Глава 26

Закат спустился несколько часов назад, а вечеринка на яхте еще продолжалась. Развешанные по мачте и парусам гирлянды иллюминации высвечивали ее контуры, отчего она напоминала морскую рождественскую елку. Музыка и смех плескались в открытые окна чердака.

В тетради с фотографией Элизабет, Джоны и Анны на обложке было лишь несколько записей. Сундучок стоял на полу перед кушеткой; сломанная крышка криво сидела на петлях. Вечером Кейт начнет следующую и последнюю тетрадь, ту самую, что проведет ее через оставшиеся дни последнего года Элизабет – рождение Эмили, тридцать восьмой день рождения и события, повернувшие ее к Майклу. Удивительно – мысль, что все подходит к концу, не принесла облегчения. Чтение дневников было сродни так и не состоявшемуся разговору, заканчивать который не хотелось. Занять ее место не мог уже никто и ничто.

Кейт устроилась в кресле, поставив рядом стакан с ледяным чаем, и открыла последние страницы тетради.

Поздней осенью 2000 года общий тон записей изменился на более бодрый; почти все они касались смешных и огорчительных моментов с детьми, их здоровья и планов на праздники.

Кейт снова порылась в памяти, пытаясь найти кого-нибудь с этим именем, но так и не смогла. В эти месяцы в записях больше не сквозило ощущение неудовлетворенности; несколько раз упоминались занятия живописью и предварительные переговоры с островной галереей. Она чаще и с большей теплотой, чем все предыдущие годы, писала о Дейве.

Здесь заговорила та Элизабет, которую знала Кейт. Мать, болезненно и остро ощущающая семейную жизнь. Радость по поводу беременности, фиксация каждой детали, каждого ультразвукового сканирования, как будто все это в первый раз. «Щуп идет по позвоночнику, похожему на ступенчатую лесенку, и останавливается на лице. Малышка прикрывает ручонкой глаза, словно уже устала от всех нас и нашего постоянного подсматривания: «А, снова эти папарацци!»

Сразу после рождения Эмили Кейт приехала из Вашингтона и навестила Элизабет, незадолго до выписки. Присев на кровать рядом с подругой, она заглянула в матовые глаза девочки, ничего не отражавшие и неподвижные, как у большой рыбы. Они обсудили дефекты, замечать которые матери вроде бы не положено: завернутое ушко, совсем как у Джоны, но есть надежда, что оно еще развернется; завитки волосков между крошечными лопатками (полуангел-полугном). «Но ведь они выпадут?»

Еще одна девочка… Элизабет даже не скрывала облегчения. «Я так рада, что у каждой есть сестра».

Кейт только улыбнулась, подумав о том, какие неоднозначные отношения установились у нее самой с Рейчел. Подумала, но сдержалась и промолчала. Отношения – вещь непостоянная; и, пока двое живы, всегда есть надежда на перемены. Вместо этого она сказала: «Знаешь, иногда подруга может быть не хуже сестры».

В то время Кейт казалось, что так оно и есть для них обеих. Хотя и по разным причинам. Элизабет, как ей представлялось, считала, будто она не в состоянии понять, каково это, быть единственным ребенком в семье, не иметь той, которая уравновешивала бы родительское внимание и любовь. Не важно, что Элизабет была не единственным ребенком и не испытала такой удушающей любви. А Элизабет, подумала тогда Кейт, никогда бы не смогла понять, что значит постоянно чувствовать рядом с собой присутствие другой, лучшей! Как же мало Кейт знала о ней.

Они долго молчали, умиротворенные и немного печальные. Кейт достала камеру и сделала снимок, тот самый, что и сейчас висел на дверце холодильника у Мартинов. Элизабет, бледная, в больничном халате, и младенец, розовый комочек, у ее груди.

Кейт подняла крышку со сломанным замком и потянулась за следующей тетрадью из этой стопки, но обнаружила, что там лежит другая, с простой обложкой, которую она читала в июне, когда они уезжали от Мартинов. Под ней – остальные прочитанные, а под ними – только выцветшая полосатая обивка старого сундучка. Она перекопала всю среднюю стопку и ту, что слева, но не нашла ничего нового. Сердце заколотилось. Кейт наклонила сундучок и разложила тетрадки перед собой, словно крупье фишки. Тетрадь с композицией из детских наклеек «Холлмарк». Тетрадь из колледжа с геометрическим рисунком; еще одна, разрисованная пастельными мелками, и много других, которые она уже читала. Кейт смотрела на разложенную стопку, пытаясь найти затерявшуюся, но видела лишь знакомое. Та, которую она только что закончила, с улыбающейся Элизабет на обложке, лежала сверху, бросаясь в глаза, как вызов всему, что она ожидала найти: первые, скучные подробности предсказуемой жизни, потом другие, запретные, тайные знаки смены курса. И все – неправда.

Кейт постаралась восстановить в памяти, когда видела пропавший дневник и видела ли вообще, но не могла вспомнить, как он выглядел. Да и был ли он? Вроде бы да, и она даже листала его тогда, на парковке отеля. Первая запись относилась ко времени перед рождением Эмили. Но полной уверенности не было. И все же он должен где-то быть. Несколько месяцев так и не получивших объяснения важных событий в жизни той, что вела дневник с таким постоянством.

Джеймс? Но кроме того эпизода, когда он сунул свой нос в чужие дела, интерес к дневникам больше никак не проявлялся. Да и хитрости ему недоставало – оставил тетрадь лежать открытой на ее кровати. Пайпер тоже исключалась. И не только из-за того, что она не умела читать, а просто потому, что не любила взбираться по лестнице на чердак точно так же, как избегала крутых ступенек на детской площадке.

Кейт спустилась в детскую спальню. Джеймс мерно посапывал. В рассеянном ночном свете на подушке вырисовывался его профиль с приоткрытым во сне ртом. Она заглянула под кровать, но там не было ничего, кроме его любимого плюшевого динозавра. Выдвинула ящики комода и шкафчик, слегка подтолкнула пальцем книжки. Все не то, ничего похожего на тетрадь с пружинным креплением.

Кейт направилась в спальню, чуть помедлив у ванной, где Крис принимал душ. Его можно исключить. Он практически сразу потерял к дневникам всякий интерес и больше внимания обращал на то, как они отвлекают Кейт, чем на их содержание. Еще вчера, когда они сидели с детьми на берегу, она завела речь о смешанных чувствах Элизабет по поводу материнства. Муж посмотрел на нее с тем же выражением, с каким врач смотрит на пациента, потом отвернулся, чтобы взглянуть на детей, игравших у полосы прибоя.

– Крис? Ты слышал, что я сказала?

– Да. А ты сама слышала, что сказала?

– Ты о чем?

– О том, что ты только и говоришь об этом с тех пор, как мы сюда приехали.

Он произнес это с улыбкой, струйкой посыпая песок на ее лодыжку.

– Я понимаю, ты без нее скучаешь. Но неужели ты не чувствуешь, что это немного странно – так погружаться во все это? Мы здесь последние дни. Выбрось все это из головы.

И прихлопнул жужжавшую возле ее ноги муху.

Упрек задел Кейт, но спорить она не стала. Им было так хорошо вместе после его возвращения, что не хотелось портить все разногласиями. Она просто толкнула его дружески плечом в плечо и грустно улыбнулась.

Но сейчас Кейт замерла в спальне, прислушиваясь к доносившимся из душа звукам. Может, тетрадь у него? Может, он убрал ее подальше до конца отпуска? В ванной комнате послышался шлепок упавшего мыла. Она тихонько выдвинула верхний ящик комода, пробежалась пальцами по носкам и нижнему белью, снова выровняла аккуратные стопочки, как нравилось мужу. Потом провела ладонью под сложенными во втором ящике рубашками-поло. В шкафу стоял его чемодан. Пустой, если не считать несколько биографий и журнала о путешествиях, который он так и не распечатал.

Что-то скрипнуло, и вода перестала литься. Кейт быстро провела рукой под матрасом с его стороны кровати, уже зная, что там ничего нет. Это так не похоже на Криса – брать ее вещи.

Вещи…

Рука замерла между пружинами и матрасом. Дейв. Он возвращался в дом, чтобы принять душ. Это было уже после того, как он сказал, что хочет, чтобы она вернула дневники. Ее ответ его не устроил. Уже потом он попросил воспользоваться душем в ванной вместо того, чтобы пойти в тот, за домом, которым обычно пользовались гости. И еще она вспомнила, какое беззаботное, чуть ли не самодовольное настроение было у него в вечер перед отъездом. Казалось, он совсем не сердится, но и смирившимся тоже не выглядел. Пожалуй, он держался как прагматик, взявший дело в свои руки.

Пока Кейт стояла, мысль о том, что Дейв взял пропавший дневник, переросла из предположения в уверенность. Она уже представляла, как он спланировал поездку на остров после того, как понял, насколько она ненадежный хранитель. Надо же, потеряла ключ от сундучка. Картина нарисовалась сама собой: он проходит через дом в спальню, потом в чулан, отодвигает в сторону корзину для белья и взбирается по лестнице. Садится на кушетку, смотрит на взломанный сундучок.

Кейт схватила телефон на кухне и вышла с ним на крыльцо. Открывая панель телефона, она обратила внимание на время, но это ее не остановило.

Дейв ответил на третьем сигнале. Ответил с оттенком досады в голосе. Ответил как человек, знающий, что на звонок после десяти вечера должно ответить.

– Ты взял ее. Не смог удержаться, вот и взял, ведь так?

– Кейт… – Ни замешательства, ни отрицания, всего лишь спокойное приветствие.

– У тебя нет никакого права, чтобы вот так забирать ее, Дейв. Так нельзя.

– Не хочешь хотя бы объяснить, о чем идет речь?

Опять этот его южный говорок. Ни злости, ни обиды. Казалось, его это даже забавляло.

– Ты знаешь, о чем. Ты был на чердаке и забрал тетрадь.

Он молчал.

– Взял ее, когда был в душе.

Наступила его очередь.

– Позволь кое-что уточнить, – медленно заговорил он. – Выходит, ты потеряла тетрадь, но не знаешь, каким образом. И ты вспоминаешь про меня и звонишь, чтобы заявить о том, что у меня нет прав на вещи собственной жены. Несмотря на то, что сама не очень-то их ценишь и плохо за ними следишь. Сначала ключ, теперь одна из тетрадей. Я бы сказал, есть основания для увольнения, дорогуша.

Кейт почувствовала, как кровь прилила к щекам, как вспыхнули уши и самые чувствительные точки на шее.

– Итак, ты приехал и забрал ее. Только мне интересно, планировал ли ты заранее выкрасть ее или это пришло тебе в голову уже после обеда?

Она говорила торопливо, испытывая облегчение от того, что можно высказаться открыто.

– А твоя маленькая речь на тему, что я должна делить это с тобой, была всего лишь отвлекающим маневром, так? Ты уже знал, что возьмешь дневник, если я не соглашусь? Или ты обозлился и тогда все решил?

Его южный шарм немедленно испарился.

– Я не собираюсь удостаивать все это ответом. Могу сказать тебе что-нибудь не то, Кейт. Знаю, ты числилась у Элизабет в особых подругах. Но ты и впрямь не в себе, если на самом деле считаешь, что я не имею права на эти бумаги, если мнишь, что имеешь какие-то особые привилегии.

– Привилегии? Да разве речь сейчас идет о каких-то там привилегиях? Господи Иисусе! Я не просила этой ответственности, а ты все это время ведешь себя так, словно я чем-то обижаю тебя. А ведь я всего лишь выполняю то, о чем меня просила твоя жена. У меня от этого уже нервы на пределе, не могу спать – все пытаюсь понять, что со всем этим делать…

– Я еще не закончил. – Судя по тону, он держался, но мог взорваться в любой момент. – Если ты с такой легкостью разбрасываешься обвинениями в воровстве, когда на самом-то деле просто потеряла эту тетрадь, тогда позволять тебе хранить дневники Элизабет – еще большая ошибка, чем мне казалось вначале.

– Позволять мне хранить их? – Слова вылетали, словно картечь. – Словно я постучалась в твою дверь и чего-то попросила? Словно я хотела этого?

– Как бы ни обстояли дела, Кейт, постарайся не указывать мне, что входит в мои права, а что нет. Мне не в чем перед тобой оправдываться. Если бы я захотел забрать одну из этих тетрадей, черт бы ее побрал, так это мое право…

– …а если у тебя есть с этим проблемы, так эти проблемы идут не от меня, а от твоей жены, – не дослушав, перебила она. – Потому что она уж точно не хотела, чтобы ты копался в ее дневниках.

На крыльцо, стряхивая воду рукой с мокрых волос, вышел Крис. Услышав, как она разговаривает, он остановился и вскинул брови.

– Не смей указывать мне на то, чего могла хотеть моя жена, – гремел в трубке голос Дейва. – Ты воспринимала ее только в одной плоскости, словно картонный манекен. Использовала, когда тебе было нужно. И думаешь, я не видел? Элизабет, может, и не замечала, но я это прекрасно все понимал. Она смотрела на тебя снизу вверх, а ты чувствовала себя такой умной и значительной и обращалась с ней как с сиделкой из агентства!

Кейт вцепилась в поручни и, что называется, «спустила всех собак».

– Ты даже не понимаешь, о чем говоришь! Мы поддерживали друг друга – это было нужно нам обеим. Большую часть времени тебя даже не было рядом!

Ее уже несло.

– Если ты знал свою жену так хорошо и видел все так ясно, то как ты мог просмотреть, что она собирается отправиться в Калифорнию с каким-то парнем? Давай выясняй, что она собиралась там делать. Потому что с меня довольно. Мне осточертело быть посредницей. И я уже сыта этим по горло.

Она сбросила номер и с размаху швырнула телефон в траву.

Крис глядел на нее во все глаза.

– Черт побери, да что это с тобой?

Кейт спустилась по ступенькам во двор, стараясь унять дыхание и пульс, но получалось плохо. Она снова привалилась спиной к поручням крыльца.

– Дейв забрал одну из тетрадей Элизабет, когда был здесь. Ту, где она объясняет, почему отправилась в Лос-Анджелес. Он просто вошел в дом и забрал ее с нашего чердака.

Крис положил ладонь ей на шею и посмотрел под ноги, словно говоря: «Боже-дай-мне-силы». Потом поднял глаза.

– Ради всего святого, ведь это же была тетрадь его жены! Я бы на твоем месте поблагодарил за счастливое избавление и предоставил ему самому разбираться, куда собиралась его жена. Ты же все лето с ума сходишь из-за этого.

– Ты не понял? Это мне дали решать, что с ними делать.

Она топнула босой ногой по доскам настила.

– Она мне доверила – это ее желание. А я не справилась.

Эмоции сдавили горло, и Кейт уже не справлялась с голосом, а только смотрела на мужа так, словно он пропустил главный логический посыл.

– Почему вы так стараетесь уберечь эти дневники друг от друга? – Крис склонился, заглядывая ей в глаза, и она отвернулась, скрывая подступившие слезы. Он шагнул ближе, обнял ее за плечи.

– Отдай ему остальные тетради и покончи с этим. Зачем взваливать все на себя? Зачем тебе эта проблема?

Затем, что это ее проблема. Как он не может этого понять? Элизабет попросила, и ее долг выполнить просьбу. Загладить вину.

Загладить вину.

Кейт перестала топать и затихла, пораженная мыслью, которая с такой неожиданной ясностью всплыла в ее уме. Воздух казался душным даже здесь, на улице. Он окутывал и давил на нее, как облако гнуса. Она оттолкнулась от перил и сошла с крыльца. Лужайка уходила вдаль, к темному, обещавшему облегчение океану.

– Пойду немного прогуляюсь.

– Кейт, – позвал он. – Пойдем. Брось ты все это. Хватит уже.

Трава под босыми ногами была густой и сырой, как водоросли. Она вышла за круг света и ускорила шаг.

– Кейт!

Достигнув темноты, Кейт побежала. Мрак смыкался позади, словно отрезая слова, сказанные Дейвом, – «картонный манекен, сиделка» – и сундучок, который в конечном итоге не открыл ничего, кроме того, что Элизабет была вовсе не столь безмятежной, как казалась, а просто подыгрывала подруге, хотевшей видеть ее такой. Мягкая, холодная трава ближе к берегу стала жесткой, но она, не останавливаясь, побежала дальше по песку. Потом свернула и побежала вдоль кромки воды. Камни кололи подошвы, сухой взморник царапал лодыжки.

Она ударилась ногой о крупный камень и остановилась. Боль пронзила ногу от мизинца до самой лодыжки. Кейт охнула и согнулась, дожидаясь, когда погаснут искры боли. До воды, темной и плотной, как земля, было лишь несколько ярдов. Так Кейт и стояла, согнувшись, пока не выровнялось дыхание. «Сиделка». Стянув через голову толстовку, она переступила через брюки и, шаг за шагом, вошла в воду. Ушибленный палец онемел. Она заходила все дальше, даже не вздрогнув. Мурашки покрывали кожу там, где она соприкасалась с холодной водой, – сначала голени, потом колени, затем бедра. Волоски на руках и ногах, волосы на голове будто электризовались. Сильнее, чем в вакууме, и более осязаемо, чем от тревоги.

Кейт нырнула, а когда всплыла на поверхность, то сразу поймала тот ритм, которого не чувствовала уже несколько лет. Она поплыла от берега вперед, поворачиваясь на вдох при каждом четвертом гребке. Палец пульсировал от ударов по воде, только она прекратила обращать на это внимание. Кейт плыла с открытыми глазами, но жалящая соль не мешала видеть лицо Элизабет с таким знакомым выражением – необъяснимо мягкой доброжелательности, готовности слушать и наблюдать, но поменьше открываться самой. В нем, как в будоражащем воображение коллаже, смешались восхищение, зависть и обида, но под всем этим – отчаянная просьба. «Останься, – говорило оно. – Дай мне еще себя».

Кейт плыла, потеряв счет времени. Какими-то обрывками проскакивали мысли о возможной опасности – ржавых обломках, заразных микробах, акулах. Были и звуки. Ветер над водой. Скрип корабельного такелажа. И еще – музыка и смех. Она остановилась, подняв из воды голову, прислушиваясь.

Прогулочная яхта стояла прямо перед ней, настолько близко, что можно было ясно слышать музыку, видеть людей, стоявших на палубе с бокалами в руках. Женщина в черном платье на бретельках, мужчина в расстегнутой до пупка рубашке. Он что-то сказал. Она прикоснулась к его руке ответным жестом и закинула голову в дерзком смехе.

Казалось, все происходит за миллион миль от берега, от домика, от детей и повседневных хлопот о том, чтобы обеспечить их счастье и безопасность. И еще миллион до того двора, по которому, скорее всего, сейчас вышагивал, проклиная ее, Дейв. Мысли обратились к картине в кухне Мартинов. Женщина, пьющая вино и закинувшая назад голову в безумном смехе, и по соседству другая, расчесывающая длинные, мокрые волосы дочери.

Кейт продолжала плыть, представляя, что делает в это время Дейв.

Все так же расхаживает взад-вперед по двору или сидит в своем «спайдере», слушает радио и попивает пиво. Или, может быть, читает предпоследний дневник жены, узнавая подробности того, как она попала под обаяние человека, который смог принять ее такой, какой она стала, пробудившись от домашней комы. Может быть, читая строчки, посвященные впечатлениям от того мужчины и ее решению отправиться с ним, Дейв поднял голову и посмотрел в дальний угол гаража, туда, где у стены стоял сложенный мольберт, успевший покрыться изрядным слоем пыли. Может быть, он проводит рукой по волосам, все таким же густым, но с плешью, которую Элизабет как бы не замечала, и пытается понять, что и когда пошло не так, как от колечка в мороженом они докатились до той записи: «До отъезда осталось три дня. Никогда еще я не ждала чего-то так сильно и с таким предвкушением».

Кейт начала уставать и зашлепала по воде. Палец на ноге, привыкнув к холоду, снова напомнил о себе. Она повернулась к бунгало – несколько окошек мерцали там, где заканчивалась лужайка. Было прохладно; в такую ночь хорошо спится. Ей бы сейчас завернуться в ту вязаную кофту, что осталась в доме от хозяев и, несомненно, имела за собой целую историю – кем и для кого она связана? Все имеет свою историю. Каждое наше слово и каждый, самый незначительный, жест трогают кого-то. Или заставляют притворяться, что не тронули.

Кейт повернула от яхты и медленно поплыла к берегу. Крис будет дожидаться ее дома, беспокоясь, но не слишком. Он не из тех, кто сильно переживает, но сегодня был близок к этому как никогда, увидев, что жена слетела с катушек. Возможно, стоило бы задержаться и поговорить, и он выслушает внимательно, хотя вряд ли поймет ее чувства – вины и долга.

Или, может быть, она возвратится сейчас, и все снова будет хорошо; а потом он заползет под одеяло, и она сделает то же самое. Ее ничто больше не задержит. Все прочитано.