— 26 —
Мне показалось, что я провел в машине, задыхаясь под одеялом, целую вечность, хотя прошло не более часа. На меня надели наручники, и обращались со мной, как с закоренелым преступником. Я потерял всякую ориентацию, слышал переговоры по радио, но не мог понять, что говорят. Машина замедлила ход и въехала куда-то, остановилась, и меня повели по неровному асфальту в какое-то помещение. Кто-то открыл дверь. Затем наручники сняли. Дверь захлопнулась, одеяло упало к моим ногам. Я увидел кровать. Две кровати.
Это была небольшая комната, через окно виднелось светлеющее небо, небо раннего утра. На деревянной тумбочке в изголовье кровати лежали мои часы и бумажник. Все это я успел заметить, прежде чем снова открылась дверь. Вошел вооруженный жандарм, которого сопровождала темноволосая медсестра.
— Где, черт возьми, я нахожусь?
Маленькая комната с двумя кроватями, с белыми стенами и голубыми занавесками.
— Понтобан. Больница, — сказала медсестра по-английски.
— Больница? Почему?
— Старший инспектор попросил нас, — сказала она. — Вас искусали собаки.
Я присел на кровать и ощупал руку. Сестра сделала укол, приложила ватку и стала суетиться. Она проверила пульс и сунула мне градусник подмышку. Боже мой, может, я заразился бешенством, то, чего боялась Эмма, когда Сюзи нашла котенка в наш первый день. Сюзи! Ее сандалии!
— Мммм… Мне надо идти… Мммм…
Сестра встряхнула градусник и попробовала еще раз.
— Не разговаривайте, месье! — прикрикнула она. — Укусы — это плохо.
Но не настолько плохо, как я думал. Может, они не понимали. Не было ничего нелогичного в моих рассуждениях, когда я сидел там на кровати, вспоминая то, что видел.
— Послушайте… Боже…
Температура явно нормальная, и сестра осталась довольной, приказав мне сидеть спокойно. Жандарм присел на стул около двери. Я закрыл глаза и прислушался к ее шагам по линолеуму.
Нет, с моей головой вроде все в порядке. Я осторожно потрогал руку. Не так уж плохо. Просто синяк и небольшой укус. Изо рта не шла пена, только если при воспоминании о той обуви. Нужно уходить отсюда. Нужно вернуться.
Затем дверь опять открылась.
— Эмма!
Светлые волосы у нее немного отрасли, обрамляя лицо. На ней было платье с длинными рукавами, прямо из английского лета, и я почувствовал огромное облегчение, чуть ли не детскую радость оттого, что увидел ее здесь.
— Эмма?
Я обрел дар речи и способность мыслить. Она присела на другую кровать и дотронулась до моей руки, как будто сомневаясь, что я настоящий. Я протянул руки, чтобы поцеловать ее, но что-то ее удерживало.
— Эмма, — пробормотал я. — Милая моя, как ты узнала? Как ты попала сюда?
— Инспектор Ле Брев, — отозвалась она. — Он приезжал ко мне. В Англию.
— В Англию?
Теперь я понял, почему отсутствовал старший инспектор и почему Эмму было невозможно найти.
Она мрачно кивнула. Моя эйфория исчезла — что-то было не так.
— Эмма, в чем дело?
Моя жена, мой дом и страна, ставшая мне второй родиной, все, ради чего я работал и жил — все это вернулось ко мне по милости инспектора Ле Брава. Я похолодел.
— Ты вел себя как дурак, — сказала она. — Я предупреждала тебя не делать глупых поступков.
— Эмма, Бога ради, что происходит?
— Эта женщина. Это она посоветовала тебе поехать туда.
— Эмма, я нашел детей…
— Не ври, — перебила она. — Они умерли.
Ле Брев, должно быть, вселил в нее свои подозрения и привез сюда шпионить за мной. Сволочь.
— Эмма, послушай. Я нашел их обувь, две пары.
— Что ты сделал с ними? — спросила она.
Я ошалел.
Сделал с ними?
— Ты знаешь, где они…
— Конечно, знаю.
— Ты убил их, — отчеканила она. — Ты ненавидел их. Ты хотел убить их. Чтобы уехать и жить с этой… женщиной, с этой… шлюхой.
— Эмма, ты сошла с ума…
— Нет. Это ты сошел.
— Дорогая, ты должна поверить мне. Я был в особняке Сультов…
— С этой женщиной. Я видела вас в машине.
— Я вернулся туда этой ночью, проник внутрь и нашел обувь детей. Вот как это случилось.
Я показал на руку.
— Не верю. Где она? Где обувь?
Я пытался объяснить, но она не слушала уже. Как может она поверить истории с этим домом в горах, который никогда не видела, с безумной старухой и человеком в маске? Все, что знала Эмма, это то, что я был там с Эстель, а затем меня привезли сюда, искусанного собаками, как какого-то преступника.
— Говорю тебе, что я видел их обувь.
— Ты лжешь. — В ее глазах стояли слезы. — Держись подальше от меня. Ненавижу тебя. Ненавижу!
— Эмма, дорогая!
— Не называй меня дорогой. Между нами все кончено.
— Нет, Эмма, дорогая, я найду их. Послушай меня!
Внезапно я осознал — я должен был это знать, — что жандарм записывает наш разговор на пленку. Но мне теперь было все равно.
— Ты специально все подстроил, чтобы детей похитили…
— Их отвезли в особняк Сультов…
— Ты это устроил. Поэтому ты и вернулся туда. Ты скрывал их. И их убили.
— Нет. Нет. Нет. — Я мотал головой, пока она не заболела. — Я был там, чтобы найти их.
Эмма, как натянутая струна, напряженная, повторяла, как автомат, урок, заученный под диктовку Ле Брева.
— Ты хотел остаться во Франции, с этой женщиной, чтобы избавиться от них. А затем отправить меня домой.
— Эмма, это чушь. Я остался здесь, чтобы искать их.
— Ты остался здесь, потому что она направляла тебя.
— Нет.
— О да! Я видела, как ты выходил из квартиры этой шлюхи. Полиция следила за тобой все эти дни.
Эта сволочь, это дерьмо Ле Брев. Я вспомнил, как заметил прошлой ночью женщину, напоминавшую Эмму, она еще пряталась около отеля, перед тем как я отправился в Гурдон.
— Эмма, сколько дней ты находишься здесь?
— Четыре дня.
— Четыре дня! И ты не дала мне знать?
Четыре дня. Она видела, как мы с Эстель пришли в ее квартиру, после того как я поговорил со старым доктором Раймоном и получил первый намек на состояние рассудка мадам Сульт. Ле Брев дал ей возможность увидеть это.
— Ты спал с этой женщиной! Не отрицай этого!
Я не мог и не стал бы отрицать, но как я мог объяснить не только минутное увлечение, но и сексуальность, которую Эстель пыталась использовать, чтобы остановить меня, предостеречь от посещения этой старой женщины в Гурдон-сюр-Луп?
Ле Брев пытался поймать меня, используя мою жену в качестве подсадной утки, чтобы получить подтверждение своих подозрений. Я расхаживал по комнате. Жандарм увидел выражение моего лица, и его рука потянулась к кобуре.
— Эмма, неужели ты думаешь?..
— Ты спал с ней!
— Эмма, дай мне еще один шанс. Пойдем со мной, и мы найдем детей.
Я просил и умолял жену. У нее на лице появилось озадаченное выражение. Голосом не громче шепота она с усилием произнесла:
— Я больше ничего не знаю. Ле Брев говорит, что ты выдаешь себя. Он спрашивал, зачем ты выходил из дома, почему у тебя была мокрая пижама в ту ночь, когда это… случилось. И еще спрашивал, зачем ты остался, когда здесь нечего делать, кроме как… с этой женщиной.
— Эмма, но ты же не можешь поверить…
Она высморкалась, чтобы перестать плакать. Казалось, что мы остались на Земле единственными людьми, брошенными, потерпевшими кораблекрушение и оказавшимися в этой белой больничной комнате.
— Зачем ты ходишь к этой женщине? Что ты нашел в ней?
Ее слова отчаяния упали в пропасть между нами. Бывают моменты, когда невозможно посмотреть в лицо правде.
— Мне нужна была помощь… — пробормотал я.
Но Эмма не знала пощады:
— Зачем было спать с ней?
Я вспомнил, как просто Эстель предложила свою любовь, когда я очнулся в ее квартире, после того как меня отделали молодчики Ле Брева. Я чувствовал себя очень одиноко тогда и был готов пойти ей навстречу.
Я посмотрел Эмме в глаза, в которых отражалось страдание от собственных сомнений.
— Не знаю, — признался я. — Прости меня, Эмма. Ради Бога, прости.
— Простить? И забыть, что ты сделал с детьми?
Эмма крепко сжала губы.
— Эмма! Мы с тобой найдем их!
— Найдем их тела.
— Не знаю. Но они в особняке той старухи.
— Этого не может быть.
— Эмма, пойдем туда.
Она посмотрела в сторону, ее глаза прикованы к какому-то далекому пейзажу. Я подумал, что она сейчас в раздумье, действительно ли она верит, что я бросил ее ради какой-то француженки.
— Эмма, — умолял я. — Дорогая, я люблю тебя.
— Докажи это, — бросила она.
— Эмма, послушай, ради Бога. Я проник в это место. Я видел их кроссовки и сандалии.
Она, казалось, репетировала свою речь:
— Инспектор Ле Брев подозревает, что ты можешь быть замешан в это дело. Мы видели, как ты вышел прошлой ночью… Его люди арестовали тебя.
— Там был сумасшедший с ножом, который пытался убить меня. С маской из желтого пластика на лице.
— Я не верю тебе. Ты все придумываешь. Стараешься сбить меня с толку.
— Эм, меня чуть не разорвали на куски собаки в имении Сультов. Посмотри на руку.
Она опять уставилась на меня, будто стараясь решить, какой истории верить, моей или Ле Брева.
— Старший инспектор сказал мне, что они подобрали тебя после того, как ты проник в дом. Это правда?
— У них были сторожевые собаки.
— Собаки?
— Немецкие овчарки.
Я чувствовал боль от укусов.
— Что ты делал там?
— Эмма, ты должна мне верить. Я пытался найти детей.
Она встала и подошла к окну.
— Пытался найти или спал с этой женщиной? С этой шлюхой?
— Бога ради, это все не так. И никогда так не было.
— Ты разбил нашу семью, — отрезала она. — Уничтожил нашу любовь.
— Эм, пожалуйста. Это неправда. Послушай. Дети были там. Их привезли в дом Сультов.
Она все еще не верила:
— Так много лжи. Надоело.
— Эмма, это какой-то бред. Я люблю тебя. Люблю детей. Я пытался найти их, а меня избили, травили собаками. Все, что ты сделала, — это вернулась к своим чертовым родителям.
— Ты полное дерьмо.
— Эмма, я не хотел тебя обидеть. Просто хотел сказать, что мне нужно было остаться. Я должен найти их. Давай вместе поедем в Гурдон.
— Лучше расскажи это полиции.
— Не доверяй Ле Бреву. Он завяз в этом деле по уши. И вся местная полиция.
И пусть они и это запишут.
Эмма нахмурилась:
— Тогда зачем он привез тебя сюда?
Этого я понять не мог. Охранники могли перерезать мне горло и выкинуть кишки в выгребную яму. Но они все же были полицейскими. Кто-то не дошел до конца во время того нападения в лесу и отступил прошлой ночью. У Ле Брева все-таки есть какое-то подобие долга, хотя и деформированного и жестокого. Почему он охраняет эту сумасшедшую женщину?
Я попытался рассказать Эмме все, что знал, о детях мадам Сульт, о мемориальной доске с именем Марселя. Всю эту кровавую историю, которая вела к особняку с закрытыми ставнями.
— А сейчас пойдем со мной, чтобы найти их.
Я нежно обнял ее, пока мы стояли там с единственным свидетелем в лице жандарма, который смотрел из окна на больничный двор. С грузовика разгружали белье.
— Эмма, ради детей давай попытаемся еще раз. Пойдем со мной в дом.
Я увидел, что она плачет.
— Если их там нет, — наконец промолвила она, — между нами все кончено.
— Ага! — Вернулась маленькая медсестра в черных колготках еще с одним полицейским в форме. — Если месье отдохнул, вас хочет видеть старший инспектор.
Эмма держалась за меня, как будто не была уверена, что устоит на ногах.
— Старший инспектор ждет, — настаивала сестра.
Я был слишком занят, целуя Эмму, несмотря на боль в руке. Наконец Эмма освободилась от меня и отступила назад.
— Он привез меня сюда к тебе и ждет в машине на улице. Он попросил меня пойти первой.
На случай, если нас смогут записать на пленку, подумал я. Как он мог и обвинять, и помогать мне одновременно? Я размышлял об этом и выкинул из головы мысль, что все еще был подозреваемым.
— Насколько я знаю… он сам мог все это сделать.
— Джим, тебе нужно сотрудничать с ним. Ты не можешь позволить себе ожесточаться.
— Ожесточаться? Неужели ты ждешь, что я прощу полицейского, который охраняет место, где исчезли мои дети? Где они? Может, уже в могиле?
— Не говори так.
У нее перехватило дыхание, но она потихонечку переходила на мою сторону. Я чувствовал тянущую боль в руке на месте укусов.
— Пусть убирается к черту.
Она покачала головой:
— Джим, ты должен поговорить с ним.
Новый полицейский все еще ждал, вертя в руках кепи. Симпатичный молодой человек.
Эмма нашла мою руку.
— Хорошо, — согласился я неохотно. — Пусть войдет.
— Месье, я так рад, что с вами все в порядке. — Он вошел и поклонился в сторону Эммы. — Мадам, вы творите чудеса.
— Мне не нужны чудеса. Мне не нужны укусы собаки и одеяло на голову.
— Да-да. Я очень сожалею об укусах, поэтому и направил вас сразу в больницу.
— Послушайте, я здесь потому, что ваши недоумки со сторожевыми псами напали на меня. Зачем, черт возьми?
Он показал свои зубы, каждый из которых свидетельствовал о диете или хорошей работе дантиста.
— А зачем вы убегали, месье? Вы проникли в частные владения. Отключили сигнализацию. И затем, когда обнаружилось, что вы залезли в дом, вы убегаете. Что они должны были подумать? — Он почесал нос. — Мы также нашли лестницу, спрятанную под деревьями. Что им было делать? Вы могли быть вооружены. Представлять опасность.
— Почему вы охраняете мадам Сульт?
На мгновение он даже удивился, будто ожидая, что я и так все пойму. Затем устало вздохнул:
— По-моему, я уже объяснял. Она попросила нас и платит за охрану.
— Она платит. Да, я могу поверить. Достаточно, чтобы ее круглосуточно охраняли с собаками. Чего ей бояться?
— Но ведь вы же видели ее, — произнес он тихо, пытаясь вызвать симпатию. — Она старая слабая женщина. Да еще тронутая.
— Как это понимать, черт возьми?
— Сумасшедшая. Спятившая, как вы говорите.
— Ну ладно. И поэтому вы играете с ней в эти игры?
— Не понимаю?
— Вызываете духов, — сказал я, боль пронизывала всю руку, когда я пытался пошевелить ею. Я видел, что молодая медсестра и жандарм испугались, как бы я не ударил его, но я просто стоял и смотрел на инспектора.
— Как обувь моих детей оказалась в этом доме?
Ле Брев поднял руку, будто не веря тому, что я говорю. Я почувствовал, что он дотронулся до моего рукава.
— Извините, месье?
Эмма стояла рядом со мной, не спуская с меня глаз. Появился врач в белом халате, и в маленькой комнате стало тесно.
— Их обувь находится в комнате той старухи. Ну и еще этот псих в маске.
— С вами все в порядке, месье?
— Слишком взволнован, — встряла медсестра.
— Взволнован? Чушь собачья, инспектор. Я перелез через забор и за полчаса выяснил больше о судьбе моих детей, чем вы за месяц.
Он проглотил упрек и медленно переваривал услышанное, явно в замешательстве.
— Что вы имеете в виду?
— Их отвезли туда. Я видел их обувь! — выкрикнул я.
Он, казалось, превратился в каменную статую. Лицо и тело напряжены, маленькие ступни приросли к полу.
— Что вы сказали?
— Я видел кроссовки и сандалии, принадлежащие моим детям, в спальне старухи. Старухи, которую вы с таким рвением охраняете. Мадам Сульт.
— Вы… видели… их обувь?
— Совершенно верно, инспектор. Их обувь, черт побери.
— Как вы можете быть уверенным в этом?
Он вел расчетливую игру, как мне показалось. Медленный осторожный допрос.
— Конечно, уверен. Я знаю, что носят мои дети.
Озадаченный, он стоял с окаменевшим лицом.
— Вы уверены в этом?
Я взял свой бумажник и часы с тумбочки и поправил одежду.
— Уверен. Я возвращаюсь в деревню.
Что выражали его глаза: цинизм, озадаченность или просто лукавство, решить я не мог Ле Брев жестом попросил врача выйти, и тут вмешалась Эмма.
— Я хочу отправиться с ним, — заявила она.
Что-то расшевелило Ле Брева. Он пожал плечами.
— Как хотите. — Он показал на магнитофон. — Но сначала я прослушаю пленку. — Жандарм кивнул, затем Ле Брев повернулся ко мне. — Итак, что вы видели? — Его глаза остро блеснули.
Я рассказал еще раз. Старая женщина в кровати. Обувь. Существо в желтой маске на лице, которое бросилось на меня с ножом.
Ле Брев, как и Эмма, сначала обвинил меня во лжи:
— Этого не может быть. Мадам Сульт живет одна.
— Одна? А кто же присматривает за ней? Кто ее кормит?
— Там есть сиделка, — ответил он неуверенно.
— Сиделка под два метра ростом, в маске, которая носится с кухонным ножом? Не морочьте голову.
— Месье, вы выдумываете разные истории, — произнес он ровным голосом. — Это очередная выдумка. Попытка увести следствие по ложному пути. — Он повернулся к Эмме: — Вы теперь видите, мадам, почему я попросил вас приехать?
— Вы пойдете туда со мной?
Ле Брев перевел взгляд с Эммы на меня:
— Вы сейчас не в состоянии никуда идти. Пожалуйста, подождите, пока не поправитесь, пока вам не станет лучше.
— Не увиливайте. Я возвращаюсь в Гурдон прямо сейчас.
Ему это не понравилось, его возмущение росло, как, впрочем, и мое. Возмущение и подозрение.
— Месье, я могу предъявить вам обвинение во вторжении в частное владение…
— Как насчет того, чтобы предъявить ей обвинение в краже обуви моих детей?
— Обуви? Не дурачьтесь. Зачем старой женщине нужна обувь ваших детей?
— Не знаю, — ответил я. — Но собираюсь выяснить.
Его карие глаза показали, что он понял мою мысль. Он легко встал, подумал, затем пришел к решению:
— Месье, пусть будет так. Я готов сопровождать вас туда с ордером. Завтра. Мы нанесем официальный визит. Под защитой полиции. Но предупреждаю, месье, если вы валяете дурака…
Я и удивился, и разозлился. Удивился, что он согласился поехать туда, и разозлился, что он все еще не верит мне.
Я взял Эмму за руку:
— Я ищу наших детей, месье. Они где-то там. Я возвращаюсь туда сегодня. С вами или без вас. И ничто на свете не может остановить меня, пока я не узнаю правду.
Он почесал бровь, все его жесты казались надуманными:
— Не пытайтесь обвести меня вокруг пальца, месье.
— Джим, что это значит?
— Я возвращаюсь! — закричал я. — Я требую, чтобы обыскали весь дом.
Ле Брев ожесточился:
— Я принял решение и отвезу вас завтра. Нужно сперва получить разрешение на обыск имения. И должен предупредить вас, месье, что вы все еще под подозрением. Но если… очень маловероятно, но если… то, что вы говорите, правда, вы должны быть готовы к худшему. Поймите это, пожалуйста.
Весь взвинченный, в этой комнате, которая действовала мне на нервы, я старался не думать о последствиях, на которые намекал Ле Брев.
— Хорошо, пошли. — Я не был готов ждать.
— Джим… покажи мне, где они, — попросила Эмма.
Ле Брев медленно подошел к окну и открыл его, чтобы впустить свежий воздух.
— Вы должны быть готовы, — сказал он, — к ужасной возможности того…
— Чего?
— Что мы найдем только их тела.
