1944 год
1 января 1944.
Первый день нового, сорок четвертого, года. Что-то принесет он мне… Я встретил его более радушно, чем сорок третий. Неужели и в этом году я не буду дома. Сколько же можно воевать, черт возьми! Я поднял свой первый тост за то, чтобы сорок пятый год встретить в Москве, в кругу родных и друзей. Правда, когда-то я надеялся уже сорок третий встретить в Москве, но на этот раз, я думаю, надежды оправдаются. Сейчас почти на всех фронтах наши наступают. Вновь взят Житомир, в Белоруссии успешное продвижение на Запад. Теперь очередь за нашими союзниками. Но как бы то ни было, а война в этом году должна окончиться. Должен же быть конец страданиям, которые переносит наш народ.
Недавно сюда приезжала группа офицеров из нашего глубокого тыла. Плохи там дела. Все дорого, работают люди по 14–16 часов, а зарплата довоенная. Словом, испытывают такие трудности и лишения, которых даже здесь, на фронте, нет. Здесь тоже бывает туго, но периодами, там постоянно. И кто знает, как все будет после войны. Многое нужно будет Изменить. Сможем ли?
4.01.44.
Вчера я снова услышал то, что впервые услышал лет пять-шесть тому назад. Меня сравнили с Карениным, человеком замкнутым, бездушным, холодным и бесстрастным. Это все мне известно. Во мне с незапамятных пор словно бы живут два человека: один горячий, быстро возбуждающийся и тут же реагирующий на происходящее. Другой — спокойный, невозмутимый, глубоко безразличный, созерцательный, педантичный и благопристойный. Между ними всегда происходит борьба. Иногда побеждает первый, чаще берет верх второй. Со вторым жить трудно, вернее сказать, душно. В то время когда побеждает второй, все становится мне безразличным и ненужным. Я никогда не забуду, как в период такой депрессии у меня чуть не произошло разрыва с Ниной. Я сидел вечером один на лесной опушке и любовался раскинувшимся вокруг полем в лучах заходящего солнца. И в эту минуту все происходящее на этом свете было мне абсолютно безразлично, даже мое собственное существование. Нина незаметно подошла ко мне, горячо обняла меня и стала целовать. Я едва смог ответить ей тем же. Она разрыдалась, стала упрекать меня, что я ее разлюбил, что вообще никогда не любил, что вообще никогда не смогу ее любить и т. д. и т. п. Все это было небезосновательным, но несправедливым. Я любил ее так же сильно и глубоко, как и раньше, как и позже. Просто в этот момент это было мне не нужно. Такой уж у меня дурацкий характер.
Сейчас все чаще на меня нападает такая депрессия и безразличие: пусть все горит огнем и проваливается в тартарары, все равно. Конечно, трудно вывести меня в такие минуты из состояния неподвижного безразличия. В результате справедливые (и не справедливые в то же время) обиды Зины, желание причинить мне какую-нибудь неприятность, чтобы как-то сдвинуть меня с мертвой точки. Незавидное положение, но неизлечимое.
Конечно, легче всего мне сказать: «Слушай, дорогой. Тебя лучше любить издали, ибо вблизи ты способен задушить всякое проявление живого чувства. Поэтому давай лучше разойдемся. Наши дороги могут идти параллельно, но никогда не сойдутся». «Неужели у меня судьба Агасфена?»
9.01.44.
Опять перебрались в катакомбы. Должна была бы начаться война, но в ночь перед нашим наступлением фрицы взяли у нашего соседа четырех пленных. Так что спектакль был сорван. В катакомбах зверский холод, особенно в нашем загоне, который весь в дырах, как решето. На улице то дождь, то снег, а сегодня даже мороз.
Получил долгожданное письмо от Сони. Несколько месяцев я ничего не мог узнать о ее судьбе. И в довершение всего забыл ее московский адрес. Когда-то я думал, что скорее забуду свое имя, чем этот адрес. Но слава Аллаху и всем прочим богам, что она живой и невредимой вернулась из своих дремучих лесов. Очень бы хотелось увидеть ее, поговорить, рассказать о своем житье-бытье. Ведь в письме всего не напишешь.
12.01.44.
Воевали тут, воевали, и все без толку. Наши артиллеристы постарались и авиация. Словом, кого немцы не убили, так свои добили. Готовили, готовили эту операцию, а получился обычный бардак, отсутствие взаимодействия и тому подобное. На других фронтах, посмотришь, умеют люди воевать, гонят фрица, аж пятки у него сверкают. А здесь не война, а крысиная возня. Прямо обидно и досадно.
17.01.44.
Несколько дней пролежал в медсанбате. Опять малярия. Схватила было крепко, но отпустила скоро. Полежал на настоящей постели с простыней, подушкой и прочими, давно уже забытыми принадлежностями человеческого спанья. Встретил там свою землячку. Приятно было услышать родную московскую речь, типично московские обороты и выражения.
Сегодня пришел в Джанкой. Думаю пару деньков пожить здесь, а потом снова в катакомбы. Соскучился только по Зине, а то еще дольше бы тут пробыл.
21.01.44.
Опять готовимся к очередной операции. Нашу дивизию, как шальную, бросают с одного направления на другое. Но сейчас уже заранее можно сказать, что ничего хорошего у нас не получится. Людей мало, да и устали все очень, а фриц, ободренный нашими неудачами, будет огрызаться как никогда.
Ужасно надоело в этих пещерах, хоть бы вынесла нелегкая нас отсюда.
26.01.44.
Настроение потрясающе скверное. Полная депрессия. Ничего не хочется делать, никого не хочется видеть. Заснуть бы и не просыпаться до конца войны. Или уехать куда-нибудь в глубокий тыл.
Что у меня вообще за характер такой. Мне бы жить где-нибудь на необитаемом острове, а не с людьми, тем более с теми, кого я люблю.
А у нас есть некоторые успехи: мы и соседи ворвались в Керчь. Уже заняли треть города.
Клим Ворошилов наводит тут порядки. Наш командир корпуса Провалов отстранен, командир 32-ой гвардейской снят, командующий артиллерией тоже снят. Ну а когда лес рубят, щепки летят. Нашего Михаила тоже куда-то откомандировывают. Прислали уже на его место какого-то капитана. Жаль будет очень. Привык я к нашему Мишутке, почти год вместе воевали.
31.01.44.
Михаил уехал. Оказывается, из-за нашего начальника. Интересно, за что он на него взъелся? Вообще, здесь обстановка паршивая. Если бы не Зина, уехал бы отсюда в другую часть. Вообще, на одном месте долго засиживаться вредно.
Что-то последние дни опять плохо себя чувствую. Простудился в этих проклятых пещерах. Ну да сегодня нас как будто сменяют. Имеем шанс оказаться в Джанкое. Неплохо было бы.
2.02.44.
Сейчас только пришел от Зины. Вокруг нее тоже разворачивается хоровод. С каким удовольствием я разбил бы эти поганые рожи! Если ее действительно переведут отсюда, я ни дня тут не останусь. В любое место, только бы убежать из этой клоаки. Хуже еще то, что она больна. И хочет пойти ночью в наряд. Взрослый человек, а делает такие глупости!
Неужели я останусь совсем один? Нет, не может так быть, мы должны быть вместе.
7.02.44.
Мы в Джанкое. Здесь уже весна, солнце светит как в апреле. Днем так совсем тепло. Даже голова немного кружится. Но это пройдет. А вообще, настроение какое-то тоскливое. Хочется уйти куда-нибудь, но от самого себя не уйдешь. Эх, если бы попасть в Москву!
13.02.44.
Наши отношения с Зиной вступили в стадию загнивания. Мы видимся только урывками и так нескладно, что после остается только досада и чувство пустоты и ненужности всего этого. Для нее это еще тяжелее, так как прибавляется давление «администрации» в лице множества настырных поклонников. Прислала она мне вчера письмо, где пишет, что все это происходит потому, что она не уверена в своем будущем. Черт возьми, а кто из нас может быть в нем уверен! На одном чувстве будущее не построишь. Как говорят мудрые люди, бытие определяет сознание. А какое оно завтра будет, это бытие, знает только один Господь Бог.
14.02.44.
Когда мы полностью вместе, то забываем, что идет война, не слышишь бомбежек, обстрелов, как будто мы не можем расстаться, и так будет продолжаться бесконечно.
15.02.44.
Колосов, наш начальник, уехал. Слава Богу. Одним барахольщиком меньше. У нас пока главным Ваня Крючков. А в воздухе уже запахло порохом. Видимо, скоро будем воевать. На этот раз, похоже, на левом фланге.
Прочел сегодня в «Красной звезде» «Два стихотворения» Б. Пастернака. Чуть не стошнило. Просто отвратительно. Видно, что написано по приказу свыше.
21.02.44.
Сегодня удалось наконец сходить за посылкой. Ходил в поселок Осовины, на берегу Азовского моря. В общем, прошел от моря до моря. Хорошо хоть на обратном пути подвезли добрые люди. Посылку получил, очень все пригодится. Да и вообще, из дома всегда приятно что-нибудь получать.
Мы все еще сидим в Джанкое, но вот-вот должны выехать «на войну».
24.02.44.
Вот и праздник наш прошел. 23-го я был ответственным дежурным и всю ночь работал над схемой для нашего генерала. Правда, 22-го вечером погулял немного у Ильина.
Приехал тут из Москвы один майор, который, по-видимому, останется у нас. Рассказывал какая там жизнь, в тылу. Для офицеров разработан специальный кодекс поведения вне строя. Утверждены правила, как сидеть за столом, как и что есть и пить, как приглашать даму к танцу и т. д. и т. п. Говорят, что теперь офицер может жениться только на девушке с образованием не ниже среднего.
В церквах произносятся теперь прямо-таки политдоклады. Совершают молитвы за здоровье Сталина, за Красную Армию и др. Да, интересно. После войны многое покажется нам удивительным.
Погода изменилась. Зима, снег, вьюга. Вчера утром из блиндажа просто нельзя было вылезти, совсем замело.
28.02.44.
Перебрались на новое место, в Колонку. Пока шли, проходили по заводу имени Войкова, мрачное зрелище. Такой гигант и весь разрушенный.
Живем сейчас в маленьком блиндажишке, теснота страшенная. Но, как говорится, в тесноте да не в обиде. Почему-то кажется, что на этот раз наступление наше будет более удачным. Сколько же можно сидеть у этой Керчи, тем более что больше половины города в наших руках.
На дворе опять потеплело. Сегодня вечер совсем апрельский. Как хочется попасть в Москву хоть на несколько дней! Вовке вот улыбнулась фортуна, побывал дома. А моя фортуна что-то совсем про меня забыла.
На душе какая-то неустроенность. А какая и самому непонятно. Словно оторвали у меня что-то и теперь только ветер дует в эту черную дыру. Неужели так никогда не придется дожить до мая, а только подсчитывать прожитые апрели. Но ведь что прожито, к тому нет возврата. Ненавижу гробокопательство. Но слишком цепко держится за мою душу это прошлое. Не выбросишь ведь, как выбрасывают из кармана старый носовой платок.
6.03.44.
Читаю Маяковского, вернее, упиваюсь. Это после почти трехлетнего перерыва. Еще и еще раз перечитал «Про это». Вспомнил осенний вечер на балконе тарасковского особняка. Много воды и всего прочего утекло с тех пор. Я недавно переработал и отредактировал свое «Последнее тебе», получилось лучше и сильнее. Жаль, что нет возможности переслать адресату. Впрочем, это и не нужно.
А так жизнь идет. Ругают нас кому не лень за то, что не ловим фрицев. Но разве это так просто, как выдернуть из огородной грядки редиску. Сегодня потеряли нашего командира роты Ильина. Как жаль парня! Почти год работали с ним вместе и дружили.
10.03.44.
Только что пришел из клуба. Смотрел фильм «Возвращение Максима». Старинная уже вещь. Помню, как первый раз смотрел этот фильм в день празднования нашего окончания восьмого класса. С тех пор прошло уже семь лет. Семь лет, черт побери! Уже многих из тех, с кем мы отмечали этот праздник, нет сегодня в живых…
22.03.44.
Несколько дней был болен, даже лежал в медсанбате. Опять малярия, и опять началась как в прошлом году в конце марта. Паскудная штука. Неужели и дальше будет повторяться.
У нас все еще тихо. Но поскольку все было организовано как всегда у нас, то и траншеи сдали, и людей без толку потеряли, и даже пленных фрицам преподнесли.
28.03.44.
Что-то неспокойно на душе. Сам хорошенько не понимаю, что со мной происходит. Опять хочется уехать куда-нибудь. Скорей бы началось наше наступление, сил нет сидеть на одном месте. Так все здесь надоело. Хочется чего-нибудь новенького. Да еще Зина заболела. Лежит в медсанбате. Она единственный человек, с кем мне всегда хотелось бы быть. Но не так, как здесь, в других бы условиях. Ведь мы уже почти пять месяцев близки, и с каждым днем я все сильнее и сильнее чувствую необходимость того, чтобы она была рядом со мной. Но иногда бывает почему-то так досадно и на себя, и на нее, и на все. Ну да это просто глупости. Побольше надо иметь точек соприкосновения.
31.03.44.
Погода вроде начинает налаживаться. Хочется настоящей весны. И движения, ведь весной неудержимо куда-то тянет.
Читаю сейчас Мопассана. Давно я хотел достать его книги и вот случайно нашел. Все бы хорошо, но только после его рассказов на душе остается какой-то тяжелый осадок. Но ничего не поделаешь, такова жизнь.
Получил недавно очень хорошее письмо от Сони. После ее предыдущего письма мне показалось, что она за последнее время превратилась в тот мужеподобный тип женщин, который возбуждает во мне лишь чувство досады и отвращения. Но, слава Богу, ничего подобного не произошло. Между прочим, она прислала мне одно стихотворение. Очень неплохое, такое простое и душевное. И вместе с тем умело облеченное в хорошую форму. Редко приходится читать хорошие стихи, а это из таких.
Последние дни чувствую какую-то слабость, недомогание какое-то. С чего такая напасть, неужели последствия малярии?
Зина все еще больна. Завтра постараюсь ее навестить, а то уже здорово соскучился.
4.04.44.
Сегодня интересный день, вернее дата. Из одинаковых цифр. Такой день будет еще только через одиннадцать лет.
За это время на фронтах произошли величайшие события: наши войска вышли на государственную границу. А теперь, перейдя реку Прут, продвигаются в глубь Румынии. Подумать только, уже в Румынии! А давно ли было то тяжелое и тревожное время, когда мы, прослушав по радио очередное сообщение Совинформбюро, с грустью, злобой и досадой отходили от репродуктора. Давно ли было время, когда фриц загнал нас за Кавказские горы, за Волгу. И вот теперь настает расплата, это еще только начало. Пока только мамалыжники почувствовали войну у себя дома. Скоро это почувствуют и фрицы.
А у нас опять зима, холод, снег идет. Не погода, а недоразумение. Как говорится, весна в Крыму, ни хрена не пойму.
13.04.44.
Наступаем. С 11-го апреля. Фриц, не дождавшись нашего генерального наступления, сам драпанул, да так, что мы едва успеваем его догонять. По дороге разбитые машины, брошенные пушки, повозки, ящики. На станциях оставлено много разных складов. Наш сосед справа уже на подступах к Симферополю. А наша дивизия овладела Феодосией и Коктебелем. А на юге замечательная победа: Одесса снова наша! Здесь фрицу устроили тоже грандиозное побоище, второй Сталинград.
Нахожусь в Феодосии. Почти совсем не разрушен, много гражданского населения. Деревья здесь уже зеленеют, тепло. Правда, ветер еще никак не успокоится.
Сейчас будем двигаться дальше через Коктебель на Судак. Так что, может, увижу те места, где жил когда-то в далекие дошкольные годы.
Нахожусь в Отузах. Население встречает нас замечательно. Выходят на дорогу, угощают вином, приглашают к себе покушать, отдохнуть и т. д. И это крымские татары. Те, которые провожали наши отступавшие войска камнями и улюлюканьем. Немцы научили их любить русских, любить нашу советскую власть.
Сейчас сижу в одной татарской хате. Пришла какая-то старушка. Со слезами на глазах рассказывает как они здесь жили под немецко-румынским гнетом. «За каждого убитого или пропавшего немца, — рассказывает она, — они расстреливали 50 мирных жителей без разбору — и женщин, и детей, и стариков». Потом она куда-то уходит и возвращается с бутылкой вина — хорошего домашнего рислинга. Предлагает выпить пару стаканов. Пью, иначе кровная обида. Хозяйка тем временем суетится у печки, что-то жарит.
Рядом с хозяйкой ее дочь, молодая стройная красивая татарка. Вспоминается лермонтовская Бэла. По-русски ни слова, только глаза горят, да на губах улыбка.
Но на меня сейчас никакая экзотика не производит впечатления. Чувствую себя прегнусно, уже третий день трясет малярия. К вечеру делаешься буквально как пласт.
Слабость, голова кружится, не хватает только кровавых мальчиков в глазах. Когда же я избавлюсь от этой напасти.
Зину эти дни вижу только мельком. Ей, бедной, крепко достается сейчас, все время приходится дежурить. Хочется побыть с ней вдвоем, поговорить, но никак не получается.
14.04.44.
Находимся в Судаке. У нас большое горе: наш начальник майор Кобыжаков умирает от полученных ран. Подорвался на мине. Не везет же нам. Второй замечательный человек погибает. Недавно погиб Чемадуров, теперь Кобыжаков.
На войне очерствляется сердце, ведь смерть постоянно перед глазами. Но становится страшно, когда представишь себе, что вот был человек, необыкновенно добрый, культурный, жизнерадостный, и вот его нет. Полчаса назад еще разговаривал, а теперь без сознания.
15.04.44.
Еду в Алушту. На всех видах транспорта. По дороге виднеются татарские села, они лепятся к скалам своими плоскими двухэтажными коробками домов. Наверху над морем — кипарисы и еще какие-то вечнозеленые. А по берегу колючая проволока и мины. Румыны здесь жили в постоянном страхе перед партизанами и всячески отгораживались. Но это не помогало. Партизаны давали им прикурить.
Нахожусь в Алуште. Сегодня был вечер встречи двух фронтов: нашего и 4-го Украинского. Компания была дружная и теплая, а вина — бочка. Хозяева были греки и угощали щедро. Когда я им сказал, что я на 45 % грек, они готовы были из кожи вон вылезти, чтобы доставить мне удовольствие. Очень гостеприимный народ. Потом они ушли и оставили нам свою квартиру, а утром мне пришлось бегать по соседям, разыскивая хозяев. Нельзя же бросить гостеприимную квартиру на произвол судьбы.
Майор наш умер сегодня утром. Недавно радовался рождению дочери, строил планы и вот… Что теперь поделаешь, надо будет написать его жене хорошее письмо. Но разве словом поможешь…
16.04.44.
Эти строки я пишу в Ялте, в доме Чехова. Я первым тут появился. Ведь сегодня исполнилась моя давняя мечта побывать здесь, в доме, где жил мой любимый писатель, где каждая вещь, каждый уголок комнат дышит той неотразимой чеховской прелестью, которую я так люблю.
Меня встретила сестра Чехова, Мария Павловна, худенькая хрупкая старушка. В дни немецкой оккупации она сумела сберечь ценнейшие документы и реликвии, связанные с именами Чехова, Горького, Толстого, Левитана и других. Мария Павловна рассказывала, что немцы, особенно немецкий комендант дома, очень почтительно относились к музею и оказывали ей всяческое содействие. Правда, она почти всегда была голодной. Немцы слишком высокие ценители культуры, чтобы опуститься до такой низкой прозы, как обеспечить питанием сестру великого писателя.
Чеховский домик почти цел. «Почти» случилось несколько дней назад, когда чьи-то самолеты, скорее всего наши, сбросили около дома несколько бомб. Были выбиты стекла в нескольких комнатах, попорчены витрины, но все экспонаты, к счастью, остались целы. На стенах висят картины Левитана, о которых у нас писали, что их вывезли в Германию. Сохранились многочисленные автографы выдающихся людей того времени. А в служебной библиотеке лежали подшивки «Правды», «Известий» и других наших газет и даже несколько томов сочинений Ленина.
В комнате Марии Павловны я заметил фотографию молодой красивой женщины. Оказалось, что это бывшая жена брата Чехова, известная артистка Ольга Чехова. Она навещала этот дом во время оккупации.
Жаль, что так мало было у меня времени. Сейчас надо бежать к машине. Должны ехать в Алупку. Я оставил Марии Павловне благодарственное письмо от имени бойцов нашей дивизии, освобождавшей Ялту.
А какая здесь красота! Не хочется уезжать отсюда, но война еще не кончена…
17.04.44.
Вчера вернулся «от Чехова» и сразу получил срочное задание. Оказывается, на набережной Ялты все большие дома — санатории, гостиницы и другие — заминированы. Среди взятых здесь пленных нашли двух, которые имели с этим дело. Поговорил я с ними о том, о сем, и один выразил готовность мне помочь: он любит Чехова и не хочет, чтобы пострадал его город. В общем, возились до ночи. Но очистили все здания.
Сейчас нахожусь где-то за Алупкой. В голове все еще впечатления от пережитого в Ялте, особенно от чеховского дома, Марии Павловны и богатства ялтинской природы. Когда-нибудь после войны, если останусь жив, обязательно приеду в этот райский уголок, в домик Чехова. И если Мария Павловна будет еще жива, вспомним с ней тот день, когда в саду еще чернели свежие воронки, когда стекла в домике были выбиты осколками от бомб, а мы сидели в подвале и угощались пасхальным борщом, приготовленным Марией Павловной.
18.04.44.
Вот и на фронт приехал. Фриц совсем близко и стреляет, гад, беспрерывно. Он сейчас на «Малой земле», там, где мы когда-то обороняли Севастополь. Пока еще нашего решительного штурма не было, но рассчитывать на легкую победу, безусловно, не приходится. Мы ведь держались тогда восемь месяцев. Ну а теперь пахнет в лучшем случае неделей. Наша авиация все время висит в воздухе. Изредка прилетают и немецкие самолеты из Румынии. Далековато.
Сейчас я нахожусь в одном прифронтовом хуторке. Живу в замечательной комнате, спал сегодня на кровати с простынями, подушками и другими давно забытыми принадлежностями, например, одеялом. Наши штабные уехали куда-то на высотку. Там наш НП. Но, как водится в нашем бардаке, все потянулись туда, хотя всем там делать нечего. Меня оставили тут, но, думаю, сегодня надо тоже отправляться, а то наш Крючков один там не справится.
21.04.44.
Живу в лесу недалеко от Балаклавы. Фриц все стреляет как очумелый. Приходится торчать в траншее, почти не вылезая из нее. Должен был быть сегодня штурм, но почему-то его отложили. А фриц тем временем раздолбал артиллерией наши ракетные установки, да и танкам досталось. Черт возьми, ведь известно, когда операция откладывается, успеха не будет.
30.04.44.
Завтра уже Первое мая. Как быстро летит время. Но наши попытки прорвать фрицевскую оборону имели весьма плачевные результаты: большие потери с нашей стороны, особенно в танках. За два дня боев потеряли свыше 46 штук. Последнее время, действуя небольшими отрадами, мы имели некоторый успех: захватили несколько высоток, взяли пленных, трофеи, но праздничный подарок Родине сделать нам, к сожалению, не удалось.
Стоим все еще под Балаклавой, над берегом моря. Красивый уголок. Откуда-то сверху сбежали, толпясь, скалы и внезапно остановились: дальше нельзя, дальше море. И стоят так, застывшие и неподвижные, и море плещется у их ног. Скалы красивые — розовые, серые, всегда подернутые голубой дымкой. Внизу зеленая гуща, из которой то тут, то там выползают огромные камни, упавшие когда-то с гор. Уже по ночам и ранним утром поют соловьи, но еще прохладно. Даже днем. А ночью совсем холодно. Словом, погода далеко не крымская.
Вчера хотел дойти до моря, но не дошел. Потом пошли вместе с Зиной. У нее произошел внезапный прилив нежности, ласковости ко мне. Но мне почему-то кажется это неестественным. Напоминает кота, который съел хозяйскую сметану, а потом ласково мурлычет у него на коленях. Впрочем, все это вздор. Когда я с ней, то мне больше ничего и никого не надо. Так и были бы мы всегда вместе, но ничего не поделаешь, такова жизнь…
2.05.44.
Вот и праздник прошел. Быстро и незаметно. Можно было встретить его как полагается, но живем мы в таких условиях, что здесь не развернешься. И погода еще, как назло, холодная, сырая, прямо не май, а ноябрь. В ноябре даже теплее было.
Получил письмо от Сони. Да, нам не придется снова знакомиться, слишком хорошо мы понимаем друг друга.
6.05.44.
Что-то грустно на душе. Как будто и причин особых нет, погода улучшилась, опять ярко светит солнце, тепло, все кругом зеленое, листья еще совсем нежные и влажные, как после дождя. Единственно, что хочется — быть все время с Зиной. В эти теплые дни я как будто заново влюбился, только еще с большей силой, чем раньше. Но только все равно очень тоскливо.
Вспоминается Москва, мирная жизнь, институт, МХАТ… Уже третья моя военная весна. Три года я не получаю никаких новых знаний и даже постепенно забываю то, что знал раньше. Как же я отстал от всего, от своих друзей, которые все эти годы могли учиться, могли пополнять свои знания.
Сейчас сижу в палатке один. Крючков на НП. Вечереет. Рядом играет военный оркестр по случаю приезда нашего большого генерала. Попурри из «Сильвы» — «Помнишь ли ты, как улыбалось нам счастье…» Да, я помню. Помню нашу Москву в весенние майские вечера, наш Парк культуры, Ландышевую аллею, кусты роз в цветниках, музыку на концертных эстрадах, запах Москвы-реки у набережной, прогулки на речном трамвае мимо Воробьевых гор, раскидистые кроны деревьев, склонившихся над рекой. И свою комнату, раскрытое окно, в которое врывается шум вечерней Москвы, и запахи весны, свежих молодых листьев, пьянящий аромат цветущей черемухи. И наши прогулки по Садовому кольцу, по тихим лабиринтам арбатских переулков, Гагаринскому, Староконюшенному… Да, но всего этого могло бы больше не быть, если бы я и миллионы других не были бы сейчас там, где мы находимся. Мы здесь для того, чтобы снова вернулась в Москву прежняя мирная весна, чтобы мы снова могли гулять по нашему парку, по набережной, могли снова заниматься в Ленинской библиотеке, могли снова посмотреть «Вишневый сад» во МХАТе.
Во всяком случае, совесть моя чиста: в эти тяжелые годы для всех нас я выполнил свой долг.
10.05.44.
Севастополь взят. Но фрицы, уцепившись за маленький клочок земли, прикрывающий последние оставшиеся у них бухты, еще отчаянно сопротивляются. Все наши попытки прорвать сегодня их оборону успеха не имели. А в приказе Верховного уже объявлено, что Крым очищен полностью и ни одного фрица здесь уже нет. Так что множество снарядов и мин, которые он сейчас посылает нам на голову, нужно считать условными. Ведь война здесь уже закончена. Боюсь только, как бы сегодня ночью не навернуло нас каким-нибудь «условным» снарядом или бомбой.
12.05.44.
Сегодня война здесь и в самом деле закончена. Те фрицы, которые не читали наших газет и не слушали наше радио, или перебиты, или взяты в плен. Сколько пленных! Я за всю свою фронтовую жизнь не видел столько пленных немцев. Бесконечные колонны. И полно трофеев. Весь день питался всякими трофейными сладостями, шоколадом, конфетами, печеньем. К вечеру даже смотреть ни на что не хотелось.
Что-то дальше с нами будет. Держать здесь оборону мы бы не возражали, мало ли кто захочет сюда полезть.
16.05.44.
Третий раз праздную мой день рождения в фронтовых условиях. Но сегодня, пожалуй, отметил его не хуже, чем в мирное время. Сегодня он совпал с днем торжества по случаю наших побед в Крыму. Был военный парад, фейерверк и т. п. Так что все это можно было принять и на счет моего дня рождения. Был, конечно, и вечер. Для начальства. А мы устроили свой, не такой пышный, зато более дружеский и приятный. Мне уже 23 года. Каждый год я с ужасом пишу эти все увеличивающиеся числа. Так бесполезно проходит время. Уже три года можно зачеркнуть. Черт возьми, когда же конец этой войне! Неужели она еще продлится год, другой. Хватит! Домой хочется. Правда, сейчас здесь неплохо, но дома все-таки лучше. Скоро нас куда-то перебросят. Куда?
24.05.44.
Сегодня утром уехали из Балаклавы. Миновали Бахчисарай, Симферополь. Сейчас стоим в Карасу-Базаре. По дороге проезжали красивейшие места, сады, сады и сады. И беленькие чистенькие хуторки, утопающие в зелени. На днях всех татар из Крыма выселили. За одну ночь. Говорят, что во время оккупации они ревностно служили немцам с оружием в руках: Если так, то решение правильное. И сейчас здесь в лесах (это уже по нашим разведданным) бродят вооруженные татарские банды. А как они восторженно встречали наши войска!? Многое тут непонятно.
Завтра мы должны быть в Феодосии и там бросим якорь. Не очень-то яркое место. Вот, если бы в Ялту… Ну да все равно лучше, чем Балаклава.
26.05.44.
Идет дождь. Холодный, косой дождь, как в ноябре. И пронизывающий ветер. И на душе тоже холодно и сыро, как в старом заброшенном погребе. Особенно вчера. Вот как оно бывает. Я почему-то всегда не доверяю своим предчувствиям, а они еще никогда меня не обманывали. Тем более что в жизни я не раз испытал подобное. Один раз был даже действующим лицом. Теперь тоже. Только с другой стороны. И все же не верится. Неужели она может быть еще с кем-то. Там между нами было расстояние, здесь его нет. И все же это так. От этой мысли хочется убежать куда-то далеко-далеко, в мрачное и глубокое ущелье и забыть все-все. Но от себя не убежишь. Каждый камень, каждая ветка будут напоминать мне о ней. Какое-то сумасшедшее состояние. Как будто я в тяжелом бреду. Да, черт возьми, хотел бы я, чтобы все это было только бредом.
А дождь все сильнее и сильнее. Злобно бьет в окна, стучит по карнизу, по камням. И бегут отовсюду мутные, грязные ручьи. Плывут в них ржавые консервные банки, щепки, лохмотья и другие отбросы. Все течет в море. Оно большое, все примет, но вряд ли чище станет от этого на земле.
Так можно совсем с ума сойти. Я не могу найти себе места, не могу ни о чем думать. Я думаю только о ней. Хочу ее видеть и в то же время не хочу до отвращения. Хочу говорить с ней и в то же время чувствую, что не смог бы сказать ей ни слова. И нет сейчас никого, ни одной живой души, с кем бы я мог сейчас поговорить. Впрочем, чего тут говорить, разве словами что-нибудь переменишь.
30.05.44.
Все оказалось диким бредом. Я только понял, что если бы она была другой, то у меня давно пропало бы к ней всякое чувство. Ведь однообразие надоедает.
Живем в казарме. Загнали всех в одно стойло. Но устроились более или менее изолированно. Для меня самое ужасное, когда все время толчешься в одной общей куче.
Как баран. А я люблю иногда быть наедине с самим собою. Пока, слава Богу, это еще возможно.
Получил письмо от Артура. Он ранен, лежит в госпитале. Это уже второй раз. Когда же мы соберемся все вместе! Он пишет, что нашел замечательную девушку. Помогай им Бог, если это действительно так. А как же Мэри? Впрочем, вероятно, в последнее время произошли у них какие-то перемены.
Читаю сейчас хорошую книгу, рассказы Пантелеймона Романова. Очень умный и талантливый писатель. Хотя рассказы старые, периода НЭПа, но и сейчас о многом заставляют задуматься.
Погода, слава Богу, наладилась. Скоро уже можно будет купаться в море.
6.06.44.
Сегодня наконец свершилось то, чего мы ждали три года: войска союзников высадились в Европе. Свыше 11 тысяч самолетов поддерживали высадку десанта. Открылся второй фронт. Даже как-то не верится. Ну теперь конец уже виден. Скоро, скоро война подойдет к своему эпилогу.
14.06.44.
Все эти дни болел, температурил. Направили меня в Симферополь, в госпиталь для прохождения всяких анализов и исследований. Как будто все обошлось благополучно. Ничего серьезного и очень опасного не нашли. Собираюсь «домой» в Феодосию.
16.06.44.
Вчера вернулся к себе. Здесь все так же, как было. Только людей в штабе меньше: почти все уехали на какие-то сборы, курсы и т. п. Думаю тоже куда-нибудь уехать, чтобы не вертеться тут на глазах у начальства и не дежурить. Мое непосредственное начальство — в комендатуре офицерского лагеря немецких военнопленных.
Ездил в этот лагерь. Насмотрелся всего. Особенно поразило и возмутило меня то, как живут у нас пленные немецкие офицеры. Ни черта не делают, сидят на скамейках и бьют своих вшей. И получают прекрасный паек: 40 г. масла, 40 г. сахара в день, больше, чем мы получаем! Консервы, фрукты и т. п. И еще имеют наглость предъявлять претензии, требуют себе кровати, постельные принадлежности и др.!
19.06.44.
Живу в нашем дивизионном лагере. Решил вести самую мирную жизнь на лоне природы, спать по 12 часов в сутки, пить молоко, купаться и т. п. Иначе от меня вообще останется пшик, ибо похудел уже так, что дальше худеть некуда.
Сегодня получил письмо от Зины, которую уже перевели в армию. Письмо совершенно чужого и далекого мне человека. Да, быстро все из нее выветрилось. Не много понадобилось для этого времени.
22.06.44.
Опять военная судьба забросила меня в Симферополь. Когда же я смогу спокойно отдохнуть. Заказал себе новые очки. Так что теперь будет у меня вид как у профессора.
В городе душная и давящая жара, дышать трудно. Скорей бы обратно в наш лагерь, на берег моря, на зеленую лужайку.
Стою здесь в квартире эвакуированных из Крыма хозяев. Сейчас здесь живут две женщины, 27 и 29 лет. Но на вид им больше сорока. У каждой куча детей, мужья на фронте. Кормиться нечем, одна кукуруза во всех видах, преимущественно толченая. Буквально пухнут от голода. И ниоткуда никакой помощи. Вот так у нас относятся к семьям фронтовиков.
25.06.44.
Вот и опять я дома. Теперь моя дивизия ощущается как родной дом. А то скитаюсь, как цыган, и только жду, когда сюда приеду.
Вчера сижу в лагере, тишина, все ушли на занятия, а я освобожден «по состоянию здоровья». Один в палатке. И не выдержал, убежал в город, там все-таки чувствуется хоть какая-то жизнь. Настроение похоронное. Да, самое ужасное чувство — это чувство одиночества. Вокруг веселящийся народ, счастливые парочки, нежно воркующие в саду, музыка. А я, черт побери, словно вычеркнут из жизни. Но и иметь какой-то эрзац я тоже не хочу. В нашей квартире тоже никого не застал. Все ушли, кто гулять, кто в кино. К моему начальнику, капитану Юдакову, приехала жена, и он все свободное время проводит с ней.
Нашел на столе письмо от Маргит. Сразу как-то легче стало. Жаль, что слишком она далеко отсюда. Вот и приходится бродить «неприкаянным Агасфером». Сколько это будет продолжаться?
27.06.44.
Получил два письма от Зины. До какой степени можно лицемерить. Мало того, что она, едва только я уехал из Феодосии, поселила у себя своего поклонника, который и теперь ездит к ней в Симферополь, пишет мне такие письма, будто ничего не произошло, как будто она по-прежнему любит меня и тому подобное…
3.07.44.
Был опять в Симферополе в госпитале. Мне в вежливой форме сказали, чтобы я не морочил им больше голову и спокойно ехал в свою дивизию. С каждым разом мне все больше нравится этот город. Там есть такие улицы, обсаженные с двух сторон густыми липами и каштанами, что если идти по середине, то неба не видно: все закрыто густой зеленой листвой. И кругом цветы. Прямо настоящий город-сад. Зашел на свою старую квартиру, но неудачно, там было полно народу.
А обидно все-таки, что все так получилось. Дешевая игра, дешевая ложь. А я, как слепой ишак, всему абсолютно верил.
Несколько раз был там, где сейчас находится она. Ее не видел, нам больше не о чем говорить. Все можно простить, кроме предательства.
У меня сейчас огромное желание, будь я писателем, написать книгу о нашей женщине. Создать образ такой же яркости и силы, как Анета из «Очарованной души». Чтобы была обыкновенная советская женщина. Не партизанка, не прославленный снайпер, чтобы не работала на оборонном заводе, не вносила по 100 тысяч на покупку самолетов. В трудных условиях войны она хранит и воспитывает детей. Она проделала весь тяжкий путь нашего отступления. Сколько их, наших жен и матерей, шагали по пыльным и грязным дорогам в сорок первом — сорок втором годах, под грохот и свист бомб в зареве горящих городов и деревень, в дождь, метель и грозу. И они выдержали это страшное испытание, сохранили для Родины будущих строителей и защитников.
17.07.44.
Сегодня в газетах опубликован замечательный указ: о материнстве, семье, браке. Давно пора было его принять. Ввели награждение медалями отличившихся матерей. Правда, все это заимствовано у немцев, у которых такие ордена и медали давно учреждены, но все равно, правильно. Я на днях только думал о таких наших матерях, которые не воруют, не покупают самолеты, а просто воспитывают своих детей. И это героини. Значит, я был прав, что они заслуживают орденов и пера самого лучшего писателя.
24.07.44.
Дни бегут незаметно, быстро и однообразно. Надоела такая тягомотина до чертиков. На западных фронтах наши войска уже подходят к границам Германии. Скоро, скоро конец этой войне. Фрицы при последнем издыхании. Уже было покушение на Гитлера, но неудачное. Действительно, права пословица: кому суждено быть повешенным, тот не утонет.
29.07.44.
Давно не брал я в руки дневник. И давно у меня не было такого гнусного настроения, как сегодня. Приехала Зина. Я ее вижу почти каждый день. Но как! Как будто мы совершенно чужие люди. Да, мы давно уже чужие друг другу после всего, что было. Противно. Завтра я уеду на сборы на пять дней, сменю обстановку. Я бы хотел уехать куда-нибудь подальше и на более долгий срок.
3.08.44.
Пока еще на сборах. Набираюсь ума-разума. Правда, ничего нового я тут ни от кого не слышал. Но зато здесь хорошо в отношении фруктов и прочих благ. Все в садах, все в зелени, красота! А ночью так совсем замечательно, особенно когда луна. Но на душе тоскливо и пусто. Тяжело быть одному. Пожалуй, с одним человеком я мог бы хорошо себя чувствовать, это с Соней. Но она далеко. Если бы сидела она сейчас рядом со мной, разговаривала, пусть даже молчала, только бы была здесь, со мной. Хочется написать ей какое-нибудь стихотворение. Но чтобы оно было лучше всего, написанного мною ранее. Но пока не получается. Не вызрело.
9.08.44.
Сегодня замечательное море, бурное-бурное. Волны выше меня. Хорошо купаться в волнах. То подхватит куда-то высоко-высоко, а потом вдруг сбросит с размаха в белую мягкую пену. А потом этот воздух, свежий, пропитанный запахом моря.
Видел эти дни Зину. Когда я ее вижу, все равно чувствую, что это не чужой, а все еще близкий мне человек. Но когда мы расстаемся, то все, всякая мелочь, даже какой-то паршивый фонарь, под которым мы стояли, все говорит о том, как низко и гнусно она поступила. Осталась привычка. Нужно, чтобы ее больше не было.
16.08.44.
Все еще в Феодосии. Но ходят упорные слухи, что на днях мы должны уехать отсюда куда-то на Запад. Думаю, что наш трехгодичный юбилей еще успеем отпраздновать здесь. Вчера мы тоже немножко отпраздновали, так что мы с Ваней Крючковым едва доползли до дому.
Погода стоит жаркая, единственное спасение — море. Получил несколько писем из дома. Мама пишет, что недавно по радио передавали письмо Марии Павловны Чеховой, адресованное мне. Интересно. Может пришлют мне копию.
Настроение у меня поднялось. Не знаю отчего, но чувствую себя как говорили у нас в классе «бодро и весело». На всю эту земную муть надо смотреть легче. «Счастье — в себе», как говорил Гораций.
17.08.44.
Нехорошее чувство — зависть. А сейчас я часто его ощущаю.
Вечер. Ласково бормочем море, низко нависло густое звездное небо. И где-то рядом слышится веселый женский смех, тихий шепот нежных взволнованных слов, звук поцелуев. А я сижу на берегу, смотрю, как катятся волны, как моргает вдали желтый глаз маяка, как срываются с неба звезды и, падая далеко в море, бесшумно гаснут. Сижу один, все время один. Неужели я хуже всех? Почему я не могу полюбить кого-то? Только зачем? Все равно опять придет одиночество и пустота.
24.08.44.
Сегодня был на юбилейном вечере. Праздновали в нашей роте. Прошло все очень хорошо, и все были довольны. А после я пошел на танцплощадку. Не знаю, почему у меня появилось такое желание, но хотелось пойти куда-то, хотелось встретить милую девушку, хотя бы немного снова почувствовать нежную женскую ласку, посмотреть в чьи-то глубокие глаза, почувствовать, что ты не один, что рядом есть какое-то существо, которому ты близок и дорог. Но ничего не встретилось. Одни эрзацы. Или насквозь прожженные, фальшивые, готовые отдаться уже через час после знакомства, или скучные, вялые, а главное, глупые. А глупость уже невыносима.
Да, скорее бы уехать отсюда, тогда вся эта блажь вылетит из головы.
28.08.44.
Опять проводим учения, надоело уже. Да и погода испортилась, холодно, дожди. Неужели уже осень? Неприятно сейчас мокнуть где-нибудь под кустом во время этих учений.
На днях встретили здесь целую компанию московских девушек-студенток, приехавших сюда на работу. Многое рассказывали о московской жизни. Девчата все молодые, веселые, так что даже наш Крючков не выдержал и каждый вечер составляет мне компанию.
Получил я несколько писем из дома и копию письма Марии Павловны Чеховой. Очень хорошее, теплое письмо. Соня уже в Пятигорске на практике.
Учения наши внезапно прервались. На днях должны выехать на фронт. Кончилась наша курортная жизнь. Так что скоро запоем «Прощай, любимый город…»
31.08.44.
Готовимся к отъезду. Все суетятся, мельтешат, делают вид, что работы по горло. Но все без толку.
Вчера простился с одной своей землячкой, хорошая девушка. Жаль Только, что из семейства травоядных. Может, и к лучшему, так что скоро расстаемся. Оно пошло бы и дальше, но тогда нужно было бы обманывать себя и ее. Пусть уж воспоминания останутся приятными.
За это время я со многими тут познакомился, хотел найти что-то настоящее, но не так это легко и просто. Видно, надо много перерыть навоза, чтобы найти жемчужину. И надо еще добавить, что даже лучшее из всего этого неизмеримо, как бы так выразиться, малоценнее, что ли, чем Зина. Хотя она и обманывала меня, но когда мы были вдвоем, она принадлежала только мне, и я чувствовал себя счастливым. Мне всегда хотелось быть с ней не только потому, что я ее любил, мне было интересно с ней, интересно ее слушать, говорить с ней, делиться своими мыслями. Не часто такое бывает. В моей жизни был пока еще один человек, с которым я был полностью счастлив. Только не понимал тогда этого и не смог взять свое счастье. Но это уже археология.
3.09.44.
Сегодня выехали из Феодосии. Последний раз искупался в море. Когда-то снова с ним встречусь. Куда мы едем, никто из наших не знает. Может, в Прибалтику, а может, еще куда.
5.09.44.
Проезжаем замечательно красивые места: Мерефа, Люботин. Разве можно сравнить с ними всякие Крымы и Кавказы. Говорят, что едем на 2-й Прибалтийский. Могли бы проехать через Москву, но почему-то свернули на Полтаву. После трехлетнего перерыва снова вижу свои любимые леса, перелески, чистые прозрачные реки. Вновь увидел березовые рощи. Какая замечательная здесь природа!
14.09.44.
Вот уже несколько дней нахожусь в Польше, недалеко от Бреста. Живем в густом лесу, в землянке. Пока не воюем, находимся в резерве Ставки Верховного командования. Так что еще с полмесяца будем приводить себя в боевую готовность.
Здесь все для нас внове: частные хозяева-паны, частные земельные владения и т. д. Надо сказать, что население здесь вообще живет очень неплохо. У среднего крестьянина 2–3 коровы, лошадь, несколько свиней, коз и множество разных гусей и уток. Ни в какие сношения с населением нам входить не разрешают. Никакой агитации и пропаганды не ведется. Поляки живут очень обособленно и дальше своего носа ничего видеть не хотят. Интересно, как дальше все пойдет. Я думаю, что вся эта политика невмешательства в их внутренние дела приведет в конце концов Польшу в семью советских республик. И не зря же в Польском государственном комитете сидят такие люди, как Ванда Василевская, Берлинг и другие.
23.09.44.
Был несколько дней в штабе армии на учебных сборах. По сравнению со сборами, которые проходили в нашей Приморской армии, очень слабо. Так что ничего полезного и поучительного для себя не получил. Когда вернулся, услышал, что Зину откомандировали куда-то в тыл. Стало очень тоскливо и пусто. Но, как будто это не подтвердилось. А писем все нет и нет ни от кого.
Пытался тут как-то поговорить с «местным населением», но кроме как «пше едны, пан, пше едны», ничего не услышал. А интересно было бы знать, что здесь происходит. Как им жилось при немцах, при наших. Видят ли они разницу и какую. Ну, я думаю, потом они к нам привыкнут и станут откровеннее.
Если бы так было
Луна задумчиво смотрит на горы,
свет холодный вокруг разлив,
и яростно бьется о стены города
Феодосийский залив.
И где-то вдали на берегу
щурит маяк свой глаз,
а дальше лишь моря тревожный гул
и беспросветная мгла.
Вздымались волны над головой,
дробили глыбы камней,
и бури, и штормы под свист и вой
навстречу ринулись мне.
Молнии рвали черный мрак,
теперь назад не свернуть,
но видел я:
впереди маяк
мне прочертил путь.
И выплыл.
Светло, как днем,
сверкают громады льдин.
Остров какой-то, и на нем
я — один.
Музыка где-то.
Город встает, весельем разбужен,
улицы флагами разодеты.
— Меня возьмите! —
— Не нужен.
И мимо проходят,
спешат на праздник.
Некому больше верить.
Напрасно просить
и стучать напрасно
в глухие закрытые двери.
Холод бросил мертвый провал,
даже мысли застыли.
И словно во сне
чьи-то слова,
ласковые и простые:
«Выкинь из сердца
глупый бред,
чувств пережитых шлак.
Мы будем весну встречать в декабре,
видишь,
я пришла.
Мы снова будем с тобой вдвоем,
пусть пройдено много дорог,
у жизни-старухи еще возьмем
тысячи ярких строк.
Сотрет на пути своем дней разгон
горечь былых обид —
ведь наша любовь
прошла сквозь огонь,
сквозь скрежет жестоких битв».
Крылья бесшумно над лесом простер
вечер хмурый и низкий.
Дождь моросит, и трещит костер,
и гаснут в тумане искры.
Торопится ночь.
А утром рано
вздрогнет земля, вздымаясь дыбом.
Осеннее небо в клочьях рваных
черным застелит дымом.
Пусть снова брошен я войною
в огнем охваченные края.
Бессильна смерть:
я знаю, ты со мною,
моя любовь и молодость моя.
Феодосия-Брест-Нурец,сент. — окт. 1944
6.10.44.
Опять несколько дней был на учениях. Донимают нас, черт возьми, всякой муштрой. Приехал и получил сразу 17 писем! Видимо, долго где-то путешествовали. Погода стоит осенняя, но когда светит солнце, в лесу необыкновенная красота. Деревья украшены яркими и пестрыми мазками осени, бледно-голубое небо и обволакивающая тишина, как в церкви. Только изредка набегающий ветер потряхивает листья деревьев.
Как хочется домой! Тут как-то приснился мне сон, будто я снова в Москве, в своем институте, в первый день занятий. Да, черт побери, придется ли мне снова быть в институте? Вообще сейчас свое будущее трудно себе представить. И не только мне.
Получил несколько писем от Сони. Она все еще в Пятигорске. Иногда хочется написать ей какое-то необыкновенное нежное и ласковое письмо. Но не получается. Пять лет разлуки не проходят бесследно. Хотя с каждым ее письмом я все лучше понимаю и чувствую ее, часто кажется, что мы и не расставались никогда друг с другом. Но этого все же недостаточно. Вот даже и стихотворение, посвященное ей, я не мог написать так, как бы мне хотелось.
7.10.44.
Должна была прийти сегодня Зина, мы были бы вдвоем. Но ее начальство не отпустило. Я уже крепко привык к ней, если несколько дней не видимся, мне словно не хватает чего-то. Вообще, с ней интересно не только как с женщиной. Это единственный человек, с которым я могу быть откровенным и который понимает меня иногда лучше, чем я сам.
12.10.44.
Вчера я проводил ее. Это был последний вечер, проведенный нами вместе. Шел тоскливый осенний дождь, ветер срывал с деревьев желтые листья и сердито швырял их на сырую грязную землю. А ровно год тому назад в такой же ненастный осенний день мы впервые встретились с ней в маленьком таманском хуторке и впервые она стала моею. Прошел год. Тяжелый запутанный год. Редко светило нам солнце. А могло бы оно светить каждый день и каждую ночь. И некого всем винить и незачем бросать свои обиды на чаши весов: чья перевесит. Уже слишком поздно. Больше нам уже нельзя быть вместе.
А на душе у меня так же пусто и тоскливо, как в тот день, когда я уезжал из Москвы в Ставрополь. И опять встал в горле комок «невыплаканных слез». «И только набив оскомину на поприще слов и чувств, я вздрогну, очнусь и вспомню — расплачусь и расплачусь».
Действительно, все это так.
14.10.44.
Сегодня прошел слух, что на днях должны уехать. Куда закинет нас судьба? Хорошо бы туда, где мы успешно наступаем. Самое паршивое — это сидеть в обороне. Зимой наступать хоть и не очень приятно, но все равно наступление — великая вещь. Если бы здесь наступали так, как в Крыму, лучшего и желать нечего.
Вот уже пара дней, как я тут один. Все уехали, в землянке никого нет, а на улице такой замечательный день, солнце светит, тепло. А на душе неспокойно и пусто…
18.10.44.
Вчера и сегодня ходил гулять в лес. Думал поохотиться на зайцев. Но ни одного не видел. Хорошо сейчас в лесу, погода стоит ясная, теплая. Золотая осень! Сегодня набрал много грибов, а вечером устроили замечательный ужин. Ваня Крючков получил медаль, и мы ее обмывали. Был у нас в гостях писатель Марк Колосов из политотдела армии. Очень весело и тепло прошел вечер.
Недавно захотелось мне написать один рассказ. Я и раньше пытался писать, но дальше трех-пяти строчек не шло. А теперь прямо запой нашел. Рассказ должен быть такой.
В один весенний день из Москвы в Балаклаву приезжает на работу инженер-электрик, который шесть лет тому назад (действие рассказа происходит в 1950 году) воевал в этих местах, был ранен и лежал в Балаклаве в госпитале. В городе он познакомился с одной девушкой, дочерью местного рыбака, которую он горячо полюбил. Месяц, проведенный ими вместе, был самым ярким и счастливым месяцем в жизни этого инженера. Потом война их разлучила, след девушки потерялся. Теперь инженер надеется встретить ее здесь. Каждый дом в Балаклаве, каждое дерево, каждый камень у моря напоминают ему о прошлых счастливых днях. Работа по строительству электростанции подходит к концу, но инженер решает остаться здесь еще на некоторое время. Как-то, вернувшись после работы на свою балаклавскую квартиру, он узнает от соседки, что сегодня в город приехала та самая девушка. Он готов сейчас же идти к ней. Но по дороге в нем происходит борьба двух противоположных желаний: он хочет встретиться с этой девушкой и одновременно боится, что идеал, который создал в своих мечтах, давно уже не соответствует действительности и принесет ему только тяжелое и горькое разочарование. К тому же он не забыл, что давно женат, хотя и не питает особенной любви к своей жене. Боязнь разочарования берет верх. Инженер в тот же вечер уезжает домой в Москву, так и не повидавшись с любимой.
19.10.44.
Едем на фронт. Прощай уютная теплая землянка с печкой и электрическим освещением. Опять начинается скитальческая жизнь, походы, переходы, ночевки под дождем и тому подобные удовольствия. Сегодня побывал в первом настоящем польском городке Бяла Подляска, через который мы проезжали. Городишко маленький, грязноватый. Зато много магазинов, в которых продается молоко, масло, мясо, яблоки и прочие товары, вплоть до папирос и красок для материи. Цены неимоверно высокие: кило яблок - 70 злотых, бутылка водки — 500 злотых, пряники — по 5 злотых штука. Чуть было не арестовали меня за то, что интереса ради я купил и того, и другого, и третьего. Ведь нам строго запрещено вступать в какие бы то ни было отношения с местным населением.
В деревнях тут живут крайне бедно и ужасающе грязно. Интересно было бы побывать в каком-нибудь большом городе, вроде Люблина. Как там жизнь?
24.10.44.
После многодневных скитаний остановились в одной деревушке недалеко от Люблина. До фронта опять не доехали. Живем в хорошем доме, в чистой светлой комнате. Тепло, уютно. Вымылся, переоделся, побрился и приобрел опять человеческий вид. Интересно, долго ли мы тут простоим. Надо бы съездить в Люблин.
26.10.44.
Вчера был в нынешней польской столице — Люблине. Город довольно большой, но дома в основном двух-, реже трехэтажные. Поражает огромное количество народа. Такое можно увидеть в Москве только в воскресенье, где-нибудь на Кузнецком или на улице Горького. Все снуют туда-сюда, шумят; ревут и гудят автомашины самых различных марок, кричат газетчики, играет радио. Много военных, наших, но еще больше польских. У меня даже рука устала всех приветствовать или отвечать на приветствия. Множество магазинов, очень мелких, но с крикливыми яркими витринами. Можно купить все, что хочешь. Только нужно иметь мешок злотых. Пил там пиво, 45 злотых литр. Есть там и базар, где творится что-то несусветное. Похоже на развороченный муравейник. Жители одеты по-европейски, особенно женщины.
Да, в таком городе можно было бы пожить с месячишко. Имея, конечно, достаточное количество злотых. Но наша экскурсия была слишком кратковременной, и я не мог посмотреть все, что мне бы хотелось. Неплохо было бы побывать в театре, в музеях, если они еще остались. Если постоим тут еще немного, обязательно туда еще раз съезжу.
Получил несколько писем от Зины, но толком так и не понял, где она и какие у нее дальнейшие перспективы.
Мы пока стоим на прежнем месте. Специально для мер оборонительных. Дело в том, что в Люблине части 2-й Польской армии готовятся начать восстание против существующего правительства Польши. Мы в таком случае готовы будем принять соответствующие меры. А вообще мы уже вошли в 1-й Белорусский фронт. Дальнейшие перспективы наши вырисовываются довольно ясно. Но октябрьский праздник, пожалуй, встретим еще здесь.
1.11.44.
Уже ноябрь месяц. Скоро зима, четвертая военная зима. Может, последняя. Дай-то Бог! Как надоела эта скитальческая жизнь. Но, главное, то, что я знал когда-то, весь мой, так сказать, теоретический багаж постепенно выветривается из головы. Как я ругаю себя за то, что мало уделял до войны внимания своему научному росту. Я мог бы узнать много-много больше, чем знаю сейчас. Правда, прошедшие годы дали мне то, что я никогда бы не нашел ни в одной книге. Не помню, кто говорил, кажется, Горький: «общение с людьми заменяет мне книги». Да, общение — это очень много значит. Но все же к практике лучше приходить, уже обладая теорией, чем наоборот. А как хочется пожить нормальной оседлой жизнью, в своей квартире, за своим письменным столом, своими книгами, работать над тем, что тебя интересует.
Иногда даже приходят в голову такие мысли: почему я не женился до войны? Был бы у меня сейчас уже сын, четвертый год мог бы ему уже идти. И, может быть, было бы у меня сейчас все по-другому и не пришлось бы мне писать свое «Тебе последнее». И был бы у меня сейчас самый близкий и верный друг, самый родной и любимый человек: моя жена. А то погибну где-нибудь, и воспоминаний ни у кого никаких не останется.
Пока мы находимся «все в той же позиции». Опять начались всякие учения, сборы и т. п. Пытаюсь учить польский язык. Даже «профессора» себе нашел. Познакомился здесь по соседству с одной милой девушкой. Она хорошо поет, и мне доставляет большое удовольствие слушать ее песни. Между прочим, польская фонетика чертовски трудная, всякие там «дже» и «пше», в одной фразе десяток раз. Кстати, у поляков есть песня на мотив нашей «Из-за острова на стрежень» только о реке Висле. И еще ряд песен на русские мелодии. Польская молодежь поет наши фронтовые — «Огонек», «Ничего, что ты пришел усталый», «Темная ночь» и другие. Одна польская песня мне очень понравилась, называется «Польская партизанская». Хотелось бы перевести ее на русский язык, но, боюсь, трудно будет.
Родственные языки труднее поддаются взаимному переводу, чем языки разных групп.
6.11.44.
Сейчас только пришел из клуба, слушал трансляцию доклада Сталина. Наша Родина полностью очищена. Заря победы горит теперь ярче, чем когда бы то ни было. Скорей бы уж разгромили всю эту фрицню и возвращались домой. Пора уже менять винтовку на книгу.
Завтра праздник, надо отметить его лучше, чем в прошлые годы. Тогда он был у меня «сухим».
9.11.44.
В этом году праздник прошел шире и веселее, чем прежде. Два дня подряд — море разливанное. Некоторые наши герои даже в шкаф залезали. Я был в норме, только голова немножко шумела. Завтра опять праздник — день рождения нашего начальника разведки, капитана Юдакова. А там, глядишь, и День артиллерии. Неизвестно только, долго ли мы здесь пробудем, ведь уже полгода не воюем, заделались совершеннейшими тыловыми крысами. Но война продолжается, и мы ее неминуемо догоним.
Читаю сейчас «Дон Кихота». Какая изумительная книга! Многое сейчас воспринимается иначе, чем раньше. А недавно прочел новую книжечку стихов А. Суркова. Очень понравилась. Сурков, несомненно, лучший из современных наших поэтов. Мне нравится его манера писать, не стесняя себя шаблонными размерами. Стихи его по складу близки к народным сказам и песням.
11.11.44.
Прочел сегодня повесть Достоевского «Село Степанчиково». До чего же могут быть жалкими и забитыми люди! Всем там попало от автора. А Фому так просто ненавидишь и презираешь. Такое ничтожество, а пользовался безмерной властью. Любит Достоевский копаться в душах таких людишек. Среди героев нет такого, который вызывал бы желание следовать его примеру. И вряд ли сам автор считает Настеньку и Соню Мармеладову идеалом души человеческой, хотя их он особенно тепло изображает. Когда я читаю Достоевского, то кроме нравственных мучений за действия, мысли и чувства его героев испытываешь еще что-то вроде радости, что сам ты живешь в совсем иной обстановке, с другими людьми.
16.11.44.
Неужели Зина не получила ни одного моего письма? Просто невероятно. Последнее я послал заказным. Что же у них за полевая почта, которая допускает пропажу писем? Хотелось бы ее сейчас видеть. Ведь прошло больше месяца, как мы расстались.
У нас все по-прежнему. Сегодня решил устроить себе сладкую жизнь. Купил на 100 злотых 4 пирожных (размером в 1/4 нашего довоенного), 4 вафли, 4 печенья, а вечером мы с капитаном пили чай как в мирное время. Ваня Крючков уехал в штаб армии на сборы, так что мы остались тут вдвоем. Была у нас по-соседству милая компания местных девушек, с которыми мы вечерами играли в карты, в домино или занимались флиртом, но потом они все уехали в Люблин, и теперь стало совсем тихо и скучно.
Ты осенней звездой падучей
В эти дни войны и тревог
Самой ласковой, самой лучшей
Промелькнула во мгле дорог.
У скрипучих ступеней лестницы
Ночь стояла у нас на часах,
Серебристые брызги месяца
Утонули в твоих глазах.
Пусть когда-нибудь мне приснится,
Как пылали огнем слова,
Как твои целовал ресницы,
Нежность губ твоих целовал.
Солнце хмурое встало утром,
Тонкий пар поднимался с полей.
Мы простились с тобой за хутором
У желтеющих тополей.
Все осталось за лентой дыма,
Черный шелк разметавшихся кос,
Взгляд задумчивый глаз любимых —
Только песню с собой унес…
Свидник Дуже,10–19.11.44
22.11.44.
Что-то последнее время особенно чувствую постепенное самоотупение. Совсем отвык думать. Все кажется само собой разумеющимся и не требующим никаких размышлений. Нужно что-то свежее, новое и сильное, что смогло бы очистить всю эту накипь. Скорей бы начали воевать, двигаться вперед, получать новые впечатления, переживания и т. д. Но тут же подкрадывается Обломов и шепчет: «Не дай, Бог, каких-либо перемен, зачем куда-то двигаться, когда и здесь тепло, уютно и спокойно». И Обломов побеждает, а душа все гуще и гуще обрастает мхом. А потом все время один. Когда была Зина, я хотя бы мог поделиться с ней всем, что было на душе. Знал, что она меня поймет, и если даже не поймет, то все равно становилось легче. А теперь и поговорить по душам не с кем. Ужасное состояние…
25.11.44.
В воздухе как будто начинает пахнуть порохом. Видимо, скоро тронемся. А на дворе идут беспросветные дожди. Когда же, черт побери, здесь зима наступит. И настроение опять какое-то гнусное. И отвлечься нечем и некем. Все мои попытки в этом направлении потерпели крах. Материально-экономические факторы доминируют над всеми чувствами человеческими. Куда же мне соваться со своими «идеальными представлениями»? Жалкий я щенок, которому прищемили хвост. Никак не могу себя переделать. Видно, до смерти придется носить розовые очки. Как бы их разбить раз и навсегда.
Очень хочется домой. Когда же наконец можно будет заняться созидательным трудом.
8.12.44.
За «поражение» свое я отомщен. Значит материально-экономические факторы не всегда могут доминировать. Впрочем, рано мне еще торжествовать.
Получил сейчас письмо от Зины. Как будто она не так уж далеко отсюда, но письма идут чертовски медленно. А то и вовсе не доходят. Как хотелось бы сейчас ее видеть, вся бы эта муть из меня быстро выветрилась.
12.12.44.
«Отмщение» мое что-то далеко заходит. Когда же я приучу к дисциплине свое сердце. Быстро оно выходит из повиновения. Но, черт побери, я все-таки человек, а не утюг. Все что происходит — к лучшему. Старое еврейское утешение.
Пока у нас без изменений, все в той же позиции. Может, удастся и Рождество здесь встретить. Мы уже тут приобщились к польскому календарю и почитаем всех святых. А Рождество, должно быть, здесь празднуют весьма торжественно. Паны кругом гонят самогон, готовят всякие копчености и прочие вкусности.
Был сегодня в кино. Смотрел «Северную звезду», американскую картину о России. Очень любопытно. Но общее впечатление какое-то трудно передаваемое. Очень часто кажется, что снимали какую-то театральную постановку. Нет той естественности, которой обычно отличаются кинофильмы. Конечно, нельзя и сравнивать эту картину с нашей, хотя бы с «Секретарем райкома».
У меня сейчас проходят сборы полковых переводчиков, а ведь совсем недавно на всю дивизию был один я. Кручусь на этих сборах целыми днями, как белка в колесе. В свободное время читаю военно-исторические статьи Франца Меринга и изучаю польский язык. Теперь даже могу писать по-польски письма, что я не безуспешно и делаю.
14.12.44.
Опять пошли дожди, опять грязь непролазная. Ну и погода тут, прямо как в Керчи.
Хочется очутиться сейчас в светлой уютной комнате, где-нибудь в городе. Чтобы была мягкая мебель, ковры, электрическое освещение, радио. Сидеть на диване и слушать музыку. И чтобы рядом был кто-то, с кем я хотел быть. Но не с кем, нет такого человека. Хотел бы быть со многими. А ведь было время, когда стремился только к одной, единственной. Да, какое счастье любить, и как редко оно ко мне приходит. Может, я и сам виноват в этом.
16.12.44.
Был вчера в Люблине. У них уже зима, все подмерзло, грязи на дорогах нет. В городе такая же сутолока, полно людей, автомашин, все куда-то торопятся, кричат, шумят. У меня с непривычки даже голова закружилась. Отвык уже от городской суеты. Походил по магазинам, по базару. Всего полно, но цены запредельные. Не удержался и купил пару пирожных. Как говорится, война все спишет.
Заходил к Тосе. Хорошая комната на третьем этаже, подобная той, о которой я мечтал недавно. Только слишком прохладно. Впрочем, если бы всех живущих там эвакуировать и оставить нас вдвоем, то, пожалуй, холода бы мы не почувствовали. А так, конечно, можно замерзнуть, когда на тебя смотрят четыре пары лишних глаз. Ничего не поделаешь, студенческое общежитие.
Обратно ехал на телеге. Поднялся сильный ветер, так что пришлось пощелкать зубами.
Получил несколько писем. Маргит почему-то никак не получает моих писулек. Я уже не знаю, по какому адресу ей писать. Соня письмо прислала. Не пишет она только никогда самого главного: что за люди ее окружают, с кем она дружит и как вообще относится к окружающим, что для нее является привлекательным и что наоборот. Мне хочется все время чувствовать ее душу, но если писать сугубо отвлеченные письма, можно скоро вообще потерять общий язык. А это было бы совсем недопустимым. Что бы со мной ни произошло, что еще ни произойдет, она всегда была, есть и будет моим самым близким и любимым другом. Пожалуй, только лишь ей одной я мог бы полностью раскрыть свою душу. Конечно, не в письмах, в письмах всего не напишешь.
22.12.44.
Вчера вечером сидел у Тоси, которая приехала к родителям на рождественские каникулы. Читал ее тетрадку со стихами, вроде моей безвременно погибшей «Серой тетради». Нашел очень много хороших стихов. Особенно понравилось одно стихотворение А. Мицкевича «Прочь с глаз моих…». Жаль, что не умею переводить стихи. Я и немецкие никогда не переводил.
26.12.44.
Вот и праздники прошли. Долго к ним готовились, а прошли они очень быстро. И все быстрее и быстрее приближается день нашего отъезда.
Хорошо бы удалось встретить здесь Новый год. А потом опять начнутся скитания по лесам и полям, ночевки под открытым небом, бомбежки, обстрелы и тому подобные удовольствия.
Уж скорее бы все это начиналось, ведь ждать иногда тяжелее, чем на себе испытывать. Настроение какое-то смутное, тяжелое, словно что-то плохое меня ожидает. Но я верю в свою судьбу. Все должно окончиться благополучно.
Все эти дни был с Тосей. Но у нее в комнате всегда полно всяких родственников, которые глядят на меня страшными глазами и, видимо, в душе посылают мне не менее страшные проклятья. Так что у меня было примерно такое состояние, как у Тантала, когда он умирал от жажды, а вода, казавшаяся такой близкой, была ему недоступна. Те немногие минуты, когда мы оставались одни, были слишком кратки, чтобы вознаградить их ожидание. Хорошая она девушка. Но дороги наши вряд ли могут сойтись, даже если бы мы хотели этого. Границу легко переходить только в кинофильмах.
