Книга: Незавершенное дело Элизабет Д.
Назад: Глава 16
Дальше: Глава 18

Глава 17

Кейт сидела на чердаке, прислушиваясь к доносящимся снизу приглушенным голосам. Свет погасили, и дети притихли. Скоро уснут.
Вторая половинка полосатой тетради оказалась толще других. Элизабет дополнила ее страницами, вырванными из других тетрадок, записками, оставленными на обратной стороне рекламных листков, заметками, торопливо набросанными на полях расписаний поездов. Она писала при каждой возможности, где бы ни оказалась. Дейв позвонил Элизабет сразу же по получении сообщения о ребенке, как она и ожидала. Они помирились. Его извинения и раскаяния казались искренними и трогательными, но Элизабет приняла их не сразу.
«Я прошла с ним весь курс. Слезы и извинения, сожаления и зубовный скрежет, потом – парад доброты. Так было нужно, а иначе он не был бы тем, кто есть».
Постепенно аналитический тон ушел, и о возвращении страсти она писала уже без иронии и недомолвок.

 

Ночь выдалась душная, и даже кондиционер в комнате Дейва не помогал. Лопасти крутились в темноте, всего лишь в нескольких дюймах от кровати, простыни то промокали от пота, то снова нагревались. Дейв встал и отправился за мороженым в кухню, а Элизабет смотрела на него в косом свете уличного фонаря, драпировавшем голое тело наподобие тоги. Он вернулся с двумя стаканчиками, в одном из которых вместо вишенки лежало мороженое.
Кейт прочла это со странным ощущением; так бывает, когда смотришь кино с другом, и в какой-то момент тебе хочется повернуться и сказать: «Как она могла простить и жить с ним дальше? И что это такое с мужчинами, если они суют обручальное кольцо в еду?» Но она тут же поймала себя на том, что повернуться-то хочет к самой Элизабет.
С подругами в Вашингтоне, другими матерями, с которыми Кейт познакомилась через школу, разговоры обычно касались самых общих тем. В общении с родителями всегда присутствовало опасение ляпнуть что-то такое, что недотягивает до требуемых интеллектуальных стандартов, что подорвет уважение к ней как к взрослому, самостоятельному человеку со своими амбициями. С Рейчел… Они были ближе, пока Кейт работала, а когда ушла после рождения Пайпер, то не смогла объяснить свой выбор так, чтобы та поняла ее решение и отнеслась к нему с уважением. Через год, когда они встретились под Рождество, Рейчел уже не сумела скрыть замешательство и разочарование, остро ощущая разделившую их пропасть.
С Крисом – да. Но, читая дневники Элизабет, она как будто подключалась к неотредактированным мыслям, напрямую, что невозможно в реальной жизни. Единственным, кто мог понять ее по-настоящему, была мертвая женщина, и Кейт чувствовала себя более одинокой, чем в начале лета.

 

Их скромная свадьба прошла в фамильном доме Мартинов в Джорджии. Брат Дейва, Зак, прочитал стихотворение Пабло Неруды; его дети несли цветы и кольца. Элизабет была на четвертом месяце беременности. Дейв сбился, произнося брачный обет, а Элизабет неожиданно для себя пожалела, что рядом нет матери.
«Не важно, какие у нас были отношения. Когда мать умирает до твоего замужества и рождения твоих детей, это нарушает порядок вещей, вызывает эффект домино, рушит вехи твоей жизни».
Кейт не представляла, что было бы, если бы ее мать умерла до рождения Джеймса и Пайпер. Она прилетала перед самыми родами и делила с ней те первые, самые трудные дни материнства, связавшие их так крепко, как никогда раньше. Наконец-то они обрели что-то общее, дочь и мать-интеллектуалка, считаное число раз открывавшая духовку и забывавшая о стоящих на огне макаронах за чтением последнего номера журнала по психологии. Дети были для нее неточной наукой. Ни серьезные изыскания, ни обсуждения на форумах не давали четкого объяснения причин бессонницы и колик – они просто не поддавались научному анализу. Действовать приходилось только методом проб и ошибок, полагаясь на интуицию. В этом отношении мать и дочь были теми самыми сапогами, что составляют пару.
Вторник, 30 августа 1994 года
Курорт не совсем в моем вкусе – более традиционный, но он именно то, что и нужно перед «Милуоки-оупен». Сегодня после полудня я чудно вздремнула возле бассейна. Проснулась от упавших на живот холодных капель – рядом, как большой мохнатый дог, тряс головой Дейв. Он тут же извинился перед ребенком и принялся меня вытирать. Я ношу бикини, потому что мне ужасно это нравится.
Мне нравится мой животик. Это какой-то фетишизм. Я воображаю, что чувствует ребеночек, когда я поглаживаю его. В книжках говорится, что на этой стадии он уже способен реагировать на свет и звук, сосать пальчик и дышать амниотической жидкостью. Жду не дождусь, когда он начнет шевелиться, это должно случиться со дня на день. Мне уже не терпится посмотреть на него на сонограмме через неделю.
В первый раз это было что-то потрясающее. Накануне мы обручились, и Дейв пошел со мной. Я смотрела в темный экран, как будто в открытый космос; черные и белые полоски напоминали буран в какой-то неведомой солнечной системе. А потом появился он, крохотный белый комочек в черной дыре его собственной крохотной вселенной. «Это – сердце», – сказала врач, указывая на пульсирующее ядрышко. Белый свет мигал вопреки всему, вопреки моему неприятию и невниманию. Пи-пи-пи. Потом мы пошли пообедать, и Дейв преподнес мне перевязанную ленточкой коробочку с малюсенькими пинеточками.
Столько лет полагаться на таблетки – средство надежное, но не всегда, – и закончить вот этим. Удивительно. Мы привыкли доверять им, этим хитростям науки, но в конце концов последнее слово всегда принадлежит природе. И когда она произносит это последнее слово, шок и страх сначала оборачиваются неуверенным признанием реальности, а потом – семьей.
Не стану притворяться, будто мне не страшно. По крайней мере, не здесь. Думая о том дне с сестрой-малышкой, с глуповатой ухмылкой, пристроившейся хвостиком за мной, – я чувствую, что произошла какая-то ошибка, что этого ребенка не должно быть. Я никогда не умела обращаться с детьми и не могла представить жизнь с пеленками и бессмысленными песенками. Но, может быть, все выглядит иначе, когда ребенок твой собственный. Надеюсь, что так. Я представляю, как покупаю скромный домик, как расписываю стены по сюжетам из детских книг с картинками. Но, должно быть, я слишком увлеклась поиском дома в одиночку. Сезон подходит к концу, и Дейву нужно использовать оставшееся время с наибольшей отдачей, чтобы поднять рейтинг и выступать в следующем году в турнирах более высокого ранга. Игроки получше отправились в Тернберри и на «Бритиш-оупен», а он поехал в Миссисипи, на соревнование с небольшим призовым фондом. И выступил неплохо: отбил затраты, заработал на медовый месяц и даже заплатил за два месяца за квартиру.
Меня постоянно удивляет, что человек может таким вот образом зарабатывать на жизнь. Наверно, Дейв так привык, но ведь долго это продолжаться не будет. Надеюсь, при моем постоянном заработке у нас не возникнет проблем с получением ипотеки. Я поднимать эту тему не хочу, не хочу нудить. Пусть Дейв прячет голову в песок в том, что касается эмоциональной стороны жизни, но в уважительно-почтительном отношении к семье, в представлении о муже как о добытчике он напоминает героев старых, пятидесятых годов, ситкомов.
15 сентября 1994 года
Два дня назад ходила на плановый прием. Акушерка уложила меня на кушетку и долго водила щупом, поворачивая его и так, и этак, пытаясь найти то, что хотела. Все это время я ждала, когда же появится тот мигающий белый свет.
Ничего не появилось. Щуп поднялся над пупком, спустился ниже, потом вправо и влево. Акушерка прижала его сильнее. Я спросила, в чем дело, но она не ответила, притихла и уставилась в стену. Потом убрала щуп.
«В такого рода ситуациях мы обычно приглашаем для консультации другого специалиста», – сказала она и вышла.
В такого рода ситуациях…
Пришедший вместе с ней врач постарше посмотрел на экран, потом извинился. На мониторе застыла последняя картинка: профиль вполне сформировавшегося туловища, неподвижно замершего над согнутыми ножками.
С тех пор почти не встаю. Не хочу смотреть в зеркало. Не хочу смотреть в собственные глаза. Все время думаю, что же случилось, припоминаю, чем занималась, пытаюсь вспомнить что-то необычное. И не могу. От этого почему-то только хуже. Неужели это все – свадьба и медовый месяц – настолько меня увлекло, что я перестала обращать на него внимание? Вопросам не было конца. Мальчик или девочка? Как это случилось, замедляло ли его сердечко ход постепенно или просто остановилось сразу? Завтра, когда его заберут, будет ли он целым? «Господи, Элизабет», – сказал на это Дейв и, поморщившись, отвернулся.
Врач говорит, что дело, скорее всего, в хромосомах, в каком-то генетическом дефекте, но наверняка никто не знает. Моя дисплазия тут ни при чем, они дали сбой сами. Она снова и снова твердит, что я ни в чем не виновата.
Но я-то абсолютно точно знаю, что это все из-за меня. Из-за того, что я сделала тринадцать лет назад. Пусть не физически, но морально. Это воздаяние за мой тогдашний нравственный изъян. Может быть, он так и остался во мне, как клеймо. Нельзя относиться к жизни бесцеремонно, а потом ожидать от нее милости. Я ничего не просила, но ребенок уже стал частью нашей семьи, если, конечно, нас можно считать семьей. Случившееся – мое наказание, в этом у меня сомнений нет.
Читать эти страницы было тяжело, но сильнее всего Кейт задела реакция Дейва на выкидыш. Он слонялся по дому, как призрак, мог сделать себе сэндвич, а потом оставить его в другой комнате и забыть. Он отправлялся почистить клюшки, и через какое-то время Элизабет заставала его сидящим неподвижно, с ушедшим в никуда взглядом. Они не делились своей болью, как и вообще чем-либо. Никто из них не знал, как справиться с непривычной, свалившейся нежданно ролью без того, что свело их вместе.
«Дейв сидит перед телевизором, и я ловлю его взгляд через окошко в стене кухни. Он виновато отворачивается, делает вид, что и не смотрел. Понять его нелегко, но я знаю – Дейв винит меня. Винит за то, что любил и потерял».
Назад: Глава 16
Дальше: Глава 18