Глава 2
Фицрою даже в седле не сидится, вытащил новый клинок и начал на скаку рубить ветки справа и слева от дороги, потом деревца, наконец попробовал рубануть толстое дерево, вдруг да получится, и чуть не вылетел из седла, пытаясь выдернуть застрявший меч.
Лезвие сильно удлиненное, но по весу клинок такой же, потому все, что умел раньше, удается точно так же, но теперь можно достать противника на дистанции, а тому для удара нужно обязательно сократить разделяющее их расстояние.
Рундельштотт подъехал ближе, на Фицроя и Понсоменера даже не посмотрел, оба заняты делом, у Понсоменера еще и лук, поинтересовался:
– Как… переговариваться?
– Самое интересное, – согласился я. – Вот здесь и здесь касаетесь одновременно… затем обязательно выбираете громкость… Так гласят правила этикета, не все вокруг должны знать, какие тайны выбалтываете врагам нашего королевства. Говорить можно даже на расстоянии двух шагов от посоха, но тогда громко, а если не жаждете, чтобы вас слышали, говорите вот так, почти касаясь губами…
Он кивнул.
– Понятно. Будто кому-то на ухо.
– Точно, – подтвердил я. – Посох – это ухо вашего собеседника, где бы он ни находился. Когда закончите разговор, обязательно отключитесь, а то будем слышать, как кряхтите в кустах… И прочее, что предпочли бы сохранить в тайне.
Он содрогнулся.
– Опасная вещь.
– Дисциплинирующая, – уточнил я. – Чародеи не должны терять над собой контроля. Даже, когда напиваются.
Он поморщился.
– В походах я никогда не пью.
– Понятно, – сказал я. – Значит, древний мир был разрушен, когда чародеи были дома и расслабились… А так как их мощь позволяла двигать горами и поднимать моря…
Он вздохнул, на мгновение лицо помрачнело, но, видимо, это давно пережил и смирился, через минуту спросил:
– Погоди… если в посохе есть ухо, то им можно и самому подслушивать?
Я сказал пораженно:
– Мастер, вот что значит мудрый человек! У вас мозг, как у стада слонов. Есть такие звери в дальних королевствах. Вы сами догадались, о чем я даже забыл! Да, можно подслушивать на больших расстояниях, нужно только точно направить посох на того человека или на то место, где они спрятались… Сейчас я вам покажу, как это делается…
Я взял в руки посох, а он, слегка усмехаясь, сказал почти шепотом:
– Не увлекайся. А то заметят.
– Что?
Он сказал еще тише:
– Ты сказал, что себе поставил те штуки на глаза уже давно. Еще до знакомства со мной?..
Я прикусил язык, ответил так же шепотом:
– Вы правы, мастер. Что-то я беспечнею. К счастью, оба не мыслители, факты сопоставлять не обучены. Но я буду осторожнее. За врагами следить нужно, а за собой тем более!.. Смотрите, вот здесь включаете, то есть просто нажимаете, но в двух местах, чтобы исключить случайное включение, а то так, возможно, когда-то мир уничтожили…
Он с трудом повернулся в седле, покряхтел, запуская пальцы в седельную сумку. Я ждал, наконец он со вздохом облегчения протянул мне цепочку с мрачно поблескивающим камешком.
– Возьми. Его лучше носить всегда, – сказал он серьезно. – Никогда не угадаешь, когда понадобится.
– А что он дает?
Он вздохнул.
– Не знаю. Кому как. Я пробовал носить сам, но разницы не заметил. Однажды год не снимал!.. Ничего. Однако он очень ценен, судя по древним книгам.
– Хорошо, – ответил я. – Спасибо. Попробую. Кто знает, может быть, ему другая группа крови нужна, как комару, что одних кусает, других нет…
Или ДНК, поговорил про себя, Рундельштотт сам одел мне цепочку, амулет сунул мне под рубашку.
– Рубашка у тебя тоже чародейская, – заметил он, – но покрой более изящный, так в Нижних Долинах не шьют.
Я отмахнулся с беспечностью.
– Мода быстро меняется, мастер. В Нижних Долинах не всегда шили одинаково.
Понсоменер с его великолепным чутьем обычно держится впереди, но я, выждав, когда Фицрой сцепился с Рундельштоттом в каком-то споре насчет сокровищ древних королей, быстро догнал и, пустив коня рядом, сказал негромко:
– Понс, нас двое, я не проболтаюсь. Ты сам догадываешься, что со мной все не так, как говорю, верно?
Он кивнул, голос прозвучал спокойно и даже равнодушно:
– Да, я заметил сразу.
– Хорошо, – сказал я. – Потому, как странность странности, мы можем быть друг с другом чуть откровеннее, чем с другими. Скажи, ты человек?
Он посмотрел на меня рыбьими глазами.
– Человек.
– Тогда почему, – сказал я, – умеешь больше других? Как у тебя это, а?
Он пожал плечами.
– Не знаю. Просто получается. Наверное, просто больше работаю. Втянулся. Обучился.
– Так-так, – сказал я. – Давай вспомни, когда ты заметил, что умеешь больше других?
Он снова пожал плечами.
– Не помню. Очень давно.
– Как давно?
Он повторил равнодушно:
– Давно. Даже не помню.
– Это было пять лет? – спросил я. – Десять?.. Тридцать?.. Сто?..
Его лицо ничего не выражало, но я что-то уловил или почуял, сказал с нажимом:
– Сто лет?.. Или тысячу?
Он ответил мирно:
– Да какая разница… Может быть, и тысячу… Я ж неграмотный, не научился читать-писать. Жил в деревне… а там какая разница, сколько лет прошло?
Я чувствовал, как сердце начинает колотиться чаще и чаще, а в груди недостает воздуха, но пересилил себя и сказал как можно спокойнее:
– Ну вот, теперь понятнее, почему умеешь больше других. И даже почему сильнее… Это ж столько лет работать, да у тебя и кости крепче, и жилы толще!.. Наверное, попал как-то под свет трех лун?.. Да ладно, не молчи, я сам попался, но как-то выжил, да еще и обрел вот чуточку от мага… Ненадолго, правда, но все-таки, я ж не маг, и то здорово, что мне перепало.
Он, судя по его менее чем обычно вялому виду, заинтересовался, в глазах заблистали огоньки.
– Глерд, вам будет интереснее, чем мне.
– Почему?
Он сказал тихонько:
– Когда человек попадает вот так, как мы, то либо умирает, таких большинство, либо… останавливается.
Я спросил настороженно:
– Это как?
– Останавливается, – ответил он, явно стараясь отыскать слова поточнее, но не нашел, повторил: – Останавливается… таким, какой есть. Не стареет, но и… остается таким же!
– Не умнеет? – спросил я. – Не усваивает новых знаний?.. Так вот почему даже грамоте не обучился? Но все равно тело стало крепче, навыки в работе отточились… Из лука стрелять умел?
– С детства, – подтвердил он.
– Значит, – сказал я, – новому учиться нельзя, что-то блокирует, а вот совершенствоваться можно… Тоже нехило! Это же здорово. Если даже ничему не научусь, то мне на сто лет, а то и тыщу, хватит развивать то, что успел ухватить только верхушки… А потом и поменять можно. Все будет хорошо, Понс!
Он снял с плеча лук, взгляд стал задумчивым и отрешенным, пальцы медленно потянули из колчана стрелу.
– Надо проверить, – произнес он. – Новое всегда бьет немного не так. Привыкнуть надо.
Я понаблюдал, как он на скаку целится и стреляет, выбирая цели далеко впереди, и каждый раз движения все короче, а тетиву спускает быстрее. Через полчаса руки словно превратились в вихрь, настолько быстро выхватывал стрелу, накладывал на дугу лука, и тут же она исчезала.
Стрелы оказывались торчащими в стволах деревьев вдоль тропы, он почти не останавливался, резко выдергивал на ходу, интуитивно определив, что такие штуки так просто не сломать.
– Далеко бьет, – обронил он, перехватив мой взгляд. – И стрелы… как железные, только не гнутся и не ломаются.
– Эти береги, – сказал я. – Когда нужно будет стрелять, а я окажусь рядом, лучше я буду подавать, понял? Такие же, но другие.
Он кивнул, лицо неподвижное, в самом ли деле понял, не знаю, но если буду вынимать стрелы из воздуха и подавать ему, вряд ли изумится, слишком долго жил, удивляться почти разучился.
Фицрой все еще упражняется с новым мечом, привыкая к удлиненному лезвию.
Я посмотрел, придержал коня, давая догнать себя Рундельштотту. Он единственный, кто не экспериментировал даже с посохом, не до того, как я понимаю, давно не сидел в седле, и не важно, каким был лихим скакуном или скакальщиком в молодости…
– Привал? – спросил я с сочувствием.
Он ответил после паузы:
– Рано… Надо втягиваться. Завтра все тело будет просить пощады… Но разве нас жизнь щадит?
Впереди раздался довольный вопль Фицроя, это Понсоменер в рамках испытания нового оружия подстрелил оленя на таком расстоянии, что раньше стрела не долетела бы вовсе, а сейчас олень, проткнутый почти насквозь, грохнулся на бегу, подергал ногами и затих.
Добыча молодая и сочная, даже я оценил. Фицрой заорал, соскочил с зажатым в руке ножом на землю, надо добить, содрать шкуру, освежевать…
Рундельштотт прикрикнул:
– Никакого привала!
Фицрой, ворча, поднял тяжелую тушу и взвалил на запасного коня, привязал и пустился за нами вдогонку, а потом через каждые пять минут громко живописал, какое будет вкуснейшее мясо, если с вон теми ароматными листьями, а если добавить ягод с вон того куста, так и пальцы пообкусываем…
Рундельштотт, как мне показалось, нарочито тянул с привалом, чтобы Фицрой да и все мы в следующий раз думали, зато остановил коня у ручья с чистейшей водой, бегущей из-под гигантских корней исполинского дуба, что значит, только что из-под земли, прогреться еще не успела.
На мой взгляд, старый чародей держится сносно. Может, на второй-третий день растеряет силы, но сейчас даже не рухнул под ствол дуба в тень, а помог Понсоменеру расседлать своего коня, лишь потом сел спокойно и с достоинством, хотя, возможно, это далось с трудом.
Фицрой никому не позволил жарить, все мы неумехи, так что мы с Рундельштоттом только наблюдали, а Понсоменер долго ходил вокруг дуба, срывал кончики травы и нюхал, мне показалось, что некоторые даже жрет, как коза какая-то, но мешать ему не стал, а то собью с мысли. Даже меня, такого умного, и то сбивают то и дело, потом не могу вспомнить, что же такое великое замышлял, а этого простака сбить еще легче…
Рундельштотт сидит под дубом в позе отдыхающего патриция, спиной уперся в дерево, ноги вытянул в блаженной истоме, даже глаза закрыл.
– Ты знаешь много, – проговорил он, каким-то образом ощутив, что я сел рядом, – и умеешь много, но странно…
– Что? – спросил я взьежаченно.
– Тебе недоступны, – пояснил он, – даже самые простые вещи, что осваивают все маги. А куда уж карабкаться до вершин!
– А что на вершинах? – полюбопытствовал я.
– Многое, – ответил он. – К тому же все, что создают, могут один раз и навсегда. А еще только высшие маги могли создавать порталы, через которые уходили в неведомые миры…
Я завидующе вздохнул.
– Мне бы хотя бы крохотный портальчик… чтобы передвигаться по королевству!
– Пробуй, – сказал он безучастно. – Бывает такое, что мелкое чародей не может, а крупное удается. Редко, конечно, но такое бывает. Древние могли строить порталы по взмаху руки! Ну, не по взмаху, конечно, усилия прилагали огромные, но со стороны как если бы вот так взмахнул или просто поглядел, грозно поднимая мохнатые брови…
Я вздохнул еще горестнее.
– У вас, чародеев, они мохнатые, а у меня ну никак. Передвигаться по порталам – моя мечта. Я вообще передвигаемый. В смысле, обожаю передвигаться. Но чтоб вместе с диваном.
Он хмыкнул.
– Может быть, получится. Не сейчас, конечно, а к старости, когда ума будет больше. Ты упорный, в тебе есть сила и жажда все менять, я же вижу. Люди быстро успокаиваются, но ты не такой. Хотя, конечно, с этими порталами не все, как хочется.
Я насторожился.
– А что не так? Опасно?
– Насчет опасности не знаю, – сообщил он мирно, – но создание портала требует много сил. Сделаешь портал, потом месяц ни на что не годен.
– Это плохо, – пробормотал я.
– А еще, – добавил он, – создать его можно только в тех местах, где уже был и которые очень хорошо можешь представить. Лучше всего из дальних мест возвращаться в свой дом, где все пахнет тобой и помнит тебя… Ты с таким местом связан, сам того не подозревая.
Я посмотрел на него с внезапно растущим подозрением.
– Мастер, вы так много знаете о порталах… Признавайтесь, делать умеете?
Он улыбнулся, покачал головой.
– Если бы. Это мечта каждого чародея. Потому знаю так много. Докопался в свое время до всего, что о них сказано. Но сказано немного, а все остальное – мечты и описания, кто пытался, как пытался и почему все рухнуло.
– А почему рухнуло?
Он отмахнулся.
– Причина всегда находится. Никто не признается, что по своей дурости и по неумению. Ты вон тоже скажешь, что тебе что-то помешало.
От костра все сильнее тянет жареным мясом, Фицрой насадил на вертел оленя целиком, я не представляю, как можно приготовить такую тушу, чтобы сверху не пригорело, а внутри не остались сырые места, но Фицрой уверен, что все получится, он и угли двигает прутиком так, чтобы давали где-то жар сильнее, где-то слабее, но я бы просто нарезал оленину на ломтики и пожарил без фокусов. Шашлыки любой дурак сумеет, потому они и самые популярные среди таких вот умных снизу.
– Все-все, – сказал Фицрой, видя наши нетерпеливые взгляды. – Еще чуточку…
– Ждем, – сказал я и повернулся к Рундельштотту. – Я вообще-то осторожный, даже трусливый, не вслух будь сказано. Потому рисковать не буду, но стучаться в эту стену не перестану.
– Порталы Древние делали не для себя, – пояснил он. – Порталы и есть порталы, через них проходят. Не важно, сам чародей или кто-то еще. Но намного проще, как сказано в древних рукописях, не делать портал, а перемещать только себя. Это примитивнее, как сказано, и доступно даже простым чародеям…
– Ого!
Он вздохнул.
– То, что было доступно их простым чародеям, недоступно нашим высшим. Или доступно, однако кто знает? Ты пришел издалека, так что пробуй. Может быть, у тебя получится. У дурней иногда получается то, что не удается мудрецам…
– Мудрецы ищут там, – пояснил я, – где и надо искать. А решение иногда лежит как раз в другом месте. Часто вообще противоположном. Потому многим мудрецам решение приходит во сне, когда мозг освобождается от оков логики и начинает искать там, где показалось бы неспящему нелепым.
Он посмотрел с некоторым удивлением.
– А в тебе чувствуется серьезная школа магии!
– Просто слышал краем уха. Кончиком края. Издали. Внутреннего уха.
Вряд ли он поверил, судя по его виду, мы оба с Фицроем темные лошадки, да и Понсоменер еще та цаца, но сказать ничего не успел, Фицрой провозгласил с гордостью:
– Готово!.. Кто-то откажется?
Мы втроем с ножами в руках поспешно подсели ближе, и в этот момент я ощутил странное прикосновение, словно нечто коснулось меня всего, всех моих клеток, нервов, аксонов и синапсов. Я замер, прикосновение не грубое, напротив, звездное тепло продолжает пропитывать мое тело, словно горячая вода кусок прессованного сахара. Во мне что-то происходит, но это не выразить словами, нет таких в простом языке… даже образов нет, вон и хай-тек уже не оформить в словах для человека простого, а это вовсе не вообразимо, более сложное и грандиозное, нужно не устрашиться и держать себя открытым и верящим, что это вторжение в мою суть вовсе не вторжение, а материнская или отцовская забота…
– Мы с тобой одной крови, – прошептал я вслух, – ты и я… Мы из одних атомов, ты создало меня, разумную жизнь, чтобы понять себя, узнать и начинать перестраивать… так как я – всего лишь инструмент совершенствования тебя самого… Я делаю только первые шаги на бесконечной дороге познания… но я делаю… помоги мне… дай мне то, что я уже могу… и не давай слишком много, чтобы я не взорвал вселенную…
Из дальних вселенных донесся довольный голос Фицроя:
– Юджин, сам знаю, что можно обалдеть… но ты ешь!
После долгих столетий услышался и другой голос, Рундельштотта:
– Не дергай… он что-то нащупал…
– Ну да?.. Ладно, нам больше останется. Понсик?
Измененный голос Понсоменера подтвердил:
– Подумаешь, олень на четверых… На троих будет больше…
Но в его словах я услышал «не отвлекайся…», однако ощущение гигантских ласковых ладоней, откуда шло тепло, начало так же медленно растворяться в звездной ночи, но я продолжать сидеть, как суслик у норки, не двигаясь, прислушивался к себе.
Что-то во мне все еще происходит, словно непонятное тепло продолжает распространяться по телу, но уже без постороннего присутствия, все это во мне, уже мое тепло, мой жар и моя хорошая надежная тяжесть.
Я наконец поднес тяжелую руку с нанизанным на кончик ножа куском исходящего соком жареного мяса.
– Ну как? – спросил Фицрой в нетерпении.
– Будто бы с тобой в таверне «Веселая корова», – ответил я.
Он просиял.
– Это где мы вылакали лучшее вино, перещупали всех девок, даже трактирщицу, а потом и разнесли там все в драке?..
– Да, – подтвердил я.
– Здорово, – сказал он с энтузиазмом. – Надо будет повторить! А как мясо?
– Я ж говорю, – повторил я, – такое же ощущение…
– А-а-а, – сказал он, – а я думал, чего это ты замер и глаза вытаращил…
– Это я смаковал, – ответил я коротко и уже так невнятно из набитого мясом рта, что больше никто ничего не спрашивал, пока я жадно ел.
