Глава 10
Все знают, что Вустеры не робкого десятка. Мы неплохо показали себя во времена Крестовых походов, а позднее, как я слышал, были замечены при Азенкуре, где бодро ломили на француза под градом стрел. Мы не привыкли удирать от опасности.
Другое дело – стратегическое отступление. В ближайшие несколько минут я ничем не мог способствовать счастью дорогих мне людей. Обычно в моем сознании неизменно присутствует noblesse oblige, но сейчас в образе смиренного лакея от меня никому не было никакого толку. Поэтому я воспользовался исконным правом рабочего люда отложить свои орудия и закончить дневные труды.
Я мигом проскочил через кухню, задержавшись только для того, чтобы прихватить забытую на столе бутылку, и поднялся к себе в комнату быстрее, чем успеешь произнести «Берк и Дебретт».
Полчаса спустя совершенно растерянный и вывихнувший себе все мозги Вустер услышал вежливый стук. Гадая, какие еще злосчастья обрушатся сейчас мне на голову, я открыл дверь.
На пороге стояла миссис Тилмен. На удивление, славная женщина не рыдала и не заламывала руки – наоборот, она благостно и даже, можно сказать, весело улыбалась.
– Мистер Вустер, – сказала она. – Сэр Генри ждет вас в библиотеке.
– Мистер Ву… Ву… Вустер?!
– Вы меня, наверное, не помните? Мы с вами встречались несколько лет назад, сэр. Я была старшей горничной в доме сэра Генри Далглиша, в Беркшире. Меня тогда звали Эми Чарлтон. Потом я вышла за мистера Тилмена – он служил дворецким у сэра Генри.
– Хотел бы сказать, что я вас помню, но если честно…
– Ничего страшного, солнышко! А они там, внизу, все между собой выяснили. Сэр Генри знает, кто вы и кто мистер Дживс.
– И он не разъярился?
– Сэр Генри – непредсказуемый человек. Такой уж у него характер. Но, в сущности, он добрый. Если к кому привяжется, так уж навсегда. Много лет его лучшим другом был шофер. У сэра Генри прямо сердце надрывалось, когда пришлось его отпустить.
– А лорд Этрингем? В смысле настоящий?
– Очень пожилой джентльмен, сэр. Мягкий такой, вежливый. Интересуется не только ископаемыми, а вообще историей. Они с сэром Генри сразу подружились.
Вот уж неожиданный поворот сюжета… Признаюсь, далеко не бодрым шагом я пересек просторный холл и вошел в библиотеку, впервые под собственным именем.
На фоне книжных шкафов собрались, если смотреть слева направо: Дж. Мидоус, уже меньше напоминающая статую Терпения, как выразился однажды Дживс; Р. Дживс, камердинер, недавно еще известный под именем лорда Этрингема, невозмутимый и ничуть не смущенный; сэр Г. Хаквуд, лисовидный и оживленный; А. Хаквуд, взволнованная и дрожащая; и седовласый старикан в очках в роговой оправе, росточком не больше пяти футов и беспокойный, как Белый кролик из «Алисы в Стране чудес».
– А, Вустер! Приятно познакомиться по-настоящему! – Сэр Генри протянул мне руку дружбы в просторном рукаве домашней куртки. – Позвольте представить вам лорда Этрингема!
Еще одно рукопожатие, и потом больше часа объяснений, сдобренных содержимым замечательной оттоманки. Вот основные пункты – их немного.
Лорд Этрингем (подлинный, не Дживс) давно уже лечился от болезни под названием агро-что-то. Лечил его известный доктор по психам, сэр Родерик Глоссоп, и больному настолько полегчало, что он собрался следующей весной на раскопки в Египет вместе с экспедицией Говарда Картера. Сэр Родерик порекомендовал пациенту начать с путешествий по Англии – сперва пешком до деревенской почты, затем постепенно увеличивать дальность и в конце концов отправиться поездом на побережье Дорсета, где имеются меловые отложения юрского периода – всего несколько миль от Мелбери-холла. Лорд Э. планировал съездить туда в августе, но предпочел не откладывать после того, как старинный приятель из Шерборна прислал ему экземпляр «Мелбери Курьер» – подпись под снимком команды крикетистов явно говорила о том, что кто-то выдает себя за его светлость.
Услышав, что лорд Этрингем остановился в скромном пансионе в Лайм-Реджисе, сэр Генри немедленно пригласил его погостить в Мелбери-холле – в той самой угловой комнате, где недавно обитал его временный тезка. Пугливый лорд явно обрадовался, что можно поселиться среди друзей, а не мыкаться, снимая жилье у какой-то незнакомой тетки. К тому же у них с сэром Генри обнаружился общий интерес к Столетней войне, хотя лорд Этрингем проводил черту на битве при Босворте – все, что позже, он относил к «новейшей истории».
Я заметил, что не только сэр Генри включил обаяние, которое обычно умело скрывал. Джорджиана тоже всячески обхаживала гостя. У нее внезапно прорезался интерес к геологии. Если вы полвека просидели в продуваемом сквозняками доме в Вестморланде, общаясь только с доисторическими булыжниками, трудно не оцепенеть от такого внимания, точно заяц в свете автомобильных фар. Старикан явно уже начал задумываться, не слишком ли он увяз в эпохе плейстоцена, когда современность гораздо привлекательнее.
– Видите, Вустер, мы с Бобби Этрингемом уже крепко подружились, – подвел итог сэр Генри. – Кстати, Бобби, когда поедешь на охоту за окаменелостями, не стесняйся, бери машину!
– Спасибо, Генри. Правда, водить я так и не научился. Здоровье не позволяло…
Лорд Этрингем говорил невнятно, старческим надтреснутым голосом.
– Джорджиана будет твоим шофером!
– С удовольствием, дядя Генри, пока я здесь.
Невольно возникает вопрос: не слишком ли много волнений для нервического старичка, но я решил не вмешиваться.
– Бобби, ты точно не хочешь капельку бренди? – спросил сэр Генри.
– Нет-нет, мне нельзя. Родди Глоссоп на этот счет очень строг. Он прописал порошки и велел ни в коем случае их не мешать с алкоголем. Сказал, я тогда тут же засну.
Кто-то деликатно кашлянул. Я, наученный долгим опытом, оглянулся на Дживса.
– С вашего позволения, сэр Генри, быть может, мы покинем вас и лорда Этрингема? Я уверен, что миссис Тилмен уже позаботилась о новом размещении гостей.
– Да, конечно! – поддержала Джорджиана. – Амби, пойдем!
Я почуял, что умные головы, не чета моей, что-то опять задумали, и вышел вместе со всеми, оставив лорда с баронетом наедине. Дживс проводил меня в мою новую комнату, небольшую, но очень симпатичную, в конце коридора на третьем этаже, с видом на газоны и теннисный корт – правда, его заслоняла громадная веллингтония. Потрясающая миссис Тилмен уже переложила всю мою одежду в сундук и платяной шкаф.
– Ну что, Дживс, – сказал я, – все пришло в норму?
– Похоже на то, сэр. Признаюсь, я рад вернуться к своим обязанностям. От такого питания у меня уже началось несварение желудка.
– И постель слишком мягкая, ага?
– Я давно уже придерживаюсь того мнения, что жесткий матрас намного полезнее для осанки, сэр.
Я осмотрел свою новую комнату и подумал, что буду здесь спать как младенец.
– Старина Этрингем полон великодушия, правда, Дживс?
– Чрезвычайно учтивый и приятный джентльмен, сэр.
– Холостяк?
– Да, сэр. И потомства не имеет.
– А что будет с богатствами Этрингемов, когда он преставится?
– Пока мы были в Лондоне, я расспросил кое-кого в клубе «Ганимед». Говорят, он завещал некоторые суммы различным благотворительным обществам и образовательным учреждениям.
Тут меня посетила мысль.
– А как вы считаете, Дживс, неужели сэр Генри думает… в смысле, замышляет…
– Я считаю, что в такой крайности, как сейчас, сэр Генри, естественно, будет рассматривать все возможные варианты. Вполне объяснимо, если в лице лорда Этрингема он видит своего рода deus ex machina.
– Что-что?
– Быть может, выражение «рыцарь в сияющих доспехах» вам будет более созвучно, сэр.
– Может, может. А как он это устроит?
– Не рискну строить предположений, сэр. Однако мне показалось, что лучше их оставить наедине. Пусть познакомятся поближе.
– Ну-ну… Чудеса случаются, верно? А вот с какими глазами я утром явлюсь пред очи леди Х. и леди Джудит?
– Не желаете ли позавтракать в постели, сэр? А потом вас ждут на репетиции в гостиной. Там не будет ни той, ни другой леди.
– А обед? Может, я перехвачу сандвич и полбутылки вина в саду?
– Именно так, сэр. После этого дамы будут заняты праздником. Остается пережить вечернее представление, и можно возвращаться в Лондон.
Я перевел дух и тут заметил, что взгляд Дживса скользнул по висящему на двери винно-красному узорчатому халату.
Дживс заметил, что я заметил – если вы понимаете, о чем я.
– Оставьте его себе, Дживс, – предложил я. – На память об этих трудных днях.
– Большое спасибо, сэр. Отличная вещь.
Постель не обманула моих ожиданий. Солнце стояло уже высоко, когда Дживс явился с тяжело нагруженным подносом. Я набросился на еду – ужин-то среди вчерашних треволнений так и пропустил.
– Боюсь спросить… какие новости из сумасшедшего дома? – поинтересовался я, подбирая остатки кеджери.
– Небольшие изменения в вечерней программе, сэр.
– Вот оно как?
Если честно, в моем голосе прозвучала настороженность, чтобы не сказать страх.
– Сэр Генри и лорд Этрингем проговорили до глубокой ночи. Агорафобия его светлости…
– Да, я все хотел спросить, что это за агро… как ее?
– Название взято из древнегреческого, сэр. Означает болезненный страх рыночной площади, иначе говоря, любого открытого пространства, в противоположность клаустрофобии, которая…
– Знаю, Дживс! Не совсем же я тупой. Продолжайте!
– Как я собирался сказать, сэр, агорафобия его светлости довольно успешно поддается лечению, однако сэр Родерик Глоссоп считает, что полная уверенность вернется, если его светлость победит свой главный страх – быть у всех на виду и говорить на публике.
– Посреди рыночной площади?
– Именно так, сэр. Или в данном случае со сцены. Сэр Генри предложил ему роль ткача Основы в сцене из комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь».
– Это же моя роль!
– Я взял на себя смелость уверить сэра Генри, что вы охотно ее уступите лорду Этрингему в виде компенсации за небольшой обман, который вы были вынуждены совершить.
Я задумчиво отпил кофе.
– Ну это ладно, только вы вот что упустили из виду: по пьесе Основа – буйный субъект, а старина Этрингем не буйнее метелки из перьев. Он не способен шикнуть на гуся, даже если этого гуся зажарят и подадут ему с краснокочанной капустой и яблочным соусом. Галерка не одобрит еле шепчущего Основу. Поверьте мне, Дживс, я эту публику знаю. Говорю по опыту. Помните Кинс-Деверил? Эсмонд Хаддок сорвал овацию исключительно благодаря мощи своего голоса. Такие вещи очень важны!
– Слишком хорошо помню, сэр. Однако оба джентльмена полны энтузиазма. Лорд Этрингем свято верит, что прописанная сэром Родериком доза успокоительного за час до начала спектакля достаточно укрепит его нервы.
И все-таки изменения в программе меня не радовали. У каждого из нас, актеров-любителей, есть своя звездная роль, и моя – роль этого афинского ремесленника. Писклявый старикашка ее только испортит!
– Я смотрю, Дживс, вы в курсе всех событий.
– После наших успехов на скачках сэр Генри оказывает мне честь, советуясь по разным вопросам.
– Соображает, значит.
– Благодарю вас, сэр. Я позволил себе предположить, что можно отдать часть Мелбери-холла под учебное заведение, сохраняя при этом право собственности на дом и прилегающие угодья.
– Ага, чтобы не потерять все.
– Именно так, сэр.
– А какую часть отдать?
– Ферма и конюшни, сэр, изначально составляют единый комплекс, с отдельным выходом на дорогу. Их легко можно переоборудовать под школу с пансионом.
– А куда лошадки денутся?
– Лошадей придется продать, сэр. Это поможет получить столь необходимые денежные средства и примирить леди Хаквуд с новым положением дел.
Я кивнул, начиная понимать общий замысел.
– А лондонская молодежь, из Уолворта и Бетнал-Грин, сможет приезжать сюда на экскурсию – подышать свежим воздухом и заодно узнать что-нибудь об ископаемых?
– Именно, сэр. Практически без каких-либо неудобств для хозяев поместья. Однако успех всего плана зависит от того, как пройдет сегодня выступление лорда Этрингема. Он должен почувствовать, что ему здесь все рады и готовы принять за своего. Боюсь, тут требуется овация, не меньше. Зрители должны аплодировать стоя.
– Значит, вы весь день будете накачивать пивом молодцов из «Красного льва»?
– Сэр Генри уже отправил Хоуда работать с самыми неподдающимися элементами.
– Хоуда? А это не называется играть с огнем?
– Увы! Сэр Генри не знал о специфической слабости Хоуда. Сунул ему в руку пять фунтов и велел постараться как следует.
– Вот черт, – сказал я, и не в первый раз. – Это все?
– Нет, сэр, есть еще одно.
– Валяйте, рассказывайте.
– Мистеру Венаблзу нужен партнер для комического диалога, подавать реплики.
Я утер внезапно вспотевший лоб.
– Дживс, пожалуйста, скажите, что речь не о том…
– Все актеры заняты, и только один в последнюю минуту освободился.
– А может, Вуди?
– Нет, сэр. Мистер Бичинг играет Рыло, то есть медника.
– А Бикнелл?
– Мистер Бикнелл счел бы это infra dignitatem, сэр.
– Ну да, понимаю. А если Хоуд? Так бы ему и надо! В конце концов, он у нас специалист по всяческой придури.
– Весьма остроумно, сэр. Однако Хоуд уже занят в роли Дудки, починщика раздувальных мехов.
– Неужели в Афинах правда была такая профессия – починщик раздувальных мехов?
– Не могу сказать, сэр. Возможно, тут в некоторой степени поэтическая вольность.
Мы помолчали. Я не представлял, как отвертеться от выступления на подхвате у бывшего окружного судьи – разве только…
– Дживс, а нельзя ли как-нибудь подсказать старине Вишну, что можно бы и обидеться на то, что сэр Генри наговорил его сыну?
– Насколько я знаю, сэр, миссис Венаблз уже ему об этом говорила, но мистер Венаблз несколько толстокож.
– Видал я слонов с кожей куда тоньше. Индийских и африканских.
– Именно так, сэр. Мистер Венаблз непременно желает выступить. Миссис Венаблз в большом негодовании, плотно позавтракав, уехала поездом в девять тридцать, а ее муж последует за ней завтра, чтобы не упускать возможность поразить восхищенную публику.
Когда я спустился в гостиную, там уже вовсю репетировали. Джорджиана была за режиссера, а старина Венаблз всюду лез и всех перебивал.
Джорджиана выбрала ту сцену, когда афинские ремесленники репетируют пьесу, а рядом спит Титания, царица фей и эльфов. Проснувшись, Титания видит Основу с ослиной головой и тут же в него влюбляется из-за зелья, которое ей подсунул Пак. В конце концов Титания под общий смех за руку уводит Основу за кулисы. Эта сцена удобна тем, что все участники произносят по одной-две реплики, и только Основе с Титанией надо заучивать большие куски текста.
Старина Этрингем, как видно, всю ночь зубрил роль и в целом не сбивался. Только блеска ему не хватало. Его Основа разговаривал не как работяга на веселой попойке, а как архидиакон, читающий проповедь по случаю Великого поста. Невольно закрадывается сомнение: а встречал ли он в своей жизни хоть одного ткача?
Из миссис Тилмен получился очаровательный Пак, а вот Амелии недоставало той воздушности, которую требует роль Титании. На сцене она держалась, как на теннисном корте: хорошая работа ног, но тончайшие крылышки не трепещут за спиной.
На костюмы афинских жителей пошли в основном простыни, плюс еще пара курток, здоровенная ослиная голова для Основы и крылья для Пака и Титании – их доставили накануне от торговца театральными костюмами из Дорчестера. Словом, с реквизитом был полный порядок, зато актерская игра недотягивала.
– Сэр Генри, можно сказать? – спросила миссис Тилмен.
– Конечно, миссис Т., – ответил сэр Генри.
Ему досталась роль Пигвы, плотника.
– Что, если мисс Джорджиана и мисс Амелия поменяются ролями? Пусть мисс Амелия сыграет портного Заморыша, а мисс Джорджиана – королеву фей?
После долгих взаимных уговоров – «Нет-нет, я не могу» и «Ну что ты, сыграй, обязательно» – сэр Генри взял решение на себя и утвердил замену.
– Хорошо, я выучу роль за время обеда, – сказала Джорджиана. – Амби, ты точно не против?
– Нет, я всегда мечтала сыграть Заморыша, – ответила Амелия.
По-моему, чертовски великодушно. Вуди так и раздулся от гордости за нее.
– Берти! – сказала Джорджиана. – Не пора ли вам с мистером Венаблзом репетировать диалог? Может, пойдете в библиотеку?
– Можно и в библиотеку, – согласился я.
– Молодой человек, вот сценарий! – Старина Вишну протянул мне листок. – Но предупреждаю: я люблю импровизировать по ходу выступления.
По дороге в библиотеку я заглянул в листок и увидел следующее: «Слушайте, что скажете о дамском рукодельном кружке?» – «Они весьма остроумны. Так меня и пришпилили».
Я понял, что день будет до-олгим.
До зала собраний прихода Мелбери-кум-Кингстон езды было десять минут. Архитектор явно любил простоту. Кирпичное прямоугольное здание без всяких изысков отделяла от дороги живая изгородь из терновника. Над входной дверью была выложена дата: 1856. Любопытно, кто из почтенных местных жителей раскошелился. Или, может, они собрали деньги по подписке, чтобы отметить окончание Крымской войны. Интересно бы узнать, между прочим, сколько сынов Мелбери-кум-Кингстона сложили свои головы в Севастополе?
До начала спектакля оставалось еще двадцать минут, но пейзане уже начали прибывать, по двое, по трое. Сельские труженики производили впечатление людей, которые знают, чего хотят, и я очень сомневался, что в этот перечень входят эльфы или починщики раздувальных мехов.
Еще днем, подкрепляясь в одиночестве в саду, я приблизительно выучил строчки, которые мне подсунул старший Венаблз. Сейчас я заглянул в листок, зажатый в потной ладошке, и глубоко вздохнул.
– Ну что, Дживс, деваться некуда. Вперед, в долину смертной сени!
Я распахнул дверцу и выбрался из машины. Наш номер с Вишну был во втором отделении, так что я пока устроился в задних рядах, среди самой суровой публики – присмотреться, чего от них можно ожидать. И тут же мне стало ясно, почему многие пришли заранее. В деревенском зале собраний обычно бывает своего рода бар, где продают сидр и бочковое пиво, а здесь так и вовсе был роскошный буфет в полстены. Такого выбора напитков не постыдился бы и какой-нибудь отель в Вест-Энде, а цены достаточно низкие, чтобы усталый селянин медлительной стопою прийти, задумавшись, и за добавкой мог. И они шли.
Бодрый дух трудового крестьянства, трубочного дыма и алкоголя понемногу вытеснили преобладавшие поначалу затхлые запахи сырой штукатурки и увядших хризантем. При других обстоятельствах мне и самому могло бы здесь понравиться, не отрицаю. Места по два шиллинга быстро заполнялись местным дворянством. Я с тревогой убедился, что нам с Вишну предстоит выступать перед полным залом. Для воодушевления загрузил в трюм одну за другой две порции крепкого бренди с содовой, а при таких ценах нечего удивляться, что за ними вскоре последовала и третья.
На авансцену перед закрытым занавесом вышел сэр Генри Хаквуд. Зрители на стоячих местах приняли его неплохо, радуясь, что им не грозит нудная речь викария. А когда сэр Генри объявил, что в антракте хозяин «Зайца и гончих» выставит за его счет бочонок пива, раздались приветственные крики. Сэр Генри ушел за кулисы, и занавес поднялся, открыв взорам публики хоровой кружок «Радость Мелбери»: шесть тучных дам в атласных платьях и шестеро их затюканных супругов в котелках. Вид у них был отнюдь не радостный; скорее довольно унылый. Жена викария за пианино, похоже, вообразила, что ей поручено сыграть похоронный марш. Несчастные сопрано тянули и тянули свои верхние ноты, дожидаясь, пока музыка их догонит. Зато балладу о Крэнборн-Чейс хор и аккомпаниаторша исполняли буквально наперегонки. Жена викария то ли решила отыграться за первую часть, то ли просто вспомнила, что забыла снять суп с огня. Пианино примчалось к финишу первым, на полкорпуса обойдя теноров и сопрано.
Следующим номером выступала Сьюзен Чандлер – десятилетная школьница с косичками и в очках с толстыми стеклами. Заложив руки за спину, а ноги поставив на ширину плеч, как часовой, получивший команду «вольно», она угрожающе посмотрела на зрителей и объявила:
– Роберт Браудиг, «Моя бозледняя герзогиня».
Следующие семь-восемь минут выдержать было тяжело, и не только из-за аденоидов милой крошки. Я так и не понял, что хотел сказать старина Браунинг – да и никто, по-моему, не понял. К счастью, малышку Сьюзен не освистали. Хлопали, правда, вяло, но вежливо. Слабый огонек надежды затеплился в вустерской груди.
Фокусы майорова шурина пошли бы на ура в «Розовой сове» на Брюэр-стрит. Репризы, которые он выдавал с пулеметной скоростью, словно были придуманы на каком-нибудь ипподроме в сельской местности, а когда он лихо вытащил пропавшую даму червей из декольте у барменши «Зайца и гончих», зрители на двухшиллинговых местах заметно поморщились. Впрочем, нашлись у брата жены майора Холлоуэя и ценители; публика на стоячих местах явно считала его выступление гвоздем вечера. Да и к лучшему, а то один из цирюльников, чей квартет завершал первое отделение, не явился. Что ни говори, квартет из трех цирюльников не может создать цельного впечатления. Все время кажется, что чего-то не хватает.
В антракте публика рванулась к бочонку с даровым пивом, а я отправился к служебному – или, в просторечии, «черному» – ходу, чтобы присоединиться к другим актерам. Навстречу мне попался Вуди.
– Все в норме, Берти?
– Да, спасибо. А у тебя?
– Полный порядок! Рыло всего-то пару реплик должен произнести. Мы все подбадриваем старину Этрингема.
– И как, успешно?
– Пока не очень. Он сипит, как граммофонная пластинка. А как твои диалоги?
– Убожество.
– Здесь первоклассный бар. Я тебе пришлю «Чики-брык» для настроения.
– Одного, пожалуй, маловато будет.
Пространство за сценой в обычное время служило складом, где хранились всяческие сельскохозяйственные орудия и агрегаты. Джорджиана уже переоделась в костюм Титании. На ней была пачка, если я правильно употребляю это слово. Такая штука с оборочками, в них танцуют в «Лебедином озере». Было еще много тюля, перьев и невероятной длины стройные ножки. Пышную прическу удерживала диадема из поддельных бриллиантов, а темные глаза были густо подведены.
Я поймал себя на том, что снова изображаю золотистого ретривера Монти Бересфорда, и кое-как подобрал челюсть. Джорджиана, не замечая, какое производит впечатление на окружающих, суетилась вокруг старикашки Этрингема, закутанного в простыню с парой вязальных спиц за поясом. А мой сценический костюм получился простым добавлением цветка рододендрона в петлицу и охотничьей кепки – мне ее одолжил сэр Генри. Венаблз не хотел, чтобы партнер, подающий реплики, слишком бросался в глаза и отвлекал внимание от главного исполнителя. Сам он прицепил рыжую бороду и надел цилиндр.
Второе отделение открыл струнный квартет из Мелбери-Тэтчет. В отличие от цирюльников струнных дам было четыре, и это все, что можно о них сказать хорошего. Не знаю, может, в зрительном зале пиликанье воспринималось лучше, чем из-за кулис, но подкрепившаяся в антракте публика была настроена великодушно. Пока квартет играл на авансцене, дамы из рукодельного кружка за закрытым занавесом готовили свою живую картину. Задник, расписанный учениками воскресной школы, изображал гавань с парочкой галеонов в пасмурный день. Слева установили две гипсовые колонны и между ними ступеньки, посередине поставили лодку. Невидимый для зрителей школьник, лежа на животе, потихоньку ее раскачивал. Дамы заняли свои места, изображая царя Соломона, царицу Савскую и придворных. Главным спецэффектом, как выражаемся мы, театралы, служил яркий луч прожектора, направленный из-за декораций в зал, создавая на сцене как бы полумрак.
Сэр Генри объявил:
– «Прибытие царицы Савской», по картине Клода Лоррена.
Включился прожектор, поднялся занавес, и взорам публики предстали дамы из рукодельного кружка в живописных позах.
Давно остался в прошлом тот день, когда я выиграл первый приз за знание Священного писания в школе Малверн-Хаус, в Брэмли, но все же я более или менее уверен, что при дворе царя Соломона не все вельможи были женского пола. И в Книге Царств ни слова не говорится о том, чтобы приехавшая из дальних стран царица смахивала на миссис Педжетт, властительницу кастрюль и сковородок.
Тут раздался подозрительно знакомый голос:
– Она пошевелилась, я видел! Вон та, жирная!
Этот невнятный тенор совсем недавно распевал «Боевой гимн республики» среди парников и принадлежал он лакею Хоуду.
Накачивая зрителей пивом, всегда надо соблюдать пропорцию. Общее правило – чем больше, тем веселее, но, достигнув определенной стадии разжижения, зритель требует динамики. Статичных рукодельниц уже недостаточно.
Демарш Хоуда словно прорвал плотину.
Громче всего прозвучали две реплики:
– А вон ту, гляди-кась, укачало!
– Свистать всех наверх!
Затем сразу несколько человек затянули «Пьяного матроса». Дело грозило принять скверный оборот, но тут чья-то невидимая рука опустила занавес.
Хуже разогрева для нашего с Венаблзом выступления не придумаешь. Выходя на сцену под буйные приветственные крики, я услышал, как женский голос шепнул: «Удачи!»
Нам надо было продержаться на авансцене ровно столько, чтобы за занавесом успели убрать двор царя Соломона и установить вместо него лес поблизости от Афин. На мой взгляд, пары минут хватило бы с лихвой.
– Привет, привет! – начал Венаблз, тыкая меня в грудь свернутой в трубку газетой. – Что скажете о квартете парикмахеров?
Такого не было в сценарии, но я, как обычно, не растерялся.
– У меня нет музыкального слуха, – заявил я. – А вы что скажете?
– По-моему, они играли прекрасно! Прямо-таки с бритвенной точностью.
Нет более неловкого молчания, чем то, которое наступает, когда не звучит ожидаемый смех. В последующие несколько минут эта разновидность молчания стала нам хорошо знакома.
Надо отдать должное старине Венаблзу – упорства ему не занимать. Наверное, тому, кто выступал перед солдатами в казармах Чанамасалы после долгого жаркого дня, занятого игрой в поло и охотой на диких кабанов, деревенские жители Мелбери-кум-Кингстон уже не страшны.
Мы обсудили шпильки рукодельных дам, выдали старую-престарую шуточку о местопребывании ее светлости («все еще в стирке»), и что-то еще, кажется, не совсем приличное, о царице Савской и братце миссис Холлоуэй с его фокусами.
Зрители по-прежнему не спешили хвататься за бока от смеха. В зале царило каменное молчание – еще чуть-чуть, и впору будет старине Этрингему взяться за него с молоточком и поискать окаменелые останки Б. Вустера. Кое-как мы все-таки держались. Наконец из-за занавеса донеслось покашливание – знак, что лес в окрестностях Афин готов.
Я тут же сорвался с места, унося свой позор за кулисы. Венаблз мало того что не спешил уходить, еще и вернулся без приглашения на бис. В конце концов даже он сообразил, что надо заканчивать. Спасибо, принесенные заранее помидоры и тухлые яйца все еще оставались в коробках у ног зрителей. Зрители попались терпеливые, но ведь никому не хочется тащить домой сельскохозяйственную продукцию, припасенную совсем для других целей.
Вновь поднялся занавес, открывая взорам лес поблизости от Афин. Задник опять-таки расписывали ученики воскресной школы – на этот раз они изобразили греческий храм и деревья. Прочие декорации составляли пара тоненьких березок в кадках из Мелбери-холла и травянистый холм из папье-маше, укрытый зеленой бархатной шторой. На склоне дремала Титания, царица фей и эльфов. На это зрелище публика в задних рядах откликнулась восторженным свистом.
Тут на сцену вышли афинские ремесленники, старина Этрингем в роли ткача Основы произнес: «Вся ли наша компания в сборе?» – и все закрутилось. В числе плюсов можно упомянуть то обстоятельство, что автор отрывка был несколько более талантлив, чем автор предыдущего комического диалога. В числе минусов приходится назвать исполнителя главной роли – ткача Основы. Голос у него был не просто надтреснутый – то был голос очень старого джентльмена, мечтающего поскорее лечь спать. Так мог бы говорить король Лир после долгих скитаний по степи, но никак не Основа.
Зрители сперва помалкивали, потом вдруг начали смеяться – мне из-за кулис не видно было, почему.
– Будь я в самом деле львом – плохо мне пришлось бы здесь, – сообщил Основа так же залихватски, как священник во время вечерни.
Но публике нравилось! Вытянув шею, я наконец разглядел, что Хоуд в роли Дудки, починщика раздувальных мехов, перетягивает внимание публики на себя. Нехитрые приемчики – всего лишь в нужные моменты делать руками жесты, подгадывая к репликам других актеров, однако селян он распотешил на славу. А когда Основа сказал актеру, изображавшему Стену: «Пусть он пальцы вот так растопырит», – жест Хоуда вызвал бурю восторга.
Меж тем Основа, и так-то не то чтобы живчик, впал в почти летаргическое состояние. Миссис Тилмен, исполнительница роли Пака, вывела его со сцены. Оказавшись за кулисами, старенький лорд присел на стул и начал клевать носом.
Тем временем на сцене пришла пора Дудке произнести свою первую реплику. И надо же такому случиться, чтобы реплика эта была: «Теперь мне говорить?»
Предсказуемо, из зрительного зала послышались разнообразные советы. Чаще всего повторялись «Если еще можешь» и «Давай, выскажи им, Лес!» Хоуд, покачиваясь, изрек что-то насчет «юнейшего юноши, всех миленьких милей». То ли из-за того, что он сам толком не понимал, о чем речь, то ли простодушных зрителей, знавших Хоуда с детства, особенно восхитило выражение «всех миленьких милей» – публика ревела, хохотала, топала ногами и орала: «Давай, Лес, жги!»
Увлекшись представлением, я чуть не пропустил мимо ушей громкий шепот Титании:
– Берти, скорее, закутайся в простыню. Будешь играть Основу!
Ловкие руки верного камердинера мгновенно совершили перемену костюма и с негромким «Прошу прощения, сэр» водрузили мне на макушку ослиную голову. А миссис Тилмен в роли Пака мягко подтолкнула меня на сцену.
Не раз случалось мне появляться на подмостках, но никогда еще мой выход не встречали так бурно. Можно подумать, зрители в задних рядах всю свою жизнь только и мечтали увидеть человека с ослиной головой. Солнце взошло для них в этот миг. Струнный квартет прощен, забыта царица Савская, окружной судья Чанамасалы повержен во прах.
Все взоры обратились на Б. Вустера. Эту роль я больше десяти лет мог повторить во сне с завязанными глазами, а когда понадобилось – передо мной словно разверзлась бездна, огромная и пугающая. Настало время моей реплики, а слова не шли. Мы с этим афинским ремесленником стали чужими друг другу. Из-за кулис донеслось тактичное покашливание и вслед за тем подсказка: «Будь я прекрасней всех, о Фисба, все ж я твой!»
Слова звучали знакомо, поэтому я их повторил. Еще и с выражением, по мере возможности. Так мы и одолели последующие строки – Дживс суфлировал, а я следовал за ним. Зрители, должно быть, решили, что так и задумано. А может, им просто уже было все равно.
Наконец Титания проснулась и заговорила:
– О, что за ангел пробудил меня среди цветов?
Шквал свистков и улюлюканья пронесся над зрительным залом. Джорджиана, потянувшись, встала и на цыпочках подошла ко мне.
Ее рука легко коснулась моего рукава. Дивные очи царицы фей взглянули на меня, и вдруг свершилось чудо – я вспомнил текст и полетел вперед на всех парах, с блеском демонстрируя характерный выговор Монти Бересфорда.
Казалось, после реплики Хоуда «Теперь мне говорить?» публику уже невозможно рассмешить сильнее, но это было ничто по сравнению с хохотом, который грянул на словах Титании «Ты так же мудр, как и хорош собой!» С потолка посыпалась штукатурка, а топот восхищенной публики выбил из досок пола вековую пыль.
Джорджиана мудро сократила пляски фей в конце, так что мы быстро вышли на финишную прямую.
– Тебя люблю я. Следуй же за мной! – говорила она, весьма реалистично сжимая мою руку, и даже из-под ослиной головы я различал мольбу в ее карих глазах.
– …К тебе приставлю эльфов легкий рой, чтоб жемчуг доставать тебе со дна…
Ее волнующий грудной голос утихомирил даже крикунов в задних рядах.
– Я изменю твой грубый смертный прах: как эльф, витать ты будешь в облаках, – закончила она, взяв меня под руку, и тут опустился занавес.
За кулисами лорд Этрингем, слегка очнувшийся, пил воду из стакана.
– Берти, отдай ему ослиную голову, быстро! – скомандовала Джорджиана. – Пусть выйдет на поклоны!
Я с облегчением содрал с себя чертову штуковину. Лорд Этрингем слабо соображал, что происходит, но выйти на поклоны всякому приятно, тем более когда так принимают. Публика вопила, свистела, аплодировала, и никого не волновало, что Основа уменьшился в росте чуть ли не на целый фут.
Наконец актеры ушли со сцены, но зрители потребовали их снова.
– Берти, идем тоже с нами, – сказала Джорджиана.
Я шел как во сне. Когда мы кланялись, лорд Э. на радость публике снял ослиную голову. Даже двухшиллинговые зрители повскакали с мест. Джорджиана вытолкнула лорда вперед, раскланиваться соло.
Ослиную голову она подняла и нахлобучила на меня со словами:
– Ох, Основа! Тебя подменили! Что это я на тебе вижу?
Строго говоря, это реплика Рыла, но никто не стал возражать. Потом Джорджиана снова стащила с меня ослиную голову и, поднявшись на цыпочки, поцеловала в губы, к великой радости зрителей. Я думал, потолок обрушится от громовой овации. Не зная, что еще тут можно сделать, я обхватил милую Джорджиану за талию и вернул ей поцелуй, с процентами.
Наконец мы выбрались со сцены, и дальше все происходило очень быстро. Актеры ушли переодеваться, но через минуту вновь собрались за сценой, вокруг бутылок с некрепким элем и шампанским. Джорджиана стояла рядом со мной.
Вдруг открылась дверь. Вошли леди Хаквуд и леди Джудит Паксли – единственные из зрителей, кого спекталь совсем не развеселил. Они застыли посреди комнаты, точно Сцилла и Харибда, и узок был пролив между ними, ведущий в открытое море.
– Молодой человек! Объяснитесь! – потребовала леди Хаквуд.
– Что объяснить? – спросил я.
– Вы поцеловали мою племянницу на глазах двухсот человек! Что это значит?
Я посмотрел на Джорджиану – уже в обычной одежде, но с диадемой и в гриме царицы фей. Эту девушку я только что скомпрометировал в глазах общества. Фамильная честь Вустеров допускала только один образ действий.
– Леди Хаквуд, я ее поцеловал, потому что… Потому что… мы помолвлены!
Наступило огромное, безмерное молчание.
– Джорджиана, это правда? – спросила наконец леди Хаквуд.
– Не знаю. Это правда, Берти?
– Если ты захочешь, любимая. Понимаю, предложение чертовски странное, но… Ты в силах выйти за меня замуж?
– Я этого хочу больше всего на свете. Пойдем, ослище!
– Куда?
– В машине объясню.
Она схватила меня за руку и потащила за собой.
Пару минут спустя мы уже ехали в моем двухместном автомобиле с откинутым верхом среди благоуханных живых изгородей.
– Следующий поворот направо, – сказала Джорджиана, склонив голову ко мне на плечо.
– Так куда мы едем?
– Обедать в «Голове королевы», в Бир-Реджисе.
– А дальше что?
– Дальше – вся жизнь!
