Глава 26
Из сундучка. Переписка Якова и Марии
(май 1913 – январь 1914)

МОСКВА – ЮРЮЗАНЬ

МАРИЯ – ЯКОВУ

…Дай мне слово, Яша, что никогда-никогда мы не будем об этом вспоминать. Только на этом условии рассказываю кк все было. Ужасно! Среди ночи с пятого на шестое я проснулась не от боли, а от ощущения горячего потока внизу. И обнаружила, что лежу вся в крови. Испугалась. Встать не могу. Три часа ночи! Никого нет. Поняла, что умираю. Но встала и дошла не помню кк до Нюшиного чулана, разбудила ее. Днем можно телефонировать от госпожи Малыгиной, что этажом ниже. Но ночью! И я послала Нюшу бежать к Мише, который накануне приехал из Петербурга и остановился в Сытинском переулке. Он был через сорок минут, совсем пьяный, как потом сказал. Он только что пришел с какой-то пирушки. Дальше я ничего не помню. Пришла в себя уже в больнице. Сейчас я дома. Слаба. Но жива. Ребенка мы потеряли. И прошу тебя – похороним это воспоминание о том, что могло бы быть и не состоялось. Может, к лучшему.

ЮРЮЗАНЬ – МОСКВА

ЯКОВ – МАРИИ

ТЕЛЕГРАММА

ДЕТОЧКА МОЯ ДРАГОЦЕННАЯ МЕНЯ УЖАСАЕТ ТЕБЕ ПЛОХО А МЕНЯ НЕТ РЯДОМ ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО МУЖ ЯКОВ

Деточка моя драгоценная, я в отчаянии, кинулся к подполковнику Янчевскому, не подготовив нужных слов! Кто болен, чем болен, отчего срочность… Словом, не отпустили. Здесь есть один писаришка на замен, но он как раз уехал в отпуск отца хоронить. Не могу немедленно к тебе приехать. Не я, а Миша оказался возле тебя, и от этого мне еще больней. Он как будто украл у меня тот миг, когда я должен был быть возле тебя. Я исполняю твою волю и не расспрашиваю ни о чем. Только взмолился к Господу, в которого не совсем верю. И почувствовал одно только огромное отдаление, ничего больше. Вспоминаю обо всех чудесах, которые совершаются и в наше время – помнишь ли рассказы моей кузины об Иоанне Кронштадтском? Но всем богам готов молиться! Хоть и старцу Кронштадтскому! Только не умею.

Добрался до своего уголка, сел на стул и вдруг испытал неизмеримую благодарность не знаю кому, что ты жива и здорова и не случилось ничего непоправимого…

МОСКВА – ЮРЮЗАНЬ

МАРИЯ – ЯКОВУ

ТЕЛЕГРАММА

ВЫЗДОРОВЕЛА ТОЛЬКО ЛЕГКОЕ НЕДОМОГАНИЕ МАРИЯ

ЮРЮЗАНЬ – МОСКВА

ЯКОВ – МАРИИ

Здравствуй, родная. Вчера получил твою телеграмму, она разошлась с моей. Ты пишешь – выздоровела, только недомогание. Как же так – выздоровела? После такой тяжелой болезни нельзя быстро выздороветь. Тебе лучше, но все равно нужно очень беречься, усиленно заботиться о себе, питаться хорошо – все эти вещи, кот. ты так не любишь. И температуру измерять, если будет подниматься, это опасно. Вечером побежал к доктору-поляку, он давно здесь обосновался, всех лечит. Он сказал, что коли горячки нет и выделений нет, то скорей всего обошлось. Он сказал, что может быть после этого случая малокровие, надо проверить. И весь вечер продержал меня с рассказами о каком-то другом поляке из Петербурга, который открыл какое-то вещество или кристалл, который содержится в крови, и я потратил два с половиной часа. Тема научная, что мне всегда интересно, но в этот раз никак… мне не терпелось бежать в казарму, в мою конурку и скорей писать тебе, чтобы ты измеряла температуру непременно. А при малокровии надо употреблять кровавое мясо! Бифштексы! И лимоны. Утром побегу переслать тебе деньги… Очень боюсь за тебя, поэтому следи за своим самочувствием. Не для себя, так для меня. И твои занятия отложи пока, умоляю. Пиши же мне, детка, подробно и искренно.

МОСКВА – ЮРЮЗАНЬ

МАРИЯ – ЯКОВУ

…Есть такие вещи, которые хочется непременно выбросить из памяти и поскорее. Я просила тебя никогда больше об этом не говорить и не писать. Когда прошел страх, я поняла что я не хотела сейчас иметь этого ребенка, и он это почувствовал. Не будет у нас девочки Эльги… Я чувствую свою глубокую вину перед ней и потому не хочу никаких напоминаний. Мише я тоже объявила, чтобы никогда об этом не смел мне напоминать. Если хочешь меня рассердить, можешь продолжать свои разспросы и беспокойства.

ЮРЮЗАНЬ – МОСКВА

ЯКОВ – МАРИИ

…Самое ценное – уверенность в будущем. Последние дни голова совсем опустилась. Почему так – Аллах ведает. Может, подумаешь – сомнения в себе, в тебе, в жизни, вообще в высоких материях? Ничуть! Думал только о своих будущих заработках. Ах, как надо мне много зарабатывать, потому что жена, которую надо одевать, как положено знаменитой артистке, и кормить, как положено хрупкому существу, и радовать подарками…

МОСКВА – ЮРЮЗАНЬ

МАРИЯ – ЯКОВУ

Головная боль. Усталость. Дурное настроение. Сон души – ничего не хочется, ничего! Вдруг сделалось скучно. Может быть, твои не вполне высказанные мечты, что я оставлю сцену, сбудутся. Студия наша собирается на выступления с новой композицией, которая называется “Осенние листья”, я начинала репетиции, потом пропустила и теперь я уже не смогу выступать. Композиция очень интересная, танцовщицы во власти ветра, который несет их, сметает, разбрасывает, вновь собирает, и каждая фигура, лишенная собственной воли, силы, попадает в вихревое движение, сложные, но и случайные взаимоотношения фигур, порыв ветра выметает их со сцены одну за другой, поверженныя, безсильныя тела листьев, неприкаянныя души… После перерыва я пришла на классы и увидела эту композицию уже готовой, и без меня. И зимние заграничные гастроли, в которых я в прошлом году просто не могла участвовать, пройдут опять без меня. Лондон и Париж. Мне кажется, что я уже не найду в себе силы вернуться к занятиям после того, как труппа наша вернется из-за границы… Наверное, ты порадуешься, что я поменяю свою жизнь на более “благопристойную” и займусь столь милой твоей душе педагогикой, еще одной фребеличкой на белом свете больше, а еще лучше домашним хозяйством…

ЮРЮЗАНЬ – МОСКВА

ЯКОВ – МАРИИ

…Деточка славная, я люблю твое искусство, Маруня, я еще не видел тебя на сцене, но это, кажется, будет большим, большим счастьем… И это будет непременно. Твой упадок объясним твоим болезненным состоянием. Ваша студия вернется, ты будешь продолжать свои занятия. Я все могу, мне не будет трудно делать все по дому, я всему научился в армии.

Милая Марита! Более полслужбы прошло! Через две недели должен был отправляться в лагеря на четыре месяца. И вдруг – везенье! Оставили меня в канцелярии, потому что равного мне писаря найти не смогли! И не особенно искали, потому что предвидели, что я всех превосхожу по мастерству и усердию. Правда, я научился писать особым “писарским” почерком таким образом, чтобы лист выглядел красиво, а разборчивость никого не беспокоит. Могу и на конверте адрес выписать с вывертами и завитушками не хуже Акакия Акакиевича! Подумал – вот родственный мне герой с пером и с шинелью… Бедный друг мой!

…Заторопился, занятия мои меня держат как собачонку на шнурке, да и книги хороши! За четыре месяца можно много успеть! Жаль что отложилась сдача экзаменов. Память моя крепко держит однажды прочитанное, но все же я не проверял ее на длительность хранения!

МОСКВА – ЮРЮЗАНЬ

МАРИЯ – ЯКОВУ

…Сейчас у меня опять дурное настроение. Чуть было не поехала в ресторан. Да дала себе слово что этот месяц и потом дальше надо возможно спокойнее жить. Плохо сплю, нервничаю. Мне уже нельзя быть долго без тебя. Не могу, не хочу сближения с другими людьми, а тебя нет. И мне одиноко.

…Неожиданно получила письмо из Парижа. От человека из прошлого. Много лет мы не переписывались, не встречались. И вдруг объявился длинным письмом. Так странно было видеть совсем забытый и все же знакомый почерк. Милая, странная жизнь… В ней много грусти, прошлого, воспоминаний и настоящего крепкого счастья. Мой Янка! Мой Янка – это самое большое, самое главное. Мой молодой муж, мой хороший родной человек. Мое личное счастье, жизнь. Спокойной ночи! Целую тебя крепко.

ЮРЮЗАНЬ – МОСКВА

ЯКОВ – МАРИИ

Пиши мне, Маруня, начала ли ты свои занятия в Румянцевском. Собиралась, кажется, кое-что там прочесть. И про планы пластических композиций, так ли их называть.

А я прочел присланные тобой книжки. “Голос крови” произведение недурное, остальное – ах, как слабо. Право, для охлаждения твоего пыла найди статейку Чуковского в “Русском Слове” за июнь. Ты не бойся. Восхищаться после будешь – но ореол его чуть-чуть померкнет.

Вот Уэльса “Игры на полу”. Это я понимаю. Хотя какая может быть параллель? Просто две книги прочел одна за другой. Она меня надолго захватила.

…Попроси человека знающего английский язык и литературу прочесть пьесу Барри “Peter Pan”. Чудесная детская пьеса, где действующие лица разговаривают с публикой и эффектный финал зависит от последнего ответа публики.

Читаю книгу “Мифы в искусстве – старом и новом”. Рене Менар. Не столько читаю, сколько смотрю. Не могу наглядеться. Античная скульптура – если она верно передает строение современных человеческих тел – подчеркивает такую черту, которой я прежде не замечал. Тело женщины совсем не так сильно отличается от мужского. Существует множество статуй, где исключительным половым признаком является грудь. А есть фигуры, где и этот признак ничего не говорит. Большинство богов-мужчин имеет мягкое, округлое строение, с некоторой полнотой бедер, плеч, рук, с грудью – слишком малой для женщин и несколько великой для мужчин. Лицо не всегда имеет типичныя черты пола, особенно у молодых. Больше всего вводит в обман ширина бедер. У наших современных мужчин бедра значительно уже.

Самый ненадежный признак – платье. “Аполлон Мусагет” носит складчатое платье с шлейфом и высокой талией. “Аполлон с ящерицей” – типично женское тело с тонкими стройными ногами. “Венера прародительница” – типично мужское тело.

Можно бы много примеров на эту тему привести, но незачем. Стоит бегло пересмотреть музей или атлас скульптурный, чтобы убедиться. Разве люди тогда не отличались друг от друга, не разнились образом жизни, привычками, образованием? Вместе жили, плясали, учились, купались, занимались гимнастикой, вместе любили. Жизнь была много наивнее и проще. И эта чудесная “внестыдность”.

…Трудно любить египетскую каменную скульптуру, с мертвыми фигурами и однообразными профилями.

Но стройная фигура Изиды – очень хороша. Она туго обтянута одеждами, кончающимися у груди.

А на другом барельефе она изображена с головой коровы, кормящая Горуса, юношу ей до плеча.

…О том, что тебе особенно интересно. Хорошая тема ваших пластических композиций: танец с театральными масками. Их легко приготовить по рисункам из папье-маше. Маска трагическая, смеющаяся и плачущая. Вариантов м.б. много.

Танцы Дункан, где единственным материалом служит тело, требуют особенно большого таланта, так как богатства изобразительных средств нет.

…Будет время, когда мы с тобой только эти книги будем читать… История искусств, музыка, немного медицины и педагогическая академия. Скорей бы!

Прощай, детонька. Жду приказа на маневры! А дальше – освобождение! Раньше срока вряд ли состоится.

Напиши как-нибудь. Целую тебя – много и крепко.

ПРИПИСКА

Посмотри в библиотеке. Пособие при чтении классических писателей и для уяснения поэтических аллегорий и символов в произведениях искусства. Изд. ред. “Новый журнал иностран. литер.” со многими иллюстрациями. Может тебе понадобится еще ценная книга Штоля “Мифы классической древности”. Очень рекомендуется.

…Получил “Рампу” и на несколько минут опять перенесен туда, в твой мир. Жаль без твоих пометок! Очень обрадовался статье Боголюбова и Рейнгардтовским снимкам. Очень интересует западное театральное искусство. Еще дома читал хорошую книгу Георга Фукса – Мюнхенский художеств. театр. А есть еще Дрезден, Нюрнберг, где необходимо побывать.

Если б я сейчас был оперным режиссером, то занялся проведением рейнгардтовских взглядов в опере. Р. точно создан для оперы, с ея условностью, подчеркнутой театральностью. Конечно, все искусство условно, но драма все же несколько ближе к жизни. А опере, с ея большими масштабами, нужны большия формы режиссерск. творчества… Его архитектурно-скульптурныя тенденции могут быть несколько изменены, в зависимости от каждой оперы. Но главное – его “зрелищные” потребности, его бутафорскому виду имеется особый простор в опере, в феерии, в балете, также в трагедии.

Мюнх. Худ. театр (драмат.) принимает меры к уменьшению сцены. На большой сцене растворяются актеры, лица, слова. Большая сцена всегда требует много людей, что не всегда вызывается художественной необходимостью. А Рейнгардт берет тысячи людей, цирки, сотни фонарей, тысячу красок.

…Читаю газеты и журналы. С особой жадностью прочитываю все, что касается студии Рабенек. И про Свободный театр читал, и про МХАТ.

МОСКВА – ЮРЮЗАНЬ

МАРИЯ – ЯКОВУ

…Как-то на днях вечером я мылась в кухне. Нюша тут же что-то работала. И все время говорила. Вспоминала, кк девочкой играла на улице, в лужах любила болтаться, потом про семью, про сватовство к ней ея мужа (у ней есть муж), потом стала вспоминать свою первую брачную ночь. Я слушала молча-молча. С волненьем и еще со сложным, необычным чувством. Вот что разсказывала Нюша… Ей было страшно больно, она не вытерпела и закричала не своим голосом. Но никто не пришел – все знали что тк бывает. “…Пот с меня тк ручьем и лил. Стала я его бить кулаками, за горло схватила, за волосы. Тк волосы и затрещали. Ох, барышня – кк вспомню – тк и сейчас сердце колотится. Целую неделю как больная была. Ввек бы мужчинов и видеть не хотела”. Много еще было реалистических подробностей, но я их опускаю, и когда слушала, низко наклонилась над тазом с водой, тщательно намыливая ноги…

Этот рассказ меня успокоил…

…Яша! – Мож б нехорошо что я про это пишу? Зачеркнуть? – Если дурно – зачеркни сам и напиши, что дурно… Тк уж сделалось: стыжусь тебя – закрываю лицо твоими руками, боюсь тебя – ищу защиты у тебя же. В тебе все начала, все концы. Все в тебе. Боюсь я этого. Но кажется, что это так…

ЮРЮЗАНЬ – МОСКВА

ЯКОВ – МАРИИ

…Вспоминаю в последнем письме слова о христианстве. Это совершенно правильно, и кажется, уже нечто похожее писал тебе. Только внешняя сторона, очень привлекательная, нам доступна. Исходит тепло, успокоение, обещание. Оно детское в его народном употреблении: хорошо себя ведешь – похвалят, плохо – накажут.

…Евангелическое христианство ужасно догматично. Слова Христа: они говорят то-то, а я вам говорю… Догма, приказание, если вы не исполните – будете ввержены в геенну вечную. Помиловать раскаявшагося не удивительно, а помиловать жестокого разбойника! Жаль текстов не помню на память.

…Евангелие не религия, а лишь материал для создания таковой. Сколько людей – столько религий. Из той же книги можно почерпнуть много настоящей любви.

Мне не хочется говорить о таком большом деле, потому что все-таки оно для меня чужое. Религия – я совершенно прошел мимо нея. Может б., прийдется когда-нибудь вернуться.

…И есть ли у тебя деньги. Детка моя – пиши о деньгах правду.

ЧЕЛЯБИНСК – КИЕВ

ЯКОВ – РОДИТЕЛЯМ

Милый папа! Наконец я приехал в Челябинск. В открытке уже писал тебе, что доктор освободил меня от маневров, даже не осматривал. Только подошел, сейчас же сказал: “Ага, вольноопределяющийся! Освободить!” И назавтра с командой слабосильных солдат был отправлен воинским поездом сюда, на челябинские зимние квартиры. Теперь мне только дожить до приказа!

Разумеется, я очень обрадовался этому. Маневры, говорят, будут нетрудные, но все же пройти 35 верст в первый день, имея на себе больше пуда, – это тяжело.

Ночи здесь уже холодные, совсем осенние, и очень легко простудиться на ночлеге, так как ночлеги всегда в поле, в походных палатках, спят на земле, шинелью укрываются, вещевой мешок под голову.

И вдруг вместо ночлегов в поле, в походных палатках, с вещевым мешком под головой сижу я теперь в городе, в гостинице, пишу за письменным столом, пью чай из самовара (а не из грязного чайника), потолок в номере не течет, как в бараке, начальства нет никого, и я совершенно свободен до приезда войск с маневров… Это вместо грязи, гадости, лагерной работы.

…За вчерашний вечер и сегодняшний день я буквально ожил. Не говоря уже об удобствах, о мягком матрасе, электрич. лампе, чистой комнате.

…Мне просто надоело одиночество, в котором столько времени жил. Захотелось людей, книг, театра, музыки, а главное – свободной жизни, не видеть начальства, не зависеть от него.

ЧЕЛЯБИНСК – МОСКВА

ЯКОВ – МАРИИ

Доброе утро, Мария! Пишу из гостиницы! Мне ужасно нравится писать лежа. Сейчас утро. Давно уже проснулся, подумал о тебе, опять уснул (сон), потом прочел разсказ Куприна, а теперь опять к тебе. Хотя мне так хорошо – не могу удержаться от упреков. Знаешь, Маруня, а ведь я уже думал что… в последнем письме было несколько слов, что мы теряем друг друга в переписке, отдаляемся…

Милая моя жена! Как всегда в жизни, в болезни, в переживании, когда доходит до самой вершины, до апогея развития – наступает перелом. И появляются новые силы… (Однако как я смело написал Купринскую мысль.)

…Про болезнь хотел написать. Если не тяжелая болезнь (я говорю вообще), то это может быть даже некоторым удовольствием. Я охотно поболел бы некоторое время – если б ты за мной ухаживала. Но тяжело болеть, долго болеть – уже забывается вся поэтическая окраска, уже совсем нехорошо.

Когда-нибудь, когда придет болезнь, – не отойду от тебя. Только я один буду твоей сиделкой… Будем жить с тобой долго, доживем до старости, до болезней. И будем друг за другом ухаживать.

…На зиму – ужасные планы. Зарыться на дни и ночи в книги – прочтем много книг, и откроется нам светлая жизнь? Правда, Маруся? О музыке не думаю так, как об институтской науке.

Скорей, скорей лети время. Если б можно было его кнутом подгонять – все кнуты расхлестал бы.

…Что мне с тобой делать? Опять получил письмо из серии “так”, нехороших. Пишешь о жене, о любовнице – ну, скажи, пожалуйста, что я могу сказать об этом? Будешь ли моей женой или любовницей? Ей-богу, не знаю разницы. Ты будешь мой самый близкий, самый необходимый человек – вот все! Любовницей была бы, если б я уже был женат. Тогда от жены уходил бы к тебе. Но этого не могло случиться – я навсегда ушел бы.

Маруничка, детка хорошая, многого я не прошу, одного только – верь моей правдивости. Да, можешь вспомнить нехорошее – но лжи моей не знаешь! Много дурного о себе разсказывал, лишняго много – потому не умею оберегать тебя и часто тяжело – но всегда ты знала все!

Зачем же, ну скажи мне – к чему эти печали в сослагательном наклонении: “Если бы случилось бы…” И если ты веришь мне – почему не помнишь моих слов, вечного завета: нет, ни за что, никогда.

Да, ты – моя жена, моя первая женщина, моя чудесная любовница – и мне нет никакого дела до того, что будет через 20 лет. Для нашего брака нужна только уверенность на теперь.

Это мой официальный разговор с тобой. А неофициально – в частном разговоре могу тебе тихонько шепнуть: и вовсе не на сегодня только, а никогда не будет другой.

Ах, как это все кончилось бы весело, если б мы сидели рядом. Поцеловал бы тихо руки, сказал бы: все это ничего, все только кажется – и сразу от моих немудрых слов стало бы ясно и ты надолго успокоилась.

Не печалься, родненькая. Скоро! Скоро уже!

…О деньгах ты можешь не беспокоиться. Это не папины деньги. Никто о них не знает. Я даю здесь уроки. Я ужасно рад, что могу хоть чем-нибудь помочь тебе. Ты все истрать на обмундировку.

Платья заставляют много о себе думать, когда они не хороши. А хорошего мы не замечаем. (Сентенция!)

Добрый вечер, добрые сумерки вам, Марит Петровна! Хорошо вы поживаете? Очень рад, что хорошо, мне тоже чрезвычайно великолепно (в квадрате) живется. Может, вам интересно знать, в чем моя чрезвычайная великолепность? И в чем квадрат? А вот в чем: вольноопределя ющийся Осецкий за дерзкий ответ де журному офицеру засажен на 10 суток ареста, на гауптвахту, но в виду малого наказания с другой стороны прибавили еще 5 суток. Надеюсь, что наказание придется сбавить, так как у означенного вольноопределяющегося даже не остается 15 суток службы. Еще, к сожалению, в казармах нет подходящего помещения для арестованных. Конечно, многолюбивое начальство (отцы-командиры) не могло(и) надеяться, что в среде ласковых чад найде(у)тся такие непокорные экземпляры.

…В последнее время мое начальство буквально взъелось. Бешеные придирки.

…Сегодня 17-е – ну, остается 14–15 дн. 50 недель уже прожил, осталось две маленькие быстрые недели. А ты получишь письмо это – останется лишь десяток.

Весь этот год, самый тяжелый из моей всей жизни принес мне все, что я имею. Правда, хуже его не будет никогда… Если б жил этот год в Киеве, было бы иначе. Хуже и иначе. Чем же кончить? Неужели все к лучшему в этом лучшем из миров? Неужели хамство этого офицера – необходимый штрих к моему жизненному пути?

Здравствуй, моя девонька хорошая! За мной сейчас захлопнулась дверь, и я остался один со своим одиночеством и мыслями. Задача: пусть мой арест превратится в интересное времяпрепровождение. Буду писать все, все, – ведь ты его прочтешь, когда все это будет в прошлом, м.б. даже воспоминание будет окутано некоторой поэзией.

Итак. Я в тюрьме: отлично, пусть руководителем моей теперешней жизни будет Толстой. Говорю, конечно, о рассказе “Божественное и Человеческое”. Моя жизнь должна теперь превратиться в один порыв воли, в одно непреложное деятельное стремление. Не хочу с тоски бросаться из угла в угол, с тоски кусать себе руки и плакать.

Сделал на листке расписание мое. Снизу большая надпись: Укрепи меня, Владычица, Пресв. дева Мария! В еврейском строгом и нерадостном единобожии нет такого теплого уголка! Посмотрим. Теперь – устраиваться!

…Военная гауптвахта, вероятно, походит на общую тюрьму. Разница заключается, что караулят свои же солдаты. Этот часовой может по окончании караула превратиться в арестанта. Если в карауле находится своя рота – совсем хорошо. Мы здесь очень зависим от караульных начальников – унтер офицеров. Заключенные считают началом суток – 12 ч. дня, когда смена караулов.

В 6 ч. утра – “Вставать арестованным”, открывается дверь – иди умываться. Откидываешь книзу нары и идешь. Еще совсем темно. Зарешеченное маленькое окошко скупо дает утренний свет из-под самого потолка. В камере наступают светлые сумерки, когда уже можно читать, только к 8 час. Вот теперь и есть 8 час. утра.

После умывания сидишь в потемках и ждешь сторожа. Наконец слышишь “чай”. Он подходит к двери, просовывает через “глазок” двери нос чайника и наполняет подставленную чашку.

Целый день только и слышно: “Выводной! Оправиться!”. Звякает ключ, ведут.

В 5 часов темнеет – света не дают. Я в это время занимаюсь музыкой – упражняюсь в сольфеджио, вспоминаю разные пьесы, насвистываю, пою.

…Сосед справа – еврей (сидит за кражу), целый день поет еврейские песни и молитвы. Сосед слева тоже поет, военные марши, вальсы, а вчера неожиданно запел мелодию “О, мое солнце”.

Слышу в караульном помещении женский голос. Откуда, как? Оказывается, в одной камере сидит мальчик 12 лет, военно-музыкантский ученик. Отдали 7 лет “в музыку”. За обучение он обязан прослужить 5 лет. Теперь он ждет суда. Судится за шестой побег со службы. Бойкий умный мальчуган. Конечно, воспитывается первоклассный преступник. Одного солдата уволили в отпуск в Севастополь. Этот мальчик подделал его билет на двоих и поехал с ним, поступил музыкантом на военный корабль. “Всю жизнь моя мечта была – попасть туда”. Через пару месяцев навели справки и по этапу препроводили в полк. По дороге он сидел на многих гауптвахтах. Случилось быть в Воронеже, откуда он сам родом. Видел там мать. “Пришла, колбасы принесла, да начала плакать, а я этого не люблю – ушел к себе в камеру. Она перестала плакать, когда опять я вышел”.

У большинства людей взрослых при соприкосновении с этой бездушной жестокой военной атмосферой сильно черствеет сердце и навсегда засыпает ум, можешь себе, Маруня, представить через много лет опустошенную душу этого маленького человека.

У него впереди: арест до суда, суд, по суду – пребывание в дисциплинарной команде музыкантских учеников (детская), по отбывании наказания – отслуживание еще 3 года в полку.

…Ночи мучительныя. Вся постель немногоспящая – свернутый мундир под голову, одел шинель и уснул. Постели не полагается. Жесткие доски натирают бока, плечи, ноги. Уснешь на час, снова просыпаешься и ворочаешься. Тяжело это. Уж какой я нетребовательный к жизненным удобствам, в каких уже положениях не был – все же тяжело на досках спать.

Помню, в учениях пришлось одну ночь на земле спать. Прекрасно всю ночь проспал. Но и это ничего. Теперь день, не страшна ночь.

Сегодня почти доволен. Утром французский яз., днем – экономическая книга. Завтра занятия совсем будут хорошие. Сегодня до обеда совершенно незаметно перешло в после обеда, так как граница состояла из пары ломтиков контрабандного сыра. Караульного попросил, тот в лавку сбегал!

Сумерки, сумерки. 4 часа, кончаю день. Остается пять часов шагать. Заунывно поет сосед мой. В голове держу музыку. Сегодня – Рахманинов. Только бы минутку посмотреть на тебя сейчас, и… руки тихо поцеловать – ничего не вижу, прощай, детонька!

Все в голове вертятся стихи Баратынского. Хорошо помню. Лермонтова помню. Пушкина очень много.

…Закончен опыт тюремного заключения. Я на частной квартире. Ожидаю приказа.

…В полк пригнали массу народу – запасных – тысячи полторы бородатых, рослых мужиков. Сейчас они перед окнами выстроились на обед идти. Медных и алюминиевых баков не хватило. Принесли из бани жестяные черные шайки и налили туда щей.

Вечером прошелся по казарме запасных. Масса народу, спят на соломе, не раздеваясь, храп, изредка со сна крикнет, ругнется. Простой народ. Целый год живу вместе с ним. Так вместе, что часто стираются наши отличия. Они все чувствуют меня равным – значит, нет речи о взаимном непонимании. Тяжелая, неинтересная масса. В большинстве случаев недобрые, неряшливые, любят успех и успевающему все простят, скверные товарищи, не очень умны, иногда безцельно и безпричинно жестоки (хулиганство), все уважают науку за ея выгоду.

Единицы всегда будут. Но я их видел – ах, как мало. Единиц собственно не было, были изредка единичныя поступки. Иногда разглядываю всех – о ком сохраню какие-нибудь воспоминания в моей, уже недалекой, новой жизни. Единиц нет, единичныя поступки забываются скоро – и останется какой-то однообразный, серый фон. Без людей, без душ, без пятен ярких. Серо, безцветно – оберточная бумага.

Даже обидно становится. Где Платон Каратаев? Где люди, давшие материалы для Снегурочки, для Бориса Годунова, люди Кремль строившие, люди разсказывавшие такие увлекательные песни, былины? Где хоть маленький сколок с Микулы Селяниновича, хоть случайно напомнивший Ивана-Царевича? Где Малявинские буйно-страстныя лица?

Неужели только потому, что мы в Оренбургской губ. Правда – губерния убогая, тоскливая. Но неужели где-нибудь в Пензе или Риге иначе. Единственно, что они могут хорошо сделать – пойти на войну и, не разсуждая, тихо умереть. Безропотно – и сколько прикажешь. Грустныя мысли.

ЧЕЛЯБИНСК – КИЕВ

ЯКОВ – РОДИТЕЛЯМ

…И деньги, и письмо – все получил. Но все не выходит нам приказ! Переписка мне тоже сильно надоела – рад, что скоро окончится. Этот год показался в десять лет. Но все не верится. Пока не увижу вас на вокзале – не поверю. Мой год повлиял очень худо – не видел людей, театра, музыки, не мог хорошо заниматься. Получается только одичание… И никогда, верно, не хотелось так учиться, как теперь. И еще знаю, какия мучения ожидают меня, – ведь совершенно отучился учиться. Много времени пройдет, пока втянусь в занятия. Особенно беспокоит меня финансовое право, у меня здесь нет нужных мне книг, но их и в Киеве не просто добыть. Зато я изрядно прочитал по политической экономии. К сожалению, придется сдавать еще раз статистику, что обидно, потому что я сдавал ее еще на втором курсе, но теперь возрос объем и придется сдавать заново…

Да! Если можно – достаньте абонемент на симфоническ. концерты на декабрь. Очень хочется музыки. Теперь мое единственное утешение и развлечение – кинематограф. Часто хожу, а моей любимой книгой теперь сделалось расписание поездов.

ЧЕЛЯБИНСК – МОСКВА

ЯКОВ – МАРИИ

Приказа все нет! План мой такой: как только отпустят, сразу на вокзал, проездом в Москве на день-другой, далее в Киев, сдаю экзамены (часть!), а потом приезжаю к тебе через 2–3 недели надолго. Дома никому не скажу о Москве. Они устали от ожидания. Но я устал еще больше – несколько ночей ты снилась… Ох, детонька, как без жены тяжело… Это у меня временами. Ты ведь и сама знаешь. Целую крепко, родная!

…Ничего, перетерплю. “Претерпевший же до конца – спасется”. Но ведь скоро конец. И какой блестящий конец. Почти что из-под ареста в Богословский переулок переулок на 4-й этаж, под самые небеса – не для райского ли блаженства? Мое прибытие на небеса свершится скоро. И ты будешь моей женой!

КИЕВ – МОСКВА

ЯКОВ – МАРИИ

…Ну, Маруня, могу рассказать кое-что интересное. Развесь пошире свои маленькия уши (мимоходом целую) и вот что. Вчера папа делал очередную послеобеденную прогулку по гостиной. Надвигались сумерки, мама сидела в качалке, на руках у нея шитье. Вхожу я, беру папу об руку и идем рядом.

– Мне с тобой, папа, поговорить нужно.

– Говори.

Начинается большой разговор о тебе, обо мне, о нашем будущем. Между прочим, он сказал: с такой женой совсем не страшна жизнь. Если случится нужда – она отлично перенесет и поможет тебе перенести. Вот! Удивило и обрадовало, что он вовсе не настаивает на жительстве в Киеве. Вот что он сказал еще. К маю ты получишь зачетное свидетельство, к августу кончишь государственные экзамены. Тогда можешь уехать совсем в Москву. У меня есть кой-какия связи там, возможно, достанешь работу. Это тем более может удасться, что весь первый год я охотно могу посылать, сколько понадобится. На первое время роскошничать не нужно, можно даже в одной комнате жить.

…Сейчас спешу, папа назначил к 10 ч. быть у портного. Мы заказываем два костюма (ему и мне) и два пальто.

Кончается год, мой самый лучший год, радостный, самый определяющий год. 1913 – это ярлык моей всей жизни. Самого себя понял как нужно. И тебя понял, и понял, как мне следует жить. Не могу точно сформулировать словами, но появился какой-то крепкий корень, единая основа.

Я не богоискатель, не борец, не поэт, не ученый. Но буду стараться искренне, правдиво жить, всегда учиться и быть чутким, если подле кто стонет. И еще – буду крепко и навсегда любить свою жену-товарища.

…Скоро двенадцать! Ты в шумном обществе, веселишься? Пусть все боги сговорятся послать сегодня тебе целые коробы радости и груды цветов.

Это ничего, что я один. Когда захлопываешь дверь – нас уже двое, до самого утра двое…

Пойду погулять, веселись, моя Маруся!

МОСКВА – КИЕВ

МАРИЯ – ЯКОВУ

…Пишу сейчас в глубокой тишине. Все спят. А я очень устала и мне не хочется спать. Все время дневные и вечерние спектакли. Праздники для актера – самое тяжелое время. Да мне ничего. Меня работа не тяготит. Только днем, на выступлении мне больно ушибли ногу. Распухла и болит.

…Хочется здоровья, сил, красоты. Хочется изящных одежд. И чтобы несколько дней быть свободной от студии, от театра. От всех занятий. Думаю, когда приедешь, – скажусь больной дня на три. Вчера была на вечере у Беаты. Сегодня мне по телефону сказали: “Вчера вы были не только интересны, вы были красивы. Глаза искрились, щеки порозовели и т. д.”

…У меня новая шапочка – идет ко мне. Новыя туфли. Одна новая сорочка и новыя черныя “лоны” из трико. Тепло, изящно. По бокам – черныя изящныя застежки из лент. И все это станет старым к твоему приезду! Досадно.

Непременно выезжай тк: или 25, или 27. Я не хочу что б ты 27-го приезжал. Пусть 28-го! Это глупо, ужасно, что я суеверна. Но это тк. Семерка для меня роковое число. Мож б я смогу тебе объяснить эту свою слабость. Что приедешь позже – имеет свою хорошую сторону: 20–22-го я буду вероятно больна… 26–28 буду уже совсем здорова…

Янка! Любым любый, желанный… Януся мой! Готовлюсь к твоему приезду. Невеста в день свадьбы должна быть во всем новом. На мне будет все-все новое. И цветы будут.

Совсем-совсем поглупела. Без друзей, без родительского совета (мать всегда что-то говорит дочери), совсем-совсем одни, только вдвоем, будем венчаться, только нас двое на нашей свадьбе. И страшно, и хорошо, и голова кружится-кружится… И я уже думаю – как ты, совсем как ты… чтобы было много детей, первый мальчик Генрих, как ты говорил, а девочка Эльга, как мне хочется. Тебе нравится? У тебя будет глупая, совсем глупая жена. Тебя это не останавливает?