— 17 —

Ле Брев, похоже, прекратил расследование. Я постоянно справлялся о нем, но он так и не появился.

Клеррар заметил, что у меня на лице синяк.

— Да, — сказал я. — Кое-что случилось.

— Вам надо быть осторожнее, месье.

— Не волнуйтесь, буду.

Я чувствовал, что он провожает меня взглядом, пока я шел по коридору.

Я позвонил Эстель на следующий день, но никто не ответил. Я приехал в Понтобан на „форде“, все еще загруженном вещами детей, и оставил записку с просьбой позвонить мне. Пока я ехал назад по мощеным улицам старого города, где была расположена ее квартира, я все время ощущал у себя на затылке чужие глаза.

Прочно установилась жаркая погода, в голубом обессиленном небе ни единого облачка. Я обнаружил, что мне все труднее объяснять себе, почему я не уезжаю отсюда, но какая-то одержимость не давала мне сдаваться. По крайней мере, я могу попытаться продолжать поиски и, может, натолкнусь на что-нибудь, пока мечусь как сумасшедший, между Понтобаном и Сен-Максимом на своей машине с опущенными окнами и ревущим мотором.

Дозвониться до Эммы в Хэмпшир было невозможно. Черт бы их побрал, они что, ничего не понимают там, в комиссариате? Я настаивал на встрече со старшим инспектором, который возглавлял расследование, с человеком, приставившим ко мне жандарма, намекнувшим на ужасы прошлых лет и обещавшим приложить все усилия, чтобы найти детей. С человеком, который подозревал меня в преступлении, которого я не совершал.

В полиции только качали головой. Он уехал в отпуск, видимо, на несколько дней. Или, возможно, в Париж. Почему именно так, они не знают. Но у меня уже имелись адреса и номера из телефонной книги, которую я нашел, исследуя гараж; она очень пригодилась, поскольку в полиции говорили, будто его адреса в справочнике нет, и они не могут давать частные адреса. Мне нужна была помощь Эстель. Я решил подождать, пока не найду ее; казалось, она тоже избегает меня.

Я звонил каждый час, весь вечер, уверенный, что она вернется… Восемь часов, девять, десять, одиннадцать, двенадцать… Никакого ответа, и все же телефон продолжал звонить в квартире в Понтобане, где, как сказал мне ее коллега в редакции, она сейчас находилась.

Затем в час ночи она подняла трубку. Усталым голосом бросила:

— Алло.

— Эстель, послушай. Это я. Мне нужно проверить несколько адресов. Один из них может оказаться адресом Ле Брева. Ты поедешь со мной? Пожалуйста.

Я слышал, как она задержала дыхание.

— Я устала и ужасно занята… — сказала она. — Знаешь, который час? Уже за полночь.

— Пожалуйста. Мне нужна помощь, Эстель.

Я давил и давил на нее без передышки.

— Хорошо, — неохотно согласилась она. — Сделаю все, что смогу.

Я продиктовал ей адреса двух Ле Бревов и попросил проверить. Утром она перезвонила мне в гостиницу. Первого дома уже давно нет, он пошел на слом, но другой, на бульваре Гамбетты, принадлежит мадам Ле Брев. Долгая пауза, затем Эстель спросила:

— Что еще я должна сделать?

— Просто поехать со мной! — прокричал я. Наверное, она подумала, что я спятил.

Мы нашли этот дом, с маленькой табличкой с именем на воротах, в зажиточной части Понтобана, в пригороде у самой реки. Это было большое двухэтажное строение, с чугунными балконами, спаренным гаражом, с прудом и рядом кипарисов, защищавших обитателей дома от любопытных глаз. Залаяла большая собака, когда наш зеленый „ситроен“ остановился, а мы вышли и позвонили.

Мадам Ле Брев оказалась не такой, как я ожидал: симпатичной, хрупкой, темноволосой, молодой женщиной лет тридцати с небольшим. Она выпорхнула, как эльф, из-за двери. Я спросил, можно ли увидеть месье инспектора или, если его нет, то мадам Ле Брев.

— Я и есть мадам Ле Брев.

Должно быть, мы выглядели немного странно: высокий тощий мужчина с синяком на лице, и стройная женщина с серебристыми волосами. Но она не выказала никакого удивления. Она скорее походила на его дочь, а не на жену, моложе его лет на двадцать с лишним, симпатичная темноглазая женщина в джемпере и облегающих джинсах. Она красила оконные рамы и извинилась, стоя в дверях с кистью в руке. И, почувствовав мое разочарование, пригласила нас войти.

Очевидно, Ле Брев ей доверял. Она знала все о детях, моих детях, и ее задорное лицо наполнилось сочувствием. Она предложила нам что-нибудь выпить, и мы сели с „чинзано“ в руках в гостиной, у которой было только одно общее с тем одиноким домом на холмах, куда привозила меня Эстель, с домом Элореана: она была хорошо обставлена. Мебель и прочие аксессуары не опозорили бы и дворец: кресла в бежевую полоску, времен Первой империи, которые выглядели подозрительно подлинными в абсолютно французском стиле, целый набор дорогой высококачественной техники и плоский телевизор, бронзовая статуэтка — в общем, атмосфера стабильного солидного дохода.

Это казалось более чем просто совпадением: двое полицейских, связанных в прошлом с Сультами, оба жили припеваючи, один выйдя в отставку, другой оставшись в полиции. Я подумал, что меня вряд ли убедит объяснение, что Ле Брев получил богатое наследство или женился на больших деньгах.

Его жену звали Нинетт, казалось, ей очень хочется поговорить, будто служебные дела Ле Брева часто вынуждали ее оставаться в одиночестве. Я удивился: что она нашла в нем, эта девушка из Нима, которая вышла замуж за такого не похожего на нее человека? Раньше была другая мадам и развод. Потом в этом доме появилась она. Не мое, конечно, дело лезть ей в душу, но я хотел, чтобы жена инспектора приняла мою сторону, раз уж Ле Брев находился в отъезде, а у меня создалось впечатление, что ей нечего скрывать. Возможно ей льстило быть замужем за человеком, облеченном властью, жить в красивом доме, и, может, разница в возрасте не имела для нее значения. Я почувствовал в ней известную сексуальность и подумал, что она любит деньги. Эстель откинула голову назад и переводила мои вопросы и ее ответы.

— Ваш муж забыл сказать мне, кто эти дети, которые были найдены тридцать семь лет назад недалеко от того места, откуда исчезли мои.

Нинетт Ле Брев подняла свои красивые брови. Она что-то не могла понять, и я рассказал о нашей прогулке в лес.

— О Боже мой, — вздохнула Нинетт. — Это правда? Это не может быть тем же самым местом, где нашли детей Сульта.

— Он говорил вам, где это было? В Шеноне?

— Да. — Она зажала рот руками. — Но не слышала от него, что там были найдены дети Сульта.

В ее глазах стояли слезы, наверное, она тоже чего-то боялась — правды или воспоминаний.

— Дети Марселя Сульта, главы авиационной компании. Мои дети могли стать жертвами того же ритуала.

— Матерь Божья. Нет.

Весь ее вид явно свидетельствовал о том, что она знает гораздо больше, на лице читался неподдельный ужас. Я снова с недоумением подумал: что за отношения сложились у нее с Ле Бревом?

— Послушайте меня, мадам. Что вы можете рассказать нам?

И затем она раскрылась. Сидя в этой богато обставленной комнате с полуоткрытыми жалюзи, Эстель понемногу вытягивала из нее секреты прошлого.

— Она говорит, что знает все о Сультах. Ее мать была истинной католичкой и верила в первородный грех. Я не совсем уверена… — Эстель помолчала. — Не надо нам расспрашивать ее…

— Она хочет выговориться. Пусть продолжает.

Эстель посмотрела на меня. Я опять повернулся к Нинетт.

— Мне нужно все знать. И никто больше вас мне не расскажет. Сколько детей Сульта погибло?

— Двое, месье.

— Как?

— Был пожар.

— Поджог? — Я боялся услышать о каком-то ужасном преступлении, о чем-то гнусном, совершившемся в лесу и заманившем в конце концов в сети и моих детей. — Эстель, пожалуйста, спроси ее.

— Она говорит, что это был просто несчастный случай. Они играли с огнем и подожгли себя. Ей приводили этот случай как пример, когда она была маленькой: никогда не играй со спичками.

— Откуда она знает?

— Этот случай расследовал Ле Брев.

Ле Брев, должно быть, делился воспоминаниями с молодой женой либо однажды проговорился, и она мало-помалу вытянула из него все. Но не это важно, главное, что у нее развязался язык. Я мог разузнать всю историю, если только она не замкнется в себе. Она чем-то напоминала мне куклу. Золотоискательница в каком-то смысле, но очаровательная женщина.

После первого откровения ее лицо стало серьезным. Она сказала, что спрашивала об этом деле, потому что ей было интересно. Именно так она узнала обо мне, и чуть ли не ожидала, что я в конце концов постучусь в дверь.

Морис рассказывал ей о исчезнувших детях, английских детях, но она как-то не связывала эту историю с делом Сультов, которое не давало ей покоя еще в детстве.

— Что это за дело Сультов? — спросил я.

— Это произошло за десять лет до моего рождения, месье.

Медленно, фраза за фразой, Эстель и Нинетт раскрывали тайну Мы вернулись назад в август 1944-го, когда немецкие войска покинули Тулузу, оставив завод Марселя Сульта, полный комплектующих деталей для ракет „Фау-2“. Много лет спустя мать Нинетт, которая работала на этом заводе, рассказала то, что она видела, своей маленькой дочке.

Особняк Сульта находился за городом, у Форе-де-Буконн, и полуголодные рабочие отправились туда, движимые местью и жаждой крови, когда ушли дивизии вермахта. Они набились в автомашины, уцелевшие в разоренной войной Тулузе: старый автобус, четыре или пять грузовиков, полицейский штабной автомобиль. Особняк Сульта охраняли несколько полицейских, один из них попытался остановить обезумевшую толпу. Деревенская девушка Мария, у которой потом родилась Нинетт, видела, как он упал в пыль и выронил пистолет, который схватил какой-то человек, тут же пристреливший полицейского как собаку. Выстрел послужил сигналом. Толпа прорвалась через ворота, бросилась к дому. Мария навсегда запомнила, как люди взбежали по ступеням и штурмовали тяжелые двери. Вся горечь пяти военных лет выплескивалась наружу. Люди ломали все, что попадалось под руку, и грабили, видя в этом возмездие за каторжный труд, за работу на ненавистных оккупантов. Их невозможно было удержать. Лестница из мрамора и резного дерева, и испуганные люди наверху.

„Сульт! Сульт!“, — орала толпа. Рабочие взвинтили себя до сумасшествия, схватили Марселя в его элегантном двубортном костюме в светлую полоску и разорвали на куски, буквально (Нинетт перешла на шепот) отрывали от него куски мяса и разбрасывали во все стороны, пока от него не остался истерзанный дергающийся остов тела. Кто-то из толпы помочился на него, в труп выстрелили раз пять из пистолета полицейского.

В этом не было никакой справедливости, только море гнева и ненависти. Завод конфисковали вместе с домом и землями.

Рассказывая, Нинетт еле удерживалась от слез, лицо Эстель было напряженно и взволнованно.

— Моя мать не могла забыть этого… из-за маленьких детей, — еле слышно промолвила Нинетт.

— Детей? Каких детей?

— Она говорила, что дети Сульта видели все это из окна, которое выходило в холл.

Наконец-то я стал хоть кое-что понимать.

— Затем они побежали за матерью, — вспоминала Нинетт, теребя распятие на груди.

Не требовалось большого воображения, чтобы представить всю эту жестокость.

— Ну и что же дальше?

— Видимо, мадам Сульт пыталась защитить детей. Им было не более двух-трех лет. Она умоляла толпу остановиться, но рабочие совершенно очумели, особенно после того, как опустошили винный погреб. Весь дом пропах винными парами из разбитых бутылок. Люди занимались любовью в огромных комнатах и валялись на кроватях.

— Это правда, месье, — добавила Нинетт по-английски, утерев слезы.

Эстель вздрогнула и сжала кулаки.

— Детей вырвали из рук мадам Сульт, а ее раздели догола. Известно, как поступали с теми, кто сотрудничал с немцами, — переводила она. — Ее побрили наголо, обрили даже брови. А затем изнасиловали. Один за другим в ее собственной спальне.

— Откуда Нинетт знает об этом?

— Ее мать всю жизнь помнила об этом. Когда она переехала в Ним, она постаралась забыть об этом, но так и не смогла.

И все же Нинетт вышла замуж за Ле Брева. Какое сочетание звезд толкнуло ее на это? Она увидела на моем лице этот невысказанный вопрос.

— Вы удивлены, что я вышла замуж за Ле Брева и поселилась здесь?

— Несколько, — признался я, хотя и чувствовал, что ей хочется объяснить, оправдать это замужество, которому все удивлялись.

— Ее отец был полицейским, — перевела Эстель. — В Ниме и Арле. Инспектор приехал туда по службе, уже после развода. Они встретились на вечеринке для полицейских. Ле Брев может быть обворожительным… и ей стало жалко его.

— Спасибо, — поблагодарил я.

— Замужем я вот уже четыре года, — улыбнулась Нинетт. — Еще бокал, месье?

Я понял, почему она чувствует себя такой одинокой в этом большом доме. Я спросил, как долго не будет ее мужа. Она сказала, что больше, чем три дня. Он все еще продолжал расследование, но хотел кое-что уточнить в Интерполе. Да, в Париже. Поверил ли я ей? Не знаю.

— И все же вы не знаете, как дети Сульта оказались в Шеноне?

Она сжимала бокал, будто держась за поручень, даже костяшки пальцев у нее побелели.

— Не знаю, месье, — ответила она.

Я повернулся к Эстель:

— Что же случилось после разграбления?

— После этого они подожгли дом. Особняк Сульта. Облили мебель бензином и кинули зажженные тряпки. Говорят, что несколько человек оказались там в ловушке и сгорели заживо: их крики слышали все. Дом сгорел дотла, как коробок спичек.

— А мадам Сульт?

— Каким-то образом ей удалось спасти детей. Ее мать не видела этого, но знала, что они выжили, — перевела Эстель.