Нед Джордан жил в Ист Сайде между Второй и Третьей улицами. Эндрю ни разу там не был. Насколько он знал, его брат никогда и никого не приглашал к себе. Нед, чья жизнь проходила на чужих яхтах, в чужих гостиничных номерах, на чужих Карибских или Медитеранеанских виллах, не нуждался в домашнем очаге. Все, что ему требовалось, — это какая-нибудь дыра, в которую он мог бы заползти, когда случайно оказывался не приглашенным или когда болел. Когда Нед болел, он никого не мог терпеть рядом.

Таксист высадил Эндрю у облицованного красным кирпичом дома. Это было заброшенное, явно обреченное здание. Лестница с ржавыми железными перилами вела в прокопченный вестибюль. Эндрю нажал на кнопку звонка напротив имени брата. Дверь щелкнула, и он прошел три пролета по не покрытой ковром облупившейся лестнице.

Нед стоял на площадке четвертого этажа, опершись на перила, и глядел вниз. На нем был голубовато-белый шелковый халат, который казался столь же неуместным в этой мусорной свалке, как и костюм тореадора. Когда Нед увидел Эндрю, он бросился к нему, шлепая босыми ногами по полу и на ходу откидывая со лба спутанные соломенные волосы.

— Дрю! — Он схватил брата за руки и посмотрел на него с любовью и состраданием. — Дрю, милый мой, мать позвонила мне и все рассказала. Боже мой, что я могу сказать?

Обняв Эндрю, он поднялся с ним до следующего этажа. Дверь в его квартиру была открыта. Она вела сразу же в гостиную, где царил неописуемый беспорядок и где на разложенном диване развалилось тело в пижаме, предположительно мужское.

— Кейт, — пояснил Нед. — Опять похмелье. Пошли в спальню.

Он потащил Эндрю через миниатюрный проход в спальню, где беспорядок был еще больше, чем в гостиной. Здесь было одно маленькое окошко, завешенное светло-желтой шторой. Через открытую дверь в крошечную комнату Эндрю смог рассмотреть зеркало и целое скопление бутылочек: лосьон после бритья, лосьон для загара и еще Бог знает для чего. Нед поправил смятые простыни и заставил Эндрю сесть на кровать.

— Почему, черт возьми, ты не позвонил мне вчера вечером? Как ты только вынес мать с Лемом в такой момент? Я мог бы помочь. По меньшей мере я мог бы нейтрализовать мать.

Он присел на кровать рядом с братом, в халате на голое тело, и скрестил загорелые ноги.

— Расскажи, Дрю. Что происходит? Поймали грабителей?

Он был точно таким, каким был всегда, и Эндрю почувствовал себя незаметно втянутым в эту знакомую атмосферу. В переменчивых впечатлениях детства Нед всегда представал как некая центральная точка «дом», и это ощущение все еще сохранялось. Сейчас, когда он сидел здесь, рядом с ним, на кровати, мысль о том, что Нед мог убить Маурин, казалась дикой. Но это было лишь следствие сентиментальной расслабленности, разве нет? Он не должен попадаться на удочку сантиментов.

Нед дотянулся через него до мятой пачки с сигаретами на столике возле кровати. Он взял ее, смахнув на пол груду открыток с приглашениями, и прикурил две сигареты. Одну он отдал Эндрю.

— Не говори, — сказал он. — Не надо, если слишком измучен. Просто посиди. Или разденься, если хочешь, и ложись в кровать.

— Со мной все нормально, — сказал Эндрю.

— Ты был у копов. Так мать сказала.

— Да.

— Дрю, это не поможет. Бог знает. Но… пойми, такое может случиться с каждым. Чем бы ты ни занимался, как бы ты ни был счастлив, всегда надо держать это в уме. Такое может случиться. В одно мгновение все может пропасть. Вот так и надо смотреть на жизнь, надо быть готовым к этому, не позволив задавить себя, когда такое произойдет.

Мог ли он говорить это, если бы он убил Маурин? Да. Эндрю поднялся. Так стало легче.

— Вроде потери десяти тысяч в Хилахе, — сказал он.

Нед широко улыбнулся. Он не почувствовал иронии брата. Нед не был ядовитым по натуре и не замечал этого в других.

— Точно, — сказал он. — Вроде этого. Стряхивай пепел на пол. Все нормально.

Какое-то время Эндрю стоял, продолжая мусолить сигарету, и внезапно опять осознал: Маурин мертва. Боль, которая появилась вместе с этой мыслью, сделала его жестким даже по отношению к брату.

Он сказал:

— Маурин не была убита взломщиками. Вообще не было никаких взломщиков. Кто-то убил ее и подстроил так, чтобы стало похоже на ограбление.

Он заставил себя посмотреть на Неда. Тот выпятил нижнюю губу и накрыл верхнюю. Это была детская гримаса, из которой он еще не вырос: Нед задумчивый, Нед, сбитый с толку, Нед, сообщающий о своем полном внимании. Нед, почти наверняка застрявший, до тех пор пока не придумает новую ложь.

Но сейчас это не имело значения. Нед был на своей территории. Он бы врал в любом случае.

Эндрю сказал:

— Что ты делал вчера у меня дома?

— У тебя дома? — Нед раскрыл глаза так широко, что они стали почти круглыми. — У тебя дома — я?

— Хочешь сказать, ты там не был?

— Да. Я имею в виду… нет, я там не был.

— Розмари позвонила тебе, не так ли, после ланча с Маурин, после криков в моем офисе?

— Разумеется, Розмари звонила мне.

— И она рассказала тебе, что Маурин собирается дать ее родителям полный отчет о Лас-Вегасе, Хилахе и блондинке?

— Да, конечно, она рассказала.

— И после этого, — сказал Эндрю, не спрашивая, а утверждая, — ты пошел к нам домой, чтобы попытаться отговорить Маурин.

— Но, Дрю… — голос Неда задрожал. — Дрю, ты сумасшедший. Я клянусь…

— Чтоб у меня оторвалась селезенка?

Эндрю достал из кармана бумажный самолетик и расправил его. Он придерживал его большим и указательным пальцами.

— Я нашел это за креслом. Он сделан из проспекта клуба «Книга месяца», который пришел с почтой вчера утром. Когда я отправлялся в офис, он был на кофейном столике. Я мог отдать его копам. Я не отдал, потому что не думаю, что ты убил. Я мог ошибиться. Вот это я и хочу выяснить.

Нед лежал на кровати, голубовато-белый халат сполз с него. Он с изумлением таращился на самолетик. Потом его рот растянулся в глупейшей улыбке.

— Вот здорово, — сказал он. — Прикинь. Сделать этот проклятый самолетик и даже не помнить.

— Уже лучше.

— Но, Дрю, я… я ненавижу врать тебе. Клянусь, я хотел все рассказать тебе, но…

— Когда ты был там?

— Ровно в пять часов. Поговорив с Розмари, я подумал о том, что она мне рассказала, и в конце концов решил, что будет лучше встретиться с Маурин, хоть это и не так важно. Мы ведь собирались пожениться в любом случае. У Розмари есть свои собственные деньги, их более чем достаточно, чтобы как-то перебиваться, пока я не получу свой доход обратно. Она ведь все это тебе объяснила, да?

— Да.

— Так что ты должен понимать. Рассказала бы Маурин Тэтчерам или нет, не имело большого значения, разве что они разочаровались бы во мне. Именно так я все и представлял себе: да, Розмари очень любит своих родителей, ей было бы лучше, если бы я сумел отговорить Маурин.

— Ты сказал Розмари, что собираешься поговорить с Маурин?

— Нет. Я никому не говорил. Я был там в пять, как уже сказал, и позвонил снизу. Никто не ответил. Я решил, что она еще не вернулась. Потом я поднялся. Я помнил, как накануне вы оба психовали из-за той блондинки, и подумал, что если буду болтаться рядом с домом, то, возможно, когда она вернется, она просто меня не впустит. У меня был ключ, который ты дал мне, ты знаешь. Поэтому я вошел и решил ждать в квартире. Я сел на тахту в гостиной и наверняка просидел там минут двадцать. Я чувствовал какое-то беспокойство. Как раз потому, вероятно, я и сделал этот самолетик. Проспект, должно быть, лежал там на столике, и я, наверное… Как бы то ни было, спустя какое-то время все это показалось мне забавным. Розмари сказала, что Маурин пошла прямо домой. Я подумал, может она вернулась и заснула. Дверь в спальню была закрыта. Я открыл ее, вошел и… увидел ее на кровати, мертвую, застреленную из пистолета, лежавшего рядом.

Он подтянул ноги и придвинулся чуть ближе, положив ладонь Эндрю на колено.

— Дрю, необязательно рассказывать, что я почувствовал. Боже мой… лежит там, мертвая. Это был твой пистолет. Тот маленький, немецкой работы, с выгравированной рукояткой. Я был с тобой, когда ты его покупал, помнишь? Я смотрел на нее, а вокруг все было как обычно. Я имею в виду — свет был включен, кругом порядок, как будто она только что все прибрала. Я стоял там и не знал, что делать.

— Значит, это ты подстроил, чтобы все походило на ограбление?

— Да. Именно это я и сделал. Я пооткрывал ящики, разбросал одежду, выдернул подушки из кушетки в гостиной, взял деньги из кошелька, а потом… Дрю, я должен был, чтобы все сделать убедительным. Я снял с нее кольца, то аквамариновое, которое у нее было, и обручальное кольцо. Они у меня. Прямо здесь.

Он спрыгнул с кровати и стал рыться в верхнем ящике шкафа. Он вернулся к Эндрю, держа в руке два кольца.

— Видишь? Я сделал все, что мог. Я даже поцарапал замок на наружной двери и попытался отколупнуть дерево вокруг него. Если бы у меня были подходящие инструменты, я бы раскурочил замок. Помнишь, как ребенком я любил болтаться с колотушкой и связкой ключей? Но у меня ничего с собой не было, и я решил… ну вот, я сделал, что смог. Но копы разбираются. Они могут отличить настоящее от подделки.

Эндрю смотрел на брата, а тот стоял перед ним, наивно-серьезный, и его загорелая рука протягивала аквамариновое и обручальное кольца Маурин.

— А шкатулка с драгоценностями?

— Шкатулка с драгоценностями? — заморгал Нед. — Что за шкатулка?

— Шкатулка Маурин. Она пропала тоже. Что ты сделал с ней?

— Я не брал никакой шкатулки. Я даже не подозревал о ее существовании. Только деньги из кошелька — около одиннадцати долларов — и кольца. Вот они — возьми. Они твои. Я отдам тебе одиннадцать баксов тоже, если хочешь.

Эндрю взял кольца. Правда ли это? А разве могло быть иначе? Разве это не похоже на Неда — Неда очумевшего, Неда, делающего из себя дурака, Неда, пытающегося изворачиваться до тех пор, пока это возможно, — но и только?

Эндрю сказал:

— С чего ты взял, что должен инсценировать ограбление?

— Всякий бы догадался. Гораздо лучше заставить копов поверить, что это взломщики, чем… чем…

— Ты? — предположил Эндрю.

— Я? Почему — я?

— Или Розмари?

— Розмари! — Неда словно громом поразило. — Почему, черт возьми, копы стали бы думать, что Розмари хотела прикончить ее?

— Чтобы не дать рассказать родителям о тебе.

— Когда она уже совершеннолетняя? Когда она располагает собственными деньгами? Когда ей совершенно все равно? Копы не могут быть настолько тупы.

— Тогда зачем?

Нед выглядел растерянным.

— Разве это так важно? Я имею в виду — разве не лучше, чтобы ты не знал?

— Нед, ради Бога.

Нед подобрал смятую пачку из-под сигарет с кровати и пошарил в ней. Она была пуста. Он скомкал ее и бросил на пол.

— В конце концов, это был твой пистолет. И потом, тот образ жизни, который вела Маурин…

— Что ты имеешь в виду?

— О, ты знаешь. Это вовсе не мое дело. Я не женат на ней. И, кроме того, ты был от нее без ума, я так понимаю. Если бы ты не был так от нее без ума, ты бы не потерпел, чтобы она распоряжалась тобой, таскала тебя каждую ночь по этим противным вечеринкам, а большую половину дня делала Бог знает что. Правда, сам посуди, Маурин со всем этим — и ты… Боже, Дрю, я знаю, ты всегда позволял людям играть тобой как простофилей, мать и я, полагаю, тоже приложили руку. Но я думал…

Эндрю смотрел на него ошеломленный.

— Ты хочешь сказать, что устроил этот поддельный грабеж, потому что думал, я убил Маурин?

Нед тут же забеспокоился. Он положил ладони на руки брата. Его лицо выражало собачью преданность и любовь.

— Боже, Дрю, теперь я не думаю так. Клянусь, нет. Но именно тогда, в потрясении от всего этого, когда я увидел ее, лежащую там, рядом с пистолетом, и — и письмо…

— Какое письмо?

— Письмо, которое она написала Розмари, оно лежало там же, на кровати, возле нее, прямо около пистолета.

Он сунул руку в карман халата и вынул бумажку.

— Я взял его. Я подумал, так лучше. Розмари, должно быть, отдала его ей за ланчем. Оно было там же, около нее. Я подобрал его. Я читал и думал… Дрю, я не обвинял тебя. Честно. Ты знаешь это, правда? Я бы не обвинил тебя ни на секунду.

Он держал письмо. Эндрю взял его. Оно было напечатано на машинке на одной стороне листа, судя по дате, примерно два года назад, как раз перед его свадьбой. Внизу он увидел знакомую размашистую, небрежную подпись жены.

В письме говорилось:

«Дорогая Розмари,

Я уверена, что ты не рассчитывала услышать обо мне, и я могу представить, что этот легкий ветерок из прошлого вызовет лишь мелкую рябь на величии учреждения мисс Пратт по образованию дочерей плутократии. Но поскольку ты — моя единственная кузина и такая хорошая подружка, я в самом деле чувствую, что тебе любопытно будет узнать о том, что со мной приключилось. Когда твоя дражайшая мама вышвырнула меня из особняка Тэтчеров, — ты ведь знаешь, что меня вышвырнули вон, не так ли? — я надеюсь, ты ужасно беспокоилась обо мне и представляла себе страшную картину моего сползания на неправильный путь и полного забвения своих корней. Но я довольна, что смогла дать возможность твоей матери успокоиться. Просто поразительно, как может быть доброжелателен Манхэттен к девушке без гроша в кармане, если только она слегка обаятельна и немного сообразительна. Ты должна как-нибудь провести этот эксперимент и узнать, как встречает Большой Город богатую девушку. Я уверена, тебе не о чем беспокоиться, потому что, без сомнения, мисс П. делает чудеса не только с умами своих девочек, но и с их внешностью тоже. И ты будешь просто изумительна в эффектных очках, которые сейчас выпускают, — даже в бифокальных.

Но я отклонилась от темы, не так ли? Дело в том, что я стала моделью и у моих ног теперь настоящая орда привлекательных мужчин. Я могла бы выбирать из целой дюжины, но — дабы успокоить тебя — я в конце концов остановилась на одном. Неужели не заставляет твою грудь вздыматься от гордости за меня весть, что я помолвлена с Эндрю Джорданом, старшим сыном той очень элегантной женщины со всеми ее мужьями (и всеми деньгами), которая произвела такое большое впечатление на твоего отца, помнишь? Он не слишком умен, конечно, и не слишком красив, и, только между нами, я должна сознаться, самую малость занудлив. Но какая разумная женщина поставит романтику прежде надежного брака? Во всяком случае, не твоя мать, которая, как ты знаешь, всегда являлась для меня идеалом и образцом женственности и которая, выйдя замуж за дядю Джима, должна была отречься от себя ради скуки более неразбавленной, нежели может нагнать любой Эндрю Джордан.

Ну, милая, я очень надеюсь, что эта новость принесет тебе много удовольствия, как я и рассчитываю. И еще я надеюсь, между прочим, что это письмо дойдет до тебя. Мое сердце разорвется, если оно не врежется, словно управляемая ракета, в аристократическую академию мисс П., которая так хорошо известна, что, кажется, ни у кого нет правильного адреса. Прощай, Розмари, любимая. Подумай, какой камень упадет с твоей души. Теперь тебе не надо больше беспокоиться ни в финансовом, ни в социальном плане о печальной, маленькой твоей родственнице.

Море поцелуев,

Маурин».

Эндрю читал письмо медленно и тщательно. Он вникал в каждую ядовитую фразу, в каждый обертон больной злобы и зависти. У него было ощущение, будто они просачиваются в него, словно от бумаги исходит какой-то разъедающий пар. Но, вопреки ожиданиям, он не испытал чувства удивления или потрясения, ничего такого, лишь ощущение узнавания.

Он хотел, среди прочего, узнать правду о своем супружестве. И он узнал ее.

— Дрю, — донесся голос Неда. — Когда я понял, что ты не видел письма, я не хотел показывать его тебе. Но… ты ведь спросил, не так ли?

— Я спросил, — сказал Эндрю.

— Вот почему я подстроил ограбление и забрал письмо. Это из-за тебя. Боже мой, если бы копы прочитали письмо… Ты понимаешь?

— Да, — сказал Эндрю. — Понимаю.

Нед держал руку на его плече.

— Не позволяй этому раздавить тебя, Дрю. Это сложно, я знаю, но смотри этому прямо в лицо. Она была маленькой интригующей сучкой. Смирись с этим. Она была сучкой, а теперь кто-то убил ее. Так будет проще. Ты понимаешь? Ее убили, но кого это волнует?

«Кого волнует? — думал Эндрю. — Лейтенанта Муни волнует. Это его работа. Он не слишком умен и не слишком красив… между нами, он самую малость занудлив…»

Он не просто видел эти фразы, он слышал, как их произносит Маурин мягким чистым голосом, который — не так ли? — казался ему голосом белой розы, если бы белая роза могла говорить.

Он сел на край кровати. По-прежнему сжимая письмо, он поднял руки и закрыл лицо.