Эндрю Джордан даже не имел представления, что его брат снова в Нью-Йорке, но как-то, придя домой с работы чуть раньше, он застал Неда в гостиной с Маурин. Те сидели на низкой тахте, подобрав под себя ноги, пили «Роб Рой», и, казалось, чувствовали себя уютно и расслабленно.

— Привет, милый, — сказала Маурин. — Посмотри, кто у нас.

Нед широко улыбнулся. Эндрю знал своего братишку достаточно хорошо, чтобы уметь классифицировать его улыбки. Эта улыбка была «победная», улыбка человека, у которого дела идут в гору. Нед сильно загорел, а волосы стали почти белыми от солнца. Эндрю попробовал припомнить, что же было на сей раз. Карибское море? Было достаточно сложно проследить передвижения Неда, порхающего по жизни как мотылек и выступающего в роли вечного гостя праздных богатеев.

— Привет, Дрю, — сказал Нед. — Я заглянул только поздороваться, но время поджимает. Я должен бежать. Меня ждут в Пьерре.

Начиная с первого (и единственного) года в Принстоне всегда находились «люди», ожидающие Неда в Пьерре или где-то еще. Эндрю редко встречал их, но знал, что если это не девушки, то наверняка миллионеры, или знаменитости, или же по меньшей мере какая-нибудь «пара, у которой замечательная вилла чуть севернее Малаги».

Он спросил:

— Ты надолго?

— Кто знает! — Нед одним глотком допил «Роб Рой». — Я позвоню, дружище.

Он поцеловал Маурин, и это поразило Эндрю, ведь они недолюбливали друг друга. Потом, нежно похлопав Эндрю по плечу, он направился к двери.

Проводив его, Эндрю зашел в гостиную и сказал жене:

— Нед, как видно, в хорошей форме. Что нового?

— А… Нед. — Маурин не обратила внимания на его вопрос. — Милый, я поклялась Ридам прийти к половине седьмого. Мы ужасно опаздываем.

Каждый вечер своего полуторагодового супружества, как казалось Эндрю, они с Маурин проводили в хроническом беспокойстве поспеть вовремя. Он не был любителем вечеринок, но поскольку Маурин считала их неотъемлемой частью образа жизни, он притерпелся к ним. На этот раз он терпел Ридов. Когда они вернулись домой, он позабыл о Неде.

Когда, приняв душ, он вышел из ванной комнаты, Маурин была уже в постели. Он никогда не говорил и никогда бы не сказал этого, боясь ее насмешек, но она всегда напоминала ему белую розу. Сейчас ее красота была свежей и пылающей, словно утром после восьмичасового сна. Его любовь к ней, которой весь вечер мешали болтающие и занятые собой люди, ощущалась им почти как физическая боль. Он скользнул в постель и лег подле нее. Когда он повернулся к ней, Маурин быстро протянула руку и погладила его по щеке.

— Спокойной ночи, милый. Хороший был вечер, да? Но, Боже мой, уже час.

Эндрю ожидал чего-то в этом роде и молча проглотил намек. Он знал, что его любовь к жене была более страстной, впрочем, так же как и более романтической, нежели ее любовь к нему, и это знание порождало в нем чувство робости, покорности и смутное ощущение вины.

Дотянувшись рукой, он погасил свет над кроватью, и стоило ему это сделать, как к нему тотчас вернулось воспоминание о сидящих рядышком, с ногами на тахте, Маурин и Неде. Он едва ли придал этому значение в тот момент. Раньше ему хотелось, чтобы отношения между ними были более теплыми. Но теперь, когда в уме перед ним маячила эта картинка, непринужденная близость их позы вдруг показалась ему близостью влюбленных, как будто их головы, обе такие красивые, что подчеркивалось контрастом темных и светлых волос, за секунду до его появления оторвались от поцелуя.

Он тотчас подумал, что такая фантазия нелепа и является всего лишь новым и постыдным симптомом ревности, которая стала его почти постоянным спутником. А ревность, он уже знал, была болезнью столь же необъяснимой, сколь и унизительной, столь же бесстыдной в выборе своих подозрений, сколь и разрушительной.

Эндрю лежал, борясь с напряжением, пытаясь все осмыслить. Он знал, что самое плохое началось более года назад, после того как к нему в контору пришло анонимное письмо. Он никогда прежде не видел таких писем, но это было в точности таким, как их обыкновенно описывают в книгах. Составлено оно было из заглавных букв, вырезанных из газеты и приклеенных на белый лист бумаги. Там говорилось:

Он пробовал забыть о письме, как о выходке психопатической и бессмысленной злобы, однако семена сомнения нашли в нем весьма благодатную почву. Еще с детства он впитал, под давлением матери и Неда, идею о себе как о самом тупом в семье. Добрый старина Энди, надежный, усидчивый, привычкой которого было все доводить до конца, но для которого жизнь не припасла высоких вознаграждений. Даже когда Маурин согласилась выйти за него замуж — мать и Нед были в то время в Европе, — ему показалось это слишком замечательным, чтобы быть правдой.

Хотя он порвал письмо и ни разу ни слова не проронил о нем жене, оно застряло в нем, как заноза. С того дня всегда где-то на краю счастья, впрочем, никогда не казавшегося ему реальным, маячила тень, таящаяся, но всегда готовая обнаружиться, придравшись к тому, что телефон не отвечал, к опозданию на встречу, прячась и разрастаясь до тех пор, пока не создала вот эту самую последнюю и наиболее несуразную фантазию.

То была совершенно абсурдная выдумка, которая в конце концов уступила победу здравому смыслу. С его супружеством все было в порядке, за исключением только этого отталкивающего и самобичующего изъяна в нем самом. Это все, что касается Маурин и Неда!

Как и много раз прежде, Эндрю Джордан, которому очень хотелось быть хорошим, почувствовал отвращение к себе и огромную потребность наладить контакт с женой, как будто прикосновением к ней он смог бы избавиться от своего унизительного подозрения.

— Маурин, — прошептал он.

Он потянулся к ней. С легким вздохом (спит или притворяется спящей?) она перевернулась от него на другой бок.

В спальне было очень темно. Темнота была напоена ее духами.

Всю следующую неделю Эндрю не видел Неда. Это его не удивляло. После смерти отца, когда он принял на себя дело, а Нед унаследовал небольшой, но подобающий доход от трастового фонда, они постепенно разбрелись в разные стороны, выпав из тесного альянса, образованного в детстве и перекидывавшегося от скучной респектабельности их отца к беспорядочным перелетам в мир лихорадочной и неустанной веселости их матери. Всякий раз, когда возникала реальная кризисная ситуация, Нед, как слишком хорошо знал Эндрю, обязательно прибегал к нему. Но сейчас Неду приходилось очаровывать своих миллионеров и знаменитостей, и он не испытывал нужды в Старом Дружище Эндрю, между тем как Эндрю, главным образом благодаря Маурин, почти освободился от изматывающего синдрома любимого Неда, от негодования на него, недоумения и улаживания его делишек. В свои тридцать он был достаточно взрослым по сравнению с братом. Он мог оценивать его наконец, так же как и свою мать, без иллюзий. По крайней мере он верил, что мог.

Так случилось, что именно благодаря матери Эндрю получил дальнейшие новости о Неде. Она позвонила ему в офис около трех часов в среду, чтобы позвать на чай в Плацу.

— Файф-о-клок, Эндрю. Не опаздывай и не задерживайся слишком долго, потому что мы с Лемом уходим. Возьми с собой свою маленькую как-ее-там, если хочешь.

«Маленькая как-ее-там» была Маурин. Поначалу Маурин старалась добиться расположения матери, но в качестве жены Эндрю она была обречена оставаться «маленькой как-ее-там» — забывчивость, которая, как четко осознавал Эндрю, была лишь одним из проявлений потребности его матери отплатить ему за то, что он такой скучный сын. Если уж его матери необходимо было иметь детей — что было крайне спорно, — то по меньшей мере они должны были быть «изумительными», как «милый Недди». Ее отпрыск, который добровольно принимал участие в доле отца в небольшой, производящей картон фирме, становился чем-то неопределенным, вроде ее мужа, который на поверку не слишком подходил на роль отца ее детей.

Эндрю позвонил Маурин сообщить о приглашении. Телефон не отвечал. Перед тем как покинуть офис, он попробовал снова, но опять ответа не было. Маурин точно говорила ему, что намеревается оставаться весь день дома и отдыхать. Он почувствовал знакомое шевеление беспокойства, но подавил его. Он пошел к матери один.

У матери был гостиничный люкс со стороны парка. Отели миссис Прайд в Париже или в Санкт-Моритце и где бы то ни было еще всегда были «ее» отелями, и «ее» отели неизменно бронировали для нее «люкс миссис Прайд». Нет, конечно, не всегда то была миссис Прайд. Мать Эндрю, побывав замужем четыре раза, имела много разных имен, под которыми регистрировалась в гостиничных журналах. Прайд было совсем новым. Она встретила Лема Прайда в Калифорнии год назад. Он был приятной внешности, пятнадцатью годами моложе ее и без единого гроша в кармане. После двух блестящих выгодных замужеств она почувствовала, как полагал Эндрю, что на этот раз может побаловать себя.

Когда Эндрю вошел в номер, Лема не было видно. Мать сидела у окна, чай был на столе перед ней. Еще когда она была просто «миссис Джордан», супругой отца Эндрю, она почувствовала благотворное воздействие чаепитий. Серебро, тонкий фарфор, атмосфера расслабленного изящества создавали совершенную оправу ее утонченному, изысканному профилю и слабым мимолетным улыбкам, которые столь успешно внушали — незнакомым — впечатление ее неотразимой беспомощности.

— Хорошо, — сказала она, — по крайней мере ты пунктуален, Эндрю. Где твоя жена?

— Я не смог застать ее дома.

Ее глаза блеснули и уставились на него.

— Все идет как надо, я надеюсь?

— Конечно.

— Это утешает. Она очень хорошенькая. Она ведь выступала на сцене, не так ли?

— Она была моделью одно время.

— А, это одно и то же по большому счету. Я очень надеюсь, что она скоро пристрастится к семейной жизни. Девушки вроде нее привыкли к возбуждающей атмосфере. Для них тяжело полностью отказаться от привычек. Я удивлена, как ты женился на такой шикарной девушке. Ты всегда был таким собственником, не правда ли, как твой отец? Я думала, что ты выберешь какую-нибудь приятную, маленькую толстушку себе в жены. Но я уверена, все будет прекрасно.

Как всегда, каким-то девятым чувством, ей удавалось нащупать самую болевую точку сына и начать давить на нее. Она налила себе чашку чая, элегантно, как венская баронесса. Затем налила еще одну — для Эндрю. По тому, как она хмурила брови, он ясно понял, что ее что-то беспокоит. Впрочем, это и так подразумевалось, поскольку она никогда не звала его, покуда не назревала какая-нибудь «надоедливая» ситуация.

Она взяла чашку и стала прихлебывать. Вскоре она приступила к главному.

— Эндрю, сегодня утром здесь был Недди. Он попытался занять у меня денег.

Эндрю насторожился. Большая неприятность, приключившаяся с Недди год назад, началась с того, что он пытался занять денег у матери.

— Зачем? — сказал он. — Зачем ему нужны деньги?

— Он не сказал. Он только пробовал выманить их у меня.

— Сколько?

— Пять тысяч долларов. — Совершенно голубые глаза миссис Прайд смотрели на него поверх чашки, зрачки слегка сузились, как всегда, когда дело касалось денег, уходящих скорее, чем поступали. — В самом деле, я не понимаю вас, мальчики. Как неприятность, вы бежите ко мне. Он что думает, я делаю деньги? Разве он не видит, как они постоянно утекают: налоги, расходы и Лем… Дорогой Лем, нет, ведь Лем не способен позаботиться о себе с его никудышным сердцем.

Миссис Прайд и Лем то и дело говорили о его сердце. Но, пожалуй, никто никогда точно не знал, что с ним такое.

— Ты дала ему деньги? — спросил Эндрю.

— Дать ему? Даже если бы я могла это устроить, я и не подумала бы создавать подобный прецедент. Взрослым мужчинам никогда нельзя ползком являться к своим матерям. Я говорила это Недди в прошлом году. Он знает, он получит все, когда я умру, за исключением, конечно, самой малости для Лема. Кроме того, у него есть свои деньги. Почему же, о Господи, он никак не хочет понять это?

Она наклонилась вперед и положила руку на колено Эндрю — прелестная ручка с огромным кольцом.

— Эндрю, вот почему я позвала тебя. Поговори с ним. В конце концов, ты ведь гораздо старше, ты ему как отец; и это больше касается тебя, чем меня. Проверь все. И если ему в самом деле нужны деньги… ну, твой бизнес движется ужасно хорошо, не так ли? В конце концов, какой разумный человек станет потеть с бумажными коробками, если они не приносят доход.

Эндрю чувствовал легкое, кошачье давление ее руки на колено, и к нему вдруг вернулись ощущения из детства, когда его желание добиться благосклонности матери было столь же неистовым, сколь и безнадежным. Какими они казались теперь далекими. Такими же далекими казались его поздняя ненависть и желание отомстить, когда он осознал, что несостоятельность их отношений зависела не от него. Теперь было иначе — просто Мать была Матерью.

— Эндрю, ты сделаешь это, да? Ты поговоришь с ним? Он такой ласковый мальчик, и я люблю его до безумия. Но он бывает таким утомительным. О Лем, дорогой…

Она вскочила на ноги так легко и свободно, словно девочка, потому что открылась дверь и к столу двигался теперешний отчим Эндрю. Миссис Прайд подбежала к нему и обвила руками. Она была крошечная, а он огромный — массивный тип красавца военного с доморощенным английским акцентом, производивший впечатление Pukka Sahib’a из Британской Raj’и, но который в действительности, насколько знал Эндрю, не добирался до Британской Империи ближе маленькой вспомогательной роли в фильме Эррола Флина.

— Лем, дорогой, где же ты был? Я ждала тебя к трем.

— Извини, цыпленок. Обедал с приятелем. Потом, по дороге назад, я посмотрел ту милую французскую картину, что в Париже пользовалась таким успехом, ту, которая тебе очень нравилась. Я решил, что должен взглянуть.

Лем Прайд нагнулся и поцеловал ее в щеку. Его усы вытянулись в грубовато-добродушной майорской улыбке.

— Заждалась меня, цыпленочек?

— О Лем…

Он повернулся и увидел Эндрю. Лем выглядел слегка смущенным; и всегда, когда он видел Эндрю, он выглядел так, будто тот поймал его на чем-то.

— Привет, Эндрю, дружище.

— Эндрю уже уходит, — сказала миссис Прайд. — Одно невеселое дельце, но все проясняется.

Пока Эндрю шел к двери, мать заталкивала Лема на тахту рядом с чайным столиком, щебеча, прелестно улыбаясь, используя всю свою артиллерию очарования. Эндрю никогда раньше даже в голову не приходило, что она могла оказаться способной на любовь. Впервые в своей жизни он обнаружил у себя чувство почти жалости к ней.

Но вскоре, спускаясь в лифте, он вернулся к мысли о Неде. Хотя это и было год назад, тот случай, когда Нед пытался занять у матери денег, отвратительно живо помнился ему. Желая держаться наравне с какими-то актерами в Лас-Вегасе, Нед напился и как идиот проиграл в крэп больше, чем мог себе позволить. Он попытался позвонить Эндрю, но их с Маурин не было дома. Тогда он позвонил миссис Прайд, в ее медовый месяц, в отель Беверли Хиллз; результат был предсказуем. На следующее утро богатая и почтенная бразильская вдова, которая жила в его отеле, обвинила Неда в краже алмазного браслета.

Эндрю полетел в Вегас. Отель так же сильно желал замять это дело, как и он. В конце концов Нед признал, что браслет у него; Эндрю заставил вернуть браслет и уговорил мадам Да Коста держать рот на замке. Еще он заплатил карточные долги, использовав деньги, имевшиеся в достаточном количестве, так как были отложены им, как ни забавно, на покупку алмазного браслета для Маурин.

Перед лицом грозного, разгневанного Эндрю Нед подобающим образом раскаивался; но, будучи Недом, он считал само собой разумеющимся, что его брат появится из ниоткуда и все устроит. Он расплывался в своей глуповатой детской улыбке, которая, несмотря на годы, все еще имела для Эндрю тот доводящий до бешенства и обезоруживающий оттенок, как и тогда, когда Неду было девять лет и он умудрился разбить вдребезги свой новый велосипед.

— Ну, теперь все в порядке, я полагаю. Но… знаешь что, Дрю? Старая корова Да Коста сама дала мне чертов браслет. Дорогой милый мальчик, сказала она, возьми немного этих драгоценностей и заплати свои маленькие долги. Я подумал, что это типичный напыщенный бразильский жест, поэтому схватил браслет, поцеловал ее толстую ручку и сказал: «Ваш покорный слуга, сеньора». Конечно, она была слепа в тот момент. Бурбон со льдом. Я думаю, учитывая тяжелое похмелье, она просто забыла этот романтический эпизод, а я слишком джентльмен, чтобы подталкивать ее память.

Эндрю решил, что это вполне могло быть правдой. В детстве его брат был великолепным вруном, но он редко обманывал его.

И для Неда, который в двадцать три года еще не усвоил основных принципов общепринятой морали, сентиментальное предложение пьяной пожилой женщины казалось совершенно приемлемым.

— Дрю, не рассказывай Маурин.

— Она уже знает. Она была как раз на другом телефоне, когда ты звонил.

— Это ее вывело из себя, наверное? — Да, конечно. Маурин и раньше никогда не замечала особого обаяния в Неде, а после этого она пресытилась им надолго.

— Скажи ей, что я верну деньги. И, Дрю, будь спокоен. Я не собираюсь делать никакой другой глупости вроде этой.

— Для тебя же лучше.

— Я не буду. Клянусь. Чтоб у меня отвалилась селезенка.

Это была их самая секретная и священная клятва, пока они были детьми. Лифт выпихнул Эндрю в вестибюль Плацы. Не обманывал ли он себя по-страусиному, поверив, что выпадением селезенки Нед скрепил свое обещание?

Когда он вернулся домой, Маурин не было. Он знал, что беспокоиться нелепо. Кто угодно из двух десятков друзей мог позвонить ей и соблазнить приехать. Но они должны сегодня идти к Биллу Стентону — когда это? Он отправился в ванную комнату и справился с открыткой, приклеенной к зеркалу. Семь тридцать. Эндрю позвонил брату. Ответил какой-то мужчина, который сказал, что он — гость. Неда не было. Не может ли он передать сообщение? Эндрю сказал, что их с Маурин не будет дома допоздна, но попросил, чтобы Нед с утра первым делом позвонил им. Он плеснул немного в стакан и, взяв выпивку с собой в ванную, принял душ.

Он не успел вытереться, когда зазвонил телефон. Эндрю вбежал в спальню, убежденный, что это Маурин.

В трубке послышался легкий и довольно приятный молодой женский голос:

— Дома ли миссис Джордан — Маурин Джордан?

Эндрю ответил, что ее нет.

— А вы ее муж?

— Да.

— Возможно, вы обо мне знаете, я Розмари Тэтчер.

Он знал ее. Розмари Тэтчер была двоюродной сестрой Маурин. Их матери были сестрами, и, когда родители Маурин погибли в автомобильной катастрофе, Тэтчеры взяли Маурин к себе на несколько лет в Лос-Анджелес, когда той было пятнадцать лет. Недавно мистер Тэтчер, который был очень богат, в интересах дела перенес свое главное управление в Нью-Йорк, и они снова стали занимать достаточно большое место в жизни Маурин в качестве дяди Джима и тети Маргарет. Розмари, однако, Эндрю никогда не видел. Последние два года она жила за границей, заканчивая школу в Лозанне.

Эндрю сказал:

— Розмари Тэтчер? Конечно. Я не знал, что вы в городе.

— Я только вчера вернулась. И смертельно хочу увидеть Маурин и познакомиться с вами. Когда она придет?

— Я жду ее с минуты на минуту.

— Тогда не будет ли слишком неудобно, если я сейчас загляну к вам?

— Конечно нет. Я уверен, Маурин будет рада видеть вас.

— Я не стану задерживаться. Я все равно не смогла бы. Кстати, вы не возражаете, если родители заедут к вам забрать меня? Мы собираемся поужинать вместе.

Он сказал, что им будет очень приятно. Она пообещала быть через полчаса и положила трубку. Только Эндрю успел переодеться, как услышал скрежет ключа Маурин в замке. Он поспешил в гостиную; она шла к нему, снимая норковое пальто, которое он подарил ей на их первую годовщину.

Как всегда, когда Эндрю видел ее, ему казалось, что его сердце выскочит, и все мучительные беспокойства ревности исчезали, как ночной кошмар при пробуждении.

— Энди, милый. Я ужасно задержалась, очень сожалею. Это безумие, но одна подруга позвонила мне. Она только что из Вест-Индии.

Маурин обняла его и поцеловала.

— Умница, ты уже одет, чтобы идти к Биллу.

— Что за подруга? — спросил Эндрю.

— О, это не совсем подруга, — сказала Маурин. — Это моя кузина. Ты слышал о ней, милый. Дочь Тэтчеров. Моя кузина Розмари.