Глава X
Стилет, револьвер и его светлость
1
— Ну и каковы теперь ставки на фаворита, бригадир Фокс? — спросил Элейн.
— Клянусь Богом, вы всегда говорите: «Когда в деле об убийстве полно экстравагантных штрихов и намеков, оно не должно быть трудным», — сказал Фокс. — Вы остаетесь при своем мнении, сэр?
— Буду удивлен, если наше дело окажется исключением из общего правила, и должен сообщить, что в данный момент оно представляется мне именно таким. Однако последние откровения по меньшей мере проливают новый свет на вашего друга детства. Вы помните, как старый перечник крутил туда-сюда револьвер, когда мы впервые дали ему оружие для осмотра в «Метрономе»? Вы помните, как он еще раз взглянул на револьвер в кабинете и у него случился приступ сухого кашля, а когда я спросил его, что именно он ожидал увидеть, он заорал на меня как оглашенный: «Ну и ну» — да, именно так: «Ну и ну, как вам это нравится!?»
— Уф!
— Он, конечно, давно понял, что это не тот револьвер, который он заряжал в кабинете и взял с собой в «Метроном». Да, и не забывайте, — добавил Элейн, увидев, что Фокс открыл рот, — именно он показывал Скелтону оружие за несколько минут до того, как оно выстрелило. Мисс Уэйн утверждает, что он обратил внимание Скелтона на инициалы.
— Это само по себе выглядит подозрительным, — быстро сказал Фокс. — Зачем было привлекать внимание двух человек к инициалам? Он что-то держал про себя. Ведь мог взять и сказать: «Я стрелял из другого револьвера».
— Тогда почему не сказал?
— Черт его знает.
— Если вы спросите меня, то я скажу: он предпочел удобно сидеть в кресле и наблюдать, как мы выставляем себя дураками.
Фокс ткнул револьвер пальцем.
— Если это не то оружие, которое было подготовлено для концерта, тогда откуда оно взялось, черт возьми? — спросил он. — И в то же время именно из него выпалили треклятым снарядом, дротиком, гвоздем, как угодно, потому что в стволе остались царапины. Значит, кто-то держал этот револьвер наготове, в нем уже сидел дротик, и оставалось только заменить им тот револьвер, который был у лорда Пестерна. Стойте! Что говорится в отчете, мистер Элейн?
Элейн уже читал отчет.
— Энтуисл устроил настоящую баллистическую оргию, — сказал он. — Царапины могли быть сделаны бриллиантами защелки зонтика. На его взгляд, так оно и было. Он прислал микрофотографии в подтверждение своей точки зрения. Он выстрелил этим дротиком — давайте называть этот гибрид дротиком, согласны? — из другого револьвера с таким же диаметром канала ствола и получил «вполне подобные царапины» — так он буквально пишет. Он указывает, что неровные, неправильной формы царапины образовались, когда дротик заталкивали в ствол. На пружинный замок нажали большим пальцем, чтобы дротик вошел в ствол, а затем, уже в стволе, пружина распрямилась и потому дротик не вываливался на пол, даже когда дуло револьвера смотрело вниз. При установке дротик слегка повернули вокруг собственной оси. Вторая царапина имеет причиной сам выстрел: пружина прижимала защелку к металлу, пока дротик не вылетел из револьвера. Энтуисл пишет, царапины в этом револьвере не так глубоки, как в том, из которого он сделал пробный выстрел дротиком, но считает, что по характеру они точно такие же и сделаны одним и тем не орудием. На расстоянии полутора метров дротик попал точно в цель. На более значительных расстояниях наблюдались «растущие дивергенции», обусловленные неравномерно распределенной массой защелки или неравномерным сопротивлением воздуха. Энтуисл добавляет, что был просто поражен составом грязи в стволе — ни с чем подобным в своей практике он не сталкивался. Он взял пробу и послал ее на анализ. Химик-аналитик сообщает, что грязь содержит частицы сажи и вкрапления различных углеводородов парафинового ряда, очевидно, конденсировавшихся из пара.
— Потеха.
— Это все.
— Прекрасно, — сказал Фокс угрюмо. — Прекрасно. Похоже на злую шутку. Дротик, убивший Риверу, вылетел из этого револьвера. Этот револьвер — не тот самый, который его светлость показывал мисс Уэйн и Сиду Скелтону. Но тогда остается признать, что некто стрелял из другого револьвера в то же самое мгновение, когда выстрелил его светлость, и именно этот некто убил Риверу. Вы принимаете такую версию, сэр?
— Я принимаю ее за рабочую гипотезу. Но с оговорками и хочу припомнить наш разговор в машине.
— Хорошо. Итак, после того как Скелтон осмотрел револьвер с инициалами, имел ли его светлость шанс заменить один револьвер другим и произвести смертельный выстрел? Не мог ли он все это время иметь второй револьвер при себе?
— Находясь рядом с десятком людей, общаясь с ними, чокаясь за столом? Определенно не мог. Кроме того, он не знал, что Скелтон захочет осмотреть револьвер. А что он сделал с первым револьвером потом? Помнится, мы его обыскали.
— Спрятал. И он там сейчас преспокойно лежит!
— Где-то в «Метрономе», если мы на верном пути, хотя мы обыскивали заведение. Но продолжайте.
— Итак, сэр, если его светлость не заменял револьвера, то кто это сделал?
— Это могла сделать его приемная дочь. Или кто-то другой из их компании. Они ведь сидели близко к сомбреро. Они пошли танцевать и находились все время между столиком и краем помоста. Некоторое время за столом оставалась одна леди Пестерн. Я не видел у нее ни единого подозрительного движения, но, конечно, и не наблюдал за нею. У всех дам были вместительные сумочки. Изъян этой идеи, бригадир Фокс, заключается в следующем: они не могли заранее знать, что окажутся рядом с сомбреро. И почти наверняка не знали, что лорд Пестерн собирается положить свой страшный револьвер под шляпу.
Фокс пожевал свои короткие густые усы, уперся ладонями в колени и, казалось, ненадолго погрузился в транс. Он вышел из него, забормотав:
— Значит, Скелтон. Сид Скелтон. А не мог ли Сид Скелтон произвести подмену? Вы сейчас напомните мне, что все вокруг смотрели на него, но так ли уж внимательно смотрели? Сид Скелтон…
— Продолжайте, Фокс.
— Сид Скелтон, образно говоря, собственной персоной. Он покинул оркестровый помост, прежде чем на него вышел его светлость. А Сид ушел. Предположим он заменил этим револьвером другой, с инициалами. Предположим, он сразу выскочил на улицу и бросил револьвер в первую канализационную решетку, попавшуюся ему на пути. Сид знал, что шанс хорош и его нельзя не использовать, как вы думаете?
— Как, когда и где он смастерил дротик из куска стержня зонта и стилета и запихнул его в ствол второго револьвера? Откуда достал патроны? И когда добыл револьвер? Скелтона не было в доме лорда Пестерна.
— Вы правы, — мрачно изрек Фокс, — ничего не стыкуется. Странно было бы вам этого не заметить. Ладно, отложим мою гипотезу в сторонку. Кто еще остался? Бризи. Если говорить о подмене, что мы имеем по поводу дирижера?
— Он не приближался к Пестерну — так утверждают все музыканты — со времени осмотра Скелтоном револьвера и вплоть до момента убийства Риверы. Они оставались наедине перед выходом Бризи на сцену, но Пестерн со своей неутомимой страстью освобождать других от подозрений, утверждает, что Бризи не подходил к нему. И помните, что револьвер лежал у Пестерна в заднем кармане.
Фокс вновь погрузился в транс.
— Я думаю, — заговорил Элейн, — что мы имеем перед собой одно из тех дел, в которых сведение на нет невозможностей оставляет нас лицом к лицу с невероятностью, каковую, как вы выразились, faute de mieux приходится принять. И мне кажется, Фокс, что до сих пор мы не сочли мое невероятное предположение невозможным. По крайней мере в его пользу говорит то, что все экстравагантные штришки приобретают в его свете определенную достоверность.
— Я скажу, что мы так и будем топтаться на месте, если ваши рассуждения окажутся единственным, чем мы обладаем.
— А я — что мы так и будем топтаться на месте, если притянем его светлость и построим наше обвинение на предположении, будто он сам заменил револьвер, который зарядил и из которого, по его словам, выстрелил. Хотя Скелтон и клянется, что осмотрел револьвер по собственной инициативе, видел инициалы, а на этом экземпляре их нет. Известно к тому же, что через три минуты после осмотра лорд Пестерн вышел на сцену.
Фокс спокойно бурчал себе под нос и вдруг разразился тирадой:
— Мы называем эту чертову штуку дротиком. Будь я проклят, если не начинаю понимать, почему мы выбрали такое название. Будь я проклят, если не начинаю сомневаться в том, что ее использовали действительно как дротик. Бросили в парня с полутора метров. В конце концов это не так уж невозможно.
— Кто бросил? Бризи?
— Нет, не Бризи, — протянул Фокс. — Его светлость обеспечил ему алиби своим обыском. Вы готовы отрицать, что Бризи где-то не поднял чего-то, после того как вышел к оркестру?
— Думаю, готов. Он быстро прошел через открытую дверь и дальше по проходу между музыкантами. Он стоял в свете прожектора в добрых двух метрах от чего бы то ни было, когда дергался, как медуза, дирижируя. Все говорят, что он ничего не мог поднять, после того как лорд Пестерн его обыскал, и уж во всяком случае я готов поклясться, что он не подносил рук к карманам, а в то мгновение, когда Ривера упал, он работал обеими, и ни одно из его неподражаемых телодвижений не походило на метание дротика. А если нужны дополнительные аргументы в его защиту, бригадир Фокс, то Ривера находился спиной к Бризи, когда упал.
— Все верно. Остается только его светлость. Он стоял лицом к Ривере. Совсем рядом. Дьявольщина. Если только он одинаково хорошо не владеет обеими руками, то как он мог одновременно выстрелить и через долю секунды швырнуть дротик? Эта дорожка никуда не ведет. Кто же тогда еще?
— Вы ведь не считаете леди Пестерн чемпионкой по метанию дротиков?
Фокс хмыкнул.
— Это было бы чересчур, сэр, ведь так? А как насчет мистера Мэнкса? У него был мотив. Допустим, Ривера раскопал, что Мэнкс пишет слюнявые статейки в «Гармонии». Мэнкс не хотел, чтобы об этом знали. Дальше шантаж, — сказал он без особой убедительности в голосе.
— Дружище Фокс, давайте передохнем от бесплодных догадок, — предложил Элейн. — Могу я напомнить вам, что до момента падения Ривера не переставал играть на своем аккордеоне?
— Знаете, мне это, пожалуй, нравится, — после долгой паузы заговорил Фокс. — Здесь что-то есть. И позвольте напомнить вам, сэр, что он не собирался падать. Никто из оркестрантов не думал, что он упадет. Значит, он упал потому, что некто всадил ему в сердце эту проклятую вышивальную принадлежность, вставленную в ручку от зонтика, и только по этой причине он упал. Итак, если вы не возражаете, мистер Элейн, в каком направлении мы отправимся дальше?
— Я думаю, — ответил Элейн, — что вы организуете поиск исчезнувшего револьвера, а я нанесу визит мисс Петронелле Ксантиппе Хендерсон. — Он поднялся и надел шляпу. — Думаю еще, что мы с вами — пара ужасных дураков.
— По поводу дротика, — спросил Фокс, — или револьвера?
— По поводу «Гармонии». Подумайте над моим замечанием, пока я буду у мисс Хендерсон, а потом расскажете, к каким выводам пришли.
Через минуту он вышел, оставив Фокса погруженным в глубочайшие раздумья.
2
Мисс Хендерсон приняла Элейна в своей комнате. У комнаты была известная индивидуальность, она не в полной мере походила на помещения, в которых постоянно живут одинокие женщины в других домах. На стенах Элейн заметил фотографии Фелисите ребенком, школьницей и в день совершеннолетия, устрашающий портрет леди Пестерн и, видимо, увеличенное с моментального снимка изображение лорда Пестерна в бриджах и охотничьих башмаках, с ружьем под мышкой, спаниелем, вставшим на задние лапы, большим домом на заднем плане, а на лице его светлости — знакомое дерзкое выражение. Над столом висело фото, запечатлевшее группу студенток последнего курса в платьях недолговечной моды двадцатых годов. На заднем плане виднелся угол колледжа леди Маргарет-Холл.
На мисс Хендерсон, одетой с чрезвычайной тщательностью, был темный костюм, слегка напоминавший униформу или отражавший определенные привычки. Она встретила гостя очень спокойно. Элейн увидел перед собой женщину с посеребренными временем волосами, ухоженными и аккуратно уложенными, светлыми глазами и неожиданно полными губами.
— Итак, мисс Хендерсон, — заговорил он, — не уверен, что вы сумеете пролить свет на это чрезвычайно запутанное дело.
— Боюсь, вы правы в своем предположении, — бесцветным голосом сказала она.
— Однако, кто знает. Есть один аспект, в котором я рассчитываю на вас. Вы присутствовали на последнем приеме в этом доме, были со всеми до и после обеда, находились в гостиной, когда лорд Пестерн с помощью всех остальных составлял свой график, который затем передал мне.
— Да, — только и сказала она, после того как Элейн замолчал.
— По вашим собственным наблюдениям и воспоминаниям, верна ли картина передвижений людей по дому, отраженная в графике?
— Несомненно, — ответила она сразу же, — но, признаюсь, мои воспоминания не слишком подробны. В гостиной я появилась последней перед обедом и покинула ее первой после обеда, как вам известно.
— Не совсем первой, если отталкиваться от расписания, так?
Она сдвинула брови, словно ее встревожило само допущение какой-либо неточности.
— Не первой? — переспросила она.
— В графике указано, что мисс де Сюзе покинула гостиную за одну-две секунды до вас.
— Поразительная невнимательность с моей стороны. Фелисите в самом деле вышла первой, и я сразу же последовала за нею. Я просто забыла о Фе.
— Все были едины в этом пункте прошлой ночью, когда лорд Пестерн составлял график?
— Да. Все без исключения.
— Помните ли вы, что незадолго до вашего ухода в бальном зале раздался ужасный грохот? Он испугал вас, и вы выронили на ковер небольшой стилет. Вы как раз разбирали рабочую шкатулку леди Пестерн. Вы это помните?
Сначала Элейну показалось, будто из косметики она пользуется только пудрой, однако теперь он видел, что легкий румянец на ее щеках имеет искусственное происхождение. Он явно был не ее собственным, поскольку кожа выше и вокруг этих подкрашенных пятен уже поблекла. Голос мисс Хендерсон оставался ровным и ясным.
— Да, шум в самом деле был довольно громким, — сказала она.
— Так вы помните, что мисс де Сюзе подобрала стилет? Я полагаю, она сделала это, чтобы вернуть стилет вам или положить в шкатулку, но вместо этого унесла его с собой. Она ведь пребывала в раздражении, если я правильно выражаюсь, по причине бессердечного обращения с ее женихом?
— Он не был ее женихом. О помолвке не объявляли.
— Не объявляли официально?
— Никак, помолвки не было вовсе.
— Пусть так, но помните ли вы, что она не положила стилет в шкатулку и секундой позже с этой вещицей в руке выбежала из гостиной?
— Кажется, я не обратила на это внимания.
— А что делали вы?
— Что делала?
— Да, в тот момент. Вы наводили порядок в шкатулке. И навели, судя по тому, как она выглядела сегодня утром, когда мы ее открыли. Шкатулка стояла у вас на коленях? Столик находился довольно далеко от вашего стула, и вам, я полагаю, было бы трудно работать иначе.
— Значит, шкатулка лежала у меня на коленях, — в ее голосе появились первые нотки нетерпения.
— Тогда понятно, каким образом в шкатулку попал миниатюрный серебряный карандашик, который вы носите на цепочке.
Она поднесла руки к груди, словно ища безделушку.
— Да, видимо, так. Не знаю… Он был там?
— Наверно, вы отпустили крышку, она зажала карандашик, и он сорвался с цепочки, когда вы выпрямились.
— Да, видимо, так и было, — повторила она. — Вспоминаю, что именно так все и произошло.
— Тогда почему сегодня утром вы искали его на лестничной площадке?
— Я забыла, что он остался в шкатулке, — поторопилась она ответить.
— Нет, у вас очень хорошая память, — пробормотал Элейн.
— Вы просите меня припоминать такие пустяки. В этом доме сейчас никого не интересуют мелочи.
— Неужели? Тогда я предположу, что вы искали на лестнице не эту мелочь, а нечто другое, что — вы это знали — не могло находиться в рабочей шкатулке, поскольку вы видели это в руке мисс де Сюзе, когда она в гневе выбежала из гостиной. Вы искали стилет для вязанья.
— Однако, инспектор Элейн, я уже сказала вам, что не заметила ничего подобного.
— Тогда что же вы искали?
— Я уже говорила — карандашик.
Он разжал ладонь и показал ей серебряную безделушку. Она не сделала попытки взять карандашик, и Элейн уронил его ей на колени.
— Вы не кажетесь мне, — осторожно начал он, — ненаблюдательной женщиной.
— Если это комплимент, — сказала она, — то благодарю вас.
— Виделись ли вы с мисс де Сюзе, после того как она вышла из гостиной со стилетом в руке, пригласила Риверу в кабинет и там поссорилась с ним?
— Почему вы говорите о ссоре?
— У меня есть надежный свидетель.
— Карлайл? — неприязненно спросила она.
— Нет. Но если вы собираетесь что-то выведать у полицейского, то, знаете ли, рассчитывать на успех трудно.
— Наверняка кто-то из слуг, — сказала она, бесстрастно завершая обсуждение этого вопроса.
Элейн еще раз повторил свой вопрос о Фелисите, и мисс Хендерсон, внимательно посмотрев на него, признала, что виделась с нею. Фелисите зашла к ней в счастливейшем расположении духа. Она радовалась, что идет в ресторан с кузеном, Эдуардом Мэнксом, к которому привязана, и предвкушала удовольствие от вечера в «Метрономе».
— После этого вы ведь зашли в комнату леди Пестерн? Там была служанка. Ее попросили выйти, но она успела услышать ваши слова, что, мол, мисс де Сюзе очень возбуждена и вы хотели бы переговорить с леди Пестерн.
— Опять эти слуги.
— Просто люди, — сказал Элейн, — готовые сказать правду. Убит человек.
— Я не сказала ничего, кроме правды. — Ее губы дрогнули, и она плотно сжала их.
— Прекрасно. Тогда продолжим ее говорить, согласны?
— Мне нечего вам сказать. Совершенно нечего.
— Вы можете рассказать мне о семье. Вы понимаете, сейчас моя задача не столько найти виновного, сколько снять подозрения с тех, кто был связан с Риверой, но не причастен к его убийству. Это может относиться, а по существу и относится, к нескольким членам этой семьи, и потому мне нужна общая картина и некоторые детали. И вы в вашем положении…
— В моем положении! — вырвалось у нее, и в этих двух словах прорвалась усиленно подавляемая обида. Еле слышно она добавила: — Что вы вообще знаете о моем положении!
— Я слышал, вас называют домашним контролером, — сказал Элейн прочувствованно. Хенди не ответила, и он продолжал: — Во всяком случае вы имеете давнюю и, полагаю, во многих отношениях близкую связь с семьей. Например, с мисс де Сюзе. Вы ведь ее воспитывали?
— Почему вы все время возвращаетесь к Фелисите? Она совершенно ни при чем. — Она встала и повернулась к Элейну спиной, изменив для него рисунок на облицовке камина. Холеная белая рука мисс Хендерсон твердо держалась за каминную полку.
— Возможно, мои слова покажутся вам невежливыми, — пробормотала она, — но я нахожу вашу настойчивость обременительной.
— Не потому ли, что в данный момент она направлена на мисс де Сюзе и стилет?
— Естественно, я взволнована. Тревожно сознавать, что девочку хоть в малейшей мере могут побеспокоить. — Она опустила голову на руку. С того места, где стоял Элейн, мисс Хендерсон выглядела усталой женщиной, решившей секунду передохнуть и о чем-то задумавшейся. Ее голос долетал словно бы издали, из-за опущенных плеч. Возможно, она даже прижалась ртом к руке.
— Я полагаю, она просто оставила стилет в кабинете, даже не сознавая, что держит его в руке. Когда она поднялась наверх, стилета у нее не было. Все это не имело для нее никакого значения. — Она повернулась и посмотрела на Элейна. — Я вам кое-что скажу. Против своего желания. Я приняла для себя решение не касаться ничего подобного. Мне просто противно. Но вижу теперь, что должна вам сказать.
— Правильно.
— До и во время обеда у меня была возможность понаблюдать за этими двоими… двоими мужчинами.
— Риверой и Веллером?
— Да. Они по-своему необычны, и, кажется, такого рода необычность интересует меня.
— Нас тоже. Во всяком случае, все, что касается Риверы.
— Не знаю, каких сплетен вы наслушались от слуг, инспектор Элейн.
— Мисс Хендерсон, я слышал достаточно от самой мисс де Сюзе, и ее слова убедили меня в том, что между музыкантами было взаимопонимание.
— Я понаблюдала за этими двоими, — сказала она, словно Элейн все это время молчал, — и сразу поняла, что между ними пробежала черная кошка. Они смотрели друг на друга — не могу передать, насколько враждебно. Оба, конечно, до предела заурядны и вульгарны. Едва разговаривали друг с другом за обедом, но снова и снова один из них — это был дирижер — поедал второго глазами. Дирижер много говорил с Фелисите и лордом Пестерном, но все время прислушивался к…
— Ривере? — бросил Элейн. Ей, казалось, невмоготу выговорить его имя.
— Да, он прислушивался к нему, словно возмущался каждым его словом. Хотя возмущаться было бы естественнее для каждого из нас.
— Неужели Ривера вел себя настолько неприлично?
На лице мисс Хендерсон появилось оживление. Наконец появился предмет, о котором она была готова говорить.
— Неприлично? — сказала она. — Он превзошел все мыслимые пределы. Он сидел рядом с Карлайл и даже ее привел в замешательство. Видимо, она привлекала его. Сцена была просто отталкивающая.
Элейн с неприязнью подумал: «Что скрывается за этим? Возмущение? Против Карлайл, которая оказалась для Риверы привлекательнее? Праведный гнев? Или что-то еще?»
Мисс Хендерсон подняла голову. Одна ее рука все еще лежала на каминной полке, другую мисс Хендерсон вытянула в направлении фотографии в рамке, на которой Фелисите была запечатлена в день совершеннолетия. Из-под немыслимой шляпы глаза девушки смотрели на мир с отработанным отвращением (заставлявшим предположить непреднамеренное влияние Джона Гилгуда), типичным для модных фотографий. Мисс Хендерсон заговорила снова, словно обращаясь к фотографии:
— Конечно, Фелисите это было безразлично. Ничего для нее не значило. Хотя нет — несомненно, приносило облегчение. Она устала от его навязчивости. Но я поняла сразу, что тот, другой, и этот поссорились. У меня не было никаких сомнений.
— Но если они почти не разговаривали, то как…
— Я вам скажу. Все дело в том, как другой, Беллер, смотрел на него. Он не сводил с него глаз.
Теперь Элейн стоял перед мисс Хендерсон. Они походили на людей, ведущих ничего не значащую беседу, и разделяла их только каминная полка.
— Кто сидел рядом с вами за обеденным столом, мисс Хендерсон? — спросил Элейн.
— Я сидела по левую руку от лорда Пестерна.
— А кто был с другой стороны?
— Мистер Беллер. — Она пренебрежительно повела плечами.
— Вы помните, о чем он говорил с вами?
Ее рот скривился.
— Я не помню, чтобы он вообще ко мне обращался, — сказала она. — Он, видимо, решил, что я здесь ничего не значу. Все внимание уделял Фелисите, сидевшей от него с другой стороны. Мне досталось только его плечо.
Ее голос упал до шепота на последнем слове, словно она спохватилась и хотела бы удержать его в себе, но опоздала.
— Если вам досталось только его плечо, — сказал Элейн, — то как вы могли заметить, что его взгляд прикован к Ривере?
Фотография Фелисите упала на каменную плиту перед камином. Мисс Хендерсон вскрикнула и опустилась на колени.
— Какая же я нескладная, — прошептала она.
— Позвольте мне. Вы можете порезать пальцы.
— Нет, не прикасайтесь к ней, — резко сказала она.
Она принялась вынимать осколки из рамки и бросать их на каминную решетку.
— На стене в гостиной висит зеркало, — сказала она, — и я хорошо видела своего соседа в нем. — И совершенно увядшим голосом, из которого, казалась, ушла жизнь, добавила: — Он не сводил с того, другого, глаз.
— Да, я помню зеркало, — сказал Элейн, — и принимаю ваше объяснение.
— Благодарю, — в ее голосе была ирония.
— Еще один вопрос. Хотя бы раз после обеда вы заходили в бальный зал?
Она устало посмотрела на него и, помедлив секунду, ответила:
— Кажется, да. Да, заходила.
— Когда?
— Фелисите потеряла свой портсигар. Это было, когда дамы переодевались перед выездом, и Фелисите крикнула из своей комнаты, что днем портсигар находился в бальном зале и, наверно, она забыла его там.
— Она оказалась права?
— Да, он лежал на рояле. Под какими-то нотами.
— Что еще там лежало?
— Несколько зонтиков.
— А еще?
— Ничего, — сказала она. — Ничего.
— А на стульях, на полу?
— Ничего?
— Вы уверены?
— Абсолютно, — ответила она и выпустила из пальцев кусочек стекла, который с легким звоном ударился о каминную решетку.
— Если я не могу быть чем-либо вам полезен, — сказал Элейн, — то позвольте откланяться.
Мисс Хендерсон исследовала фотографию. Она смотрела на нее так, словно страшилась увидеть какие-то дефекты или царапины на изображении Фелисите.
— Очень хорошо, — сказала она и встала на ноги, прижимая фотографию к плоской груди. — Сожалею, что не смогла представить вам картину такой, какой вам хотелось ее увидеть. Правда так редко совпадает с тем, что хочет услышать человек, вы согласны? Но, возможно, вы и не думаете, что я сказала вам правду.
— Я думаю, что приблизился к ней после визита к вам.
Элейн оставил мисс Хендерсон с порванной фотографией, которую та по-прежнему прижимала к груди. На лестничной площадке инспектору встретилась Гортензия.
— Ее светлость, — сообщила Гортензия, со значением глядя на него, — будет рада повидать инспектора, прежде чем он уйдет. Ее светлость у себя в будуаре.
3
Будуаром оказалась небольшая, изящно убранная комната на том же этаже. Когда вошел Элейн, Леди Пестерн поднялась из-за стола в стиле ампир. На ней было ладное, по фигуре, утреннее платье. Волосы уложены, руки в кольцах. Почти незаметная косметика аккуратно прятала морщинки и тени на ее лице. Она казалась усталой, но это никак не отразилось на ее внешнем обрамлении.
— Вы так любезны, что согласились уделить мне минуту, — сказала она и протянула руку. Это было неожиданно. Очевидно она понимала, что такое изменение манеры держать себя требует объяснения, и, не теряя времени, объяснилась.
— Минувшей ночью мне не пришло в голову, — выразительно сказала она, — что вы, должно быть, младший сын старого друга моего отца. Вы ведь сын сэра Джорджа Элейна, верно?
Элейн поклонился. Этот разговор, мелькнуло у него в голове, будет скучным.
— Ваш батюшка, — продолжала она, — часто бывал в доме моих родителей в Фобур Сен-Жермене. В те дни он был, помнится, атташе вашего посольства в Париже. — Ее голос стал тише, и на лице появилось странное выражение. Элейн не смог истолковать его.
— К чему это, леди Пестерн? — спросил он.
— Ни к чему. Мне просто вспомнился — по случаю — давнишний разговор. Мы ведь упомянули вашего отца. Я не забыла, как он и ваша матушка однажды зашли к нам с двумя мальчиками. Вероятно, этот визит не сохранился в вашей памяти.
— Вы так добры, напомнив мне о нем.
— Я поняла, что в свое время вы поступили на дипломатическую службу.
— К сожалению, я оказался совершенно для нее непригоден.
— Конечно, после первой войны, — сказала она с немного скрипучей снисходительностью, — молодые люди принялись искать себе занятие в необычных сферах. Остается только понять и принять эти перемены, что же еще?
— Поскольку я здесь как полицейский, — вежливо заметил Элейн, — мне остается только согласиться с вами.
Леди Пестерн оглядела его без малейшей тени смущения, как и полагается царственным особам. Ему пришло в голову, что она сама неожиданным образом превратилась за эти годы в полицейского.
— Мне легче, — помолчав, заявила она, — от того, что все мы именно в ваших руках. Вы поймете мои трудности. Если бы не вы, объяснить их было бы гораздо труднее.
Элейн не впервые встречался с такой точкой зрения и категорически ее отвергал. Однако решил, что на сей раз лучше промолчать. Леди Пестерн выпятила бюст, расправила плечи и продолжала:
— Нет необходимости напоминать вам о чудачествах моего мужа. Они стали всеобщим достоянием. Вы сами убедились, до какого идиотизма он опускается. Я могу только заверить вас: каким бы преступно тупым он ни казался, да и не являлся, пожалуй, он органически не способен на преступление в том смысле, в каком принято понимать это слово людьми вашей профессии. Он в самом прямом смысле не годится на роль убийцы. Или фактического убийцы, — добавила она, видимо желая уточнить свои слова мыслью, пришедшей позднее. — В этом вы можете быть уверены. — Леди Пестерн дружелюбно смотрела на Элейна. Очевидно, думал он, когда-то эта дама была темноволосой. На светлом фоне ее прически кое-где виднелись черные крапинки. Кожа лица имела желтовато-бледный оттенок, и ему подумалось, что она чем-то вытравливает чрезмерную смуглость над верхней губой. Странно, что у нее такие светлые глаза. — Я не могу осуждать вас, — снова заговорила она, не дождавшись ответа, — если вы сомневаетесь в невиновности моего мужа. Он сделал все, чтобы навлечь подозрения на себя. Однако в данном случае я вполне удовлетворена тем, что он не преступник.
— Мы будем рады получить подтверждение его невиновности, — сказал Элейн.
Леди Пестерн накрыла ладонью одной руки другую.
— Обычно я в полной мере понимаю его мотивы, — сказала она. — Вполне понимаю. Однако в данном случае я в затруднении. Для меня очевидно, что он разработал какой-то план. Но какой? Да, признаюсь, я в затруднении. Я только предупреждаю вас, мистер Элейн: подозревать в совершенном преступлении моего мужа — то же самое, что прямиком уходить от цели. Вы еще оцените его неодолимую страсть к самодраматизации. Он готовит de nouement.
Элейн быстро принял решение.
— Возможно, — сказал он, — мы уже догадались о ней.
— В самом деле? — поспешно сказала она. — Я рада это слышать.
— Оказывается, револьвер, убивший Риверу, не тот же самый, который зарядил и принес с собой на сцену лорд Пестерн. Полагаю, он знает об этом, но ничего не говорит. Очевидно, ему нравится игра в молчанку.
— Ах, все так, как я думала, — с видом бесконечного облегчения выдохнула она. — Ему это нравится. Именно! И его невиновность установлена, конечно?
— Если выстреливший револьвер — это то оружие, из которого сделал выстрел лорд Пестерн, — осторожно заговорил Элейн, — а царапины в стволе не оставляют в этом сомнений, тогда есть основания подозревать подмену.
— Кажется, я вас не понимаю. Есть основания?
— В том смысле, что револьвер лорда Пестерна был заменен другим, заряженным дротиком, который и поразил Риверу. Лорд Пестерн стрелял, не подозревая о подмене.
У нее была привычка вдруг замирать, но неподвижность, сковавшая ее на сей раз, казалась абсолютной, словно перед этим она непрерывно двигалась. Накрашенные веки, словно маркизы, опустились на глаза. Она как будто разглядывала собственные руки.
— Естественно, я даже не пытаюсь постичь эти чрезмерные для меня сложности. Достаточно того, что мой муж вне подозрений.
— И тем не менее, — настаивал Элейн, — по-прежнему необходимо найти виновное лицо. — Сказал и подумал: «Черт возьми, я начинаю говорить, как француз, который учит английский».
— Несомненно, — откликнулась леди Пестерн.
— И этим лицом — что представляется несомненным — является кто-то из компании, обедавшей здесь вчера.
Теперь леди Пестерн закрыла глаза совсем.
— Страшное предположение, — пробормотала она.
«Руки… Рука Карлайл Уэйн, дотрагивающаяся до шеи, — думал Элейн. — Рука мисс Хендерсон, сбрасывающая фотографию с каминной полки. Руки леди Пестерн, накрывающие одна другую. Руки».
— Более того, если идея подмены верна, — продолжал он, — временные возможности сильно сужаются. Вы помните, что лорд Пестерн положил свой револьвер под сомбреро, лежавшее у края оркестрового помоста.
— Я старалась вообще не обращать на мужа внимания, — мгновенно отреагировала леди Пестерн. — Все это действо внушало мне отвращение. Я ничего не замечала и потому не помню.
— И тем не менее было именно так. Что касается подмены, все возможности ее совершить ограничиваются людьми, которые могли без труда дотянуться до сомбреро.
— Несомненно, вы опросите официантов. Моего супруга не выносят даже слуги.
«Боже мой, ты вот-вот меня возненавидишь, старушка!» — подумал Элейн и сказал:
— Нам следует помнить, что револьвер-подмена был заряжен дротиком и холостыми патронами. Дротик изготовили из части ручки от вашего зонта и стилета, взятого в вашей рабочей шкатулке. — Он замолчал. Пальцы рук леди Пестерн сжали друг друга, но она продолжала сидеть, как статуя, и молчать. — А эти холостые патроны, — снова заговорил он, — были почти наверняка подготовлены лордом Пестерном и остались в кабинете. Официантов же, я уверен, следует исключить из числа подозреваемых.
— Возможно, я чего-то не понимаю, — наконец заговорила леди Пестерн, — но мне кажется, что теорию подмены в вашем изложении следует распространить на более широкий круг людей. Почему оружие не могло быть заменено до выхода моего мужа на сцену? Он появился там позже остальных. Взять хотя бы мистера Веллера. Кажется, так зовут дирижера?
— Лорд Пестерн настаивает на том, что ни Беллер, никто иной не имели возможности взять его револьвер, который, по его же словам, находился в заднем кармане брюк до того момента, когда был положен под сомбреро. Я убежден, что подмена произошла после выхода лорда Пестерна на помост, и совершенно очевидно, второй револьвер должен был снарядить некто, имевший доступ к вашему зонту…
— В ресторане, перед концертом, — поспешно прервала она. — К зонтам мог иметь доступ каждый.
— …а также доступ в кабинет в вашем доме.
— Почему?
— Там находился стилет.
Она глубоко вздохнула.
— Можно допустить, что стилет был вовсе не из кабинета.
— Тогда почему из кабинета исчез тот, что лежал в вашей шкатулке? Ваша дочь унесла его из гостиной, перед тем как отправилась беседовать с Риверой в кабинете. Вы это помните?
Элейн мог поклясться, что она помнит, хотя бы потому, что ни единым знаком не выдала себя. Ей не удалось бы скрыть изумления или испуга при таком заявлении, не будь она внутренне готова к нему.
— Не помню ничего подобного, — сказала она.
— Увы, именно так все и было, — сказал Элейн. — Стальная часть была вынута из стилета в кабинете, поскольку именно там мы обнаружили ручку от него.
Леди Пестерн подняла вверх подбородок и посмотрела Элейну в глаза.
— С большой неохотой я напоминаю вам о том, что вчера вечером здесь присутствовал мистер Беллер. Я полагаю, после обеда именно он находился в кабинете с моим мужем. Он имел сколько угодно возможностей впоследствии вернуться туда.
— Если судить по графику лорда Пестерна, под которым все вы подписались, он имел такую возможность с без четверти десять до половины одиннадцатого, когда все поднялись наверх за исключением Риверы и Эдуарда Мэнкса. Помнится, мистер Мэнкс говорил, что все это время он находился в гостиной. Между прочим, незадолго до того он ударил Риверу по уху.
— Ах! — вырвалось у леди Пестерн. На то, чтобы переварить эту информацию, ей потребовалось несколько секунд, и, на взгляд Элейна, весьма приятных.
— Наш дорогой Эдуард чрезвычайно импульсивен, — наконец сказала она.
— Полагаю, его раздосадовал поцелуй, который Ривера подарил мисс Уэйн.
Элейн многое отдал бы за то, чтобы увидеть мысли леди Пестерн написанными четкими буквами внутри облачков, как на рисунках его жены Трой, или же услышать их с помощью спектральных наушников. Доминировали ли в ее раздумьях четыре чувства? Желание, чтобы Мэнкс влюбился в Фелисите? Благодарность Мэнксу за то, что он разделался с Риверой? Возмущение тем, что Карлайл, а не Фелисите оказалась причиной драки? И страх — страх перед тем, что Мэнкс может отвергнуть притязания на свою особу?
Или какой-то более глубокий страх?
— К несчастью, этот человек, — сказала леди Пестерн, — оказался совершенно невыносимым. Я уверена, эта ссора не имеет большого значения. Ах, Эдуард, Эдуард.
— Вы когда-нибудь слышали о журнале под названием «Гармония»? — неожиданно спросил Элейн и был поражен реакцией леди Пестерн. Ее глаза расширились. Она посмотрела на инспектора так, словно он позволил себе нечто поразительно неприличное.
— Никогда! — громко сказала она. — Определенно никогда.
— В доме есть экземпляр. Я подумал…
— Его могли принести слуги. Я уверена, это чтиво для них.
— Журнал я видел в кабинете. В нем есть страничка переписки с читателями, которую ведет некто Г. П. Ф.
— Я не видела этого журнала. Не представляю, какое он имеет ко мне отношение.
— Тогда нет смысла, — проговорил Элейн, — спрашивать, допускаете ли вы, что Эдуард Мэнкс и есть Г. П. Ф.
Невозможно было представить себе леди Пестерн вскочившей на ноги — одни ее корсеты служили непреодолимым для этого. Однако она приняла вертикальное положение с поразительной энергией и приличной быстротой. Элейн с удивлением увидел, как вздымается ее грудь и как стали кирпично-красными лицо и шея.
— Невозможно! — выпалила леди Пестерн. — Ни за что! Никогда не поверю. Немыслимое предположение.
— Я не вполне понимаю… — начал было Элейн, но она не дала ему говорить.
— Невероятно! Он не способен на это. — Она кричала, обрушивая на Элейна слова примерно одного смыслового значения: «Немыслимо! Чудовищно! Лживо! Клевета наихудшего сорта. Никогда!»
— Но почему вас так это поражает? Вам не нравится стиль этой странички?
Леди Пестерн, как рыба, вытащенная из воды, дважды открыла и дважды закрыла рот. Она смотрела на Элейна как взбешенный и одновременно колеблющийся человек.
— Можно сказать и так, — наконец изрекла она. — Можно выразиться подобным образом. Несомненно. Не нравится стиль.
— И тем не менее вы никогда журнала не читали?
— Вероятно, это низкопробная продукция. Я видела обложку.
— Позвольте мне рассказать вам, откуда возникло предположение, — сказал Элейн. — Я в самом деле хочу, чтобы вы поняли: это не пустые догадки. Может быть, мы сядем?
Леди Пестерн резко опустилась на стул. С некоторым смущением Элейн увидел, что она дрожит. Он рассказал о письме, полученном Фелисите, и показал его копию. Напомнил о белой гвоздике в петлице пиджака Мэнкса и о том, как изменилось поведение Фелисите, после того как она увидела цветок. Сказал, что Фелисите не сомневалась в идентичности Мэнкса и Г. П. Ф. и признала это сама. Сказал, что обнаружились черновики посланий, которые впоследствии появились на страничке Г. П. Ф. в журнале, и напечатаны они были на машинке, стоящей в кабинете. Напомнил, что Мэнкс три недели прожил в доме «Герцогская Застава». В продолжение всего рассказа она сидела с прямой спиной, плотно сжав губы, и смотрела почему-то на верхний правый ящик своего стола. Каким-то непостижимым образом он наносил ей один расчетливый удар за другим. Он это видел, но продолжал говорить, пока не поведал историю целиком.
— Вы же видите, — закончил он, — что по меньшей мере это возможно?
— Вы спрашивали его самого? — спросила леди Пестерн без всякого выражения. — Что он говорит?
— Пока не спрашивал, но спрошу. Конечно, проблема идентичности может не иметь никакого отношения к расследуемому делу.
— Никакого отношения! — воскликнула она, словно сама мысль о причастности могла родиться только в больном мозгу. Она опять смотрела на свой стол. Ей удавалось контролировать каждый мускул лица, но не слезы — они навернулись на ее глаза и побежали по щекам.
— Мне очень жаль, что мой рассказ так огорчил вас, — сказал Элейн.
— Он огорчает меня, потому что я нахожу его правдивым, — отозвалась леди Пестерн. — Мне необходимо привести в порядок свои мысли. Если больше у вас ничего нет…
Элейн тут же поднялся.
— Больше ничего. Всего доброго, леди Пестерн, — сказал он.
Она окликнула его, когда он был у двери:
— Одну секунду.
— Да?
— Прошу вас, мистер Элейн, — заговорила она, прижимая носовой платок к щеке, — не обращайте внимания на мое глупое поведение. Это сугубо личное. Рассказанное вами никак не связано с вашим расследованием. По правде говоря, оно существует само по себе. — Она судорожно вздохнула, и ее вздох очень походил на рыдание. — Что касается идентичности лица, совершившего преступление — я имею в виду убийство, а не журналистику, — то, не сомневаюсь, это кто-то из их круга. Да, из их круга, — произнесла она с большей уверенностью. Можете не сомневаться в этом.
Элейн понял, что его отпустили, и вышел.
4
Достигнув первой площадки лестницы на пути к выходу, Элейн с удивлением услышал звуки рояля, доносившиеся из бального зала. Играли довольно неумело, и напоминала эта музыка сильно синкопированный похоронный марш. На площадке дежурил сержант Джимсон. Элейн наклонил голову в сторону неплотно закрытых дверей бального зала.
— Кто там играет? — спросил он. — Лорд Пестерн? Какого дьявола открыли эту комнату?
Джимсон со смущенным видом человека, нарушившего приказ, ответил, что играет, скорее всего, лорд Пестерн. Сержант вел себя так странно, что Элейн прошел мимо него и распахнул двойные двери. За роялем в съехавших на нос очках сидел инспектор Фокс. Напряженно подавшись вперед, он изучал страницу какого-то манускрипта с нотами. Напротив — их разделял рояль — стоял лорд Пестерн, который в момент появления Элейна сердито, но ритмично ударял рукой по крышке рояля и орал:
— Нет, нет, ослик, ничего подобного. Нья — йо. Бу-бу-бу. Поехали снова. — Он поднял голову и увидел Элейна. — Привет! — сказал он. — Вы умеете играть на рояле?
Ошарашенный Фокс встал и снял очки.
— Каким образом вы здесь оказались? — спросил Элейн.
— Мне нужно было кое о чем доложить вам, сэр, но вы были заняты, вот я и ждал вас здесь. Его светлости нужен был кто-нибудь, чтобы проверить звучание пьесы, которую он сочиняет, но боюсь…
— Мне нужен кто-нибудь из женщин, — нетерпеливо перебил его лорд Пестерн. — Где Фе? Этот парень не рубит.
— Я не садился за пианино с юношеских лет, — извиняющимся тоном проговорил Фокс.
Лорд Пестерн направился было к двери, но Элейн остановил его.
— Минуточку, сэр, — сказал он.
— Не хочу слышать больше никаких ваших вопросов, — рявкнул лорд Пестерн. — Я занят.
— Если вы не хотите совершить поездку в Скотленд-Ярд, то будьте любезны ответить на один мой вопрос здесь. Когда вы впервые узнали, что револьвер, из которого был убит Ривера, не тот, который вы зарядили в кабинете и принесли с собой на оркестровый помост?
Лорд Пестерн самодовольно ухмыльнулся.
— Разнюхали самостоятельно? — спросил он. — Замечательно работает наша полиция.
— Я по-прежнему хочу знать, когда вы обнаружили подмену.
— Примерно за восемь часов до вас.
— Как только вам показали другой револьвер и вы обнаружили, что на нем нет инициалов?
— Кто сказал вам об инициалах, ну? — Лорд Пестерн пришел в некоторое возбуждение. — Нашли другой мой револьвер?
— Где, на ваш взгляд, следует его искать?
— Если бы знал, глупец, сам забрал бы его оттуда. Бог ты мой, я им так дорожу!
— Вы передали Бризи Беллеру револьвер, из которого стреляли в Риверу, — неожиданно вмешался Фокс.
Тот самый, с инициалами. Который вы зарядили в этом доме. Тот самый, который исчез. Разве не так?
Лорд Пестерн громко выругался.
— За кого вы меня принимаете? — крикнул он. — За паршивого фокусника? Да, передал.
— И Беллер прошел с вами прямо в кабинет управляющего, а через несколько минут я отобрал револьвер у Беллера, и этот револьвер не был тем, из которого стреляли. Фокус не удался, милорд, — сказал Фокс, — если позволите, не удался.
— В таком случае, — грубо сказал лорд Пестерн, — вы можете подложить ему свинью.
Элейн издал негромкий звук, выразивший его раздражение, и лорд Пестерн тут же накинулся на него:
— Что вы все вынюхиваете? — спросил он и, не дав Элейну возможности ответить, возобновил наскоки на Фокса: — Почему вы не спросите об этом Бризи? Я готов даже предположить, что вы сговорились с Бризи.
— Предполагаете ли вы, милорд, что Беллер мог устроить замену, после того так убийство было совершено?
— Я ничего не предполагаю.
— Тогда, может быть, вы скажете, — невозмутимо продолжал Фокс, — как был убит Ривера?
Лорд Пестерн рассмеялся.
— Ну и ну, с трудом верится, — сказал он, — что вы такие тупицы.
— Могу я немного больше прояснить этот момент, мистер Элейн? — спросил Фокс.
Из-за спины лорда Пестерна Элейн ответил на вопрошающий взгляд Фокса взглядом, полным сомнения, и сказал:
— Конечно, Фокс.
— Я бы хотел попросить его светлость приготовиться к тому, чтобы дать клятву: револьвер, отданный им Беллеру после убийства, был тем револьвером, который исчез.
— Итак, лорд Пестерн, — сказал Элейн, — вы ответите мистеру Фоксу?
— Сколько раз повторять вам, что я не расположен отвечать на ваши идиотские вопросы? Я передал вам хронометраж событий, и на этом моя помощь закончилась.
Секунду все трое молчали: Фокс — у рояля, Элейн — возле дверей и лорд Пестерн — между ними, словно свирепый китайский мопс — пришло в голову Элейн, тем более что он действительно похож на пса этой породы.
— Не забывайте, милорд, — заговорил Фокс, — что прошлой ночью вы сами заявили, что, пока револьвер лежал под сомбреро, до него мог добраться любой и каждый. Любой и каждый, вы сказали, а значит, в том числе любой, кого вы захотели бы об этом оповестить.
— Что из того? — спросил он, надувая щеки.
— Кое-что, милорд. Существует вполне логичная теория, согласно которой кто-нибудь из компании за вашим же столиком мог заменить один револьвер другим, заряженным дротиком, и вы могли выстрелить в Риверу, ничего не зная о подмене.
— Этот номер не пройдет, вы сами знаете. Я никому не говорил, что собираюсь положить револьвер под сомбреро. Ни единой живой душе.
— Мы можем расследовать этот вопрос, милорд, — сказал Фокс.
— Расследуйте хоть до посинения, и пусть вам от этого полегчает.
— Послушайте, милорд, — взорвался Фокс, — вы добиваетесь, чтобы мы вас арестовали?
— Пока не знаю. Хватит ли этого, чтобы выставить вас на посмешище? — Он сунул руки в карманы брюк, обошел вокруг Фокса, оглядел его и встал столбом перед Элейном. — Скелтон видел револьвер. Он осмотрел его второй раз. В те несколько минут, пока Бризи представлял меня публике.
— Зачем он сделал это повторно? — спросил Элейн.
— Я немного нервничал. Мало приятного ходить от стены к стене, дожидаясь выхода. От нечего делать я решил бросить на револьвер последний взгляд, уронил его, а Скелтон поднял и заглянул в дуло в вашей манере совать всюду нос. Из профессиональной ревности.
— Почему вы не сказали об этом раньше, милорд? - спросил Фокс, но остался без ответа. Лорд Пестерн криво усмехнулся.
— Итак, что там насчет ареста? — сказал он со злорадным удовлетворением. — Я готов.
— Вы знаете, я хочу, чтобы хоть сейчас вы начали вести себя по-человечески.
Впервые, мелькнуло в голове Элейна, лорд Пестерн уделил ему все свое драгоценное внимание. Внезапно успокоился, словно устал. Он смотрел на инспектора с видом маленького мальчика, который не уверен, стоит ли блефовать дальше, играя в непослушание.
— Вы всеми силами делаете из себя инфернальное ничтожество, сэр, — продолжал Элейн, — и добровольно превращаетесь в отталкивающего осла.
— Слушайте-ка, Элейн, — проговорил лорд Пестерн, еще не успев до конца вернуться к своей вызывающе хамской манере, — будь я проклят, но вы не о том. Я знаю, что делаю.
— Тогда допустите, что и мы знаем. В конце концов, сэр, вы не единственный, кто помнит, что Ривера играл на аккордеоне.
Мгновение лорд Пестерн стоял молча, с отвисшей челюстью и вытаращенными глазами. Потом быстро проговорил:
— Мне пора. Опаздываю к себе в клуб, — и пулей вылетел из зала.
