Глава 27
В последнюю неделю они побывали на четырех своих любимых пляжах, построили целые города из песка. Перебинтовав палец на ноге, Кейт, прихрамывая, прошлась по сельскохозяйственной выставке-ярмарке, скатилась с горки, заглянула в павильоны Клуба «4-Н» и вдоволь насмотрелась соревнований по колке дров и метанию сковородок, которых какому-нибудь приграничному городку хватило бы до конца жизни. Они угостили соседей приготовленным на гриле жарким из креветок, омаров и говядины, а детей побаловали кексами, облитыми сахарной глазурью и выпеченными в формочках в виде животных. Она была лучшей в мире матерью, самой лучшей.
Хотя после своего заплыва Кейт и пообещала Крису забыть всю историю с дневниками, получалось это плохо. Мысль о них не оставляла ее ни на пляже, ни на площадке для мини-гольфа, где они сыграли последние раунды, ни на прогулке по городу с огромными порциями мороженого в вафельных стаканчиках. Дело осталось незаконченным. Предполагалось, что все произойдет постепенно: она посвятит чтению лето и примет решение, когда все прояснится. Но ничего не прояснилось.
Кейт не сомневалась в существовании еще одной тетради, но уже не была так уверена в том, что ее забрал Дейв. Вновь и вновь она прокручивала в голове его последний визит и отъезд – как долго Дейв принимал душ, была ли с ним сумка, в которой мог находиться дневник. Наверняка она знала лишь одно: прощаясь на подъездной дорожке, он выглядел уже не таким расстроенным, как прежде. Дейв уходил так, словно сбросил с себя какой-то груз, из чего она заключила, что он воспользовался представившейся возможностью.
С каждым новым днем Кейт лишь укреплялась в своих сомнениях. Через три дня после звонка Дейву, прибираясь в доме, она припомнила отрывок из последней тетради, фразу, на которую обратила внимание еще в начале лета, и, оставив в покое холодильник, поднялась на чердак.
Поскольку окна были закрыты, воздух там стоял спертый, и дневники все еще валялись на полу. Ей был нужен последний – тот, который она читала уже после отъезда из дома Мартинов. «Сейчас мне необходимо собраться и попрощаться с детьми и не забыть захватить все те принадлежности для рисования, которые они накупили, и втиснуть их как-нибудь вместе с этой ужасной писаниной». Вполне возможно, что Элизабет захватила отсутствующий дневник с собой в самолет. Кейт не имела ни малейшего представления о том, зачем бы ей могло понадобиться брать более давние записи, а не новую тетрадь, которую начала перед поездкой, но, если так и было, это никак не объясняло произошедшую с Дейвом перемену, эту его раздражительность. И что гораздо хуже – при этой мысли у Кейт скрутило живот, – теперь она никогда не поймет, что же увлекло Элизабет в парк «Дерево Джошуа».
Воспоминания о прочитанном то меркли, то возвращались вновь, как похмелье. Готовя ужин, Кейт могла припомнить какой-нибудь эпизод из собственного саутбрукского прошлого, а затем вдруг осознать, что пытается подогнать его к новому образу Элизабет. Когда женщины из плей-группы приходили к ней на пиццу, а потом засиживались и, уходя, оставляли кавардак в гостиной, Элизабет всегда говорила, чтобы они ничего не трогали – она, мол, сама потом уберет, дело пустяшное, на пару минут. Теперь Кейт представляла, как Элизабет с облегчением вздыхала после их ухода, а потом работала над каким-нибудь дизайнерским проектом, засиживаясь порой часов до двух ночи, потому что любила это дело, пусть даже заниматься им могла только вот так, урывками. И никогда и ничего не рассказывала, будто отчаянное стремление к чему-то могло подорвать репутацию преданной матери и отпугнуть от нее подруг. Кейт попыталась вспомнить, сколько раз она просила Элизабет посидеть с детьми, когда периодически занималась ресторанным консалтингом. Она всегда полагала, что ответит взаимностью, когда ее об этом попросят. Но, возможно, она только хотела так думать.
Использовали ли они Элизабет? Как и многое в жизни, все было гораздо сложнее. Элизабет нечасто предлагала помочь, а сама Кейт, если и просила посидеть с детьми, то очень редко. И как понять человека, который почти всегда закрыт? Элизабет была одиночкой, однако же ощущала себя особенной, считала свой опыт необычным и уникальным, хотя на самом деле это было не так.
Но Майклу она все же открылась.
Для Кейт всегда оставалось вопросом, можно ли распознать в человеке потенциальную способность к пониманию; как определить, обладает ли этим качеством твой собственный супруг? Вот если бы найти этого Майкла, тогда, быть может, что-то и прояснилось бы.
В городе, где жила Элизабет, было три средних школы, каждую из которых окончили более тысячи человек. За три дня до отъезда с острова Кейт целый вечер просидела в Интернете, просматривая городские образовательные сайты, базы данных и сайты выпускников, указанные в баннерной рекламе.
На следующий день она обзвонила школьных администраторов, и хотя те даже не стали с ней разговаривать, сославшись на конфиденциальность информации о выпускниках, списки учащихся удалось разыскать в Сети достаточно легко. В классе Элизабет было семь Майклов, но лишь одна Клэр. Постучав еще немного по клавишам, она обнаружила, что ближайшая школьная подруга Элизабет замужем и проживает теперь в Нью-Джерси.
Клэр сняла трубку на четвертом гудке. После обмена любезностями, а затем и соболезнованиями, Кейт перешла к причине своего звонка. «Я пытаюсь найти парня, с которым она встречалась в школе, Майкла».
На другом конце линии растерянно молчали. Где-то на заднем плане заплакал ребенок.
«Вообще-то, Элизабет ни с кем всерьез не встречалась, – сказала Клэр, пытаясь успокоить ревущее дитя, но почти тотчас же поправилась. – Хотя, может, и встречалась, только никому об этом не говорила. В этом отношении она была малость со странностями».
С усилием толкнув от себя сетчатую дверь, Кейт вошла в булочную. У кассы никого – ни покупателей, ни Макса. Кондитерские лотки были заполнены тем, что осталось от утренней выпечки. Из подсобки неслось пение.
– Ты в моих грезах…
Она заглянула за занавеску. Стоя спиной к ней, Макс чистил поддоны. Из угла комнаты, где располагалась стереосистема, шли звуки музыки, но наполнял помещение его голос, на октаву выше обычного тона.
Она опустила свою большую картонную коробку на лоток и прошла за занавеску, мурлыча:
– Приди же и люби меня…
Макс помахал ей через плечо намыленной щеткой и продолжал напевать.
– Джон Денвер? – поинтересовалась Кейт, смахнув с футболки мыльную пену. – Так вот что ты поешь, когда остаешься один? Стало быть, ты у нас скрытый фанат Джона Денвера?
– У меня нет от тебя никаких тайн, и тебе прекрасно это известно, – сказал он. – Могу только представить, что ты сама поешь в душе. «Кто-то оставил кекс под дождем…»
– Донна Саммер – очень недооцененная певица.
– М-м-м, да уж. Опередила время на годы. – Макс сунул руку в мыльную воду и, схватив неосторожно нож, скривился от боли. – Я думал, мы встречаемся с риелтором только в два, – произнес он, разглядывая подушечку большого пальца.
– Решила прийти пораньше. Хотела занести тебе это. – Отдернув занавеску, Кейт прошла к прилавку и вернулась с коробкой, в которой находились три горшечных растения. – Просто чтобы чуть приукрасить твой дом. Не то чтобы он в этом нуждается…
– Как это мило с твоей стороны! – Он очень нежно, словно к щечке новорожденного, прикоснулся к широким, гладким лепесткам фаленопсиса. – Люблю орхидеи. Намного больше, чем букеты срезанных цветов.
Она взяла с лотка небольшой рогалик.
– Возвращаясь к этому риелтору. Она что, и на новом месте будет твоим финансовым агентом?
– Не уверен. Может, буду сдавать в аренду. Полную картину того, как все обстоит, буду иметь только осенью.
Дом Макса стоил не очень дорого, но был спроектирован в соответствии с его собственными пристрастиями: в кухне, столовой и библиотеке свободного места почти не оставалось, комнаты с большими телевизорами и громоздкими детскими игрушками, напротив, просторные и светлые; словом, такие, какие и требуются риелторам в наши дни. Поделить его не так-то просто, найти замену тоже.
– И кто тебе эту полную картину даст – оценщики или твой бухгалтер?
Он неопределенно помахал рукой, как бы включая в этот жест и то, и другое.
– Осенью, осенью, – повторил Макс в ритме завершающего чтение поэта-декламатора. – Все будет ясно осенью.
Кейт опустилась на старенький деревянный стул возле разделочного стола и принялась наблюдать за тем, как он моет в раковине тарелки. Как это все нехорошо. Уильям, конечно же, был с приветом, но чтобы настолько… Макс редко поднимал эту тему, а сама она предпочитала не доставать его расспросами. Кейт наклонилась вперед, снимая напряжение с подколенных сухожилий.
– Как по мне, я была бы только рада, если бы осень уже наступила. Школа, новое начало и все такое.
Он убрал формочки для выпекания на сушильную полку.
– Уже? Да ты же весь год считаешь дни до лета.
Она пожала плечами.
– Еще читаешь дневники подруги?
– Более или менее. – Она скинула сандалию и поставила босую ногу на перекладину стула. – Их там много. Не представляю, как можно доверять свои мысли бумаге.
Макс вытащил из воды шпатель и внимательно осмотрел кромку.
– Бывают вещи и почуднее. Знаешь, я ведь тоже веду дневник.
Кейт вскинула голову.
– Да ну? А я и не знала.
– Уже долгие годы.
Макс опустил в раковину новую стопку формочек для маффинов. Она наблюдала, как он чистит одну из них, соскребая оставшуюся на краях корку.
– Но зачем? Если, конечно, мне позволительно интересоваться, – спросила она. Он на мгновение приостановил чистку. – Я в том смысле, ты собираешься сделать с ними что-то или просто любишь писать?
Он глянул на нее через плечо.
– Дело не в том, люблю или нет. Просто мне это нужно. Помогает выпустить пар, сформулировать мысли и постичь происходящее. Так мне не приходится думать о чьих-то чувствах или суждениях. Фактически это единственное место, где я могу излить душу.
– Почему просто не позвонить другу?
Макс наградил ее кривой улыбкой, намекавшей на то, что она упустила нечто важное.
– «Неисследованная жизнь не недостойна жизнью считаться…» и все такое, дорогуша. – Следующие несколько секунд, пока сходила вода из раковины, они провели в молчании. – И потом, кому захочется все это выслушивать? Сама подумай.
Он подхватил посуду с сушильной полки и начал разносить по местам.
Ей пришло в голову, что в отношениях между людьми можно всегда выделить два направления разговора: одно – когда они обсуждают то, что действительно происходит в их жизни; другое – когда они не обсуждают это, но постоянно об этом думают.
«Я снова убеждаюсь, что была права в своем отношении к откровениям. От них редко бывает какая-то отдача, после них ты сам редко чувствуешь себя лучше и можешь получить намного больше пользы, когда пишешь для самого себя».
К такому же, как Макс, выводу вполне могла прийти и Элизабет.
«Кому захочется все это выслушивать?»
Говорила ли она когда-нибудь о том, что может быть полезна ему в этом плане? Кейт сомневалась. Но прежде она как-то и не задумывалась об этом и полагала, что если люди хотят поговорить, то просто говорят. Между выражением участия и вторжением в личную жизнь проходит очень тонкая линия. Но тут ей в голову пришла другая мысль. Возможно, дело здесь еще и в лени. С подругой можно было бы постараться. Она встала и прошла к раковине, чтобы помочь унести тарелки.
– Эти дневники твоей подруги… – начал Макс. – Объясни-ка еще раз, как случилось, что они оказались у тебя?
– Она упомянула об этом в завещании. Хотела, чтобы, если с ней что-то случится, я решила, как с ними поступить.
– То есть назначила попечителя. Занятно. – Он извлек из верхнего шкафчика стопку мисок. – Так ты взломала тот сундучок?
– Да. – Кейт поерзала на стуле, вспоминая, как выглядела висевшая на сломанных петлях крышка.
– И? Доводилось идеальной матери наставлять рога верному мужу? – с неприятной усмешкой спросил Макс.
Кейт нахмурилась.
– Не будь пошляком. Не так все просто. Кое-что из того, о чем она писала, могло бы не понравиться ее родным и изменить их мнение о ней.
Он не произнес ни слова, собирая воедино части огромного промышленного миксера. Какое-то время они оба молчали.
– Знаешь, не хочу показаться бесчувственным, но такова жизнь, – сказал Макс, протирая стенку прибора. – Если это изменит их мнение о ней и им придется как-то скорректировать свое представление о том, какой была их семья, – что ж, такова жизнь. – Он с несколько излишним усилием задвинул на место чашу миксера. – Ты же не хочешь оказаться в самой гуще всего этого? Решая, что им следует знать, а что – нет. Да и зачем тебе это?
Справедливый вопрос. История Элизабет, там, где она перекрещивалась с историей Дейва, имела отношение и к нему тоже. И если она добавила ему озлобленности и убавила доверчивости, – что ж, значит, так тому и быть. Значит, таковы составляющие его истории.
– Это сильная штука, Макс, чтение чьей-то жизни изнутри. В начале она – один человек, а в конце – уже совершенно другой. Сделалась той матерью, которой всегда хотела быть. Почти образцовой. И согласны мы с этим или нет, меня не покидает ощущение, что никто ее за это не похвалит. Судить ее будут лишь по некоторым делам и мыслям, а о том, какой замечательной матерью она была на самом деле, никто и не вспомнит.
– И что тут такого особенного? – Макс повернулся к ней и прислонился к раковине. – Ты тоже чудесная мать, но могу поспорить, ты такой не родилась. Все меняются. Каждый становится таким, каким должен стать. Или, думаешь, муж знал ее не настолько хорошо, чтобы это заметить?
А хорошо ли он ее знал? По правде сказать, она не имела об этом ни малейшего представления.
– Не знаю. Надеюсь, что нет.
– Ну, тогда ты могла бы помочь ему, открыть глаза. – Он снял с сушильной полки последнюю миску и смерил ее долгим, внимательным взглядом. – А?.. У тебя это хорошо получается, не судить слишком резко, оправдывать, сомневаться. Все эти твои «кто знает»… Может, именно поэтому твоя подруга и оставила свои дневники тебе.
Он подхватил щетку и начал подметать вокруг прилавка, собирая в небольшую кучку муку и засохшие кусочки теста. Что ж, предположение вполне логичное. Возможно, Элизабет действительно хотела высказаться и не хотела, чтобы ее дневники были уничтожены или же спрятаны. Она хотела, чтобы ее поняли.
Легче всего было бы вернуть все – или почти все – записи Дейву. Вернуть, вырвав несколько страниц, словно плана побега – одежды в сумке, настроя на новый путь – никогда и не существовало. Убрать еще кое-что, снять с металлических спиралей бумажные обрывки – и никакой матери с не подобающими матери чувствами не станет. Но редактирование дневников было бы лишь еще одним способом не принимать Элизабет такой, какой она была, отступление к старым стереотипам, что подобает матери, а что не подобает.
Кейт вытянула ноги перед собой.
– Ты такой мудрый, Макс. С чего бы?
– Провожу много времени наедине с хлебом. – Подметая рядом с ее ногами, он заметил бинт. – Что с пальцем?
– Ударилась о камень.
Макс поморщился. Зазвонил телефон. Он взглянул на дисплей, проверяя, кому понадобился, и не стал отвечать, предоставив это автоответчику.
– Да, вспомнил… Энтони тебе не звонил? Нет, правда, тебе бы надо разузнать поподробнее об этом их заведении.
– Да, я с ним говорила. Так что знаю все.
– И?..
Она пожала плечами.
– Собираюсь переговорить с владельцами. От разговоров хуже не будет.
Он кивнул.
– Тебе совсем туда не хочется. – Не вопрос – утверждение.
– Да нет, почему же? – Кейт вполне представляла, как работает там, представляла эстетику новехонькой кухни: сверкающие поверхности, плиты из нержавеющей стали и тянущиеся вдоль стен полки. Горки ингредиентов в соответствующего цвета контейнерах, темно-красные ягоды в озерцах соусов и ее законченный продукт с осыпавшимися и похожими на слюду чешуйками корочки. Она ощущала деловитую суету кухни, кипучую энергию лучших в мире профессионалов, снующих туда и сюда и порой теряющих контроль над всем этим хаосом. И среди шума, гама и беготни, среди криков и огня – она. Стоит на своем месте и создает шедевры кулинарии. Даже непредсказуемость была предсказуемой. Ей так недоставало этого ощущения контроля в глазу шторма.
Но в итоге шторм сместится и захватит ее дом. Она перестанет заниматься с детьми и не узнает о том, что велосипед у Джеймса не украли, а он бросил его сам, потому что ему никак не удавалась езда на заднем колесе. И контроль уйдет. Она постоянно будет недовольна – то работой, то семьей, но больше всего самой собой – из-за того, что не может разорваться между ними.
– Можешь не убеждать меня в том, что тебе нужна эта работа, – сказал Макс. – Я – не Энтони.
– Она мне действительно нужна. Такого шанса может больше не представиться. – Кейт смахнула со стула деревянную крошку. – Просто сейчас не лучшее время.
Макс вздохнул и покачал головой.
– Знаешь, если ты так и скажешь, тебя поймут. Остаться дома с детьми – это ведь тоже большое дело. – Кейт взглянула на него искоса, но никаких признаков сарказма не уловила. – И у тебя оно хорошо получается.
– Получалось бы хорошо, я смогла бы поспевать и там, и там.
– Это не так, и ты это знаешь. – Макс терпеть не мог самобичевание. Она вскинула брови, но спорить не стала. – Когда будешь готова, ресторан найдется.
– Вот и я так думаю. – Кейт провела пальцем по неровной кромке деревянного стола. – Но есть еще одно. Помнишь, пару недель назад ты упоминал о кетеринг-компании? Может, дашь мне номер, если остался?
– Думаю, где-то должен быть. – Макс подался вперед и легким прикосновением смахнул мучное пятно с рукава ее футболки. – Знаешь, едва ли за те несколько лет, что ты пропустила, технология приготовления пирогов так уж сильно изменилась. – Он повернулся, чтобы разложить по ящикам последние кухонные принадлежности. – Хотя, разумеется, будь я владельцем престижного ресторана, я бы тебя не нанял. Ты, понятное дело, будешь слабовата по части новой техники, и тогда летом тебе придется проводить у меня кучу времени – надо же практиковаться.
В тот вечер Кейт отыскала в Интернете контактную информацию о пяти из семи Майклов. Обзвонила их всех, по очереди. Трое об Элизабет никогда даже и не слышали. Одному казалось, что она вроде как могла сидеть позади него на алгебре, но это было все, что он помнил. Пятый выразил удивление тем, что Элизабет вышла замуж и нарожала детей, потому что в колледже, как он слышал, она общалась только с девчонками.
Кейт положила трубку и уставилась на светящуюся страничку поисковика. На чердаке, как и на берегу, было тихо; внизу едва слышно гудел телевизор. Она взглянула на курсор, все еще мигающий в графе «имя», и вновь набрала: «Майкл». Но на сей раз она оставила графу «фамилия» пустой, а в графе «город» ввела: Джошуа-Три.
«Уточните запрос, – порекомендовал поисковик. – Графы, помеченные звездочками, обязательны к заполнению».
Резало глаза. Кейт надавила на них подушечками пальцев. Где-то там был человек, знавший об Элизабет все, такой чуткий и понимающий, что она уехала ради него из дому. Что заставило ее довериться, какой сигнал показал, что на него можно положиться?
Он пытлив и любопытен, размышляла Кейт. Он увлечен, он слушает и слышит, принимая факт за фактом, и он не отстанет, пока не узнает о ней все. Незнакомец, откровенное начало, волнение пробудившейся страсти и впервые стремление к перемене места – начать с чистого листа легче, чем перерисовывать ландшафт с кем-то, кто знает тебя прекрасно, но совсем не видит.
Кейт подумала о Крисе. Он даже не стал скрывать раздражения, когда она отказалась спускаться в метро после угрозы взрыва. В отношениях с супругой действует сила инерции. Она была матерью его детей. Той единственной, на ком все держалось. Важно, чтобы она всегда оставалась компетентной и сильной.
Она предприняла новую попытку поиска, на сей раз вбив одну лишь букву «М» в графу «Имя», а затем штат – Калифорния. Конечно, это было глупо, все равно что искать иголку в стоге сена.
Там, где стоял курсор, закрутилось, без каких-либо признаков остановки, цветное колесико, явно испытавшее головокружение от иррациональности запроса.
