1943 год
1 января 1943 года.
Новый год. Третий год, который мне приходится встречать в армейских условиях и второй — в условиях войны. Но тогда у меня все же было кое-что, чем можно было хоть как-то отметить встречу. На этот раз не было ровным счетом ничего, даже куска черного хлеба.
Зато наше начальство устроило грандиозную попойку с борделем. Напились все так, что бойцы комендантского взвода вытаскивали их всех из штабного убежища как покойников. Наш помощник начальника разведотдела Гусятков приплелся, вернее, был дотащен труп трупом. Несколько раз его рвало, так что нам с Толей Гречаным из чувства самосохранения пришлось ходить по чужим шалашам, чтобы как-нибудь пересидеть эту «приятную ночку».
А Новый год встретил я во сне (надеюсь, он простит меня за это невольное неуважение). Во сне и поднимал свои новогодние тосты.
Мой первый тост был за самого близкого и любимого человека, чье чувство ко мне никогда не сможет изменить ни расстояние, ни время, кто не досыпает ночей, думая обо мне, кто часто роняет из-за меня дорогие слезы, кто живет моими письмами, маленькими весточками из этих диких гор и лесов.
Мой первый тост был за мою мать. Что может сравниться по силе и глубине с материнской любовью? Какими жалкими и ничтожными кажутся по сравнению с этим чувством все клятвенные заверения и уверения в своей беспредельной и нераздельной любви этих… лучше не вспоминать о них в этот новогодний день.
Второй тост был за тот грядущий день, когда мы вернемся к себе домой в наши родные города, к нашим любимым и близким людям. Этот день должен прийти в наступившем сегодня году. Это будет день нашей полной победы.
6.01.43.
Был сегодня в своем полку, проводил занятия с разведчиками. Заходил к их начальнику Пирогу. Он меня очень хорошо принял, накормил, оставил переночевать. Возвращался в метель. Странные метели здесь на Кавказе: сверкает молния, гремит гром и густыми хлопьями сыплется снег. А гроза самая взаправдашняя: одного нашего бойца в саперном батальоне убило молнией.
На фронтах сейчас радостные события: наши освободили Моздок, Нальчик, Великие Луки, Прохладный и другие города. Если дальше так пойдут дела, то скоро фрицне будет капут.
10.01.43.
Нашу дивизию перебрасывают на Новороссийское направление. По дороге были в Туапсе. Пришлось-таки повидаться со своим старым другом — Черным морем. Скоро опять в путь. А сейчас сижу в маленькой деревне Небуз, на берегу моря. До Новороссийска около двухсот километров. Много нам еще предстоит пройти. Хорошо, что погода стоит замечательная: сухо, тепло, солнышко светит. После наших сугробов здесь просто курорт.
12–18.01.43.
Нахожусь в поселке Ново-Михайловка, где-то между Туапсе и Геленжиком. Все время идет дождь со снегом. Но мы в хатах, поэтому погода не пугает. Вот если придется ехать, да еще ночью, то сухой нитки на нас не останется. Что поделаешь, наступать, так наступать.
Вчера ездил в штаб Приморской группы войск. Сегодня опять вроде еду. В общем, заделался «чиновником по особо важным поручениям». В машине чертовски холодно, она без стекол. Промерз я крепко. Не успел оттаять и снова в путь.
Сейчас вернулся, принял дежурство. Сижу в теплой хате за столом, на котором стоит лампа. Наша дивизия будет теперь, как говорят, мотострелковой. Хорошо бы, если так, а то надоело пешком ходить. Как видно, мы готовимся к удару, Новороссийск давно уже пора брать.
20–22.01.43.
Сил уже нет от того бардака, который у нас творится. Как гнусно глядеть на кучку привилегированных паразитов, которые войны-то не нюхали, а пользуются прекрасными условиями проживания, питания, передвижения и т. п. И с почтой опять бардак, писем не присылают и не отправляют.
Был вчера в бане в Геленжике. Очень неплохо помылся, а главное, продезинфицировал свое барахло. В Геленжике много наших моряков. Так хотелось встретить Вовку! Ведь скоро три года, как мы не виделись. Эх, если бы встретились! Да, мечты, мечты, как хорошо иногда помечтать. С каким удовольствием я уехал бы отсюда куда-нибудь, хоть в командировку. Только бы не видеть этого бардака.
Прочел вчера новую пьесу Симонова «Русские люди». Очень понравилось, хорошо написано.
30.01.43.
Уже несколько дней на колесах. Живу в машине. Хорошо хоть она крытая и есть печка. Измучился я за эти дни страшно, за несколько суток спал всего 4–6 часов.
Здесь мы должны наступать, чтобы перерезать коммуникации с Краснодаром. Войск наших здесь немало, но толку пока от них нет. Нет взаимосвязи и взаимодействия. По приказу лично Сталина мы уже должны были перерезать пути отхода немцев на Таманский полуостров, куда они сейчас спешно драпают. Тогда вся кавказская группировка противника будет уничтожена. Но они солидно здесь укрепились — сплошной стеной огня и заграждений.
Получил несколько писем из дома, от Вовки и от Евгении Николаевны. И ответ на наше с Гречаным письмо от сестры Петровского. Очень хорошее письмо, жаль только, что нельзя сообщить ничего утешительного о судьбе ее брата.
Тяжело чувствовать, как все сильнее притупляются чувства сострадания к людям, как огрубела душа. А нужно уметь сохранять любовь, нельзя терять чувства нежности. А сейчас на девушек смотришь как на каких-то неодушевленных чурбашек. Но ничего, после войны все постепенно реставрируется. Скорей бы только конец этой войне.
31.01.43.
Опять сегодня наступаем при поддержке авиации и танков. Пока результаты не блестящи. Наши соседи уже Батайск взяли, а мы все чикаемся. Слабое взаимодействие — вот основная причина. Да еще дивизия наша получила пополнение из Азербайджана. Они называют друг друга «елдаш», товарищ по-ихнему. А вояки они только у себя в ауле на печке. И все газетные и прочие попытки разбудить в них дух «доблестных сынов Кавказа» мало к чему приводят. И гибнет их много, и зря гибнут. Сами, можно сказать, по собственному желанию.
Вот типичный случай: здоровенный елдаш лежит под деревом, замерзает. Метрах в двадцати от него теплая хата, в которой можно согреться. Подходишь к нему: «Эй, друг, чего лежишь?» Он в ответ: «Аржибержан». Ему кричишь: «Вставай, замерзнешь!» — «Аржибержан». Пробуешь его поднять и подтащить, не дается, цепляется за обледеневшую землю: «Аржибержан».
6.02.43.
Все еще стоим на месте. Здорово здесь фриц укрепился. Неужели так и не придется нам по-настоящему наступать? Наши армейские соседи двигаются вперед, а мы никак не можем вылезти из этих гор.
С почтой опять перебои, давно писем не получал.
10.02.43.
Получил письмо из дома и от своей тетки Коки. Кока больна. Я ей на днях выслал перевод, 800 рублей. Скорей бы она его получила.
Наши взяли Курск, Лисичанск, Краматорскую. Так что теперь моя меховая куртка освобождена, если только фрицы ее не загубили.
15.02.43.
Сегодня наши войска взяли Ростов и Ворошиловград. А мы уже больше двух недель топчемся на одном месте. Соседняя армия, которая взяла Краснодар, скоро окружит нас и «заберет в плен». Скорей бы!
Сегодня в газете нашел одно замечательное стихотворение. Называется «Возмездие». Сколько в нем силы, ненависти и гнева. Давно я не читал ничего подобного. Хотя это перевод. А подлинник еще лучше. Сила некоторых строф не уступает блоковскому «Возмездию».
16.02.43.
Уже веют весенние ветры. Небо голубое, тепло, солнце светит. И на душе стало как-то теплее и светлее. Хочется написать кому-нибудь хорошее теплое письмо. Но кому? Я уже забыл, когда я писал такие письма.
Интересно было бы встретиться сейчас с ней. О чем бы мы стали говорить. Изменилась ли она? Верно, совсем обо мне забыла. Но это, пожалуй, к лучшему. Если суждено нам встретиться где-нибудь, когда-нибудь, тогда, может быть, поймем, почему все так произошло. Хотя здесь нет ничего мудреного, в жизни бывает все проще, чем мы думаем.
Сегодня небо
по-майскому голубое,
и солнце светит
так нежно и ярко.
А я жду письма,
Никогда не написанного тобою,
Как ждет ребенок праздничного подарка.
Я знаю,
что ты не напишешь
ни слова,
что ты навсегда забыла
наш последний октябрьский вечер,
но упрямо
всплывает прошедшее снова,
не прогонишь, ни вытравишь —
нечем.
И я достаю твою карточку.
Долго, долго
я в раздумьи смотрю
на родные до боли черты.
Пристань, трюм пароходный,
бурлящая Волга — далеко от меня,
но как близко со мной была ты.
А теперь в Свердловске зима,
снег по улицам гонит
седая февральская вьюга,
одиноким прохожим
сердито носы теребя…
Разве можем понять
мы сегодня с тобою друг друга,
если солнце у нас…
и холодная ночь у тебя…
…………………………………………………
Никогда б я не вспомнил
неверное имя.
То, что надо забыть,
Я сумел забыть уж давно.
Это солнце меня
разбудило лучами своими.
Разве я виноват,
Что с сердцем оно заодно.
Шапарка, 20.2.43
26.02.43.
Опять переехали на новое место, ближе к станице Абинской. По дороге нас сильно обстреливали из минометов. Видел двух красноармейцев, замученных фрицами. Жуткое зрелище! Головы у них пробиты, глаза выдавлены, уши отрезаны. О, сволочи фрицы, когда же придет день полной расплаты!
Сейчас сижу в бывшем румынском блиндаже. Наши наступают на Абинскую. Может быть, сегодня будет удачнее. Получил посылку. Как раз в день праздника 23 февраля.
28.02.43.
На Кубани весна. Снег сошел с полей, жарко греет солнце, заливаются в синем небе жаворонки. Мы вышли в кубанские степи. После полугодового скитания по лесам и горам снова увидели равнину. Странно с непривычки видеть бесконечные поля, далекий ровный горизонт.
Проходим по освобожденным селам. Вот поселок Эриванский. Что же от него осталось: груда обугленных развалин, прошлогодние воронки от бомб, вырванные с корнем фруктовые деревья.
Сейчас нахожусь в бывшем совхозе. Здесь война прошла стороной, и поэтому почти все хаты целы, за исключением тех, которые на топливо для своих печек разобрали находившиеся здесь румыны.
Вчера хорошо помылся, а потом, сидя за настоящим столом, покрытым настоящей скатертью, выпил пару кружек настоящего чая.
4.03.43.
Положение наше, как мы пишем в сводках, без существенных изменений. Противник не двигается, мы тоже. Фрицы угощают нас время от времени гостинцами. Сегодня второй раз нам достается. Убило адъютанта нашего начальника штаба. С продовольствием тоже скверно: третий день получаем только по 200 г. хлеба. В других частях еще хуже.
В соседней дивизии застрелили собаку, сварили ее и съели. Едят и дохлую конину, оставшуюся в наследство от румын. Связь с тылом ужасная, мы уже на равнине, а тыловые части, которые нас должны всем снабжать, все еще за горами у моря. Поэтому мы и не наступаем.
Все мысли постоянно о Москве, о доме, о родных. Сильно по всем соскучился. Каждую ночь снится что-то московское, родное. Когда-то посчастливится мне побывать дома… Эх, скорей бы пришел конец этой проклятой войне. Откуда они взялись на нашу голову, эти сволочи немцы.
10.03.43.
Сегодня радио принесло тяжелую весть: мы сдали шесть городов и отошли на левый берег Донца. Опять начинаются неудачи. Неужели так и не будет им конца. То мы их, то они нас…
Сегодня началось наше «решительное наступление» на станицу Абинскую. Но результаты пока жалкие. Была у нас и авиация, были и танки. Когда же мы научимся воевать? Тылы наши все еще далеко сзади, поэтому не хватает боеприпасов, продовольствия. Я сам вчера после недельной бесхлебной диеты получил 600 граммов хлеба и тут же весь его съел. Так соскучился по хлебу.
Прочел сегодня книжку стихов А. Суркова «Я пою ненависть». Замечательные есть стихи. Сурков, такой нежный и мягкий лирик, нашел здесь силу страстной ненависти, гнева и скорби. Многие стихи хочется заучить наизусть.
17.03.43.
Настроение ниже среднего. Наши оставили Харьков. Теперь, боюсь, начнется опять великий драп. На нашем участке тоже ни черта не получается. А ведь немцы могут подбросить сюда пару дивизий и гнать нас так, что только за Краснодаром опомнимся. Вот к чему может привести наша беспечность. А мы не строим ни оборонительной полосы, ни черта. В общем, дела наши печальные, даже очень и очень.
18.03.43.
Нахожусь в станице Ильской, куда нашу дивизию отвели на ремонт. Здесь все относительно сохранилось. Домов разрушенных почти нет, а возле некоторых даже коровы остались. Вот эти станицы и были тем омутом, из которого генерал Краснов черпал свое воинство. И много нашлось к нашему стыду предателей, из которых Краснов сформировал целую дивизию. Эту сволочь надо всю уничтожить, они хуже немцев.
20.03.43.
Ужасно тоскливо на душе. Надоело здесь, хоть бы уехать куда-нибудь подальше. Надеемся, что через пару дней опять будем наступать. А сегодня уезжает мой начальник, капитан Баев. Это, пожалуй, первый из многочисленных начальников, расставаться с которым действительно глубоко жаль. Хороший был мужик. Но съели его тут у нас. Те же самые людишки, которые, вероятно, всю свою жизнь занимались склоками, сплетнями, интригами. Не успели мы с ним толком поработать вместе.
Сегодня я собрался было поехать в Краснодар поискать стекла для очков. Да заодно сходить на ту улицу, где жила последнее время Татка, с которой я познакомился, учась в Военном институте (?), узнать о ее судьбе. Но, видно, придется в другой раз.
24.03.43.
Что-то заболел. Вероятно, малярия. Вчера была температура 39. Сегодня полегче. Завтра можно на работу. А работы сейчас уйма. Я остался один в отделе и за начальника, и за помощника, и за переводчика. Захлебываюсь от бумаг, сводок, донесений. Через пару деньков будем отсюда отчаливать. Наши уже заняли Абинскую и Мерчанскую, надо помочь.
25.03.43.
Как будто выздоровел, что-то дальше будет. Погода стоит скверная, ветер дует круглосуточно, да такой холодный, северный. Как хочется в Москву! Я сейчас постараюсь использовать все свои возможности, здоровье, знакомства, чтобы хоть на некоторое время попасть домой. Навестить всех родных и знакомых, узнать о судьбе тех друзей, с которыми давно не было связи. Если судьба мне улыбнется, может быть, получится. Да, хорошо бы сейчас побывать дома. Неужели моя фортуна окажется равнодушной и не поможет мне…
27.03.43.
Сегодня прекрасное весеннее утро. Прекратился дождь, слегка морозит, и небо ясное. Птицы кругом распевают во все горло. Еще больше хочется уехать куда-нибудь, но пока никаких реальных возможностей не предвидится.
Приехал мой новый начальник, некий майор. На своих лошадях, на линейке и с кучером. И барахла два огромных мешка. Мне он пока не понравился, вряд ли мы с ним сработаемся. Но это все временное. Он уже шестой по счету, и после него, вероятно, еще шесть будет.
30.03.43.
Нахожусь в станице Холмской. Отдых для нашей дивизии закончился. Теперь опять начнем наступать. Уж скорей бы разделаться со всей этой кавказской фрицней. Когда-то богатая, станица Холмская разорена и разрушена. Жители худые, постаревшие, прямо живые скелеты.
2.04.43.
Вот уже несколько дней сидим в маленькой балочке недалеко от станицы Крымской. Скоро будем наступать. Чувствую себя скверно, каждый день к вечеру поднимается температура. Сейчас лежу в шалаше, в обозе разведроты. Дождь идет такой мелкий, как в сентябре. Настроение паршивое. Теперь опять в армии вводятся спецкурсы. Хорошо бы на них поехать.
4.04.43.
Все эти дни писал одно стихотворение и думал при этом о Вовке. Вот что получилось.
Посвящаю моему любимому другу
Володе Галюку
«Там за горами горя
солнечный край непочатый…»
В. Маяковский
Горы,
упершись небу в бока,
подняли высоко
мохнатые шапки.
Спокойно
скользят
в высоте облака,
прозрачны
и шатки.
Застыли деревья
в задумчивом сне,
и луна золотит
пожелтевшие листья,
и таким
неожиданным
в тишине
прозвучит одинокий выстрел.
и опять тишина,
не слышно орудий,
после жаркого боя
замолчал пулемет.
У костров
повалились
усталые люди,
разве кто-нибудь знает,
что завтра их ждет.
Когда же конец,
когда же спокойно
мы сможем жить,
работать,
любить?
И кто их выдумал,
эти войны,
эти глаголы
«стрелять», «убить»?
Сейчас ведь весна,
разве место в ней смерти,
ведь сейчас соловьи,
черемуха,
май…
Но и такие вещи
бывают на свете,
что их
не уложишь
в границы ума…
Почему так тихо
сейчас в станице,
в небо
ползет
горьковатый дым.
Почему у женщин
такие лица,
почему
молодой этот
стал седым?
Почему вместо хлеба
бурьян
на поле,
вырублен
старый фруктовый сад?
Почему это
трупы в разрушенной школе,
изуродованные
висят?
В глубоких колодцах,
вырытых летом,
цветью болотной
покрылась вода…
Разве это простим?
Разве забудем мы это?
Нет,
никогда!
За слезы детей,
за сожженные хаты,
грабежи и насилья
немецких свор —
грозной будет
наша расплата,
беспощаден
наш
приговор!
Грязным убийцам
не уйти
от ответа,
нашего им
не избегнуть суда.
Разве это простим?
Разве забудем мы
это?
Нет, никогда!
Так пускай льется кровь, пусть
рвутся снаряды, пусть
в клочья
разносит
немецких псов: горячие брызги
свинцового града
убедительней
всяких слов!
За нашу весну,
за наше счастье,
за дней грядущих
свободный разгон,
за жизнь,
к солнцу
стрелой мчащуюся,
по немцам —
огонь!
Балка Гусева, 3–4 апреля 1943
9.04.43.
Сегодня посетили нас «гости». Свыше 25 юнкерсов бомбили район нашего КП. Одна бомба попала в соседний дом. Маленькая бомба, килограммов 25, а наделала ужасных дел: 6 убитых и 5 раненых. А какой же бардак, не было ни врача, ни сестры, чтобы оказать первую помощь.
Попался мне тут один любопытный документ, дневник одного фрица, матерого фашиста. Описывает свои «заслуги» в подготовке фашистского переворота и прихода Гитлера к власти в Германии. Через каждую страницу в дневнике стихи, посвященные фюреру. Прошел он всю войну, был в Бельгии, Голландии, Югославии, Сербии, Греции. Тогда записи его были восторженные: легкие победы, много вина, доступные женщины. У нас настроение его несколько изменилось. Страх перед партизанами, перед нашей артиллерией, особенно перед «сталинскими органами», как немцы называют наши «катюши». После известий о поражении под Сталинградом настроение этого бравого фрица совсем упало: «О, родина, родина, что с нами будет!» Потом опять были попойки в теплых и уютных блиндажах, реки «Советского шампанского», захваченного под Новороссийском, продажные женщины, но все равно настроение не смогло подняться. Наше наступление на Абинскую 10 марта доставило ему немало неприятных минут, а уже 4 апреля под Крымской в начале нашего наступления в 12.00 нашим снарядом этот фриц был отправлен к праотцам.
Раньше мне еще не приходилось сталкиваться с таким откровенным изложением идей фашизма, таких циничных взглядов и убеждений.
17.04.43.
Третий день идут напряженные бои за Крымскую. В первый день приехал Жуков. Мы думали, что теперь-то успех обеспечен, но не тут-то было. Немецкая авиация подавляет все наши попытки. Несем большие потери и никаких результатов. С нашей стороны летает жалкое количество «ишаков», от которых нет никакой пользы.
19.04.43.
Нас перебросили правее. Находимся вблизи хутора Ястребовский. Живем в замечательном лесу. Кругом поют птицы, зеленеет трава и кусты.
Проезжали несколько разоренных и сожженных станиц и сел. Жуткое зрелище. Огромное село буквально сравнялось с землей, все сожжено, торчат только трубы от печей. Боже мой, какие разорения несет война! Неужели сейчас есть где-то целые деревни, не разрушенные дома, окна с целыми стеклами… Даже не верится. Сколько же потребуется времени для восстановления! Когда опять жизнь возвратится в довоенные рамки!
21.04.43.
Получил сегодня письмо из дома от 13 апреля. Удивительно быстро дошло. Вероятно, уже работает железная дорога Москва — Ростов — Краснодар. Послали мне стекла для очков, но они мне уже слабы. Мои трофейные более подходящие.
Приехал мой друг, Анатолий Гречаный. Так что теперь есть с кем отвести душу. Получил он вчера орден. Он заслужил его, не то, что некоторые.
29.04.43.
Сегодня началось наше третье решительное наступление на Крымскую. Так много артиллерии, что и представить себе трудно. У фрицев все в дыму. Нам в поддержку придали солидное количество танков и самолетов. Если и на этот раз ничего не получится, то всем нашим дивизиям, принимавшим участие в наступлении, нужно сдать знамена в архив и заняться сельским хозяйством. Хотя Жуков тут осуществляет общее руководство, несколько раз проезжал мимо на открытой легковой машине, успехов у нас не видно. В полках большие потери, немцы непрерывно атакуют. Мы еще даже не перелезли через насыпь.
Вчера исполнился год, как я служу в этой дивизии. Хотелось бы обмыть эту дату, но нечем.
Неоконченный сон
Все с тою же властною силой,
Спокойны и глубоки,
Мне снились глаза твои синие,
Синие, как васильки.
И будто опять мы вместе,
И будто не вспышки ракет,
Свет голубого месяца
Тихо плыл по реке.
С тобою сидели мы долго
Над берегом сонным одни.
Задернуты темным пологом
Гасли в небе огни.
Я говорил тебе много,
Блестела речная гладь.
В ответ ты, нахмурясь строго,
Хотела что-то сказать.
Но тут загудели снаряды,
И я не слыхал твоих слов…
Да, это был самый досадный
Из всех неоконченных снов.
Железнодорожный мост
восточнее станицы Крымская
30.04.43.
Второй день «наступаем». И авиация наша не устает бомбить, и артиллерия не умолкает, и Жуков с нами — и никаких результатов. Настроение совсем упало. Неужели так и не возьмем эту проклятую Крымскую?!
4.05.43.
Крымская наша! После месяца упорных боев противник вынужден был отойти. Но и у нас положение не очень.
Над нашим левым флангом нависает угроза удара. Тогда мы можем оказаться отрезанными. Нужно сильнее выжимать немцев из гор. Тогда Новороссийск будет под угрозой нашего удара с фланга.
Впервые мне пришлось побывать в населенном пункте непосредственно после его освобождения. Много увидел и услышал такого, от чего болью и ненавистью наполнилось сердце и крепче сжимались кулаки.
7.05.43.
Сегодня получил неожиданную открытку — от школьной подруги Сони. Из далеких Брянских лесов. Она в партизанском отряде, медсестрой. Открытка дошла быстро, но вообще-то, письма туда идут не так скоро. Ответил ей тотчас. Хотелось бы получить от нее большое и подробное письмо.
Из далеких Брянских лесов
Мне сегодня пришло письмо.
Пусть всего в нем несколько слов,
Но как дорого мне оно!
В нем смолистый запах сосны,
Старой дружбы теплый привет,
И как будто забытые сны,
Не затронутые войной,
После долгих тревожных лет
Снова всплыли передо мной.
Ужасно хочется домой, хоть бы проездом побывать в родной Москве. Неужели моя фортуна совсем про меня забыла. Доколе я буду торчать здесь, в краях кавказских…
10.05.43.
Фрицева авиация опять активничает. Вчера мы все чуть не накрылись. Бомба попала в соседний дом, в метрах трех от нашей хибары. А мы все сидели в комнате, даже выбежать не успели, впрочем, выбегать-то некуда. Никаких бомбоубежищ или просто щелей здесь нет.
Несколько дней не могу получить зарплату, чтобы послать домой. Теперь я вроде здесь уже числюсь по штату, а не в полку. Но пока все это очень туманно.
11.05.43.
Последние дни читал Достоевского, его публицистику. Много замечательных статей, особенно о народности в литературе. Да и вообще о многом хотелось бы с кем-нибудь поговорить. Верней, не с кем-нибудь, а с одним человеком — с Нинкой. Вспоминаются все наши споры, иногда настолько горячие и бурные, что дело доходило до ссор. С ней было интересно говорить, даже спорить. Глубокий и серьезный ум и, главное, твердые и непоколебимые убеждения, не всегда совпадавшие с моими. Но все плохое и несправедливое всегда волновало и мучило ее. Обмана, лжи она никому, даже самому любимому человеку, не могла простить.
Много причинила она мне горя и боли. Быть может, суровая действительность, с которой ей пришлось столкнуться: война и все те явления, которые порождены этой войной, смогли сломать ее душу, смогли испортить ее, подчинить своему влиянию, но я как-то не верю в это. У нее слишком сильная воля и чистые убеждения. Она могла разлюбить, забыть меня, изменить всему, что между нами было, — все это было бы понятно и даже, пожалуй, неизбежно. Но если она изменила самой себе, если утратила веру в добро, то тогда она умерла для меня. Если бы я получил от нее хотя бы пару строк, то мог бы понять, та ли это Нина, которую я любил и чей светлый облик до сих пор храню в своей душе как самую большую драгоценность, или… она превратилась в то, что может вызвать только презрение. Тогда мне было бы легче забыть ее…
12.05.43.
Сегодня я узнал одну страшную, тяжелую историю.
Семья известного врача — мать, отец и трое детей. Осенью прошлого года они не успели уехать из Крымской до прихода немцев. И вот стали жертвой трагедии. Всю зиму родители прятали своих детей от немцев, через знакомых врачей достали справки, что в доме больны туберкулезом. Немцы из комендатуры прикрепили к дверям табличку: «Посещение запрещено. Туберкулез». Несколько раз заявлялись пьяные казаки, представители местных властей, искали старшую двадцатилетнюю дочь. Их не пугал туберкулез. Девушку прятали под полом, в шкафу, под кроватью. Измученная преследователями, она хотела искалечить себя, чтобы избавиться от опасности быть угнанной в Германию. Она ошпарила кипятком себе руки, чтобы стать неработоспособной. Как ждала эта семья нашего прихода! Но за день до освобождения станицы девушка погибла при нашей бомбежке. Бомба, которая несла освобождение, принесла ей смерть. После освобождения станицы, уже во время немецкой бомбежки, был убит отец этой девушки, доктор. Сына мобилизуют сейчас в армию. А несчастная мать после таких невыносимых страданий потеряла рассудок. Что будет с оставшимся младшим сыном, никому неизвестно.
Получил письмо от Артура. Пишет так, будто ничего не произошло, будто молчал он не полтора года, а полтора дня. Полтора года моя судьба была ему абсолютно безразлична, а тут вдруг он решил, что это было просто-напросто «свинство», и надо это свинство прекратить. Вот тебе и тринадцать лет дружбы! Неужели он мог забыть все это…
16.05.43.
Сегодня мой день рождения: 22 года. Черт побери, уже 22. Так скоро и молодость пройдет, не заметишь.
Думал, что получу сегодня десяток писем, а пришло только одно. Вчера ездил в штаб армии, по дороге попал в паскудную бомбежку. Едва убежал.
Эх, как бы хотелось уехать куда-нибудь отсюда, хоть куда угодно. Надоело здесь до чертиков. Но, видно, на этом фронте мы будем копаться еще долго. Фриц засел здесь крепко и даже сумел кое-что вернуть себе обратно. Придется нам, по-видимому, переходить к обороне, если только не произойдет здесь каких-то событий.
22.05.43.
Сейчас нахожусь в Крымской. Со мной рация и трое ребят. Мы должны подслушивать радиопереговоры фрицев, узнать об их планах. Но пока что ни хрена не слышно.
Вчера был у наших разведчиков, справил свой день рождения. Ребята достали спирта, да и закуска была неплохая. В общем, хоть и с опозданием, но отметил.
В эфире тоже идет война. Все смешалось в один дикий визг. Вот работает английская радиостанция на немецком языке. Немцы старательно глушат ее бешеной игрой на скрипке. Скрипка играет всего несколько нот, бесконечно повторяющихся с нудным однообразием. Тявкает где-то рядом с Москвой украинская «независимая» станция. Для подчеркивания своей «независимости» передача ведется на двух языках — украинском и немецком. Работают наши радиостанции для Болгарии, Сербии, Польши. В какой-то стране круглосуточно играет джаз. На определенной волне в любое время суток можно слушать этот неутомимый джаз. Да, интересно сейчас путешествовать по эфиру.
23.05.43.
Сегодня нас опять «крестили». До чего же отвратительно визжат эти бомбы. К вечеру получил санкцию смотать свои провода и антенны и убраться к себе в отдел. По дороге зашел к разведчикам, хорошо пообедал, немного выпил, а главное, достал трофеев: толстую общую тетрадь, карандаш и географический атлас. Вечером, когда пришел в свой блиндаж, явился к нам один казак из Краснодара, привез водки, яиц. Водку я пить не мог, сильно воняла бураками, яйца — дело другое, яичница хороша в любое время года.
2.06.43.
Несколько дней идут ожесточенные бои. В воздухе полно самолетов. Фриц пускает сразу штук 80–100, наши столько же, только мелкими группами. Вчера вечером совсем было хорошо начали, да подвели наши танки. А то, пожалуй, взяли бы Молдаванское.
4.06.43.
Мой начальник, слава Богу, отчалил. Долго мы его помнить будем. Такая гнусная личность. Сейчас приехал новый. Вроде бы ничего мужик.
Ходят слухи, что нас должны отправить на переформировку. А это пахнет полутора-двумя месяцами в тылу. Как бы хорошо, если бы эти слухи подтвердились. Так хочется отдохнуть от всех этих «концертов». Тишина! Какое замечательное слово: ти-ши-на. А здесь круглые сутки взрывы, выстрелы, рев моторов. Вчера опять нас бомбили. Не исключено, что и сегодня это повторится.
Черт возьми, а мой бывший начальник уехал не куда-нибудь, а в Москву. Дал я ему свой адрес, он обещал зайти, рассказать о нашем житье-бытье. А когда я туда попаду? Не скоро, вероятно. Что-то моя фортуна меня совсем забыла.
Опять в мыслях Нинка. Как я ни стараюсь забыть ее, никак не удается. Все так свежо и ярко, будто было вчера. Все-все, до самых мелких подробностей. Я даже не знаю, где она сейчас, жива ли, здорова. Зачем мне знать судьбу человека, который давно уже для меня не существует, вернее, не должен существовать. А он существует, черт возьми! «Не прогонишь, не вытравишь — нечем». Да, нечем, вернее, некем. Ведь после Нины у меня ни разу не появлялось желания сблизиться с кем-нибудь. По сравнению с ней все кажутся такими мелкими и незначительными. А какая она сейчас? Может, гораздо хуже многих, а может, и нет. Получить бы от нее хотя бы пару слов, многое стало бы ясно. Тогда бы я смог все забыть…
7.06.43.
Все еще воюем. О том, что нас отведут на отдых, ни звука. А на переформировку я и не надеюсь.
Прочел тут книжечку стихов Симонова «С тобой и без тебя». Хорошие есть стихи. Вообще, пожалуй, Симонов сейчас первенствует в лирической поэзии. Во всяком случае, он мне теперь больше нравится, чем Долматовский. Интересно будет после войны посмотреть на нашу советскую поэзию за эти годы. Как выросли многие наши поэты! Взять хотя бы Сельвинского. Насколько раньше он был поэтом узкого круга людей, настолько теперь его творчество стало шире, четче и лучше, и его песни поются теперь в красноармейской массе. То же можно сказать и о Суркове. А вот всякие там Лебедевы-Кумачи бесславно молчат…
10.06.43.
Сегодня чуть было не уехал. В Москву. Да, да в Москву на 9 месяцев. На какие-то спецкурсы. Но так как моя фортуна давно уже повернулась ко мне местом, далеким от лица, то «поездка» моя быстро сорвалась. Ну да черт с ней, может это и к лучшему. Будем воевать дальше…
15.06.43.
Наконец-то отвели на отдых. Расположились в лесу. Вместо выстрелов и разрывов слушаем пение соловьев и других приятных птиц. Черт возьми, ничего не выходит с этой поездкой. А ведь был здесь один начальник из армейского разведотдела, наобещал мне всего-всего. И документы мои уже отправили вверх. Ну и что? А ничего.
Все эти дни писал стихи. Вот они:
1
Много писем
приходит к нам издалека.
В них говорят о любви,
горячей и страстной.
И кто-то читает нежные строки,
и кто-то мечтает.
Напрасно.
Мне тоже писали,
и я тоже верил,
что забыть невозможно
поцелуй расставания,
что любовь
на недели нельзя измерить,
что она не слабеет
от расстояния.
Но все оказалось
сложнее и проще,
ушли безвозвратно
мирные сны.
Наш путь
не широкая ровная площадь,
Трудны и суровы
дороги войны.
2
Я пронес твое имя
по этим дорогам,
сквозь кубанских степей
бескрайний простор.
Я пронес твое имя
по хмурым отрогам
самых высоких
Кавказских гор.
Мы хоронили
друзей погибших,
над городами сожженными
стлался дым,
но чувство мое
оставалось таким же,
нерастраченным и молодым.
И чем я сильнее
врага ненавидел,
чем жестче душа
становилась моя,
чем больше крови
и горя я видел —
тем нежней и сильнее
любил тебя я.
3
В пьяном угаре
двоятся лица.
«Годы проходят,
торопитесь жить!»
От голоса сердца
нетрудно укрыться
за густым и мутным
туманом лжи.
За шумным столом
в дыму табачном
стаканы к губам
поднялись опять.
И кто-то услужливый
роняет мрачно:
«Он не вернется
глупо ждать».
И ты поверила…
Станица Крымская
10–14.06.43
20.06.43.
Переехали в другое место, наш отдых пока продолжается. Живем на берегу реки, купаемся весь день.
Пополнения нам не дают, так что у меня есть шанс уехать отсюда куда-нибудь. Хорошо бы на Западный фронт. Надоела уже эта Кубань до чертиков.
Прочел тут уже который раз «Мертвые души». Какая изумительная по глубине мыслей вещь! Как много этой самой мертвечины живет и по сей день. У меня у самого маниловщины порой бывает хоть отбавляй, мысли уносятся куда-то в радужные безбрежья, мечтаю о чем-то прекрасном, но несбыточном. А потом посмотришь вокруг, оглянешься, и так тоскливо и пусто становится на душе.
21.06.43.
Ездил в штаб армии. На лошади верхом. Измучился ужасно, отбил себе все то место, на котором сидят. Хорошо хоть лошадь попалась послушная, а то бы она меня окончательно угробила. Навестил там своих старых знакомых из разведотдела. Что-то они, сукины дети, совсем меня забыли. До сих пор не могут послать на какие-нибудь курсы. Ну ничего, буду надоедать им до тех пор, пока не отправят.
Фрицы на нашем участке вроде бы думают наступать. Как бы не получилось прошлогодней истории.
22.06.43.
Сегодня вторая годовщина войны. В газетах большущее сообщение Совинформбюро. Но из всего обилия красивых слов запомнилась только цифра наших потерь: 4 200 000. И неожиданное заявление о том, что без открытия второго фронта невозможна победа над Германией. Невозможна победа, если наши союзники, черт бы их побрал, не соберутся с духом открыть второй фронт. А если не соберутся? Тогда и воевать нам нечего? Или нечем? Вот на какие печальные мысли наводят эти слова.
Вопрос более чем серьезный. Сможем ли мы своими силами одержать победу или все это зависит от союзников? Напоминает то, как ставился другой вопрос: сможем ли мы сами построить социализм в одной своей отдельной стране или это невозможно без революции в других странах. Сейчас, значит, наша судьба зависит от союзников: откроют они или не откроют второй фронт. Да, ничего себе положеньице…
23.06.43.
Получил кипу писем из дома. Когда же я попаду в Москву! Теперь буду стучать во все двери, чтобы меня отправили на курсы. Из армии меня все равно не отпустят. Так, чем вечно оставаться старшим лейтенантом, лучше стать подполковником. Кирилл в Москве, учится на каких-то курсах. Это уже второй раз. Надо будет опять съездить в штаб армии, напомнить о себе.
Вечером был у нас концерт. Выступал наш ансамбль, есть отличные номера и хорошенькие исполнительницы. А после я пошел к радистам, хотели послушать Москву, но питание в приемнике было слабое, и слышимости почти никакой не было.
28.06.43.
У нас ряд важных событий. Уезжает наш генерал Провалов. Вчера мы его провожали. Был большой концерт, наш ансамбль блеснул как никогда. Крепко оторвали ребята.
Все разговоры и ожидания, что мы тоже куда-нибудь уедем, так и остались ожиданиями. Могут, правда, перебросить весь корпус, в который мы теперь входим, но едва ли. Был опять в штабе армии, опять напоминал о себе. Но мой старый знакомый, полковник Червинский, всячески отговаривает меня от курсов. Конечно, я понимаю, что работать в области филологии лучше, чем в разведке, но смогу ли я вернуться в мою филологию, кто знает. Положусь на судьбу, будем считать, что ни делается, все к лучшему.
Получил пару писем из дома. Мэри приехала в Москву. Совсем вернулась или нет, непонятно. Анатолий от нас уезжает, будет начальником разведки в какой-нибудь дивизии. А мы пока отдыхаем, даже скучно стало. Не люблю долго стоять на одном месте.
2.07.43.
Новостей особых нет, все еще отдыхаем. Вышли из подчинения армии. Так что мои друзья теперь уже ничем мне не помогут. Но я думаю, что это явление временное. Здесь опять готовится наступление. Тогда мы опять войдем в состав армии.
Подавали тут на меня документы для награждения орденом «Красной звезды», но дали медаль «За боевые заслуги». Ну да ничего, лишь бы голова была целая. Получил письмо от Артура.
5.07.43.
Вчера фриц начал наступление на Орловско-Курском и Белгородском направлениях. За два дня тяжелых боев нами уничтожено свыше 800 танков, 200 самолетов и до 8 тысяч фрицев. Якобы им нигде не удалось продвинуться, но меня смущает выражение «тяжелые оборонительные бои». Обычно «тяжелые оборонительные» пишут, когда мы драпаем. Теперь главная задача выдержать этот натиск фрицев, измотать их хорошенько, а потом стукнуть так, чтобы бежали, не останавливаясь.
7.07.43.
На Орловско-Курском фронте фриц все еще нажимает. Мы уничтожили уже свыше 1500 танков, 600 самолетов, но он, как говорится, не считаясь с потерями, все лезет и лезет. Боюсь, как бы через пару дней не сообщили, что наши доблестные войска оставили город такой-то…
14.07.43.
Союзники наши высадились в Сицилии и успешно продвигаются. Заняли уже свыше 15 городов. Молодцы, ребята! Скорей бы только еще где-нибудь высаживались. На наших фронтах бои утихают. Видно, сумели остановить этих фрицев.
Теперь и у нас здесь готовится наступление. Техники сосредоточили ужас сколько. Солдат только маловато, да и елдашни среди них много. Но, если нам повезет, большой успех у нас будет. Фрицам придется здесь много чего оставить. Да и наших сил сколько освободится. Ведь у нас здесь четыре армии.
Задумчиво кубанское небо. Ярко светит луна, озаряя неподвижную листву деревьев, отражается золотыми пятнами в реке, на дорожках густых фруктовых садов, на черепичных крышах деревенских домов. Играет музыка, на площадке танцуют. Усыпанные вишнями и сливами ветки касаются голов танцующих пар…
Почему я не могу принять участие в общем веселье, не могу закружиться с какой-нибудь милой девушкой в быстром вальсе, забыть все, все? Но нет, не могу. Я слишком хорошо помню твои глаза, твой смех, радостный и серебристый, твой голос, глубоко проникающий в душу. Зачем у меня такая память? Зачем у меня такое глупое сердце?
25.07.43.
Три дня назад началось здесь наше наступление. Техники было у нас до чертовой матери. Достаточно сказать, что лишь одну нашу дивизию поддерживали 10 артиллерийских полков, 2 танковых полка, из них полк танков «КВ»; полк самоходных орудий 155 мм, бессчетное количество «Катюш», 3 батальона саперов и т. д. Артподготовка была такая, что небу было жарко. Казалось, что сама земля выплескивала залпы. У фрицев все было в черном дыму. Только кое-где темноту прорезали огненные брызги реактивных снарядов. И вот результат: колоссальные потери и ни шагу вперед. Причина — бардак в организации наступления и отсутствие взаимодействия. Танки почему-то не двинулись, а без них пехота не могла прорвать оборону. И авиации было мало, и действовала она лишь в первые часы боя.
Приходится уже в который раз удивляться, почему мы до сих пор не научились воевать. Ведь на других фронтах научились и бьют фрица в хвост и гриву. Мне думается, что неуспехи нашего фронта не случайны, и это, пожалуй, так.
31.07.43.
Все еще на прежнем месте, не продвинулись ни на шаг. Писем последние дни ни от кого нет.
Как-то тут познакомился с одним милым молодым человеком. Пишет стихи, очень много и очень слабо. Но талант чувствуется, надо только ему не разбрасываться, а сосредоточиться. Меньше, да лучше. Помог ему устроиться в полковую разведку переводчиком, а то хотели послать командиром взвода. А это значит, если не на тот свет, то в госпиталь.
Настроение паршивое. Сегодня целый день пью водку. В голове все время шумит, но зато ни о чем не думаешь.
6.08.43.
Опять на отдыхе. Отвоевались. Потеряли почти всех людей и без толку. Наши взяли Орел, Белгород. А мы… За что нам такие неудачи, ужас как досадно.
Был в штабе армии, новостей особых у них нет. Предлагают мне пойти в корпусный разведотдел, помощником начальника по информации. Не знаю, что из этого получится. Надо бы с Анатолием посоветоваться, узнать, что это за работенка.
Черные низкие тучи
Густо покрыли небо.
Долго ли будет мучить
Сердце глупая небыль?
Он предо мною снова
Взгляд, что так чист и светел.
Чист ли? В саду сурово
Треплет деревья ветер.
Падают с веток вишни,
Май на земле не вечен,
Кто-то сегодня лишний
В этот ненастный вечер…
Пусть на душе тяжелее,
Видно, нельзя иначе.
Я ни о чем не жалею,
Я ни о чем не плачу.
Черные низкие тучи
Густо покрыли небо.
Долго ли будет мучить
Сердце глупая небыль?
13.08.43.
Отдых наш кончился. Опять отправляемся на войну. На наше старое место. Новостей особых нет. Хотел сегодня съездить в армию, уточнить, как мои дела, но машины не было, а пешком слишком далеко.
17.08.43.
Расположились недалеко от того места, где был когда-то Дом отдыха. Фриц иногда постреливает. Сегодня один снаряд разорвался совсем близко, так вся наша землянка наполнилась дымом. Никак не удается съездить в армию, а надо было бы. Мишутка, помощник нашего начальника, от нас уходит. Еще одним моим другом стало меньше. Надо и мне отчаливать, сколько можно сидеть на одном месте.
18.08.43.
Сегодня пришла весть из Свердловска. Нина попала в места, как говорится, не столь отдаленные. Да, такие вот печальные дела. Подробности мне не сообщили. Это непринято, а то письмо вообще не дошло бы.
Приехал Пирог с курсов. Очень был рад его видеть. Поговорили обо всем по душам, о жизни и блядстве, которое творится в тылу. Хороший он парень. Жаль, если уйдет в другую дивизию.
Вероятно, скоро у нас опять будет наступление. Напрасно, вряд ли что получится, а людей потеряем без счета. Я бы плюнул на наш участок фронта, перешел к жесткой обороне, а освободившиеся войска отправил на другой, более важный фронт.
23.08.43.
Был вчера в армии, на занятиях. Ничего для себя полезного не узнал. Повидал только своих старых знакомых, но коллег никого не встретил. В дивизиях сейчас переводчики все новые, многие еще и фрицев в глаза не видели.
Анатолий несколько дней гостил у нас, он ведь теперь в штабе корпуса. Поговорили по душам.
Да, самое главное: сегодня наши взяли Харьков. Будем надеяться, что на сей раз уже окончательно.
26.08.43.
Вчера у нас было торжественное празднование второй годовщины нашей шахтерской дивизии. Вечер прошел довольно неплохо.
Анатолий вместе со своим корпусом уехал в Донбасс. И еще один корпус отбыл туда же. Значит, моя «стратегия» была правильной: нечего здесь держать войска. Фриц и сам отсюда уйдет, если в Донбассе на него, как следует, нажмут.
28.08.43.
Время идет своим чередом. Вчера праздновала свой юбилей наша разведрота. А мне там побыть не удалось, дежурю в нашем отделе.
Вечером был у нас парнишка из нашего ансамбля. Он неплохой баянист, сам пишет музыку, и надо сказать, хорошо. Многие его песенки стали любимыми у нас в дивизии. Чувствуется большой талант. Он еще очень молод, не имеет еще достаточного музыкального образования, но удивительно упорный, жизнерадостный, подвижный как вихрь.
Очень он мне понравился. Жаль, что раньше не имел возможности с ним поближе познакомиться.
6.09.43.
Опять стоим в Крымской. На том самом месте, где ночевали первый раз, когда взяли эту станицу. Уже четыре месяца топчемся на одном месте. А на других фронтах фрица бьют. В Донбассе крупное наступление. Наши взяли Красный Луч, Красный Кут и все старые знакомые мне места.
Несколько дней был болен. Опять эта проклятая малярия, привязалась ко мне, подлая.
Получил несколько писем от Артура и от Мэри. Она что-то слишком увлеклась психоанализом. Как мог пытался ей доказать вред этого занятия. Война срывает все покровы. Все это так, конечно, но некоторые слишком радостно ухватились за это и самообнажаются. Ну да черт с ним, если они так хотят. Лишь бы мы остались здоровы.
Тебе последнее
Письма кому-то
шлют издалека,
привычную ложь торопливо набрасывая.
И кто-то,
читая знакомые строки,
о чем-то мечтает.
Напрасно.
Мне тоже писали,
и я тоже верил, что забыть
невозможно
поцелуй расставания,
что любовь
на недели нельзя измерить,
что она не слабеет
от расстояния.
Но все оказалось
значительно проще.
Бесследно
исчезли былые сны.
Наш путь
не широкая ровная площадь,
Трудны и суровы
дороги войны.
Я пронес твое имя
о этим дорогам,
сквозь кубанских степей бескрайний простор,
я пронес твое имя
по хмурым отрогам
самых высоких
кавказских гор.
Мы хоронили
друзей погибших,
над городами сожженными
стлался дым,
но чувство мое
оставалось таким же
нерастраченным и молодым.
Смерть проходила со мною рядом,
горячим свинцом грозя,
но я
сквозь разрывы снарядов
видел твои глаза.
И за черным,
дымящимся валом
шагающей грозно войны
я видел:
солнце вставало,
воскрешая иные дни.
В пьяном угаре
двоятся лица:
«Годы проходят,
торопитесь жить!»
От голоса сердца
нетрудно укрыться
за густым и мутным туманом лжи.
Забыто все.
Жизнь — минута.
В чужих объятьях
животная дрожь
Не все ли равно,
что где-то кому-то
идти под свинцовый дождь.
Теперь совсем
с головою в омут.
И вот уже легче лгать.
Не все ли равно
тому иль другому
тело свое отдавать.
Не все ли равно,
на каких дорогах,
во сне ли иль наяву
ты губ потеряла
прежнюю строгость
и глаз своих синеву.
Не стану рядиться
в судейскую мантию,
кричать,
грозить Немезидой,
я просто хочу
оставить в памяти
то, что по жизни
прошло транзитом.
И когда
повстречаюсь с другою
в летний вечер,
прозрачный и лунный,
я вспомню,
махну рукою
и уйду, отвернувшись и сплюнув.
Крымская, авг. — сент. 1943
9.09.43.
Ну, теперь события будут развиваться быстро. Италия полностью капитулировала. В Донбассе наши успешно продвигаются. Взят город Сталино. Теперь и здесь фриц скоро начнет драпать, а мы будем наступать ему на хвост. Надеюсь, что успех будет.
11.09.43.
Сейчас пришел из кино, смотрел «Актрису». Замечательный фильм, получил огромное удовольствие. Вспомнились былые времена, хождения в театры, музеи. Эх, черт возьми, когда же придет такое время, когда я снова смогу пойти в МХАТ, Третьяковку, в Консерваторию. Как я по всему этому соскучился. Ну ничего, лишь бы пережить нынешнее время.
14.09.43.
Сегодня началось наше третье «решающее наступление». И опять ничего не получилось. Танки не пошли. Я слушал по радио их переговоры с командующим. Дается приказ и начинается торговля. Танкам приказывают идти вперед, а они топчутся на месте. Да, удивительные у нас порядки.
Мой начальник уходит на днях в другую дивизию. Постараюсь перейти к нему. Надо бы съездить в штаб армии, переговорить, но нет транспорта, а пешком очень далеко и займет много времени. А мне надо быть у себя в отделе.
17.09.43.
Фриц отходит не под нашим давлением, а сам. Продвинулись мы километров на 20. Соседи взяли Новороссийск, а мы поселок Молдаванское, которое я четыре месяца рисовал на наших разведсхемах.
По дороге к фронту — следы недавней оккупации. Плакат: «За появление гражданских лиц без сопровождения немецкого солдата — расстрел». А дальше сплошная «зона пустыни». Сейчас нахожусь в хуторе Основном. Ни одного целого дома, ни одного жителя. Обугленные развалины, обнесенные несколькими рядами колючей проволоки. Кругом все заминировано. Однако виноград настолько привлекателен, что все наши, забыв об опасности, мирно пасутся на виноградном поле. Винограда я съел неимоверное количество. А сколько яблок, орехов и других фруктов! Говорят, скоро выйдем к морю.
19.09.43.
Мы продолжаем двигаться вперед. Сейчас нахожусь в хуторе Красная Заря. Невдалеке идет бой. Фриц упирается, второй день не можем его толкануть.
Был сегодня у меня необычный пленный, первый за мою службу здесь офицер. Сам добровольно перешел на нашу сторону. Человек очень образованный, знает английский, французский и итальянский языки, даже русский немного знает. А вообще пленных у меня было человек двадцать. Много русских. Это все сволочи. Но не мое дело докапываться, как и что. Пусть особисты ими занимаются.
Попалось мне несколько интересных писем. Одно из Германии, от какой-то Нюры. Пишет, что одна немка купила ее за 35 марок. Вот работорговцы проклятые!
Что-то из дома давно нет вестей. Сегодня встретил своего старого знакомого, Диму Холендро, с которым я поступал в ИФЛИ и с которым вместе ехал по призыву в армию в 1939 году. Он теперь здесь, корреспондент фронтовой газеты.
26.09.43.
Вчера случилось большое несчастье, большая беда: убило нашего начальника разведки, майора Чумадурова. Редко можно было встретить такого жизнерадостного, веселого и такого отзывчивого человека. И такая нелепая смерть. Пройти войну, быть несколько раз на волоске от смерти и погибнуть сейчас, когда уже открываются такие светлые перспективы. Один бердичевский выкормыш, наш начальник штаба, добился его гибели. Теперь я буду чесать отсюда, из этой дивизии. Я только из-за него здесь и оставался, а то бы давно навострил лыжи. Да, таких начальников уже не найдешь.
Сейчас сидим в хуторе Джигинском на берегу старой Кубани. Скоро здесь с фрицами будет покончено.
28.09.43.
Фриц не уходит, сидит на месте. Как говорил наш покойный майор, нет настроения уходить. Да еще и стреляет, прямо покоя не дает. Скорей бы кончались все эти операции. А вдруг придется идти в Крым? Не очень приятная перспектива. Я уж разучился плавать, а как туда иначе попасть?
В углу свеча мерцает тускло.
На потемневший холст картины
Спустился сверху тонкий узкий
Клочок давнишней паутины.
За картами под образами
Склонилась старая гадалка.
Чуть смотрит сонными глазами,
Чужого счастья ей не жалко.
Пусть ждут меня судьбы невзгоды,
Но я, не знающий удачи,
Перед грозой и непогодой
Не отступлю и не заплачу.
Лети вперед, моя дорожка.
Широкий путь — удел недужных.
А если и взгрустну немножко,
То значит это так и нужно.
Осенний вечер за стеною,
И дождь стекает с крыш покатых,
Гадалка дряхлою рукою
Перебирает молча карты.
Хутор Уташ
1.10.43.
Все еще сидим в этом самом Уташе. Привел себя немного в порядок, помылся, переоделся и т. п. В квартире у нас хорошие хозяева, и вообще, народ приветливый. У наших хозяев полно детей, девочек. Отвык я от этого, забыл уже, когда видел маленьких ребят. Приезжал к нам сюда мой старый знакомый, Лёня Лидес, только теперь он не Лидес, а Лиходеев. Поговорили с ним о том, о сем. Читал мне свои новые стихи. Одно мне так понравилось, что я переписал его себе. Очень хорошее сильное стихотворение.
Теперь нам ввели погоны. Всем, кроме железнодорожников, работников юстиции и прокуратуры. А после войны? Буду я каким-нибудь коллежским регистратором и тоже в погонах.
4.10.43.
Здесь наши наступают, уже взяли Тамань. А мы позади плетемся по кукурузным полям. И присвоят нам имя — «383 кукурузная дивизия». Сейчас сидим в поле, недалеко от станицы Вышестеблиевской. Там немцы наводили порядок: дома все покрашены, солома аккуратно подрезана. Ну а внутри — лучше не говорить. Слишком много про это говорилось и говорится.
9.10.43.
Операции на Таманском полуострове окончены. Фрицы уже в Крыму. Надо сказать, что ушли они отсюда исключительно организованно и планомерно, даже пустые гильзы от снарядов увезли с собой. Пленных были единицы.
Сейчас стоим на берегу Таманского залива. Вчера я уже искупался. Сегодня переезжаем в тыл, но куда и насколько, неизвестно.
12.10.43.
Все еще двигаемся в тыл. Где-то пройдет переформировка, а потом, видимо, придется освобождать Крым. Нашу дивизию наградили Орденом Красного Знамени. Так что особо выделили. Сейчас нахожусь в небольшом хуторке Трактовом, недалеко от Таманского залива. За неимением дома оборудовали себе конюшню. На дворе холодно, дует сильный норд-ост, а в конюшне более-менее тепло. А сегодня пришла ночевать одна наша радистка, так что совсем жарко было.
13.10.43.
Переехали в Темрюк. Красивый город, похож на Туапсе, но почти весь разрушен. Такие же кипарисы во дворах, у крыльца домов широкие белые ступени. И кругом развалины, воронки, пепел, угли. Нашли себе замечательную квартиру. В таких я не жил уже больше года. Может быть, поживем тут недельку-другую.
16.10.43.
Пока еще в Темрюке. Дальнейшая судьба уже известна: Крым. Не сегодня завтра отправимся туда ловить «языков». Не хотелось бы там воевать, да ничего не поделаешь. Ну а пока живем как у Христа за пазухой. На днях были у Чеботарева, погуляли, выпили, как полагается. Хороший он мужик. Это нас начальником обидели, прислали какого-то «сына божьего».
21.10.43.
Пока отдыхаем. Почти каждый вечер концерт или кино. Так что жить можно. Но в воздухе уже пахнет порохом и Керченским проливом. Видимо, наш курортный сезон скоро закончится.
У нас опять новый начальник. Я уж и счет им потерял. «Божьего сына» отправляют в Москву учиться. Новый как будто хороший парень.
Никаких особых событий не произошло. Получил несколько писем из дома, от Вовки, от Любы Щечковой, моей однокашницы по курсам военных переводчиков в Ставрополе. А впереди — Крым. А там много всякой татарско-кавказской сволочи, так называемых «добровольцев». Ну да мы дадим им духу, только бы высадиться благополучно.
25.10.43.
Сегодня целый день был в полку, проводил занятия. Устал как десять чертей. Да еще сегодня почти не спал.
Произошло тут со мной одно событие. Появился человек, который занял немалое место в моем сердце. Что будет дальше, не знаю. Пока все идет неплохо. А в далекое будущее заглядывать неохота.
Зине
Ты помнишь осенний вечер,
Хутор, затерянный в поле,
И нашу странную встречу,
Странную поневоле.
Метался в бешенстве ветер,
Тучи спускались ниже,
А ты мне тогда всех на свете
Вдруг стала роднее и ближе.
Сомнений исчезли тени,
Все было по-детски просто.
И только стонали стены
В холодных объятьях норд-оста.
И только шуршали мыши,
Да ветер стучался грубо.
А я ничего не слышал,
Лишь чувствовал твои губы.
Был вчера на вечере, посвященном 26-ой годовщине комсомола. Видел замечательный фильм «Во имя Родины». Удивительно сильно сделана картина.
1.11.43.
Уже ноябрь месяц, скоро зима. А мы со дня на день должны двинуться. Дожди, холод, ветер, бр-р! И голая степь, ни деревца, ни кустика, не говоря уже о населенных пунктах, от которых еще с прошлого года остались только названия. В общем, перспектива еще та, а может быть, и хуже. Как в известном анекдоте, у нас два выхода: или мы будем есть керченские селедки, или они нас. Тогда у нас останется лишь один выход.
4.11.43.
Сегодня ночью покинули Темрюк. Как раз тогда, когда я опять заболел, лег в постель и мечтал поспать до утра в нормальных условиях. Но не тут-то было. Ночная поездка, ветер, сырость, туман. Сейчас сидим в небольшом хуторе Пересыпь. Как стемнеет, двинемся дальше. Вероятно, на Чушку, а там по проторенной дорожке 11-го гвардейского стрелкового полка.
5.11.43.
Перебрались в Кучугуры. Погода переменилась, на море шторм. Пока, пожалуй, плыть нельзя. В Крыму наши действуют успешно. И под Киевом начали продвигаться. Скорей бы к концу!
Между прочим, получил вторую медаль. На сей раз «За отвагу». Так что теперь могу менять две медали на один орден.
8.11.43.
Вот и праздники прошли. Встретили их не так, как в прошлом году, а в теплом сухом помещении, немного выпили. Но все могло бы быть и лучше.
С Зиной встречи не получилось. Она меня теперь считает каким-то аморальным субъектом. Отчасти я это заслужил. Оказывается, война сильнее повлияла на меня, чем я думал. Но этого больше никогда не повторится. Я люблю ее. Значит, надо быть достойным этого чувства, никаких скидок на «объективные обстоятельства» не может больше быть. Я не виделся с ней два дня, этого оказалось достаточно, чтобы сделать некоторые выводы. А что будет дальше? Стоит ли сейчас задумываться над этим. Еще дожить надо. Знаю только, что чем больше я с ней бываю, тем больше хочу ее видеть. Но в наших условиях не все можно сделать, что хочешь, ничего не поделаешь, война.
Ездили сегодня с Чеботаревым в Темрюк за водкой, но ничего не достали. Привезли, правда, несколько флаконов одеколона и несколько кусков мыла.
9.11.43.
Сижу на берегу Керченского пролива. Впереди отчетливо виден Крым. Время от времени оттуда летит очередной «гостинец». Слышна отдаленная канонада. Сегодня ночью и мы начнем переправляться. Море спокойное, как озеро. Тепло, только иногда моросит дождь. С хатами уже распростились. Сегодня полночи провел под открытым небом, полночи в какой-то щели. А наши уже взяли Киев, Фастов.
Война приближается к своему завершению. Теперь бы хороший удар с Запада, и тогда развязка может наступить очень быстро.
Вот мы уже в Крыму. Доплыли благополучно, хотя некоторые катера подорвались на минах. Море было тихое, луна светила, словом плыл как по Москве-реке на речном трамвае. А фриц уже подготовил нам встречу: едва мы ушли из приморского поселка, как налетело полтора десятка самолетов и разбомбили его. Опять досталось нашему 4-му отделению, четырех человек убило.
Погода стоит более-менее теплая, время от времени идет дождь. А в поселках жить и ночевать опасно. В воздухе немцы пока господствуют.
14.11.43.
Повоевали несколько дней и вышли во второй эшелон. Фрицев тут набили порядочно, но и наших полегло немало. Пока дело идет медленно. Ничего, мы их тут перемелем, на Украине уже Житомир взяли.
Попались мне тут в руки интересные документы, материалы отдела пропаганды немецкой армии. Острые вопросы разбирают. Сила их пропаганды в том, что смело разбирают вопросы, которые волнуют каждого немца, на душе у него наболели. Другое дело, как они их объясняют. У нас эти вопросы предпочитают замалчивать. Они же говорят обо всем, вступают в спор с нашей пропагандой и с помощью всяких ловких трюков убеждают немцев в ее несостоятельности и неубедительности. В общем, Геббельс не зря свой хлеб ест.
15.11.43.
Все еще стоим в Баксах. Наше наступление что-то увяло. У фрицев нет здесь ни проволочных заграждений, ни противотанковых рвов, ни минных полей, а наши танкисты трусят и не могут даже близко подойти к их переднему краю. Фриц сейчас здесь оборону держит, а где-то в тылу готовит себе новые рубежи, как и полагается. И получится опять как на Таманском полуострове: сам уйдет и вывезет все, даже гильзы.
Был сегодня в бане. В наших условиях это выдающееся событие, даже весьма. А настроение какое-то паршивое. Еще всякие неполадки сердечного характера.
18.11.43.
Жарко горит печка. Трещат дрова, охваченные яркими языками пламени. А в окно бьет холодный ветер, сырой и промозглый. Играет радио: этюд Шопена. Люблю я смотреть на огонь. Внизу угли, раскаленные докрасна. Потом они рыхлеют, рассыпаются, превращаясь в серый пепел. Сейчас угли жаркие, но горят спокойно, а пепел уже серый и холодный. Вот так и у людей бывает. Но не буду философствовать.
Недалеко отсюда есть каменоломня. Там еще в 1941 году скрывалась большая группа наших окруженных войск, среди них было даже несколько генералов. Семь месяцев они просидели под землей, без света, без всякой связи с внешним миром. Последние три месяца питались только сахаром. Много раз пытались немцы их уничтожить, травили газом, устраивали взрывы, а они не сдавались. Штыками выкопали себе колодец глубиной 7–8 метров. Немцы его взорвали. Осажденные выкопали новый. В конце концов все они погибли, но никто не сдался в плен, тем более не перешел на сторону гитлеровцев. Сейчас в этих катакомбах на земляном полу, на лежанках сотни трупов и высохших скелетов в самых ужасных позах.
19.11.43.
Завтра должно быть наше наступление. И немецкое. Кто раньше начнет неизвестно. Пленных давно уже не было. Фрицы подтянули танки, бронемашины, пехоту. У нас тоже хватает кое-чего, но не так уж много.
У фрицев, я думаю, ничего не выйдет, а у нас, кто его знает, посмотрим. Погода стоит ужасная, шторм, норд-ост. Ветер с ног сбивает. А на море вообще невообразимое творится. Поэтому и почты давно не было. Как-то там все…
21.11.43.
Вчера весь день был на НП. Воевали мы позорно. Не только не продвинулись ни на шаг, но к вечеру даже отошли, не выдержав немецкой контратаки. На НП подняли тревогу, всех «В ружье!» уже кто-то кричал, что видит идущие на нас немецкие танки и тому подобную чушь. А кругом действительно стреляли, бомбили, все было в дыму, кричали раненые. В общем, картина та еще. Но НП наш был в камнях катакомб, совсем безопасно. И стреляли в нас и бомбили, но каменоломня слишком глубока, только пыль на нас сыпалась.
25.11.43.
Все еще стоим в Баксах. Что-то туго у нас идет дело. Достали себе трофейную рацию, слушаем музыку и не только. Сейчас интересно путешествовать по эфиру. Где-то безостановочно играет джаз, где-то плачет скрипка, где-то говорят, говорят. На разных языках передают обзоры с фронтов войны, агитируют, уговаривают, грозят. Война идет и в эфире.
На дворе потеплело, но часто идет дождь. Ужасно скучаю по Москве, прямо тянет туда со страшной силой.
28.11.43.
Уже конец ноября — когда-то был наш с Вовкой традиционный день. В этот день мы гуляли по Кремлевской набережной, потом с Красной площади шли по улице к метро «Дзержинская», на углу заходили в кафе «Автомат» и съедали по пирожному «наполеон». А теперь сижу в какой-то дыре на Керченском полуострове — и ничего, пока доволен своей судьбой. Человек привыкает довольствоваться самым малым, но стоит дать ему побольше, и тогда его желаниям не будет границ. Но это и хорошо. Чем больше имеешь, тем сильнее потребность иметь еще больше. Такая вот закономерность, хотя некоторые и успокаиваются на достигнутом.
Получил очередное письмо от Мэри, очень хорошее, теплое такое. Она все еще в Уфе, интересно было бы сейчас с ней встретиться, поговорить о том, о сем, чего бумага, вопреки пословице, не всегда терпит.
Теперь я должен подвести итог некоторым своим чувствам. Прошло уже более месяца, можно сделать кое-какие выводы. Первый и безусловный: я ее люблю. Конечно, даже после той ночи в холодном сарае с мышами, виноградом и т. д. я не мог себе представить, что же будет дальше. В будущее, даже совсем недалекое, не заглядывал ни на секунду. Пусть будет то, чему суждено быть. Мы как-то говорили с ней о наших отношениях очень прямо и откровенно. Я понимаю ее, она хочет чего-то более определенного, но какую определенность я могу ей дать? Обещать и говорить красивые слова не в моей натуре, я предпочитаю в таких случаях быть обманутым (что не раз уже случалось), чем обманывать дорогого мне человека. Я знаю, что с каждым днем мое чувство к ней только усиливается. Именно чувство, а не привычка, я хочу быть с ней 48 часов в сутки. Не потому, что это стало привычной необходимостью, просто я повторно влюбляюсь в нее всякий раз, когда вновь вижу. Теперь я более уверен в своем чувстве, чем в ее. Теперь я могу требовать от нее «определенности», но что это такое — «определенность»? Гарантии на будущее? А кто их может дать? Сейчас я знаю, что люблю ее, но кто знает, что будет через год, два, а может, и через месяц. Если мы вообще останемся живы.
Уверять в незыблемости и вечности своего чувства значит, обманывать ее и себя. То, что сегодня истина, завтра может оказаться ложью. Я верю ей, но не уверен в ней. Это, как говорится, две большие разницы. Если бы мы попали в нормальные мирные условия, подобных вопросов не возникало бы.
Сегодня она рассказала мне, что вчера во время ее ночного дежурства у нее был один откровенный разговор, после чего ее поцеловали. Если бы я это увидел, никогда бы не простил. Она могла бы и умолчать про это событие, но у нее слишком прямая натура. Откровенность ее не доставила мне радости, но я не сержусь, тем более не ревную. Считаю ли я это нормальным? Нет, конечно, поэтому-то я в ней не уверен. Ну да ладно, поживем — увидим.
1.12.43.
Вот и все. Оказывается, мое отношение к ней унижало ее «прежнюю гордость» и вообще доставляло ей только неприятные минуты. Ни одному слову моему она не верила и вообще видела во мне какого-то подозрительного субъекта. Оказывается, я ее не люблю, а так, играю в минутное увлечение. Но хватит. Зачем все это, если мне даже не хотят верить. Пусть мне будет очень тяжело без нее, но гораздо тяжелее сознавать нынешнее ненормальное положение, при котором я должен играть такую глупую и гнусную роль. Никогда и никому не позволю играть своим чувством.
3.12.43.
Два дня мы вели ожесточенные бои. И ноль успеха. Пехота действовала плохо, нерешительно. Момент, благоприятный для нас, был потерян. Танкисты на этот раз действовали замечательно. Десант автоматчиков на танках прорвался далеко в тыл немцев. Но десантников было мало, а остальные их не поддержали. Многие так и остались там, во вражеском тылу. В общем, воевали хреново.
Живем мы сейчас в катакомбах. Здесь темно, беспрерывно дует ветер, но зато вполне безопасно: над головой каменная гряда толщиною в несколько метров. Так что можно поплевывать на бомбежку и обстрелы.
6.12.43.
Вот как у нас бывает. Здесь адский холод, я лежу в теплой постели на охраняемом участке. Сюда не проникнешь. А Зина вынуждена бродить по этой проклятой катакомбе в поисках теплого уголка. Найти его можно, это нетрудно, некоторые наши вояки охотно уступят ей половину своей кровати. А наутро она опять придет ко мне, такая до странного чужая, и я не смогу даже обнять ее, так как чувствую еще не остывшее тепло чужих рук. Чувствую какое-то непреодолимое отвращение. Но легче ли будет для меня, если она всю ночь пролязгает зубами от холода, сидя на каком-то камне? Отбросим эту интеллигентскую туманную неопределенность, которая стремится сгладить острые углы и затушевать всякие противоречия. Да, легче. По крайней мере, этого гнусного чувства недавнего своего, ставшего чужим. Да, черт возьми, в этих проклятых условиях войны трудно быть одному, но еще труднее и сложнее — вдвоем.
8.12.43.
Вчера опять бродил по катакомбам. Был там, где жили партизаны и где погибли тысячи наших бойцов и командиров, прикрывавших наш отход из Крыма в 1942 году. Страшное зрелище! Братская могила. Глубокая квадратная яма, доверху наполненная останками, которые когда-то были людьми. Сверху, слегка присыпанные землей, виднеются черепа, кости, обрывки шинелей и гимнастерок. Темные глухие коридоры, идти приходится, низко пригибая голову. Десятки ответвлений, проходов, тупиков. Здесь можно бродить неделями, не находя выхода. Колодец. Заглядываю в него: где-то глубоко внизу блестит вода. Он выдолблен в камне, этот колодец. Штыками. Рядом несколько обвальных глыб. Это взрывали немцы, пытаясь завалить колодец. Идем дальше: узкое черное отверстие в стене — там был госпиталь. Множество коек, скелеты, черепа, кости. Кто-то из них умер последним, рядом на койках уже умерли соседи, а он еще жил, еще дышал, дышал тяжело, с хрипом. Еще в голове у него теплилась какая-то мысль, еще оставалась какая-то надежда. До последней секунды человек надеется на что-то. А вот теперь остались только кости, обрывки одежды, не отправленные письма…
13.12.43.
На днях окончил читать, вернее, перечитывать последнюю книгу «Очарованной души». Какая замечательная вещь! С удовольствием перечитал бы все книги этого романа, ведь Аннета — мой любимый женский образ. Недавно в газете я читал статью о судьбе Р. Роллана. Этого величайшего мыслителя нашей эпохи, замечательного писателя немцы бросили в концлагерь, и даже неизвестно, жив ли он. Эти кровожадные пигмеи издевались над великим учителем жизни. Какая расплата будет достаточной за эту беспримерную гнусность и подлость. Боясь убить его, они заставили замолчать его свободный голос. Ему не разрешали писать, но даже самое имя гения, как дамоклов меч, нависло над их растленными душами. И они упрятали его в самый дальний концлагерь, вычеркнув его из списка живущих. Всей своей подлой кровью не расплатятся они за праведную кровь Роллана.
Лучший и величайший представитель старого поколения интеллигенции — Роллан, всей страстной своей душой ненавидел гнетущее насилие фашизма, убивающего и калечащего всякое проявление живой мысли, всякий проблеск свободного разума. Он не мирился с безвольной мягкотелостью демократии на своей родине. Жить — это действовать и бороться, вот что было его девизом. Но действие и сила не ради действия и силы, а ради достижения лучезарной цели — счастья для человечества. Он видел стремление к этому в нашей стране. Но за последние предвоенные годы он изменил свое отношение к нам. Его идеальный космополитизм не мог понять нашей войны с Финляндией, присоединения стран Балтики, части Польши и т. д.
Но он не пристал и к другому берегу. Человеконенавистнические идеи фашизма были органически чужды его свободной и великой душе. Я не знаю его взглядов во время этой войны, но думаю, что его отношение к нам изменилось в лучшую сторону. Когда-нибудь мы узнаем об этом правду.
Ромен Роллан писал о некоторых людях, которые лижут руку своего господина, который бьет их палкой. Таков, как выяснилось, Кнут Гамсун. Как будто они с Ролланом люди одного поколения, одних взглядов, но какое коренное различие в их современной жизни! Холопское угодничество одного и страстная непримиримость другого. Слава последней, она никогда не умрет в нашей памяти.
18.12.43.
Наконец-то выбрались из этих пещер. Живем в Джанкое, маленьком хуторишке недалеко от моря. У нас хорошая хата с печкой, кроватями и прочим комфортом. Настроение последние дни удручающе скверное. Устал уже от всего этого. Единственный человек, с которым все время хочется все время быть вместе — это Зина. Но в таких гнусных условиях наши встречи не могут дать того, что должны бы дать. И поэтому иногда даже не хочется видеть ее в этой обстановке. А быть совсем одному невыносимо тяжело.
На дворе свирепствует норд-ост, метет и швыряет в лицо снег, завывает в развалинах домов. А что сейчас в море делается!
Сегодня я ответственный дежурный. Уже около трех часов ночи, спать не хочется. Последние дни привык поздно ложиться.
21.12.43.
Сидим в том же Джанкое. На дворе грязь, снег, дождь, ветер. Вторая такая гнилая зима выпала на мою долю. Все никак не соберусь пойти с Михаилом в баню. Начальство требует «языка». Сегодня намечена экстренная операция, но обреченная заранее на неудачу. С кондачка фрицев не ловят.
Начальство мое все разбежалось. Сижу один. Хочется, чтобы пришла Зина, но что это даст? Я не смогу даже поговорить с ней так, как мне этого хочется, потому что вокруг будут кучи посторонних физиономий. Дурацкое положение. Сколько еще неполадок на земле творится: нельзя быть вдвоем с любимым человеком. Почему сейчас декабрь, а не июнь. Было бы наоборот…
Написал несколько поздравительных писем, может, успеют дойти. А ведь когда-то я надеялся, что 44-й год буду встречать в Москве.
Правда, я тоже надеялся, что 43-й год буду встречать дома. Но все же у меня какое-то предчувствие, что ко дню моего рождения остановится эта военная карусель.
25.12.43.
Опять свирепствует норд-ост, прямо обжигает. Приезжал сюда Ворошилов. Вероятно, скоро начнется «концерт». Давно пора. Только не отсюда надо бы начинать. Сейчас бы хороший удар с севера.
28.12.43.
Получил кипу поздравительных писем. Даже от таких, давно забывших меня корреспондентов, как Нина Шевцова и Таня Лейбензон. Маргит прислала большое и теплое письмо, все собирается в Москву, даже обратный адрес написала московский, но пока еще сидит в Уфе. И Артур наконец подал голос. После полуторамесячного молчания.
Обилие сегодняшней корреспонденции привело Зину в уныние. Но это все пройденный этап, а история никогда не повторяется. Во всяком случае ни с кем из моих корреспонденток.
31.12.43.
З.
На прибрежный песок
волны падают глухо,
над дорогою пляшет
холодный мохнатый туман,
и вокруг только ветер
свистит над ухом,
словно сойдя с ума.
И вокруг только поле,
да гул разрывов,
да далеких пожаров
чадящий дым,
да испуганный заяц
пробежит торопливо,
петляя по снегу следы.
Двенадцать.
В метельной вьюге,
в вихре бушующих непогод,
где-то здесь,
под Керчью, на юге
родился
сорок четвертый год.
Белые хлопья
на поле ложатся устало,
и глубоких землянок
огни не видны.
Я сегодня с тобою,
и как будто не стало
ни пожаров, ни выстрелов, ни войны.
И как будто нас
только двое на свете,
нам березы отдали светлую нежность,
и как будто над нами
зеленые ветви
и июльского неба
голубая безбрежность.
Еще, может быть, много
испытать нам придется,
и не всякое горе
проходит бесследно мимо,
но все это легче,
если рядом бьется
горячее сердце
моей любимой.
И если войны
поток несдержимый
нас разбросает по разным дорогам,
я знаю:
чувством одним движимы
мы вместе придем
к одному порогу.
И этих развалин
серые груды,
клочья тумана
над черными кручами,
и эти дни,
и скупые, и трудные,
может быть, вспомнятся
самыми лучшими.
Джанкой,
30–31.12.43
