Глава четвертая
Двенадцатая ночь
Приход Святого Павла в Шэдуэлле примыкал к приходу Святого Георгия. Его населяли девять тысяч жителей, в основном моряки, корабельные плотники и рабочие доков. Обстоятельства загнали их в тесный, перенаселенный район между Рэтклифф-хайуэй и грязным берегом Темзы в Вапинге. По структуре и образу жизни этот приход ничем не отличался от прихода Святого Георгия, но два района разделяла формальная граница – Нью-Грейвел, – проходившая в трехстах ярдах от Олд-Грейвел-лейн и почти ей параллельная. Нью-Грейвел окаймляли такие же дома судовых поставщиков, ростовщиков, владельцев меблированных комнат и пабов, куда по вечерам набивались задиристые матросы. Здесь на восемь обычных домов приходился один паб.
Но один из домов отличался от других привлекательным, респектабельным видом. Мистер и миссис Уильямсоны были милой семейной парой. Уже в течение пятнадцати лет они обладали лицензией на содержание таверны «Королевский герб», были хорошо известны в округе и пользовались большим уважением. Уильямсону исполнилось пятьдесят шесть лет, его жене Элизабет – шестьдесят. Кроме хозяев, в доме жили их четырнадцатилетняя внучка Китти Стиллуэлл и пятидесятилетняя служанка Бриджет Хэррингтон – она работала за барной стойкой. Восемь месяцев назад Уильямсоны сдали комнату – молодому человеку Джону Тернеру.
Пожилая пара, как правило, рано отправлялась спать, и все в доме неукоснительно следовали строгим привычкам. Не бывало, чтобы в таверне «Королевский герб» засиживались допоздна за игрой, и здесь не устраивали петушиных боев. Ровно в одиннадцать вечера Уильямсон начинал закрывать ставни, а если возникали проблемы с поздними посетителями, он умел с ними справиться. Он был крупным мужчиной, высоким и сильным. Прямо напротив таверны находилась будка ночных сторожей, а через дом жил Андерсон, приходской констебль этого года, друг Уильямсона.
Над помещением таверны «Королевский герб» было еще два этажа, так что дом в буквальном и переносном смысле возвышался над окружающими строениями. На первом этаже располагались пивная, хозяйская кухня и гостиная. На мостовой имелся люк в расположенный ниже подвал, из которого подавали бочонки с пивом. Большую часть второго этажа занимали спальни супругов Уильямсонов и Китти. Следующий пролет лестницы вел в пару мансардных комнат, в которых жили Бриджет Хэррингтон и Тернер. За домом располагалась огороженная со всех сторон площадка, где в хорошую погоду обитатели «Королевского герба» и их соседи играли в разновидность кеглей – тетербол. Далее простиралась принадлежавшая лондонскому доку пустошь.
В четверг 19 декабря выдался приятный, теплый вечер, но на улицах, кроме шатающихся компаний моряков, почти никого не было. С момента убийства Марров прошло всего двенадцать дней, и всем, кто жил в Шэдуэлле, было пугающе очевидно, что магистраты близки к отчаянию. По ночам нанятые советом прихода Святого Павла тринадцать одиноких, напуганных сторожей вылезали из своих будок и брели, покачиваясь, выкрикивать очередной получас, затем снова возвращались в безопасное место и прикладывались к бутылке, стараясь утопить в спиртном свой страх. Изредка появлялся полицейский, чаще двое, поскольку теперь они предпочитали не ходить по одному. Но так как в Вапинге их было только пятеро, а в Шэдуэлле восемь на шестьдесят тысяч жителей в шести приходах, такие греющие душу явления случались не часто. Почувствовать себя в безопасности, особенно после заката, удавалось только за дверными замками и засовами. Стояли самые длинные ночи в году. Шестнадцать часов темноты служили безмолвным прикрытием бандам убийц. На улицах до жути громко потрескивали фонари. Налетавший с реки ветер раздувал скрученные из хлопка фитили, огонь вспыхивал и тут же угасал, отчего тени множились и становились еще более пугающими. Чтобы нарушить эту тревожную тишину, выкрикивая очередной получас, сторожу требовалось успокоить нервы чем-нибудь более существенным, чем джин, которым его угощали проститутки.
Однако общественная жизнь окончательно не замерла. Время близилось к одиннадцати, и господин Ли, хозяин «Черной лошади», заведения, расположенного напротив «Королевского герба», то и дело подходил к окну посмотреть, не возвращаются ли домой жена и дочь. Они ходили в Королевский театр на Уэллклоуз-сквер, и Ли, вспоминая о недавних убийствах, тревожился о них. Без десяти одиннадцать на Нью– Грейвел-лейн выскользнул констебль Андерсон и, отважно пренебрегая жуткими тенями, направился за кувшином пива в таверну «Королевский герб», которая располагалась в двух домах от его двери.
Уильямсон приветствовал старинного друга. Он был настроен поговорить.
– Нечего тебе нести самому. Я пришлю тебе пиво.
Пока миссис Уильямсон наливала кувшин, муж вернулся в любимое кресло на кухне, чтобы погреться у огня. Но одна мысль не давала ему покоя. Внезапно он распрямился.
– Ты же страж порядка, Андерсон. Тут один тип повадился подслушивать у моей двери – малый в коричневой куртке. Увидишь его – немедленно арестуй. Или скажи мне.
– Непременно, – ответил Андерсон и мрачно добавил: – Ради собственной безопасности столько же, сколько ради твоей.
Бриджет Хэррингтон отнесла пиво в дом констебля и, проделав путь в несколько ярдов, возвратилась в таверну. Андерсон не сомневался, что когда он прощался с хозяином, в заведении, кроме супругов Уильямсон, Бриджет Хэррингтон, Китти Стиллуэлл и жильца Тернера, никого не было.
Чтобы выпить пиво, констеблю потребовалось немногим более двадцати минут. Для случайных посетителей таверна «Королевский герб» закрывалась ровно в одиннадцать, но соседям Уильямсон никогда не отказывал, пока окончательно не запирал двери на ночь и не ложился спать. Снова ощутив жажду, Андерсон решил взять еще один кувшин. Он открыл дверь на улицу, и тут же его подхватил вихрь беспорядочной суматохи. Люди бегали и вопили, но, перекрывая шум, повторялся один и тот же крик: «Убийство! Убийство!» Небольшая толпа глазела на дом Уильямсонов, и констебль тоже посмотрел в ту сторону. В воздухе болтался почти голый человек. Он цеплялся за связанные простыни и, спускаясь из окна мансарды, что-то неразборчиво кричал. На мостовой, застыв в изумлении, словно увидел привидение, с фонарем в руке и трещоткой в другой беспомощно стоял сторож Шэдрик Ньюхолл. Андерсон бросился в дом за шпагой и дубинкой констебля и выскочил на улицу в тот момент, когда мужчина, пролетев последние восемь футов до земли, угодил прямо в руки сторожу. Им оказался жилец Уильямсонов Джон Тернер.
Толпа повела себя, подчиняясь порыву. Одни принялись колотить во входную дверь. А Андерсон с тремя или четырьмя добровольцами кинулся открывать ведущий с улицы в подвал люк. Кто-то из них вооружился кочергой, мясник прихватил топор. К ним присоединился хозяин «Черной лошади» Ли. Наконец люк поддался. Ступени вели в темноту, но света хватало, чтобы различить тело Уильямсона. Он лежал головой вниз, опрокинувшись на спину, ноги были причудливо раскинуты на лестнице, ведущей в пивную. Рядом с трупом валялся испачканный кровью металлический стержень. Голова старика была проломлена, горло перерезано, правая нога сломана. Он, вероятно, храбро сопротивлялся. Одна рука была чудовищно изранена, будто в последний отчаянный момент он хватался за лезвие убившего его ножа. Большой палец в растекающейся лужице крови держался на лоскуте кожи.
Пока «команда» Андерсона в ужасе глядела на мертвеца, сверху донесся крик: «Где старик?» Они перешагнули через истерзанное, истекающее кровью тело Уильямсона и поднялись на кухню, где всего полчаса назад хозяин дома грелся у затухающего огня. Первым, что они увидели, был труп миссис Уильямсон. Женщина лежала на боку, на голове виднелись следы жестоких ударов, горло было перерезано, из огромной, зияющей раны текла кровь. Неподалеку от нее служанка, Бриджет Хэррингтон, лежала на спине у потухшего камина – видимо, укладывала дрова на утро, когда убийца нанес удар. Ее череп был расколот еще сильнее, чем у миссис Уильямсон. Но потрясенный взгляд Андерсона приковало ее горло – оно было рассечено до самого позвоночника.
Небольшие группы мужчин с топорами и кочергами обыскали дом, но убийца исчез. Зато внучка Уильямсонов Китти Стиллуэлл крепко спала в своей кровати, чудесным образом оставшись невредимой. Ее вынесли на улицу. Кто-то послал сообщение властям Шэдуэлла, и на место преступления поспешно прибежали двое полицейских. В эту ночь они с саблями и пистолетами патрулировали приход, но в момент убийства ужинали в таверне напротив здания полиции.
Как замечала газета «Курьер», «Вапинг моментально всколыхнулся. Барабаны добровольцев призывали к оружию, звонили пожарные колокола, и все в испуге бежали к месту события. Полиция обыскала в округе все дома, не пропустила ни одного судна на реке, останавливала каждую повозку, подводу, каждый экипаж». Пожалуй, это утверждение – явное преувеличение в репортаже, учитывая, какими малочисленными в то время были силы правопорядка. Тем не менее остается фактом, что был закрыт Лондонский мост и схвачен подозреваемый. Ближе к утру, чтобы подбодрить напуганное население, прибыла команда сыщиков с Боу-стрит. Они быстро разошлись по Рэтклифф-хайуэй, внезапно расцветив унылые улицы Шэдуэлла и Вапинга своими ярко-синими мундирами, красными жилетами, синими брюками, сапогами до колен и черными шляпами. Далее «Курьер» писала: «Лежащих в нелепых позах убитых подняли, раздели, омыли и положили на доски пола в задней гостиной, где иногда спали пожилые супруги. А девочку, которая во время трагических событий в своей комнате наверху так и не проснулась, перевели в безопасное место».
Сразу обнаружили несколько улик. Андерсон сообщил, что в тот вечер у дверей таверны «Королевский герб» был замечен высокий мужчина в плаще из грубой шерсти. Когда жилец Джон Тернер немного пришел в себя и сумел пробормотать нечто относительно членораздельное, он сообщил, что видел похоже одетого высокого мужчину, который склонялся над миссис Уильямсон. Впрочем, все, что он тогда говорил, принималось с большим подозрением, поскольку его первым схватил дежурный сторож. Обнаружили, что заднее окно таверны открыто, а подоконник закапан кровью. Снаружи тянулся высокий глинистый вал, где нашли следы. Глина была мокрой, а тому, кто спасался этим путем, пришлось прыгать с высоты восьми футов, а затем карабкаться по скользкому склону. Он явно испачкал глиной штаны и частично куртку, а глину очень трудно отмыть. Судя по всему, преступник ушел по пустоши, принадлежавшей компании лондонского дока. Кто-то вспомнил, что так же было, когда убили семейство Марров. Другой, с задатками судмедэксперта – уж не мясник ли? – заключил, что, судя по характеру ран, преступник был левшой.
Еще не пробило полночь, а в помещении приходского совета собрались напуганные мужчины. Церковные старосты, доверенные и попечители, несмотря на громкие звания, были обыкновенными людьми. Местными торговцами, мастеровыми, лавочниками, мясниками, пекарями, трактирщиками, которые много лет знали Уильямсонов. Они судачили с ними в пивной таверны «Королевский герб» о том, какое несчастье постигло семейство Марров. Сначала в ужасе, не веря, что такое возможно, а затем, пытаясь подбодриться, обменивались фривольными шутками. Но теперь, борясь с дурнотой при виде трех растерзанных трупов, должны были приспособиться к новой пугающей реальности. Они оказались в центре событий настолько устрашающе жутких, что если кому-то рассказать, люди только недоверчиво пожали бы плечами. Но собравшиеся в помещении приходского совета были облечены властью и не имели права вести себя как простые обыватели. Поставленные над другими, они, как бы ни были ошеломлены и подавлены чудовищными событиями, обязаны были им противодействовать. Поэтому они собрались со своим клерком Томасом Барнсом в знакомой ризнице, где ежедневный список дел ограничивался венчаниями, церковной десятиной, крещениями и налогом в пользу бедных. Им предстояло посовещаться, так сказать, на уровне приходского кабинета правительства. Была поспешно принята и внесена в журнал заседаний резолюция, были уволены все ночные сторожа, а Барнс немедленно был отправлен к печатнику с Рэтклифф-хайуэй Скирвену. Менее чем через час после убийств на улицах появилось еще одно объявление:
«НАГРАДА
100 гиней
УБИЙСТВО!
ВСЕМ, ВСЕМ
В четверг вечером 19 декабря 1811 года между одиннадцатью и двенадцатью часами были жестоко убиты в своем доме под вывеской:
“КОРОЛЕВСКИЙ ГЕРБ”
НЬЮ-ГРЕЙВЕЛ-ЛЕЙН
ПРИХОД СВЯТОГО ПАВЛА, ШЭДУЭЛЛ
мистер Уильямсон, его жена и служанка.
Совет прихода Святого Павла назначает награду в сто гиней тому или тем, кто обнаружит и задержит преступника или преступников, совершивших упомянутое жестокое убийство. Награду выдадут, если эти лица будут признаны виновными.
По распоряжению церковных старост, доверенных и попечителей
ТОМАС БАРНС,
причетник
Шэдуэлл
19 декабря 1811 г.»
Но каков же мотив? Что за дикая жажда наживы или страсть к мести принесла столь ужасные плоды – семь жертв менее чем за две недели? И все с вышибленными мозгами и перерезанными глотками? Ничего подобного никто не мог припомнить, дело было выше человеческого понимания. Члены приходского совета зашли в тупик. Те, кто настаивал на простом мотиве ограбления, указывали, что и Марры, и Уильямсоны были сравнительно богатыми людьми. Правда, из дома Марров ничего не пропало, а у Уильямсона украли часы. Может быть, бандитов просто вспугнули? В первом случае трезвон вернувшейся Маргарет Джуэлл, во втором – крики жильца Уильямсонов. И они, испугавшись, бежали. Однако в этой теории оставалось слишком много необъяснимых мест. Почему преступники оставили деньги в кармане Марра и в кассе лавки? Почему ограничились только часами Уильямсона? Почему не взяли хотя бы лежавшие в кассе деньги? Что за нрав у этих жестоких бандитов, если они при малейшей тревоге сразу удирают, ничего не украв, лишь совершив бессмысленные убийства?
Но если главный мотив – не грабеж, может, в обоих случаях вся эта бойня – результат мести? Были люди, которые пытались обнаружить связь между Маррами и Уильямсонами и таким образом получить ключ к разгадке преступления. Но ничего очевидного не всплывало. Марр был молод и всего несколько месяцев жил в этом районе. Уильямсону исполнилось пятьдесят шесть лет, и он давно обосновался в Шэдуэлле. Но члены приходского совета отчаянно искали общее в двух семьях. Ведь в противном случае – если мотив не расчетливая личная месть – страшно подумать о том, что случилось. В Шэдуэлле орудовал маньяк или банда маньяков – коварных, безжалостных, бесчеловечных. И они этими долгими декабрьскими ночами могли снова нанести удар.
Какой смысл был назначать награду в сто гиней, если правительство после убийства семьи Марров предложило пятьсот и это ничего не дало? Обыкновенный жест, и не более, но члены приходского совета считали, что обязаны сделать хотя бы это ради Уильямсонов. И еще – следовало предпринять все возможное, чтобы успокоить и свои напуганные семьи, и соседей. Так же поступил совет расположенного к востоку от Шэдуэлла соседнего прихода. Приходское правление деревушки Рэтклифф собралось утром на заседание. И как и следовало ожидать, повело себя разумнее, чем их товарищи по несчастью из Шэдуэлла на своем полуночном собрании. Члены совета не спеша все обдумали, а те, кто успел побывать в таверне «Королевский герб», описали найденный рядом с телом Уильямсона металлический стержень. Он имел в длину около тридцати пяти дюймов и был похож на предмет, найденный на прилавке Марра. Может, это вовсе не лом, как решили сначала, а плотницкая стамеска? Та же самая, что присутствовала в доме Марра? Нет, это было невозможно, поскольку та хранилась у магистратов. К тому же эта показалась совершенно новой. Озадаченные члены совета решили действовать с большой осторожностью и написали объявления согласно старому логическому правилу. Хотя дело их непосредственно не касалось, соображение, что в округе безнаказанно орудовала банда монстров, призывало к действию. Долг повелевал оценить риск, а затем, сообразно ему, назначить награду. Они воспользовались примером Шэдуэлла и предложили сто гиней. Но вдобавок еще двадцать гиней тому, кто сумеет не только сообщить, кому была продана новая плотницкая стамеска, но и предъявить доказательства своих слов. В приходе Рэтклифф не сомневались, что она – самый важный ключ к разгадке тайны.
От властей прихода большего никто и не ждал. А как обстояли дела с магистратами? Критика в их адрес становилась все настойчивее. Они, несомненно, прилагали определенные усилия, но их действия ничего не дали. Более того, магистраты не могли предотвратить нового нападения монстров. Люди ворчали: недостаточно рассчитать кучку сторожей, пусть магистраты тоже уходят.
Хэрриоту сложившаяся ситуация казалась совершенно невыносимой. Помощи не было ни от министерства внутренних дел, ни от судейской троицы в Шэдуэлле. И он решил взять дело в свои руки. Человека, ходившего в плавание по всему миру, завоевывавшего для Британии новые территории и усмирявшего индийского раджу, не пугала шайка головорезов. После завтрака он нанес визит Кэпперу и Маркленду в помещении суда, затем поспешил обратно в Вапинг, чтобы написать следующее настоятельное послание:
«Магистраты речной полиции Темзы свидетельствуют свое почтение магистратам Шэдуэлла и приглашают встретиться в помещении речной полиции, чтобы вместе обсудить наиболее эффективные меры по обнаружению свирепых ночных убийц, которые своим присутствием отравляют жизнь наших приходов. Теперь, после тройного убийства на Нью-Грейвел-лейн, складывается впечатление, что здесь систематически действует целая банда».
Такое же письмо было направлено судейским Уайтчепела. Если бы магистратов упрекнули в отсутствии сотрудничества, они бы стали энергично возражать, что это не так и что они в полной мере содействуют друг другу. Разве не каждый полицейский и сторож в Ист-Энде независимо от того, какому принадлежит приходу, ищет подозреваемых?! Разве они не информируют министра внутренних дел и друг друга о том, как идет расследование?! Разве магистраты Шэдуэлла не пригласили Хэрриота присутствовать на первом допросе Маррея, Олни и Маргарет Джуэлл?! Однако не такое сотрудничество могло бы дать настоящие результаты. Требовался централизованный контроль за всеми следственными действиями одним органом, включая использование объединенных сил, допросы подозреваемых и сохранение улик, а также система получения полной информации магистратом, ведущим следствие. Но это было выше понимания полицейских того времени и выше их организационных способностей.
Встреча состоялась в пятницу в середине дня, на следующий день после убийства, и проходила в атмосфере все возрастающего напряжения и волнения. Снаружи бесновалась рассерженная толпа. Охваченная первобытными чувствами, она могла поддаться внезапной панике, истерии, слепому желанию отомстить. Перед магистратами ясно вырисовывалась их ответственность: если в скором времени не найти убийц, люди начнут самостоятельно вооружаться – некоторые уже этим занялись, – и тогда никто не поручится за безопасность португальцев, немцев, ирландцев и других инородных общин. Толпа вполне способна сорвать на них свою ярость. Однако средства судейских по сравнению с их ответственностью были просто жалкими: восемь полицейских в Шэдуэлле, еще восемь в Уайтчепеле, пять в Вапинге и временно приданная команда сыщиков с Боу-стрит.
Для Хэрриота разъяренная толпа была, как ни странно, знакомой проблемой, испытанной опасностью. Он уже пережил нечто похожее и теперь испытывал душевный подъем оттого, что снова готовился сыграть ведущую роль. Тогда в Вапинге, в один октябрьский вечер, вскоре после создания речной полиции к ней приблизилась армия полудиких ирландских разносчиков угля, которых возмутило, что новый орган препятствует их мелкому воровству на Темзе. Кое-кого из их товарищей арестовали и допрашивали, и теперь остальные требовали, чтобы задержанных отпустили. Толпа атаковала дверь помещения, затем, вырыв из мостовой булыжники, разбила окна. «Я был единственным в участке человеком, кто нюхал порох среди накала страстей», – вспоминал в мемуарах Хэрриот. Бунт ширился, и казалось, участок будет захвачен. Один из городских купцов оставил свой пост и спрятался на чердаке. Другие, к возмущению Хэрриота, «благоразумно погрузились в лодку и уплыли по реке». Хэрриот тем временем дал приказ зарядить оружие. Это действие и приказ прицелиться «наэлектризовало меня, словно я помолодел». Толпе велели разойтись. Хэрриоту оказалось достаточно застрелить одного бунтовщика, чтобы остальные разбежались. Пусть убийцы Марров и Уильямсонов приходят на Олд-Грейвел-лейн, вооруженные саблями, молотами и стамесками, Хэрриот знал бы, как с ними обойтись, и не упустил бы своего шанса. Но к сожалению, это расследование требовало более тонких методов, и Хэрриот, несмотря на свой опыт, энтузиазм и мужество, оказался не более эффективным, чем магистраты из Вапинга и Уайтчепела, личности куда менее яркие.
Не сохранилось документов, свидетельствующих, как проходило обсуждение за закрытыми ставнями полицейского участка. Скорее всего записей тогда вообще не велось. Хэрриот не был чинушей и не цеплялся за канцелярщину. То совещание было первым и последним подобного рода, на этом координация кончилась. Приходы разошлись по домам и продолжали направлять в министерство внутренних дел каждый свои отчеты.
Хэрриот пишет кратко, как полагается человеку действия. Ему принадлежала честь собрать совещание по поводу новых зверских убийств, «на котором магистраты одобрили совместные эффективные меры, пути сотрудничества и общие действия». Но он ни словом не намекает, что это были за меры. Его уверенности в себе, благодаря которой он после убийства Марров потерял благоразумие и проявил излишнее рвение, несколько поубавилось. Теперь он производил впечатление рассерженного, разочарованного пожилого человека, который пытается найти решение чужих проблем, да и то лишь потому, что это дает возможность проверить собственные силы, и который стыдливо начинает сознавать, что проблемы эти ему не по зубам.
Власти Уайтчепела до этого времени занимались расследованием меньше других, хотя после убийства Марров, как и остальные приходы, также искали подозреваемых. Собранное Хэрриотом совещание как будто вывело их из апатии. Видимо, они испугались (и не без основания) вынужденной отставки, если бы министр внутренних дел убедился в их совершенной бездеятельности. «С глубоким сожалением мы вынуждены констатировать, – писали они, – что прошлым вечером в таверне «Королевский герб» на Нью-Грейвел-лейн произошло ужасное убийство… Предпринимаются все усилия, чтобы обнаружить преступников, совершивших это страшное дело». Нет свидетельств того, чтобы магистраты Уайтчепела тогда или в другое время предприняли какие-либо действия и, выйдя с совещания Хэрриота, не потеряли к расследованию всякий интерес.
Хотя, разумеется, дело прежде всего касалось приходов Шэдуэлла, поскольку в этом районе проживали все жертвы убийств. По крайней мере министр внутренних дел мог надеяться на энтузиазм властей. Письма из Уайтчепела и из речной полиции поступили в министерство в течение пятницы, однако день клонился к закату, а из Шэдуэлла новостей не поступало. Райдер отправил с курьером запрос и узнал, в чем крылась причина молчания. Вернувшись с совещания у Хэрриота, магистраты приступили к допросу подозреваемого – некоего энергичного ирландца по имени Сильвестр Дрисколл, которому не посчастливилось снимать комнату неподалеку от таверны «Королевский герб» на Нью-Грейвел-лейн. Во время ареста при нем оказалось большое количество спиртного, хотя он утверждал, что «это только капля из того, что он обычно запасает перед праздниками: галлон бренди, за который он заплатил тринадцать с половиной шиллингов, кварту виски и еще некоторое количество британского бренди на пробу». Обыскивая его комнату, полицейский обнаружил еще сырые после недавней стирки белые полотняные штаны с явными следами крови. Дрисколл возражал, утверждая, что штаны испачканы краской, но «господин врач» установил, что пятна на ткани – кровь. Тогда арестованный заявил, что в той же комнате, которую он снимал, проживала еще молочница, и эти штаны лежали под ее кроватью. Миссис Дрисколл подтвердила его алиби, но магистраты не склонны были верить ни первой, ни второй версии. Решили, что ирландец предстанет перед судом. Покончив с этим важным делом, Кэппер переключил внимание на запрос министра внутренних дел. И к концу дня отправил с гонцом ответ. Почерк выдает усталость и волнение писавшего. К концу кажется, что слова выводила рука старого больного человека:
«Шэдуэлл, 20 декабря 1811 года
Сэр!
В ответ на ваше письмо позвольте сообщить обстоятельства убийства, которое произошло прошлым вечером в таверне под названием “Королевский герб”, что на Нью-Грейвел-лейн, хозяином которой являлся некто Джон Уильямсон. В одиннадцать часов сторож, чья будка стоит прямо напротив таверны, вышел, чтобы совершить обход. В тот момент в округе было все спокойно. Через десять минут он вернулся и увидел мужчину, снимавшего комнату в этом доме, который спускался из окна с высоты двух пролетов лестницы, цепляясь за две связанные простыни. Он-то и сообщил, что вся семья убита. Дверь немедленно взломали и обнаружили в пивном зале мертвых Кэтрин (sic) Уильямсон и ее служанку Бриджет Хэррингтон. Им перерезали горло и т.п. Мужчину нашли в подвале в том же состоянии.
Есть все основания предполагать, что этот зверский акт совершили те же преступники, которые убили семью Марров. Обстоятельства во многом подтверждают эту догадку. У дома видели схожего по описанию человека. Как и в случае с Маррами, преступники убегали через задний двор, где был найден след подбитой гвоздями обуви. Надеюсь, что мы располагаем некоторыми уликами, хотя не могу говорить об этом с уверенностью. Но мы вам сообщим всю полученную информацию. Прошу прощения за неточности – пишу в большом волнении.
Ваш покорный слуга
Роберт Кэппер».
«Надеюсь, что мы располагаем некоторыми уликами». Кэппер уж слишком осторожничает. Налицо имелись по крайней мере пять улик: новый измазанный кровью ломик (или это очередная плотницкая стамеска?); факт пропажи часов Уильямсона; описание внешности некоего Кэчпоула; описание Тернером внешности человека, который, по его утверждению, склонялся над миссис Уильямсон; след на глинистом склоне напротив заднего окна с запачканным кровью подоконником; описание Андерсоном внешности мужчины, который, по его словам, слонялся вечером у таверны «Королевский герб».
И это еще не все. В пятницу «Таймс» сообщала:
«Мистер Генри Джонсон, ответственное лицо из прихода Святого Павла и Шэдуэлла, а также две горожанки дали под присягой показания, что в тот момент, когда поднялась тревога в связи с убийством Уильямсонов, они видели, как по улице в сторону Рэтклифф-хайуэй бежали двое мужчин. Один из них как будто хромал и не мог угнаться за другим. Он словно выбился из сил – то ли от бега, то ли от большого физического напряжения. Хромой был ниже товарища. А тот, что был выше, его подгонял. “Ну, давай же, Махони (или Хьюи). Давай же!” или что-то в этом роде. Они удалились в сторону Блугейт-Филдс».
Если Кэппер забыл обо всех этих уликах, значит, он в самом деле писал в большом волнении.
Невозможно судить, какое впечатление произвели эти сведения на министра внутренних дел, и нет свидетельств того, что он ими как-то воспользовался. Хотя возможно, что Беккетт сообщил о них Грэму на Боу-стрит. И снова министр внутренних дел действовал исключительно от имени правительства, предлагая, как и после убийства Марров, необыкновенно высокую награду за информацию, которая могла бы способствовать поимке преступника или преступников, – 500 фунтов. И одновременно обещая прощение любому предоставившему такую информацию, если только он лично не принимал участия в расправе.
Правительственное объявление появилось в субботу 21 декабря, в тот самый день, когда газеты сообщили о втором «страшном убийстве». Тон, взятый «Таймс», был очень типичен: «В четверг вечером, между одиннадцатью и двенадцатью часами на Нью-Грейвел-лейн, Рэтклифф-хайуэй, случился еще один акт кровавой жестокости, сопоставимый по своей бесчеловечности с уничтожением семейства Марров». По словам «Лондон кроникл»: «Мы с такими же страхом и тревогой узнали, что еще трое людей расстались с жизнями, став жертвами ночных убийц, и погибли тем же способом, что несколько дней назад несчастные Марры, которые проживали в двух минутах ходьбы от дома новых жертв».
Прошло несколько часов, и столицу охватила очередная волна страха. «Невозможно представить, – жаловался мистер Джонсон с Френчерч-стрит министру внутренних дел, – с каким ужасом и отвращением восприняли люди, особенно в Ист-Энде, новость об этих леденящих кровь событиях». Циркулировавшие в городе страшные рассказы вызвали новый приступ паники. Ходили слухи, что в пятницу на Сити-роуд убит еще один владелец паба, а следующий в списке покойников – хозяин «Белой розы» на Рэтклифф-хайуэй. По ночам у дверей этого питейного заведения стали выставлять вооруженную охрану. А потом начали поговаривать, что в Лаймхаусе до смерти забили двух полицейских, когда те попытались арестовать подозрительного типа. На самом деле полицейские преследовали подозреваемого, арестовали и повели по улице. Но не успели далеко уйти, как на них напали двести разъяренных ирландцев и освободили товарища. К полицейским подоспело подкрепление, и они во второй раз взяли подозрительного человека под стражу, но его снова отбили. В конце концов он скрылся, а потом выяснилось, что ирландцы приняли полицейских за насильно вербующих в армию военных. Впоследствии подозреваемый сдался сам. Как писала «Таймс»: «пришел в рубашке, залитой кровью своих недругов, и дал удовлетворительные объяснения, почему сопротивлялся во время этого прискорбного инцидента». Подобные сцены можно было наблюдать по всему Лондону. Никто не знал, где убийцы нанесут следующий удар. «Многие из наших читателей, – писал намного позднее Томас Бабингтон Маколей, – помнят атмосферу Лондона после убийства Марров и Уильямсонов: страх на каждом лице, тщательно запертые двери, покупатели, спрашивающие мушкеты и трещотки ночных сторожей. Известен один лавочник, который в тот период продал за десять часов три сотни трещоток». Как свидетельствует Де Куинси, в городке Кесуике тремястами милями южнее Лондона за перипетиями этой саги внимательно следил Роберт Саути. Именно по поводу этих убийств он сказал, что это тот редкий случай, когда «частное событие возносится до уровня события общенационального масштаба». Сам Де Куинси был еще больше увлечен происходящим. Его подхлестываемое опиумом воображение впитывало каждую деталь, чтобы впоследствии снова и снова перерабатывать. В 1811 году он жил в доме, который тремя годами раньше достался ему от Вордсворта, но даже здесь, в деревне Грасмир, «поднялась невообразимая паника. Одна дама, моя соседка, жила в это время в уединенном доме с несколькими слугами без мужа. Она не ложилась спать, пока не возводила между собой и непрошеным гостем в человеческом обличии восемнадцать запертых на солидные замки, засовы и цепочки дверей. Дама рассказала мне это сама, а потом я воочию убедился, что так оно и было. Добраться до ее гостиной было все равно, что парламентеру войти в осажденную крепость. Через каждые шесть шагов приходилось останавливаться перед чем-то вроде опускающихся решеток».
Возможно, в этом рассказе есть преувеличение, но не стоит сомневаться, что описываемая Де Куинси паника распространилась широко. В документах министерства внутренних дел имеются письма, пришедшие со всех концов страны, которые свидетельствуют о вызванном убийствами «повсеместном чувстве тревоги» и содержат требования неотложной реформы полиции и полицейских судов.
Если бы через две недели после убийства Марров и через сорок восемь часов после убийства Уильямсонов все ясно понимали, насколько ничтожны, беспорядочны и разобщены усилия местных органов, тревога в обществе стала бы еще сильнее.
Три совета граничащих друг с другом приходов продолжали развешивать каждый свои объявления с предложениями наград за различные услуги. Приход Святого Георгия по-прежнему обещал пятьдесят фунтов тому, кто поможет уличить убийц Марров, и в его листовке содержалось описание молота с изъяном и плотницкой стамески примерно в двадцать дюймов длиной. В тексте также было обращение к тем, кто собирает утиль или потерял упомянутые предметы, с просьбой сообщить об этом властям. Приход Святого Павла обещал 100 гиней за информацию об убийцах Уильямсонов, но этим и ограничился – не было ни подробностей, ни упоминания улик. А приход Рэтклифф, непосредственно не затронутый ни тем ни другим преступлением, предлагал 100 гиней за информацию об убийцах Уильямсонов и сверх того двадцать тому, кто сообщит о человеке, недавно купившем плотницкую стамеску примерно тридцати пяти дюймов длиной.
Магистраты также не могли договориться друг с другом. Речная полиция Темзы обещала награду в двадцать фунтов за информацию о трех подозреваемых, которых видели у лавки Марра, но получила за это выговор. Затем она запросила сведения о молоте, который теперь можно было опознать по инициалам Дж. П. на бойке, но на этот раз денег не предложила. Магистраты Шэдуэлла обещали неопределенную сумму за сведения об испачканной кровью рубашке и носовом платке, а затем, сбитые с толку, проявили неспособность что-либо предпринять. После же упрека министра внутренних дел они оказались лишь способными высказать никого не удивившее предположение, что оба преступления совершили одни и те же убийцы. Это умозаключение было основано единственно на том, что бандиты в обоих случаях бежали с черного хода и что рядом с домами жертв видели схожего по описанию мужчину. Это был, вероятно, один из тех, чье описание Хэрриот обнародовал еще две недели назад, когда вывесил свое несанкционированное объявление. Тем временем министерство внутренних дел, куда приходило много документов, ограничилось предложением двух щедрых наград по 500 гиней, с помощью чего чиновники надеялись пролить свет на оба преступления. Кажется невероятным, что никому из властей не пришло в голову свести все концы воедино, выстроить теорию и проводить постоянную линию расследования, которая учитывала бы все доступные на данный момент важные улики. Но в то время это не входило ни в чьи обязанности, и дело продвигалось вслепую. Страна же с нетерпением ждала отчета коронера о дознании в отношении трупов Уильямсонов и их служанки.
Согласно традиции такие дознания проводились как можно ближе к месту преступления, поэтому в субботу коронер Анвин занял «Черную лошадь», заведение, расположенное напротив таверны «Королевский герб». Снаружи собралась огромная толпа. Жаждущие новостей и охваченные благоговейным страхом люди теснились и толкались по всей Нью-Грейвел-лейн и дальше за углом по Рэтклифф-хайуэй до лавки Марра, которая находилась на расстоянии меньше полумили. Внутри «Черной лошади» за место боролись свидетели, присяжные, журналисты и немногочисленные зеваки, которым посчастливилось оказаться на месте события. Ровно в два часа коронер призвал к тишине и обратился к присяжным:
«В восточной части столицы регулярно происходят убийства, и никакая бдительность не способствует тому, чтобы преступления были раскрыты. В здешней округе население в основном состоит из представителей низших классов и время от времени пополняется выходцами из Вест– и Ост-Индии, а также за счет притоков иностранных моряков из лондонского дока. Это требует неотложного, серьезного внимания тех, кто наделен правительственной властью. Недавние и самые последние убийства – позор для страны и почти упрек самой цивилизации: оказалось, что усилий полиции, состоящей из обычных приходских констеблей, недостаточно, чтобы оградить граждан от руки насилия, и коронеру приходится только регистрировать самые зверские преступления и при этом не иметь возможности передать преступников правосудию, чтобы те понесли наказание. Наши дома больше не являются нашими крепостями, и мы в опасности даже в собственных постелях. Эти утверждения, какими бы суровыми они ни казались, доказываются недавними событиями, происшедшими недалеко от места, где мы сейчас собрались, а также многочисленными вердиктами в связи с умышленными убийствами, вынесенными в последние три месяца в отношении неизвестных личностей, никто из которых так и не был пойман. И пока не будет найдено более эффективного средства, желательно, чтобы в обстановке нынешнего волнения умов отобранные из милиции или гвардии военные, возглавляемые гражданскими властями, патрулировали по ночам этот квартал. К сожалению, вынужден констатировать, что хотя вы и выносите основанный на представленных показаниях вердикт, преступники при этом так и остаются неизвестными. Однако будем надеяться, что при содействии Божественного провидения, которое редко позволяет злоумышленнику избежать наказания в земной жизни, предпринимаемые усилия позволят обнаружить бесчеловечных монстров и предать в руки правосудия. Ваш вердикт будет: неизвестные лица, виновные в совершении умышленного убийства».
Первым к присяге привели Джона Тернера. Он сообщил, что работает на предприятии господ «Скарлет и Кук» и в течение примерно восьми месяцев снимал комнату у Уильямсонов. Он занимал выходящую на фасад мансарду над двумя нижними этажами. А питался в расположенном неподалеку доме брата. Далее Тернер продолжил:
«В прошлый четверг я пришел от брата к Уильямсонам примерно без двадцати минут одиннадцать, точнее сказать не могу. Стоявшая у входа миссис Уильямсон последовала за мной в дом. Мистер Уильямсон сидел в центральной комнате в своем большом кресле, а служанка находилась в дальней комнате. Никого, кроме этих троих, в доме я не видел. Мистер Уильямсон пригласил меня сесть. Я встал у камина. Вошел мужчина невысокого роста, которого, как я понимаю, зовут Сэмюэл Филлипс. У него была привычка являться в это время за пинтой пива. Он сказал мистеру Уильямсону, что со стороны переулка в его стеклянную внутреннюю дверь заглядывает крупный мужчина в мешковатой куртке. Мистер Уильямсон взял свечу и со словами “Пойду посмотрю” удалился. Вскоре он вернулся и сказал, что никого не заметил. А затем добавил: “Если бы увидел того типа, то живо бы отправил на все четыре стороны”. Филлипс с пивом ушел, и сразу вслед за ним появился мистер Андерсон, но оставался в доме не более двух минут. Вскоре после того, как служанка выгребла из камина золу, я поднялся по лестнице в мансарду. Следом за мной в свою комнату последовала миссис Уильямсон, она несла часы и серебряный черпак. Тогда я видел их всех живыми в последний раз. Я слышал, как миссис Уильямсон заперла дверь спальни и снова спустилась вниз. У меня на двери нет никаких замков. Я лег в постель, но не пролежал и пяти минут, как входную дверь дома взломали. Затем два или три раза вскрикнула служанка: “Мы все погибли” или “Мы все погибнем”. Хотя не могу точно припомнить, как она выразилась. Я еще не уснул и слышал несколько ударов, но не уверен, что это было за оружие. Вскоре раздался крик мистера Уильямсона: “Я покойник!” Пару минут я еще оставался в кровати, а затем вскочил, прислушался у двери, но ничего не услышал. Спустился на второй этаж, и в это время снизу послышались три тяжелых вздоха. Кто-то очень осторожно пересек комнату на первом этаже. К тому времени я уже дошел до середины последнего пролета лестницы, и меня ничто не скрывало. А когда оказался у ее подножия, обнаружил приоткрытую дверь. Сунул голову в проем и увидел в комнате при свете свечи мужчину не меньше шести футов ростом в темном шерстяном плаще до пят. Он стоял ко мне спиной, над кем-то наклонившись, будто обшаривал карманы. Послышалось серебристое треньканье. Мужчина поднялся, и я увидел, как он левой рукой отводит полу плаща, а правую подносит к груди, словно что-то прячет в карман. Никого, кроме него, я не видел и лица его тоже не разглядел. В ужасе, но стараясь не шуметь, бросился наверх. Сначала подумал было спрятаться под кроватью, но испугался, ведь там меня могут найти. Схватил две простыни, связал вместе и прикрутил к столбику кровати, затем открыл окно и по простыням стал спускаться вниз. Мимо проходил ночной сторож, я крикнул ему, что в доме произошло убийство, и он помог мне оказаться на земле. На мне не было ничего, кроме ночного колпака, рубашки и вязаного жилета. Сторож пустил в ход свою трещотку. Подоспел мистер Фокс и сказал, что надо взломать дверь. Исчез, но вскоре вернулся с кортиком. Я часто видел часы мистера Уильямсона. Небольшие, толстенькие, со стеклом. Они имели цепочку золотистого цвета и большую печатку с камнем внизу. Стоя в четверг у камина, я видел, как мистер Уильямсон поигрывал цепочкой. Насколько припоминаю, никогда не замечал в доме металлического ломика».
Тернер закончил показания, взволнованный и побледневший от нахлынувших воспоминаний. Тишину в пивной нарушали только скрип перьев журналистов и писаря коронера, потрескивание огня в камине и приглушенный гомон толпы на улице. Невозможно было усомниться в том, что Тернер говорит правду. И хотя в ночь убийства его задержали и отдали на попечение дежурившему тогда сторожу, через короткое время освободили. Но что же он был за человек, если бросил на произвол судьбы внучку Уильямсонов Китти? В своем отчаянном порыве вырваться из таверны «Королевский герб» Тернер о ней явно не вспомнил. Но Де Куинси, рисующий картину броскими черно-белыми мазками, выписывал характеры по контрасту – одного негодяем, другого, в противоположность порочности, благородным. И придумал злополучному жильцу хитроумную защиту:
«Ох уж это мужество! Бог в притче христианских народов помогает тем, кто помогает себе…
Если бы речь шла только о нем одном, он бы не сумел действовать так похвально. Но все произошло по-другому – он искренне встревожился за несчастную девочку, которую знал и любил. Понимал: каждая минута приближает трагическую развязку. И когда проходил мимо двери ее спальни, первой мыслью было взять ее из постели и нести на руках туда, где они разделят общую судьбу. Однако, поразмыслив, понял, что от внезапного пробуждения – ведь ему не удастся даже шепотом объяснить, в чем дело, – девочка громко закричит. И эта неизбежная оплошность погубит их обоих. Оставался единственный способ спасти ребенка. Первым шагом к ее освобождению должно было стать его собственное освобождение. И начало было положено поистине блестящее. Ведь тот штырь кровати, который, как он опасался, вырвется, стоит его покрепче дернуть, выдержал вес его тела. Он поспешно привязал к нему три отрезка самодельной веревки общей длиной двенадцать футов. Грубо скрутил, отчего она стала короче всего на три фута. Привязал к ней вторую такую же веревку, и получилось шестнадцать футов общей длины, чтобы выбросить за окно. К этим шестнадцати, из которых семь ушло на расстояние от подоконника до кровати, добавил еще шесть, так что до земли не хватило около десяти футов. Пустяк для мужчины или мальчишки, можно прыгнуть, не опасаясь травмы. И в этот миг, когда отчаянное волнение почти парализовало пальцы, он услышал тихие зловещие шаги крадущегося в темноте убийцы. Никогда еще, наверное, в этом мире человек не чувствовал такую тяжкую, жестокую ответственность за судьбу спящего ребенка, как этот мастеровой. Стоит на секунду-другую замешкаться или уступить приступу паники, и грань между жизнью и смертью для девочки станет совершенно иной. Но надежда все еще теплилась. Без надежды бы все пропало, и она зиждилась на понимании дьявольской натуры того, чья смертоносная тень затмила в этот миг обитель жизни. Мастеровой ясно сознавал, что преступник не ограничится тем, что убьет ребенка во сне. Пропал бы вкус убийства. Эпикуреец-убийца не почувствовал бы остроты напитка из чаши смерти, если бы не ощутил страданий жертвы. Но что бы ни думал мастеровой, ход его мыслей внезапно прервался. На лестнице снова послышались шаги, такие же тихие и осторожные, как раньше. Еще один шаг, и участь ребенка будет решена. Но в этот миг все было готово – рама распахнулась, веревка свободно закачалась под окном. Мастеровой кинулся наружу, и вот он уже спускается вниз».
Это описание Де Куинси, как и все его эссе, ярко передает ощущение страха и тревожного ожидания, но не имеет отношения к тому, что происходило на самом деле.
Следующим давал показания под присягой Джордж Фокс:
«Я проживаю на Нью-Грейвел-лейн напротив дома погибших. В четверг вечером, когда сторож выкрикивал одиннадцать часов, я возвращался домой и был уже в начале своей улицы, когда увидел у дверей мистера Уильямсона двух ночных сторожей. Я подошел и спросил, в чем дело. С ними был мистер Ли, владелец “Черной лошади”. Он объяснил, что дом ограбили и, возможно, убили хозяев. Вскоре подоспело еще несколько человек. Я попросил их постучать погромче и, если никто не ответит, взломать дверь, а последствия обещал взять на себя. Они постучали, но никто не открыл. Пока ломали дверь, я сбегал домой за своим кортиком, и слуга, как только я появился, протянул мне оружие. Тем временем открыли дверь и подвальный люк. Три или четыре человека полезли в подвал, а я с тремя или четырьмя другими вошел в дверь. Передняя была окутана темнотой. Мы вошли в среднее помещение, которое использовалось в качестве кухни. На столе горел огонь. И тогда я увидел миссис Уильямсон. Она лежала головой к двери, лицом у камина, горло было перерезано, из раны струилась кровь, она явно умерла. Женщина была одета. Рядом валялись какие-то ключи и коробка, и у меня сложилось впечатление, что ее карманы обыскивали. Служанка Бриджет Хэррингтон лежала в такой же позе между миссис Уильямсон и очагом. Горло также было перерезано, и из него текла кровь. Камин не горел, но лежали приготовленные на утро дрова. Служанка тоже была в одежде. Я решил, что ее сильно ударили по голове, и громко спросил: “А где старик Уильямсон?” Кто-то из подвала ответил: “Здесь с перерезанным горлом”. Я спустился до половины лестницы и увидел его – он лежал в погребе на спине. Все вместе мы немедленно организовали поиски в доме. В комнате за той, где лежали миссис Уильямсон и ее служанка, я обнаружил, что на одном из задних окон сорван внутренний ставень и поднят переплет. Исследовав через полчаса это окно внимательнее, я заметил на сорванном ставне кровавое пятно с явным отпечатком руки. Кровь была также на внутренней металлической перекладине. Увидев открытое окно, я немедленно попросил людей подняться наверх обыскать дом, а сам остался на месте, чтобы предотвратить возможный побег преступников этим путем. Мне на помощь прибыл главный полицейский клерк Мэллет с двумя полицейскими. Узнав, что двое подозрительных мужчин проследовали по Шэдуэлл-Хай-стрит, мы осмотрели соседние дома, не прячутся ли в них убийцы, но ничего не обнаружили. Вскоре после того, как я вернулся на место преступления, там объявился Джон Тернер, который, как я сообщал, спасся бегством через окно. Я передал его в руки ночного сторожа».
Вслед за Фоксом давал показания врач Уолтер Солтер. Он свидетельствовал, что по поручению коронера осмотрел тела нескольких погибших и нашел следующие следы насилия.
«Джон Уильямсон. Рана от левого уха на два дюйма направо рассекла трахею или дыхательное горло и проникла к шейному позвонку; большая берцовая кость левой ноги сломана немного выше лодыжки, видимо, вследствие падения с лестницы, поскольку если бы перелом произошел по другим причинам, наблюдались бы разрывы кожных покровов. Других следов насилия на теле не обнаружено.
Элизабет Уильямсон. Сильно раздроблены правая височная и теменная кости, удар скорее всего нанесли кочергой или подобным орудием, поразившим почти всю правую сторону головы; горло перерезано от уха до уха, повреждена трахея и прочие органы. Других следов насилия нет.
Бриджит Хэррингтон, служанка. С правой стороны примерно на четыре дюйма длины и два ширины вскрыта теменная кость, видны костные осколки. Горло перерезано на четыре дюйма, рассечена трахея, другие следы насилия отсутствуют.
Полагаю, горло жертвам перерезали бритвой. Ни один другой инструмент не обладает такой остротой, чтобы проникнуть на большую глубину, не вызвав разрывов, которые в данном случае не наблюдаются. Все это проделано одним движением, что послужило достаточной причиной смерти всех убитых».
Присяжные удалились в семь часов и вернулись с предсказуемым вердиктом: «Предумышленное убийство, совершенное неизвестным лицом или неизвестными лицами».
