— 4 —
Крик раздался в три часа утра. Меня разбудил дождь, который пришел на смену грому и теперь барабанил по крыше. Темно — хоть глаз выколи. Деревянные жалюзи поскрипывали. Я помню, что сначала сел на кровати.
— Эмма!
Но она спала как убитая, вымотавшись за день. Зашевелилась, но не проснулась, а я не хотел будоражить ее.
И все же я слышал в ночи какой-то шум, будто рядом с домом кричало попавшее в беду животное. Могу поклясться в этом.
Окончательно проснувшись, я понял, где нахожусь. В Авероне, в доме посреди полей. Зарницы на короткое мгновение осветили спальню через щели в жалюзи. Затем опять непроглядная тьма. Я протянул руку к настольной лампе.
Пальцы нащупали выключатель. Лампа не работала.
Еще один раскат грома, а за ним зарница заставили меня задуматься, что же я все-таки слышал. Я поискал край кровати, свесил ноги, на ощупь прошел к двери, к выключателю на стене.
Света нет. Видимо, шторм повредил линию электропередачи. Я знал, где найти фонарь: в отделении для перчаток в машине, которую мы от усталости не смогли загнать в захламленный гараж. Я удивился, что от таких раскатов грома, проносившихся над долиной, дети не прибежали к нам. Наверное, их так измучили два дня, проведенные в пути, что они спят как убитые. Я растерянно стоял в темноте, вспоминая бесконечные аллеи деревьев, свист ветра в окнах машины, стоянки, где продавали арбузы и абрикосы. Вчера.
Воздух стал лишь чуть-чуть прохладнее. И ни зги не видно. С какой стороны двери ручка? Я нащупал ее и вышел в коридор. Дверь в комнату Мартина распахнута, и мне показалось, что я разглядел очертания его тела в кровати, пока продвигался к выходу. Ключ все еще торчал во входной двери, я открыл ее, направляясь к нашему „форду-сьерра“. Господи, там лило как из ведра. Зигзаг молнии раскроил небо прямо над моей головой, и в ее свете я увидел „сьерру“, на которую, как в мойке, лились потоки воды. Пока я стоял в нерешительности в дверях, меня окатила стена воды с карниза, подхваченная порывом ветра. Пижама промокла.
— Господи! — Я закрыл дверь и ретировался.
Я вернулся в прихожую, потерянный, с трудом ориентируясь в темноте, мокрый и дрожащий. Спотыкаясь, прокладывал я путь обратно в спальню.
— Джим? Ты где? Где ты был? — Эмма сидела в кровати, разбуженная ливнем.
— Я здесь, дорогая. Там ужасный шторм.
Она протянула руку и дотронулась до меня, затем провела рукой по моей пижаме:
— Что случилось? Ты весь промок. Твоя пижама?..
— Я ходил за фонарем. Света нет.
— Нет?
— Шторм. Наверное, где-то линию оборвало.
— А дети?
— С ними все в порядке. Они спят.
— Но они не спят в такую грозу. По крайней мере, не в такой шторм, как этот. — Новая вспышка молнии, и я увидел ее лицо, похожее в тот момент на лик Медузы Горгоны. — Зачем ты выходил на улицу?
— Дорогая, я не выходил. Я только дошел до двери. Мне нужен был фонарь.
— Фонарь?
— Он у нас в машине.
— Подожди, пока стихнет гроза.
Я вспомнил, зачем мне нужен был фонарь:
— Мне показалось, что я слышал крик.
Даже в темноте я почувствовал, как напряглась Эмма:
— Джим, иди проверь их.
Я чувствовал, что она дрожит.
— Я уже проверил. Я заглянул в комнату Мартина.
— Что он сказал?
— Ничего. Он крепко спит.
Я слышал, как в ее голосе зазвучала тревога:
— Он никогда не спит в такую грозу. Ты же знаешь.
Еще один раскат грома. Снова вспышки, на этот раз зигзагообразные, и дождь припустил с новой силой. Мы слышали, как он заливает внутренний дворик. Дом, наше праздничное жилище, оказался под водой и сотрясался от грома.
— Джим, мне страшно, — проговорила она. — И им, должно быть, тоже. Я не люблю грозу.
— Не волнуйся. С ними будет все в порядке…
— Тогда где они? Почему они не здесь?
Она и впрямь была напугана.
— С ними все в порядке. Успокойся, дорогая.
— Нет, иди и посмотри.
Я снял мокрую пижаму и обтер воду с тела.
— Мартин! Сюзанна! — крикнул я в темноту.
— Иди и посмотри.
— Конечно.
В отличие от Эммы, у меня не ощущалось дурного предчувствия. Мартину уже двенадцать, а Сюзанне десять. Достаточно взрослые, чтобы не пугаться грозы по ночам.
— Господи!
— Что?
— Споткнулся об этот чертов стул.
Мне снова пришлось искать дверь, которая закрылась, когда я пришел.
— Она там, — сказала Эмма где-то рядом со мной. Ее рука нашла мою. Она встала с кровати, и я заметил, что она дрожит.
— Ложись обратно и грейся. Тебе необязательно идти.
— Конечно же, я пойду.
Я услышал, как и она споткнулась о стул.
— Осторожно, не ударься о кровать.
Держась за руки, мы продвигались по комнате.
Вспышка молнии показала, где дверь. Теперь я мог сориентироваться, стоя в коридоре между спальнями на выложенном плиткой полу. Мы скорее почувствовали, чем увидели дверной проем комнаты Мартина.
— Мартин? Сюзи? Дети, с вами все в порядке?
Раскат грома. Тишина. Я слышал дыхание Эммы. Я прошел к постели Мартина и обнаружил, что она пуста.
— Иди посмотри Сюзанну, — настаивала она.
— Да, иду. Только найду дверь.
На ощупь пробираясь по коридору, натыкаясь на стенные шкафчики, путаясь в половичках на полу, мы продвигались вперед.
Следующая дверь — в ванную, затем комната Сюзи.
Дверь в комнату Сюзи была закрыта. Поэтому они и не могли нас слышать, они, наверное, оба там. Черт бы побрал эту темноту, почему вырубился этот проклятый свет?
Я нащупал ручку, открыл дверь.
— Сюзи, Мартин, с вами все в порядке?
Односпальная кровать у противоположной стены. Я нащупал край, потрогал простыни. Даже и не пахнет тем, что здесь спали. Я схватил одеяла.
Пусто.
— Черт возьми! Должно быть, они прячутся где-то в доме, — пробормотал я, начиная беспокоиться.
Эмма встала рядом со мной:
— Давай скорее.
— Дорогая, я и так спешу.
Я ударился головой, возвращаясь к первой двери. Опять раскаты грома пронеслись над холмами. Стена дождя.
Мы исследовали комнату мальчика. Пошарили даже под кроватью.
— Господи, где же они могут быть?
Эмма теперь шла впереди меня, осматривая кухню, гостиную, ванную.
— Мартин! Сюзанна!
Ощущение такое, будто кричишь в подвале.
— Сюзи? Мартин? Дети, где вы?
Мое сердце наполнялось страхом.
Эмма в отчаянии вскрикнула:
— Джим, Джим. О Боже мой, Джим! Их нет в доме!
Ужас сковал наши сердца.
— Они должны быть в доме, Эмма. Они, видимо, спрятались. Убежали куда-нибудь.
— О, Джим! Они бы этого не сделали. Ты же знаешь. Они бы прибежали к нам.
— Ну, может быть, они хотят подшутить над нами.
Раскат грома прямо над крышей дома. Эмма вцепилась в мою руку:
— Джим, мне так страшно.
Они где-то поблизости. Они не могли уйти далеко в такую ночь, как эта.
Наши руки столкнулись, когда мы ощупывали простую деревянную кровать, куда уложили Сюзанну.
— Простыни откинуты. И постель холодная, — медленно произнесла Эмма. — Должно быть, она ушла уже давно.
Грохот падающего стула. Еще одна вспышка молнии через щели в жалюзи на секунду осветила обезумевшее от отчаяния лицо Эммы.
— Джим, все ее вещи здесь. Я нашла ее платье.
— Посмотри в шкафу.
Мы обыскали все закоулки, но тщетно. Я пошел назад в комнату Мартина.
— Джим, не оставляй меня одну. Мне страшно.
Через раскаты грома я прокричал:
— Бояться нечего. Должно же быть какое-то объяснение всему этому.
Но комната Мартина оказалась по-прежнему пуста. Мальчик двенадцати лет и девочка десяти исчезли. „Господи, — подумал я. — Этого не может быть. Просто не может быть. Только не с нами. Мы любим друг друга, мы крепкая семья. Дети осложняют жизнь, но не представляют проблемы, по крайней мере, мы так считали. Было так здорово уехать на отдых всем вместе. Я собирался показать им, как это здорово. Жизнь такая прекрасная“. Мы снова стали звать их. В отчаянии, в безнадежности, в темноте…
— Мартин! Сюзи! Где вы? Выходите! Хватит шутить.
Молчание.
Мы знали, что их здесь нет, и напугались до смерти.
— Бога ради, давай раздобудем хоть какой-никакой свет.
У нас не было даже фонаря. Машина стояла на улице, но Эмма умоляла меня остаться рядом с ней.
Я помню, что открыл жалюзи, надеясь на молнии. Луны не видно; воздух был черный и теплый, как бархат, дождь лил стеной. Жуткое ощущение, что мы единственные живые души в мире. Шторм, казалось, отрезал нас от жизни.
Зигзаг молнии над долиной показал, что машина на месте. Эмма начала рыдать.
— Ну, не глупи. Мы найдем их. Где-то должна быть свеча…
— Где? Где?
Я еще раз попробовал включить свет, чувствуя свое полнейшее бессилие.
— Газ. Зажги газовую плиту.
Я даже спички не мог найти, уронил коробок на пол, рассыпал их. Поискал на полу, нашел, зажег плиту.
Голубые языки пламени казались живыми, они немного успокоили нас. Мы смотрели друг на друга как чужие.
— Должно быть, они вышли куда-нибудь, еще до грозы, и теперь где-то прячутся…
Я сам не верил в то, что говорил, но нужно было что-нибудь сказать, не важно, насколько глупо прозвучат слова. Безумные мысли лезли нам в голову.
— Их украли. Похитили. Или убили.
— Это сумасшедшее предположение, дорогая.
— Вовсе нет. Джим, я боюсь, я в ужасе. Где они?
— Не знаю, не знаю. Помолчи.
Я старался не выдать смятения. Даже стал искать в слабом свете газовой горелки что-нибудь такое, что могло бы сойти за оружие, если бы на нас напали. Мы оставались на том же самом месте, по-прежнему горел газ, хоть немного успокаивающе мерцали голубые язычки.
— Как ты думаешь, что случилось? — прошептала Эмма.
— Откуда мне знать?
— Ненавижу это место. Зачем тебе понадобилось привозить меня сюда? Ты же читал о всяких случаях в этом краю. Людей здесь убивают и насилуют. И больше о них ничего не слышат.
— Ой, да прекрати. Не будь смешной.
Всегда думаешь, что с тобой такое просто не может произойти, ведь так? Не может, пока не произойдет, и тогда ты начинаешь молиться. Господи, пожалуйста, пусть с ними ничего не случится. Они — все, что у нас есть. Мы их так любим. Помоги нам, Господи, где бы Ты ни был.
Эмма приникла ко мне.
— Обними меня, Джим. — Ее трясло. Я молчал. — Вызови полицию.
— Откуда?
В доме не было телефона. Мы находились в трех километрах от ближайшей деревни Шенон, вообще от ближайшего дома.
— Возьми машину.
— Хорошо. Дай одеться.
Новый раскат грома, вспышки молнии остановили нас.
— Громыхнуло прямо над нами. Что, если…
— Эмма, это не поможет. Соберись.
Я взывал к ее истинно английским чертам, к тем, которые всегда проявляются в трудную минуту. Мне самому хотелось закричать: „Черт вас побери, дети! Что же вы делаете?“
Мы пробрались назад в спальню и нашли какую-то одежду; я бросил мокрую пижаму в угол комнаты и, спотыкаясь, натянул брюки, рубашку и надел сандалии. Ключи от машины, зажатые в кулаке, придавали мне уверенность.
— Куда ты собираешься?
— В деревню, позвонить.
— Не оставляй меня здесь, — взмолилась она.
— Тогда поехали вместе.
— Джим, кому-то надо остаться. Что, если дети придут?.. — плакала она в темноте.
Мы дошли до кухни. Часы показывали три двадцать. Через пару часов рассветет.
— Тогда давай попробуем продержаться до рассвета.
Что делать в незнакомом доме, в чужой стране, без света, посреди грозы, когда наши дети исчезли?
Мы не были подготовлены, Ничего не знали. Во время вспышек молнии мы прижимались друг к другу и надеялись. Постепенно мы нашли в себе силы исследовать темные места в каждой из комнат. Двое слепых, в страшном предчувствии чего-то, чего — мы не знали сами. Мягкие вещи, твердые вещи, мертвые вещи. Гостиная, гардеробы, углы. Под кроватями. Ванная, кладовка.
— Чердак, — напомнила Эмма. — Под крышей.
— Они не могли туда забраться. Я даже не знаю, где вход на чердак.
Мы прижимались друг к другу.
— Хоть бы только кончилась эта чертова гроза…
Но она продолжалась, снова и снова прокатываясь над холмами, как будто специально для нас. Нам оставалось лишь ждать, в темноте.
Нам никогда не приходилось бороться ни с чем подобным. Дождь барабанил по черепице, и мы прислушивались к каждому необычному звуку, к каждому стуку жалюзи, каждому порыву ветра. Вспышки молнии высвечивали на стенах монстров, гигантские головы в ночи.
— О Боже, Джим… — она плакала. — Во всем этом столько зловещего…
— Не глупи, — успокаивал ее я. — Должно быть всему этому какое-то объяснение.
— Джим, ой, Джим… Какое же объяснение… если только кто-то не забрал их отсюда?
— Эмма, прекрати. Перестань. Нам надо сохранять спокойствие. — Я взял ее за плечи и встряхнул. — Эм, присядь.
Я нашел в кухне стул, налил в кастрюлю воды. Холодильник отключился, но там стояло свежее молоко, которое мы купили по пути. Во время затишья слышалось только шипение газа. А мы в это время строили различные предположения, которые возникали из беспросветной тьмы.
— Нам нужна помощь. Полиция, — сказал я.
Она уставилась на меня.
— Ты выходил наружу. Ты выходил наружу, — повторяла она.
— Дорогая, я же объяснил тебе, что не делал этого. Я промок насквозь, когда пытался пробраться к машине за этим идиотским фонарем. Теперь я могу пойти и достать его.
— Нет. Давай сначала выпьем по чашке чая.
Это уже больше походило на прежнюю Эмму. Я похлопал ее по руке, пока мы ждали, когда закипит вода.
— Дорогая, все будет нормально.
Когда чем-то займешь себя, в каком-то смысле это помогает. Мы сидели и медленно пили чай, прислушиваясь, как гром выбирается из долины, молнии сверкают все дальше, дождь ослабевает, туман окутывает поля, и все засыпает. Охваченные ужасом, мы ждали, когда кончится дождь. Между нами вырастала стена.
Может, они вернутся, если мы будем просто сидеть и надеяться, будто это была своего рода игра.
Время, казалось, остановилось. Слабо освещенные стрелки, которые отсчитывали секунды на моих часах, не приближали рассвета. Я решил все же сходить за фонарем и осмотреть двор, но Эмма закричала:
— Нет, Джим! Нет! Не выходи туда. Пока не рассветет, по крайней мере. Не оставляй меня одну!
Ее опять трясло, и я накинул на нее одеяло. Эмма становилась одержимой.
В ночь, они все уходят в ночь. Я не помнил продолжения, но от этой мысли мне стало не по себе. Я поставил самую тяжелую сковородку рядом, на всякий случай. На случай, если я чего-то не понимал. Из страха перед неизвестным.
Мы никогда не расставались — Эмма, я и дети. У нас наладилась очень хорошая семейная жизнь, пока работа не стала отнимать у меня все свободное время. Мы наслаждались друг другом, у нас были общие интересы и друзья. Никакие привидения не мешали нам в Ричмонде. Почему же здесь, Господи, все пошло прахом, в этой Богом забытой долине? Я начинал ненавидеть ее, чувствуя нервное напряжение, мои ладони вспотели.
Великий Боже! Что, если они уже мертвы, лежат с перерезанным горлом в какой-нибудь яме, изнасилованы, оглушены и брошены в реку? Или их просто похитили, вывезли за границу в Аравию, Южную Америку, и мы о них ничего не услышим? Мой старин ушел так однажды, оставив троих детей, чтобы жить с другой женщиной, и все пошло кувырком. Но, по крайней мере, мы знали, где он, могли следить за ним. Мы слышали ужасные истории о пропавших детях, которых впоследствии никто не видел, запертых в замке Синей Бороды. О Господи!
Я почувствовал, что Эмма ищет мою руку:
— Смотри, уже светает.
Я приоткрыл жалюзи и выглянул. Последние признаки грозы сменились щебетанием птиц.
— Закончилась.
Но в глубине души я чувствовал, что все только начинается. И это я привез ее сюда. Мне хотелось плакать.
Рассветало. Постепенно я смог различить очертания машины, ограды и неподвижной аллеи деревьев.
Дождь прекратился. Я выбежал и достал фонарь из машины. Луч света выхватил только намокший гравий и листья, с которых капала вода. Ничто не шевелилось. Теперь уже светлело быстро: была почти половина пятого.
Мы уже знали, что дети исчезли, что они не придут.
— Я еду в деревню.
— Я с тобой, — сказала Эмма.
Мы оставили открытой входную дверь, остановились около незапертой машины и посмотрели друг на друга.
Никаких следов борьбы, никакого намека, ни послания, ни надежды. Ворота к дому открыты, как мы их и оставили, но все возможные следы смыты дождем.
Мы любили их, своих детей, и вот теперь они исчезли.
— Вон та штука. Вон та штука в поле. Что это? — закричала она.
Я всмотрелся в поле и увидел какую-то черную массу.
— Не знаю. Поехали. Нам надо вызвать жандармерию.
— Но что там, во имя Господа?
Сейчас я мог разглядеть лучше: черный бугорок на поле напротив возвышался, как какая-то первозданная гора.
Держа фонарь в руке, я прошел через ворота и пересек дорогу, чтобы разглядеть получше. Может быть, здесь таилась какая-то подсказка или это была пластиковая крыша, под которой… они… может быть… спали.
Трава скользила у меня под ногами, промокший скот, коричневый и черный, с тревожными, налитыми кровью глазами, с трудом брел по полю.
Что-то лежало на поле, черное и мертвое, как проклятие.
Я перешагивал через лужи воды, под свинцовым небом, оставив дом позади, на уме были только мысли о детях. Воздух напоен угрозой. Это что-то возвышалось… мне подумалось — как надгробный камень.
Оказалось, это корова. Мертвая. Молния поразила ее в голову, и в воздухе витал запах паленого.