Глава 27
Нора в Америке. Встреча с Витей и Мартой
(1987)
Нора с Тенгизом в совместной работе были исключительно удачливы. Порознь тоже иногда хорошо получалось, но когда они работали вместе, воздух вокруг них светился, актеры превосходили свои возможности, музыка звучала ярче, все играло и сияло и всегда везло… Если не считать того, что с начальством не всегда складывались приязненные отношения и, случалось, хорошие спектакли закрывали сразу после премьеры… Так было с Чеховым, так было и с Салтыковым-Щедриным. Публика и критика принимала их работы порой даже восторженно, особенно публика фестивальная, западная. Их приглашали и в Югославию, и в Польшу, однажды Тенгиз даже попал на Эдинбургский театральный фестиваль, правда, без Норы.
На этот раз они прогремели в Москве. Успех принес Гоголь. Они поставили “Вия”. Инсценировку Нора сделала сама, вполне уверенно – после “Кармен” она набралась достаточно смелости. Выступала в двух лицах – как автор текста и как художник. Пьесу назвали “Хома Брут”. Спектакль получился, как и задумали, скорее смешной, чем страшный. Засунули в пьесу дополнительную линию – бессловесное соревнование за “философа” Ведьмы-Панночки и омоложенной эпизодической Хвеськи. Кто из претенденток победил, остается не вполне выясненным… Финалом Тенгиз был доволен: последняя ночь – Хома, очертив магический круг, вычитывает молитвы по опасной покойнице. Вию поднимают его висящие до земли веки, начинается замечательный хореографический шабаш, с первыми лучами солнца кричит петух, падают наземь иконы и в пустых глазницах иконостаса застревают и бесы, и вся нечисть, и возникшие тут же хуторяне, которые мало чем от бесов отличаются. Все дергаются в оконных проемах и застревают при третьем петушином крике. Только сцепившиеся в последней схватке за Хому Ведьма-Панночка и Хвеська продолжают тягать друг друга за волоса… Словом, готический роман! Музыку к спектаклю написал молодой композитор, получилась забавная смесь авангарда и этнографии. Хореографа, старого знатока танцевального фольклора и мастера полузапрещенного в России степа, Тенгиз пригласил из Перми. Танцы поставлены были весьма зажигательно.
Кто-то из театральных друзей затащил к ним на спектакль гостившего в Москве бродвейского театрального продюсера Феликса Коэна. Он пришел в неописуемый восторг.
После спектакля американец, морщинистый старик в крокодиловых туфлях, с крашеными волосами, пригласил Тенгиза с Норой в ресторан, они там провели приятный вечер с борщом, пельменями и водкой, а в конце позднего ужина продюсер предложил им перенести этот “very russian” спектакль на американскую сцену…
Тенгиз с Норой забыли об этом пожелании немедленно, как только вышли из ресторана. Но сюжет этот получил развитие: через полтора месяца пришло приглашение от Феликса Коэна, билеты и проживание за счет приглашающей стороны.
Многоступенчатая история с руководством ВТО и оформлением визы длилась около восьми месяцев, но в конце концов они оказались в Нью-Йорке, в “Театральном квартале” Бродвея. Россия тогда снова входила в моду, и “русский” спектакль, в понимании Коэна, прекрасно вписывался в ряд русских сувениров вроде матрешек, фуражек, деревянных ложек и павло-посадских платков. Тенгиз и Нора были ошарашены совершенно новой ситуацией. Оба они понимали, что их место на “офф-Бродвее”, то есть за пределом мирового центра коммерческого, пусть и очень качественного искусства. Но такими предложениями не бросаются, и Нора в первые же дни начала соображать, как адаптировать спектакль к местным фантастическим условиям. Для начала придумала английское название “The Philosopher Thomas Brutus”, что Тенгиза очень позабавило. Пусть поломают голову – где там философ, какой Томас, при чем тут Брут… То обстоятельство, что украинские песни и русские – не совсем одно и то же, вообще не было замечено.
Нора с Тенгизом полетели в Нью-Йорк. Поселились в гостинице на 42-й улице, между Шестой и Седьмой Авеню. В первый же вечер к ним прибежала Чипа, Марина Чипковская, давно обжившаяся в Северном Манхэттене. Два дня им показывали театр какие-то второстепенные люди, сам Коэн появился на третий день, извинился, сказал, что только что прилетел из Европы. Переговоры заняли ровно один час – они оставили в театре русский экземпляр пьесы для перевода, запись музыкальных номеров и распрощались. В общем, встреча эта вызвала недоумение. В конце концов, американцы потратили бешеные деньги на их приезд, а почему все прошло так не по-деловому и криво, – их проблемы. Коэн производил впечатление человека, у которого большие неприятности то ли с бизнесом, то ли в личной жизни.
Через три дня они переехали из гостиницы к Чипе и продолжили свое знакомство с городом. Это был самый живой город мира, но и несколько нереальный. Чипа обожала Нью-Йорк, но была в эти дни так занята работой и детьми-близнецами, что не смогла их поводить по своим любимым местам. Дала “наводки”.
Гуляли вдвоем по городу, в котором всего было слишком много – разноцветных людей на разлинованных в клетку улицах, ошеломляюще-грубых красок, запахов незнакомой еды и мощных дезодорантов, волнующих звуков уличной музыки, все непривычное, непонятное. Марина по вечерам давала свои комментарии, от которых понятнее американская жизнь не становилась.
За день до отъезда Нора, оставив Тенгиза в Метрополитен-Музее, поехала с Пенн Стейшн на Лонг-Айленд, в гости к Вите. Хотелось взглянуть на Витасю-американца… Да и Юрик попросил заехать к отцу и забрать какие-то жизненно важные пластинки, которые тот для него купил.
Встретил ее Витя на платформе не один – с ним рядом стояла огромная женщина с улыбкой от уха до уха на кирпично-розовом лице. Толстуха эта вызывала полнейшую симпатию и с первого взгляда было ясно, что Витя попал в хорошие руки. Норина сухая ладонь утонула в пухлой веснушчатой лапе:
– Welcome to Long Island, Nora!
Витя нисколько не изменился, только загорел и одет был по-американски, в шортах и в растянутом свитере. Они сели в большую старую машину и поехали. Вела машину Марта. Витя сидел рядом с водителем с таким видом, как будто он иначе никогда не передвигался, Нора сзади. Витя молчал. Марта говорила довольно быстро и не вполне понятно. Нора догадалась, что Марта хочет ее провезти по Лонг-Айленду и что-то показать, и это что-то было “лайтхаус”. Они ехали довольно долго, миновали город с большими домами, пригород с домами поменьше, все сияло и сверкало, направо-налево лежала большая американская красота, несколько открыточная и глянцевая. Потом выехали к океану и Нора наконец поняла, что “лайтхаус” – маяк.
– Хочешь подняться наверх? – спросил Витя. Марта опять сказала что-то непонятное.
– Марта не полезет, у нее ноги болят, – перевел Витя.
Рядом с маяком был музей, но в музей не пошли. Народу было совсем немного, туристический сезон уже закончился, хотя было тепло. Конец октября… Перед входом на маяк была устроена уличная выставка каких-то ламп и линз, но смотреть эту старинную технику не стали, сразу полезли по узкой лестнице вверх. Лезли долго, даже легкая на ногу Нора притомилась, но когда поднялись на смотровую площадку, открылся вид, который стоил любых усилий.
– Это Монток, кажется, самый старый маяк в Америке, – заметил Витя. – Меня Марта сюда уже возила.
Океан был огромный и закруглялся по краям так, что простому глазу было видно, что земля круглая. Непонятно только – как диск или как шар… Скорее шар, судя по тому, как скатывался за горизонт берег Род-Айленда. И не было такой перспективы – ни линейной, ни обратной, ни сферической, – чтобы эту картину изобразить, потому что пространство жило по закону, совершенно неизвестному человеческому глазу или разуму… И ветер здесь на высоте тоже был круглый. Чувство возникло такое, что она стоит на вершине мира, а мир окружает ее как зерно, упрятанное в мякоти плода…
– Нора, – Виктор тронул ее за плечо. – Мне развод нужен. Ты не можешь там развестись, ну, заочно, чтоб мне в Москву не ехать…
– Что? Что? – не сразу поняла Нора.
– Марта не знает, что я женат. Что сын есть, она знает, а что женат – я не сказал.
– А что сказал?
– Что ты моя одноклассница… Подруга, сказал.
Нора забыла про океан. Про круглый мир, в которой она только что была упакована зернышком в самом центре…
– Ты соврал, Витя? Ты? Соврал? Первый раз в жизни?
Витя замедленно улыбнулся. Витя засмеялся. Склонился к Норе:
– Нора! Знаешь, что говорит теперь Гриша Либер? Он говорит, что женщины заставляют мужчин лгать. Он читает теперь Тору, то есть Библию по-нашему, и пытается совместить современную науку и Ветхого Бога. И он говорит, что ложь придумала женщина…
– А я-то всю жизнь считала тебя простодушным, – почти застонала Нора.
– Ты Марту не знала. Вот кто простодушен…
– Ты жениться надумал?
Витя помолчал. Ковырнул пальцем перила. Почесал ухо. Вздохнул.
– Мне кажется, Марте хочется… Знаешь, католики… Ей не комфортно. Откровенно говоря, это и мне не помешало бы…
Не помешало бы! Ну и Витя! Они все еще стояли на смотровой площадке, а Нора уже и думать забыла обо всей этой красоте, ее как будто и не бывало… Витя, всегда равный сам себе, человек без неожиданностей, прямой как столб, честный, как выстрел… Или я в нем так ошибалась? Или он поменялся за эти полтора года?
– Хорошо, хорошо. Пришлю тебе развод. Только ты скажешь Марте, что я твоя жена, а не одноклассница…
– Но ведь одноклассница все же… – настаивал он.
Они поднялись еще на несколько ступенек, вошли в стеклянную комнату, где горел этот самый маяк. Огромная линза, размером с хороший арбуз, посылала свои лучи круглосуточно во все стороны, но они при свете дня не казались такими уж мощными. Маяк совершенно перестал интересовать Нору, они вышли из стеклянного фонаря и стали спускаться по крутой лестнице.
– Сам скажешь или мне сказать? – спросила Нора.
– Все равно, – буркнул Витя.
Внизу их ждала Марта. Спустились к океану. Огромные каменные плиты лежали вокруг маяка. Мощный прибой лизал береговую гальку.
– You know, Martha, I was his first wife, – Нора ткнула пальцем в Витю.
– I guessed, – улыбнулась Марта и покраснела и без того красным лицом. – I have seen Yorik’s photo. Yo u look alike!
– Нора, кажется, ты сейчас сделала ей предложение от моего имени, – заметил Витя.
– То есть?
– Ну, ты сказала “первая жена”. До двух-то она считать умеет! Она будет вторая…
– Ты сам сказал, что тебе не помешает…
– Ты очень решительная. Я только начал это обдумывать…
– А чего думать? Она тебе очень подходит…
Сели в машину и поехали к Вите домой. Это был наемный трехкомнатный домик, удобный и убогий. Спален две и большая столовая. В столовой висел портрет Джойса и какого-то старого полицейского с усами. Оказалось, Мартин дедушка. Значит, она уже здесь вполне обжилась… На ужин Марта приготовила национальное ирландское рагу, которое застревало у Норы в глотке – скользкие куски перепрелого мяса с картош кой и луком.
Они очень подходили друг другу – оба большие, розовые и оба способны были есть с аппетитом жирное мясо, запивая сладковатым пивом. К тому же Марта не сводила с Вити восхищенных глаз.
– Ну давай, давай, делай предложение! – торопила Нора недозревшее решение Вити. – Сейчас, при мне! Я пришлю свидетельство о разводе… в самое ближайшее время.
После ужина Марта отвезла Нору на станцию. Всю дорогу до Нью-Йорка Нора улыбалась, как будто случилось что-то очень хорошее. Двадцать шесть лет она состояла в этом нелепом дружеском браке и непонятно было, почему же она не развелась раньше… Не имело никакого значения. Уже подъезжая к Пенн Стейшн, она сообразила, что забыла взять купленные Мартой пластинки, которые Юрик заказал отцу…
На следующий день, сидя в самолете и ожидая взлета, Нора сказала Тенгизу:
– Знаешь, кажется, я выдала своего мужа замуж…
Тенгиз спустил очки на кончик носа и посмотрел поверх очков:
– Это угроза?
– Живи спокойно, Тенгиз. Тебе ничего не угрожает.
Что же касается “Вия” – так на Бродвее его никогда и не поставили…
