодого рабочего парня. Он вступил на многотрудный путь хранителя исторической памяти. Поднять из руин Хмелиту представлялось безнадежным делом. Но это стало жизненным подвигом Кулакова. Поистине не оскудела русская земля подвижниками!