— 5 —
Деревня представляла собой скопление домов на перекрестке шоссе Д183 и дороги на Альби. По чистой случайности нас забросило сюда, благодаря агентству, которое забронировало для нас дом. Ранним утром деревня смотрелась как литография со стертыми красками: на углу церковь из серого камня, каменные дома с захлопнутыми дверями и мокрой блестящей черепицей, уродливые сплетения электропроводов. Мы видели зажженный свет: электричество отключилось не во всей округе. Продуктовый магазин закрыт. Булочная закрыта. Гараж, автомагазин, лавка, где продаются подержанные вещи. И все.
Когда мы въезжали в деревню, Эмма крепко стиснула зубы, но я знал, что у нее все стонет и плачет внутри. За изгородью из колючей проволоки щипал траву осел, а может быть, мул. Несколько цыплят попискивали, вышагивая друг за другом. Если не считать их писка, вокруг царила мертвая тишина. Припаркованные машины казались чуть ли не брошенными, никто не подавал признаков жизни в домах, когда мы проезжали мимо по лужам. Странный туман покрывал холмы и, казалось, капал с деревьев. Мы были совершенно одни: супружеская чета, от которой никто еще не слышал заявления о двух пропавших детях, которых никто не видел.
— Они, должно быть, где-то неподалеку отсюда, — произнес я, чтобы заглушить свой страх.
— Они не сами по себе убежали. Я знаю, — выдавила из себя Эмма. Ее губы сжались в тонкую линию, лицо стало таким белым, словно его высекли из камня.
У меня сосало под ложечкой. Это проявилось то же самое отчаяние, которое я испытывал со смертью матери, как будто еще одна ниточка порвалась безвозвратно. Единственное, что я хотел знать любой ценой, это то, что они живы. Живы. Где-нибудь, где угодно, пока еще жива надежда. А пока мы видели только две пустые кроватки. Их лица преследовали меня: Сюзанна, брюнетка с пухлыми щечками, всегда с улыбкой на лице, наша домашняя разумница, и Мартин, увлеченный компьютерами и спортом, вечно попадавший в какие-то истории, который приходил домой то с разбитыми коленками, то с выбитым передним зубом. О, Господи, пожалуйста, пошли мне какой-нибудь знак, хоть слово…
— А что, если они ушли в другую сторону… вниз в долину, — прошептала Эмма.
— Кто? Дети? Никуда они не ушли.
— Откуда ты знаешь? — Я почувствовал в ее словах нотку подозрения. — Что ты хочешь этим сказать?
— Не знаю, что я хочу этим сказать. Ради Бога, помолчи.
Мы остановили машину на перекрестке и повернулись друг к друг.
— Ну? Что будем делать теперь? — спросил я.
— Искать полицию.
— Дорогая, в такой крохотной деревушке даже полицейского нет.
— Тогда едем в ближайший город. Сен-Максим-ле-Гран. Это всего десять миль по дороге.
— Хорошо, хорошо, — я стал выворачивать на главную дорогу.
Затем Эмма подумала:
— А что, если они вернутся? Кто-то должен остаться дома на всякий случай.
— Дорогая, ты хочешь вернуться назад в дом? Ждать там одна?
Ее лицо, совершенно бескровное, походило на восковую маску.
— Кто-то должен остаться, — сказала она. — На случай, если они появятся.
Я видел отчаянную надежду на ее лице и коснулся ее плечом, чтобы подбодрить.
— Завези меня туда, — попросил я. — А ты поедешь в Сен-Максим искать полицейских. Жандармов. Дорогая, ты же знаешь, как объяснять такие вещи. Ты поедешь и расскажешь обо всем.
Она покачала головой:
— Я не могу… Не могу уехать отсюда, пока остается хоть какой-то… шанс. Ты поедешь, а я останусь. Я хочу остаться.
— Эмма, мой убогий французский не справится с этим…
— Конечно же, справится. Объясни по-английски. Они обратят на тебя больше внимания. В любом случае ты и со своим французским справишься. Езжай, — настаивала она. — Но, ради Бога, возвращайся побыстрее, как только сможешь.
— Мы можем постучать к кому-нибудь здесь и попросить поехать назад с тобой, — колебался я. Было пять семнадцать утра.
Она заметила:
— Они не поймут. А мы будем только терять время. Кем бы ни был тот, кто забрал детей, нас они не преследовали. Они могли бы перерезать нам горло. Они не вернутся, пока светло. Никто из них не вернется.
Ужас того, что она сказала, прозвучал, как отзвук погребальной панихиды. Кто-то украл детей. Какие-то неизвестные, которые могли убить нас в темноте. Но им нужны дети, а не мы. И теперь мы могли возлагать свои надежды только на какого-нибудь полицейского, на сыщика.
Развернувшись на обочине, я направил машину назад к дому.
Он виднелся за изгородью, с красной крышей, приветливый, с венком над входом, с белыми стульями во внутреннем дворике, от которых с первыми лучами солнца поднимался пар. Мы подъезжали к дому и, вопреки всякому здравому смыслу, надеялись, что дети сейчас выбегут нам навстречу, радуясь, что им удалось так здорово нас разыграть. Но дом был пустым и мертвым. Это разбило мое сердце, но я все же попытался как-то подбодрить Эмму:
— Не волнуйся, дорогая. Все будет хорошо. Уверен, что это просто какой-то розыгрыш.
Я провел ее в дом. Попросил приготовить завтрак и запереть двери. Ее глаза не отрывались от меня, пока я шел назад к машине.
Когда я возвратился в пустынную деревню, одна из дверей в самом конце улицы была открыта.
Я затормозил и постучал. Пожилой мужчина в голубой рубашке собирался на работу. Его жесткое лицо украшала серебристая щетина, а морщинистые руки напоминали засохшие листья. Пока я пытался что-то объяснить ему, он молча сконфуженно улыбался и что-то бормотал на безнадежно непонятном для меня местном наречии. Его глаза, казалось, щурились от лукавства, но я уловил в них отблеск безразличия. Мы населяли разные планеты. Разве он мог понять этого пришельца из космоса, который бормотал на полузабытом школьном французском? Он пожал плечами и отступил в глубину дома. Должно быть, белая маска моего лица подействовала на него устрашающе.
Я пробормотал что-то по поводу дома вниз по дороге, показал рукой, спросил про жандармов. Он пожал плечами.
— Да пошел ты в задницу, — сказал я и поехал дальше.
Опять пошел дождь, на этот раз мелкий и моросящий, занавес от дневной жары. Дорожный указатель гласил: „Сен-Максим-14“; стало быть, я буду там уже минут через десять.
Дети были для нас с Эммой превыше всего. Эмма умела ладить с ними, она была разумной женщиной. Я очень хорошо понимал, в каком ужасе она находилась сейчас, но не за себя, а за детей. В страхе от предчувствия, что произошло что-то ужасное. Может быть, самое худшее. Я пытался рассуждать здраво, искал какие-то объяснения. Может быть, в поиске какого-то приключения, или под влиянием лунатизма, или же играя в прятки, они заблудились и в конце концов где-нибудь уснули. Но ничто из этого не укладывалось в моей голове. Дети исчезли три часа назад или даже больше, во время этой ужасной грозы. Наиболее вероятным представлялось самое худшее.
Сен-Максим. Пять тысяч человек. Достаточно большой городок, чтобы там была жандармерия, и люди в нем уже проснулись. Я спросил направление у водителя грузовика, и он показал мне вниз по дороге. Я обнаружил, что рубашка у меня прилипла к телу, а руки трясутся.
Старый город был построен на вершине холма, с рыночной площадью посередине, и первые торговцы уже раскладывали свой дешевый товар на прилавках. Дорога бежала вниз к подножию холма и сужалась перед мостом, где все машины выстроились в очередь. На полпути вниз трехцветный сине-бело-красный знак гласил: „Жандармерия“. Жандарм у ворот в летней форме цвета хаки рукой указал мне на въезд.
Я остановил машину во дворе и взбежал по ступенькам особняка. За серыми двойными дверями находился холл, где среднего возраста жандарм в рубашке с короткими рукавами сидел за стойкой, попивая кофе. Он глядел на меня с удивлением, пока я на ломаном французском языке пытался объяснить, что случилось: англичане, туристы, двое детей пропали. Ради Бога, сделайте что-нибудь.
Он почесал голову, никого на работе еще не было. Он сам ждал, чтобы его сменили. Было еще слишком рано.
— Господи Иисусе, мне нужна помощь полиции! — Я стукнул кулаком по столу.
На звук открылась дверь, и появился еще один человек, натягивая китель.
Я попробовал объяснить еще раз, ощущая, как уходит драгоценное время. Двое детей. Исчезли ночью. Английские паспорта. Отец американец.
Вошедший терпеливо выслушал и сказал:
— Нам нужно послать за сержантом.
— Послушайте, вы, идиоты! Это мои дети! — я перешел на крик. — Мои дети исчезли! Я не нашел их! Понимаете? Они потерялись! Исчезли! Двое детей! Мои дети! Господи, вы что, не понимаете? Им угрожает опасность! Большая опасность! Может статься, их похитили!
— Да-да. Понимаю, — ответил он по-английски. — Пожалуйста, присядьте.
Я остыл, повторил ему все медленно по-английски.
— Если они исчезли, мы организуем поиск, — вежливо заметил он.
— Ради Бога, мне нужно организовать поиск сейчас же. Каждое мгновение может оказаться решающим.
— Подождите, пожалуйста, и выпейте пока кофе.
Что я мог сделать, черт побери? Не мог же я разрушить стандартную процедуру французской жандармерии и заводить здесь свои порядки. Не мог я заставить его вытащить отряд детективов из своих постелей в Альби или Понтобане или еще где-нибудь. Не мог я и пожаловаться в полицейский комиссариат. Мне хотелось схватить и встряхнуть его, ударять головой о стену, пока его сонные темные глаза не начнут вылезать из орбит. Но все было бесполезно. Электронные часы на стене безразлично отсчитывали время. Он настаивал, чтобы я присел и подождал, пока он через час или около того не позвонит старшему инспектору. Он добавил, что из-за грозы старший инспектор ушел вчера с работы очень поздно.
Я уже находился в шоке. Мне хотелось вернуться к Эмме и посмотреть, изменилось ли что-нибудь. Меня обуял ужасный, необъяснимый страх, что и она куда-нибудь исчезла. Должно быть, жандармы заметили, что я в панике.
Крикнув им, что скоро вернусь, я сбежал по ступенькам и уже через двенадцать минут был у нашего дома. Эмма стояла в дверях, одетая в футболку и слаксы. Она бросилась мне навстречу.
— Слава Богу! С тобой все в порядке? — спросил я.
— Они не вернулись, — уронила она.
Я рассказал ей про полицию. Мы стояли, держась за руки и молясь; страшные картины проносились у нас перед глазами: наши дети, задушенные, застреленные, брошенные умирать. Немыслимо, невыносимо. Не может быть, чтобы это случилось с нашими детьми, которых мы носили на руках, возили на спине, с которыми играли в прятки в Суррейских лесах, смотрели, как они выступали в школьном концерте.
— Дорогая, поедем со мной, ты поможешь мне все объяснить этим тупым деревенским полицейским. Не будем запирать двери. Оставь записку для детей на случай, если они появятся.
Она как-то странно посмотрела на меня и заметила:
— На случай… Что ты имеешь в виду? Конечно же, они вернутся.
— Но не без помощи. Нам нужна помощь.
На этот раз она согласилась со мной.
Мы покинули дом, наш праздничный коттедж, который, казалось, уничтожил нас, и я повез ее назад в жандармерию, обгоняя машины, как сумасшедший. Мы боялись говорить, боялись того, что можем сказать.
Дома и улицы оживали. Мы же умирали. Я посмотрел на Эмму, чье лицо, казалось, утончилось, вдруг выступили скулы. Что теперь означала наша женитьба? Возможно, мы любили детей больше, чем друг друга. Мы не могли сосредоточиться, не могли доверять своим эмоциям.
Ждать. Только ждать и гадать.
— Принеси мне выпить, — попросила она.
Я взял коньяк и кофе в кафе на площади, и мы ждали там, когда жандармерия вызовет подмогу. Здешние жители заходили по пути на работу за сигаретами. Один из них играл на автомате в китайский бильярд. Мне хотелось удушить его.
Но в Эмме сейчас, после коньяка, появилось неестественное спокойствие, почти что смирение, налет чего-то нереального. Неожиданно для самого себя я понял, что молюсь.
Я выпил вторую порцию коньяка.
Мы взялись за руки, пытаясь успокоиться. Они сказали нам: приходите в восемь. Дежурный уверил, что уже отдан приказ оцепить район и начать прочесывать дороги. Старший инспектор Де Брев прибудет лично, чтобы заняться расследованием.
Мы перебирали в руках булочки с джемом. Выпили еще по чашке кофе, но есть не могли. Эмму уже трясло от отчаяния, но я почувствовал себя сильнее, хладнокровнее. Держась за руки, мы направились по булыжной мостовой к жандармерии, где оставили машину. Здесь уже узнавали меня. Я был главным событием дня.
И опять нам пришлось ждать, сидя в одном из кабинетов на раскладных стульчиках, которые скользили по линолеуму. Матовая дверь, канцелярская мебель, несколько шкафов для хранения досье, доска, на которой прикреплена крупномасштабная карта района. С правой стороны карты флажком помечен наш дом, посреди долины, посреди Аверона, посреди Франции.
Господи милосердный, помоги нам! Видения представали перед нами: Мартин и Сюзанна, какими мы запомнили их, когда они пришли домой в конце семестра, взволнованные предстоящим путешествием. У нас было время предаться воспоминаниям, пока озабоченные жандармы с сочувственным видом заходили и выходили с кипами бумаг.
Восемь часов настало и прошло.
— Извините, он задерживается.
— Почему вы сами не можете сделать что-нибудь, — вспылила Эмма.
— Мы делаем все, что возможно, мадам. Пожалуйста, вам нужно дождаться старшего инспектора. Он все контролирует. Если нужно, он сообщит в управление по расследованиям.
Инспектор, опять инспектор. Что такого чудесного в этом их инспекторе?
Было восемь двадцать семь, когда мы услышали, что подъехала машина. Через дверь просунула голову девушка, будто для того, чтобы убедиться, что мы все еще просиживаем здесь штаны. Мы прислушивались к шагам в коридоре, настороженному перешептыванию. Затем он вошел.
Кто-то открыл дверь и объявил:
— Старший инспектор Ле Брев.
Он быстро прошел внутрь легкой походкой, небольшого роста, с седой копной волос, сером итальянском костюме, модной рубашке в полоску с белым воротником и манжетами, с небольшими аккуратными усиками на круглом лице, от которого исходил слабый запах лосьона после бритья.
Инспектор Ле Брев был чернокожим.
Ну ладно. Итак, он оказался черным. Ну и что из этого? Он казался вполне уверенным в себе человеком и шел к нам с протянутой рукой, обращаясь на безукоризненном английском, незамедлительно предлагая помощь:
— Сэр, я глубоко взволнован. Вы понимаете? Это самое необычное происшествие в наших краях.
Мы кивали, надеясь найти у него поддержку. Он выразил нам свое сочувствие, деловое и ненавязчивое, после чего задал серию вопросов, снова заставляя нас пережить эту ужасную ночь, час за часом. Я понял, что перед нами наконец-то профессионал, который знает свое дело.
— Уверяю вас, что мы найдем их, — заверил он. — Я знаю этот район. Всю жизнь прожил здесь.
— Но… не может быть… что они просто ушли, — сказала Эмма.
— Мадам. Верьте. Это мой долг — найти их. Пожалуйста, пройдемте со мной.
Он кивнул нам по направлению к машине, ярко-голубому „ситроену“, и поехал с нами назад в сторону Шенона, к нашему дому. И опять у нас возникла слабая надежда, что каким-то образом дети вернулись, но дом по-прежнему стоял пустым посреди пышной зелени.
Эмма к этому времени была уже в полном отчаянии.
— Вы должны найти их. Вы должны, — умоляла она.
— Понимаю, мадам. Прекрасно все понимаю.
Ле Брев дотронулся до ее руки. Его карие глаза беспокойно скользили по полям. Я видел, как несколько мужчин в поле обвязывали веревкой мертвую корову, собираясь погрузить ее на грузовик и увезти.
Он показал на них, золотое кольцо на его руке сверкнуло в утреннем свете.
— Все под контролем, — произнес он по-английски.
Но ничто не могло убедить меня, что они делают все, что в их силах. Мне хотелось выяснить все, спросить, сколько человек выделено, перекрыты ли дороги и где намечено вести поиски. Я хотел, чтобы вся чертова армия полицейских помогала нам.
— Что под контролем? Что вы конкретно делаете на данный момент?
Он спокойно посмотрел на меня и пояснил:
— Оцеплен весь район. Мы будем искать на вершинах и в низинах и найдем их.
— Черт подери, дружище. Что это значит?
— В каждом доме, в каждом подвале. В каждой яме, — добавил он.
Эмма выглядела такой больной, что мне стало страшно за ее рассудок. Мы приехали на трех машинах, с конвоем из патрульных мотоциклистов. Шум от мотоциклов, казалось, звенел в голове Эммы. Ле Брев предложил вызвать врача, но она отказалась сдвинуться с места. Ее руки были крепко сжаты. Инспектор сказал, что должен уехать, чтобы отдать соответствующие приказы. Затем он вернется, чтобы узнать, как она себя чувствует, сейчас же он умоляет ее хотя бы прилечь.
Эмма нервно обратилась к нему, ее голос исказился от муки:
— Пожалуйста, скажите мне правду. Что случилось, по вашему мнению?
— Случилось? Что случилось? — Он посмотрел вдаль на поля. — Кто знает, мадам? Во Франции много чего происходит. Моя работа состоит в том, чтобы попытаться это выяснить. Попытаться — и выяснить.
Он приказал обыскать дом: нет ли каких-нибудь странных или подозрительных предметов? Затем обратился ко мне:
— Месье, пожалуйста, зайдите в дом. Вот сюда. Один.
Целый час он пытал меня. Люди в штатском ходили мимо нас, делая фотографии и что-то измеряя, пока я сидел с Ле Бревом на кухне. Наконец он вздохнул и пожал плечами.
— Ну что ж, пока мы ничего не имеем. Но кто знает? — Он нагнулся ко мне. — Итак, ваша супруга сказала, что вы слышали какой-то шум?
— Да.
Я объяснил про крик, который, как мне показалось, я слышал, и про попытку сходить за фонарем.
— Так вы выходили наружу?
— Нет, не смог. Там лило как из ведра.
— Ага. А что это был за крик?
Я много размышлял об этом эпизоде, но чем больше старался вспомнить, тем меньше мне это удавалось.
— Я не уверен. Может, это было какое-то животное или просто мое воображение. Меня разбудила гроза.
Ле Брев уставился на меня так, будто я лгал. Он нашел брошенную мною пижаму, которая все еще не высохла.
— Почему она мокрая?
— Я же говорил вам, что я собирался выйти наружу.
— Но вы сказали, что не выходили.
— Послушайте, дождь застал меня в дверях. И это все. Ради Бога…
— Понимаю. — Он улыбнулся и сменил тему. Я видел, что он верит мне только наполовину. — Итак, вы сказали, что закрыли входную дверь, перед тем как лечь спать? И также закрыли на задвижку дверь на кухню?
— Именно так. Привычка, знаете ли.
— Но когда мы приехали, она была открыта?
— Конечно. Мы оставили ее открытой для детей. Я не запирал с тех пор, как они исчезли.
Он внимательно осмотрел ключи и замки.
— А как насчет гаража?
Гараж? Я бросил машину во дворе. Гараж был забит всякой ерундой. Я даже не поднимал въездные жалюзи, а заглянул туда через боковую дверцу.
Ле Брев подозвал меня к ней и с видом победителя показал, что она никогда не закрывалась. На этой двери вообще не было замка.
— Видите, они могли уйти через эту дверь… а?
— Уйти куда?
— В этом-то весь вопрос, как сказал ваш Шекспир.
Обходя дом, он методично обследовал комнату за комнатой со всем содержимым.
— Это ваша? — Он поднял кудрявую собачонку Сюзи.
— Моей дочери. Она зовет ее Шоколадной.
— Она берет ее с собой в кровать? В десять лет?
— Да.
Он исследовал набивную игрушку, ее самую любимую собачку.
— Стало быть, если бы у нее была возможность, она обязательно взяла бы ее с собой?
— Наверняка взяла бы.
— Понятно.
Он аккуратно положил игрушку на маленькую прикроватную тумбочку и надел очки в золотой оправе, рассматривая книги и бумаги в гостиной.
— Месье, эти перчатки в ящике, они ваши? Несколько пар садовых перчаток, новых.
— Нет. Должно быть, они еще до нашего приезда находились в доме.
— Но почему их оставили здесь, месье, в этом буфете?
— Откуда, черт побери, я знаю?
Это он должен ответить мне почему, но он положил их назад и повернулся ко мне лицом, поблескивая темными глазами:
— Вы говорите, что в доме вообще не было электричества?
— Да, электричество отключилось. Вы же видите, свет до сих пор не горит.
Ле Брев слегка улыбнулся:
— В гараже есть… как его назвать… рубильник, который отключает электричество. Может быть, случилась перегрузка системы или ее повредил шторм…
— Рубильник?
— Именно. Или же свет просто выключили… кто-то… может быть, даже вы.
— Послушайте, — повысил тон я, — я сказал вам правду, да помоги мне Господь.
— Пожалуйста, пройдемте со мной.
Он провел меня мимо коробок с хламом к дальнему углу, выражая удивление, что я, архитектор, не исследовал гараж. Затем посмотрел на рубильник, почесав висок.
— Его никто не трогал?
— Да нет же, черт побери! Я даже не видел его. Должно быть, он вырубился ночью по какой-то причине — из-за грозы, наверное.
Инспектор вернул рубильник в положение „Вкл.“, и в гараже зажегся свет.
— Вы уверены, что не наткнулись на него? Когда промокли?
Я разозлился:
— Господи Боже, инспектор. Я даже не входил сюда никогда. Я хотел включить свет, но не видел ни зги. Я промок, пытаясь добраться до машины.
— До машины? Почему до машины?
— Я уже говорил вам: там был фонарь, и я…
Он опять пожал плечами и подозвал одного из своих людей, чтобы сфотографировать рубильник. Мы стояли снаружи на мокром гравии, и он заметил Эмму, которая опять вышла, дрожа в своей тоненькой футболке. Вдруг он стал очень заботливым:
— Мадам, вы простудитесь.
— Я в порядке.
— Нет, пожалуйста, наденьте пальто. И отдохните. Я волнуюсь за вас.
Он взял ее за локоть и повел к входной двери.
— Идите в дом и присядьте. Пожалуйста, мадам. Не заставляйте меня волноваться. — Он водил своим аккуратным мизинцем по ее спине. — Успокойтесь, успокойтесь.
Наконец ему удалось уговорить ее войти в дом, и она подчинилась, уставившись в пространство. У меня было четкое ощущение, что он намерен пытать меня дальше.
В холле он отвел меня в сторону, встав так близко, что я чувствовал его дыхание.
— У вас есть американский паспорт?
— Да.
— А ваша жена англичанка?
Я кивнул.
— Значит, у вас любовь, да?
И опять меня это разозлило:
— Что, черт возьми, вы подразумеваете?
Он уставился на меня:
— Спрашиваю вас прямо, месье: у вас не было ссоры с женой?
— Нет.
Ле Брев помолчал, будто верил мне только наполовину.
— Ну хорошо. Значит, вы спите с ней?
— Да, — услышал я свой голос. — Я люблю ее.
Уголки его рта опустились вниз.
Успокоив Эмму, он оставил одну полицейскую машину перед домом, второй велел встать на дороге в Шенон и запихнул меня в третью. В свой большой голубой „ситроен“. Напротив виднелся выезд на поле, откуда уже убрали дохлую корову, и он повернул машину к этим воротам. Мы проехали немного, подпрыгивая на колдобинах, пока не остановились у изгороди из колючей проволоки. За ней тянулась полоска деревьев, которую мы с Эммой заметили, когда приехали, — дуб, ясень и ореховые деревья, которые сейчас казались темными и молчаливыми. Он хлопнул дверью и приказал водителю ждать.
Мы открыли крючок на грубо сколоченных воротах и вошли в лес. Огромные деревья казались людьми, подозрительно насторожившимися при виде нашего вторжения. С листьев все еще капала вода.
— Пожалуйста…
Леденящий страх разлился у меня по телу. Зачем он привез меня сюда? Предположим, что их нашли здесь. Мартина и Сюзанну, нашли их тела под кучей веток, в неглубокой могиле, и вот Ле Брев захотел показать мне…
Видимо, он понял, что я чувствую, так как похлопал меня по руке одним из тех своих быстрых птичьих движений, к которым я уже стал привыкать.
— Пожалуйста, я хочу вам кое-что показать.
Он быстро пошел по лесу впереди меня, разгребая сушняк с еле заметной тропинки.
— Эй, куда мы идем? Это что, тоже поиски?
— Да не волнуйтесь. Мои люди будут продолжать поиски, если ваших детей… еще можно найти.
— Если что?..
Но он, казалось, не слышал, и я шел по его следам, с головой, полной сумасшедших молитв и проклятий. По крайней мере, непохоже, чтобы он нашел их тела. Конечно же, они живы, где-нибудь, как-нибудь, но все же живы. Я клялся самому себе, что они живы, что всегда есть надежда.
Ле Брев обернулся ко мне:
— Идите сюда, пожалуйста.
Черт, в какие игры он играет?
Мы дошли до полянки в лесу, на которой ничего не было, кроме еле видной насыпи из старых камней или обломков пней, поросших мхом и травой. Какая-то отметина в земле. Или, может, могила?
— Не волнуйтесь, — произнес он.
Мне хотелось заорать и хорошенько трахнуть его. Какого черта мы копошимся здесь, этот маленький французский полицейский и такой человек, как я? У меня профессия, работа, престижный дом в Ричмонде и Боб Доркас, с нетерпением ожидающий моего возвращения. У меня раньше было будущее… И что я имею вместо этого? Дорожные патрули организовывали где-то там поиск, блокировали дороги и выставили в оцепление своих людей, а этому инспектору понадобилось затащить меня в какое-то Богом забытое место среди деревьев.
— Месье, эта часть леса полна тайн, — объявил он, вытащив пачку сигарет и предложив мне. Я отрицательно покачал головой и постарался взять себя в руки, пока он прикуривал сигарету и выкидывал спичку. Его проницательные глаза продолжали следить за моим лицом.
— Что все это означает?
Он пожал плечами:
— Нераскрытые преступления, Незапланированные смерти…
— Смерти? — Я заставил себя задуматься над тем, что он сказал: кончина моих детей. Моих детей, которые были уложены в кровати восемь или девять часов назад. — Нет, это невозможно…
— Кто знает, месье.
— Бог ты мой! Зачем кому-то понадобились мои дети?..
„Только не мои, пожалуйста, Господи, только не мои“.
Он развел руками:
— Зачем им нужно было исчезать? — Он взобрался на старые пни сгнивших деревьев. — Это мы и должны выяснить. — Сигарета в его руке смотрелась как палочка дирижера. — Люди исчезали все время, постоянно. Во Франции. — Он специально выделил это слово, будто Франция была страной совершенно иного качества, чем, скажем, Англия или Штаты. — Может, вы помните исчезновение двух велосипедистов всего два года назад, километрах в пятидесяти отсюда?
У меня кровь застыла в жилах от того, что он хотел мне этим сказать.
— Нет, не помню.
— О да. Мы нашли их несколько месяцев спустя. Связанными по рукам и ногам. Убитыми выстрелами в голову кем-то, кому они доверяли.
Должно быть, я пошатнулся.
— Извините меня. Я не хотел расстраивать вас… только обозначить… объяснить, что в таких вещах все далеко не так просто. И часто очень печально.
Ле Брев прикурил еще одну сигарету от первой.
— Не просто?
— Не просто. И требует времени. Нам нужно время. Вы не должны ожидать слишком многого.
Я понял, что нервничаю. Очень медленно я произнес:
— Я хочу, чтобы вы нашли их… живыми… или… мертвыми.
— Конечно, конечно, — он улыбнулся, будто я ставил перед ним легкую-легкую задачу, — мы это сделаем.
— Я хочу вернуть своих мальчика и девочку…
— Понимаю, что вы имеете в виду, месье. — Он говорил спокойно, опустив вниз глаза, полоска пота выступила над его бровью. Загадочный Эркюль Пуаро. — По своему опыту знаю, что тела обычно всплывают на поверхность.
Я вскричал, покрывшись холодным потом от страха и ненависти:
— Почему вы так уверены, что их нет в живых?!
Он постучал ногой по земле:
— Я этого не говорю, месье. Это ваша догадка. Но однажды тела были найдены… здесь. Вы это знали?
Сначала я не понял. Откуда я мог знать все эти местные происшествия? Но он продолжал указывать на маленькую насыпь. Какая-то тень лежала на этом месте, на насыпи, около которой он стоял. Ветки деревьев тесно переплелись.
— Господи, инспектор. Прекратите играть со мной в прятки. Что здесь случилось?
Казалось, что мир вокруг нас затаил дыхание. Я ощущал присутствие каждой птички, шорох каждого листка.
Ле Брев спрыгнул с насыпи и повернулся, чтобы показать на полянку. Я стоял рядом с ним, на целую голову выше, по-прежнему еле удерживаясь от искушения поднять его и хорошенько встряхнуть, и понял, что он знает это.
— Здесь были найдены два тела. Двое детей, — сказал он.
— О Боже! Когда?
Казалось, что на мой крик эхом откликнулись деревья. Конечно же, он не мог мне говорить о Мартине и Сюзи.
Ле Брев стоял, уперев руки в бедра, развернувшись ко мне лицом.
— Тридцать семь лет назад. Почти день в день.
— Кто они были? — спросил я.
— Это частное дело. К вам оно не относится.
У меня потемнело в глазах. Я не знал, что сказать. Никак не мог я отнести это историческое происшествие к моим чудесным детям. К детям, которые смеялись и бегали вокруг нас с женой всего несколько часов назад, часов, которые уже навсегда останутся в моем сознании. Помню только, что я тупо уставился на инспектора:
— Что вы пытаетесь сказать? Почему? Что вы подразумеваете?..
Что он имел в виду, что он хотел доказать?
Ле Брев даже и не шевельнулся. Он заявил, что имена совершенно не важны, и провел языком по губам. Он не доверял мне.
— Все, что я хочу сказать, это то, что тайны существуют, месье. У финишной черты, когда бы мы к ней ни подошли… — Он докурил сигарету, швырнул окурок на землю и затушил его подошвой. — …У финишной черты можно и не понять, почему люди совершают те или иные поступки. Ужасные поступки.
— Не понять что? Ради Бога, что произошло здесь?
Он устало потянулся.
— Месье, иногда происходят события, которые нам просто нужно принять. Мотивы мы не понимаем. — Говорил он резко и хрипло. — Я нашел здесь два тела — тридцать семь лет назад.
Он подождал, пока до меня дойдут его слова.
Тридцать семь лет назад. Должно быть, тогда Ле Бреву было двадцать с небольшим. Я дал бы ему сейчас шестьдесят, хотя наверняка сказать трудно. У него гладкая, без морщин, кожа. Был ли он тогда молодым жандармом в этом округе, столько лет назад?
Он увидел мой невысказанный вопрос и кивнул:
— Во Франции мы все местные. Мы держимся той местности, которую знаем.
Мне стало холодно, несмотря на солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь листву. Его лицо оставалось бесстрастным, на нем не было ни симпатии, ни враждебности, оно просто отражало факт, факт смерти в этом лесу. И при том зная, что пропали мои дети.
Ле Брев поднял голову, указывая на деревья, их густую листву:
— Посмотрите на них. Все живут. Все здоровы. — Он помолчал, как будто раздумывая. — И вдруг лист падает вниз. И кто знает почему?
