После завтрака удалось остаться с мамой наедине. Она все время сидела, глядя в пылающий камин, словно медленно сжигая себя. Разговаривая с ней, чувствовал, будто иду по замерзшей поверхности чего-то, что поглотит меня, если лед вдруг треснет.

Я снова умолял ее сказать, что домой я вернулся в одиннадцать часов.

Матушка молчала, не поднимая на меня глаз, и лишь смотрела перед собой, сжав руки.

Почему ей не хочется немного солгать ради меня?

Детектив пришел, как обещал. Мы приняли его как старого друга семьи или дальнего назойливого родственника, например, богатого и не любимого нами племянника. Провели в гостиную, усадили, взбив диванные подушки, и потчевали чаем с печеньем.

Он добродушно пожаловался на загруженность работой.

– Вы даже не представляете, – сказал он, – сколько людей возжелали поделиться информацией, которая, по их мнению, послужит верным ключом к раскрытию этого дела. И в девятистах девяти случаях все это лишь сплетни, заблуждения, либо откровенная неприязнь к соседям. Возьмем, допустим, орудие убийства. Слухи о нем растут, как снежный ком, и некий джентльмен, забавный персонаж, о нем я упоминал раньше, тот, кто копается в пыли, разыскивая древние останки римлян, рассказал про украденный у него инструмент, очень похожий на орудие убийства. Он заявляет, что знает, кто его украл.

Произнося эти слова, он добродушно посмотрел на меня.

– Одна весьма милая семья, супруги среднего возраста, с двумя юными детишками, э-э-э, говоря, что они юного возраста, я имею в виду, что они уже достаточно взрослые, чтобы ходить на балы, если позволите так выразиться… в общем, они живут в очаровательном доме. Вы знаете ту тихую улочку между Собором и мостом Парейд-стрит? Нет? Замечательное местечко. Там стоит их дом, совсем рядом с центром, так что после бала домой они прошлись пешком. Я уже говорил, что они все были на балу? Ну так вот, рано утром в воскресенье им случилось повстречать людей, возвращавшихся с бала, леди с сыном и дочерью, как им показалось. И они не могли не заметить, что их попутчики сильно ссорились. Обе леди упрекали молодого человека, а он казался чрезвычайно возбужденным. Похоже, что это были вы?

Он повернулся и ласково посмотрел на маму.

– Мистер Шенстоун был зол и расстроен?

– Да, – сказала она.

– А в «Георгии и Драконе» вы помирились? – спросил он, словно надеясь, что ответ будет положительный.

– Боюсь, что нет, – призналась мама. – Когда мы с дочерью уехали в дилижансе, сын был все еще взволнован.

– Именно поэтому он решил после бала пройтись пешком? Потому что был раздражен и, если позволите так выразиться, перебрал вина?

Мама кивнула.

– Боюсь, он выпил больше нормы.

Затем последовал вопрос, которого я боялся.

– И когда же он пришел домой, миссис Шенстоун?

– Мистер Уилсон, я ждала, что вы меня об этом спросите, но дело в том, что я просто не помню. После бала в то утро у меня было столько дел, что я совсем не заметила того момента, когда сын появился.

Уилсон слушал, сочувственно склонив голову набок. Потом откинулся на спинку дивана.

– Почта работает странно, не так ли, мэм? Иногда, если отослать письмо, оно приходит сразу, как только его отослали или бросили в почтовый ящик. Теперь в Лондоне много таких новеньких ящиков!.. Но порою, чтобы преодолеть всего лишь несколько миль, ему требуется целая вечность. Имеется еще одно осложнение. Если нераспечатанное письмо адресовано человеку, который, к сожалению, не может его прочесть, будучи усопшим, то ситуация становится крайне неудобной. Письмо может быть важной уликой, но можно ли нам просто открыть его и прочесть? Вряд ли. Приходится спрашивать разрешения у ближайшего родственника.

Терпеть его издевательства стало невыносимо, и я спросил:

– Такое письмо было найдено?

– Странно, что вы спрашиваете, мистер Шенстоун. Да, такое письмо имеется. В жилище покойного джентльмена на Хилл-стрит. Оно обнаружено только сегодня утром и доставлено его превосходительству герцогу как единственному, кто вправе его вскрыть. Письмо стало важной уликой по этому делу.

– Можем ли мы узнать, что в письме? – спросила Евфимия.

Ее любопытство было вполне естественным. Какая актриса! Хотя теперь при воспоминании об этом думается, что любовник писал его сам и она точно не знает содержания. Интересно, насколько сестра ему доверяет в отношении анонимок?

Уилсон сказал:

– В нем несколько непристойных угроз, которые писавший осуществил в отношении молодого человека спустя несколько часов.

– Спустя несколько часов? – повторил я.

– Да, мистер Шенстоун, письмо отослано до убийства мистера Давенанта Боргойна. Опущено в почтовый ящик напротив главного офиса. Должно быть, тот, кто написал анонимку, сделал это после бала, но до первого сбора почты в семь часов, поскольку штемпель на ней поставлен именно в то время.

– Будет ли нам позволено узнать содержание?

С дьявольским спокойствием он положил ногу на ногу, откинулся на спинку дивана и произнес:

– Какой у вас очаровательный старый дом. В нем есть свое обаяние. Мне нравятся такие старинные особняки. У нас с миссис Уилсон имеется загородный дом в Клафаме – знаете это местечко, мэм? Самый обыкновенный маленький домик. Построен около десяти лет тому назад. Должен признаться, он не так уж мал, но совсем не такой просторный и старинный, как ваш.

Он повернулся ко мне:

– Наверняка наверху есть забавная старая комнатушка, где пол с уклоном в одну сторону, а потолок в другую. Угадал?

Я кивнул.

– Не окажете ли честь, показав ее мне?

– Как вам угодно, – сказал я.

– Отлично! – воскликнул он, вставая с гораздо большей расторопностью, чем можно было ожидать от человека его возраста и телосложения.

Мы отправились в комнату и всю дорогу, не переставая, беседовали почти ни о чем. Когда он сюда вошел, то обернулся, слегка склонив набок голову, словно огромный воробей. Я заметил, что сержант посмотрел на чемодан, а потом на этот дневник, и вдруг я понял, что закон позволяет ему изъять их, если… вернее, когда он захочет меня арестовать. Как только он уселся на стуле, то сразу продолжил в своей витиеватой манере:

– Молодой человек, я совсем вас не знаю, но заметил, что, когда я сказал то, чего мне не следовало говорить, вы странно отреагировали. Увы, иногда я говорю то, о чем стоило бы молчать. Если бы в Центральном офисе кому-то пришло в голову поручить мне тайный сыск, из меня получился бы самый никчемный сыщик. Иными словами, я обеспокоен, не желаете ли вы снять со своей души какой-то груз.

Он помолчал.

Я ничего не ответил, и он продолжил:

– Думал, у нас будет откровенный мужской разговор о том, как вы оказались на неверном пути по дороге домой в воскресное утро и попали на дорогу в Аптон Дин, а потом появился всадник, и что-то случилось. Однажды был случай, когда один молодой парень, изрядно подвыпивший, повздорил с другим, и наш парень, решив, что тот хочет на него напасть, стал защищаться. – Он вздохнул. – Прескверное дело, но вполне объяснимое тем, как много в мире недопонимания. Итак, вы шли пешком, впереди во весь опор мчался всадник, возможно, он узнал вас, остановился и начал оскорблять. Так было дело?

– Мистер Уилсон, меня на той дороге не было, – сказал я. – Зачем мне там быть? Я пошел самой короткой дорогой, через Уитминстер.

Он улыбнулся, словно побуждая меня говорить дальше, и я продолжил:

– Тогда я должен обратить ваше внимание вот на что. Оружие, которым был убит мистер Давенант Боргойн, по вашим словам, представляло собой большой предмет, который трудно спрятать. Где я мог его скрывать? На балу его у меня никто не видел. Мог ли я его скрытно держать при себе?

– Это было бы прекрасное возражение, мистер Шенстоун, если только не предположить, что убийца спрятал его на месте преступления заранее.

– Тогда мысль о том, что убийство произошло в результате случайной встречи, неверна, – заметил я.

Он печально улыбнулся.

Я воспользовался своим преимуществом:

– И поскольку убийца знал, что мистер Давенант Боргойн собирался ехать по той дороге один именно в этот час, то можно исключить мое участие в преступлении. Откуда мне было это знать?

– К сожалению, не было никакого секрета в том, что мистер Давенант Боргойн в то утро собирался отправиться в замок верхом, поскольку планировал ехать с хандлтонскими гончими. Об этом он говорил на балу и нескольким гостям объяснил, что именно поэтому покинет друзей рано. По сути, поначалу никто не заметил, что его нет на встрече.

– Ну что же, мне его намерения известны не были, – тихо произнес я. – Откуда мне знать?

Он продолжил, словно не услышал меня:

– Вполне понимаю, как сильно вам не хочется причинять огорчение маме и сестре. Я предполагаю, что мы теперь уйдем незаметно, и вы со мной в двуколке отправитесь в Торчестер, и в полицейском участке мы спокойно поговорим и, к общему удовлетворению, все выясним.

– Вы меня арестовываете?

Он сделал обиженный вид:

– Нет, мистер Шенстоун. Для этого мне нужен ордер. И если совершенно честно, я надеялся, что вы избавите нас от возни и писанины, рассказав без утайки всю правду. В противном случае мне придется раздобыть ордер на ваш арест.

– Сожалею, что моя невиновность вызывает столько неудобств.

Показалось, что мой сарказм его задел.

– О, вы наслаждаетесь своей радостью, мистер Шенстоун. И вы гораздо умнее и образованнее меня, чему я не удивляюсь. Тем не менее, несмотря на всю свою проницательность, вы сделали большую ошибку, когда фактически признались в нападении на покойного мистера Давенанта Боргойна на Хилл-стрит четвертого января.

– Как я уже говорил, нападение произошло на следующий день после моего визита в Торчестер.

Он одобрительно покачал головой.

– Мистер Шенстоун, давайте будем откровенны друг с другом. Почему бы не признаться, что в тот вечер вы подрались с мистером Давенантом Боргойном? По чистой ошибке. Вам показалось, что на вас напали. Это не доказывает, что спустя шесть дней вы его убили.

Мне захотелось оправдаться, но, поразмыслив, я решил, что сделаю ему слишком большую уступку, и промолчал.

Он пожал плечами, достал из внутреннего кармана листок и надел узкие очки.

– Вот письмо, о котором я говорил внизу. По крайней мере, небольшая часть, поскольку его превосходительство не позволил мне прочесть всю анонимку. Весьма важное доказательство. Не стану утруждать вас чтением всего, что его превосходительство позволил мне переписать, но вот самые интересные места:

«Думаешь, что можешь трахнуть любую девчонку и просто смыться, потому что очень важный. Своих потаскух сношай сколько угодно, но если тронешь порядочную девушку, то заплатишь. Я говорю не о деньгах. Ты заплатишь кровью. Думаешь, сможешь сбежать. Ошибаешься. Когда мы опять с тобой встретимся, твои дружки тебе не помогут. Я тебя убью, но сперва так замучаю, что ты завоешь о пощаде. Ты гордишься своим хреном. Посмотрим, сможет ли он настрогать тебе наследника, когда я засуну его в твою лживую глотку!». Уилсон замолчал, чтобы придать следующим словам особый пафос: «Может быть, ты и наследник герцога, но не джентльмен».

Он грустно взглянул на меня поверх очков.

В этот миг я понял, почему Евфимия подслушивала под дверью, когда я спорил с Давенантом Боргойном, и почему она убежала, когда мы возвращались в гостиницу. Я уже догадался, кто написал письмо и опустил в почтовый ящик, и понял, как Евфимия снабдила Лиддиарда нужной информацией.

– Все понятно. У вас полно свидетелей, слышавших именно эти мои слова в адрес мистера Давенанта Боргойна за несколько часов до его убийства.

С меланхоличной миной на лице он кивнул. Любящий дядюшка, чьи надежды не оправдал многообещающий племянник.

– Полный абсурд. Зачем кому-то бросать письмо в почтовый ящик, зная, что оно дойдет до адресата не ранее полудня, и тут же отправляться на убийство того, кому оно адресовано?

– Вы очень проницательны, сэр. Неплохо все обдумали. Верно, что здесь явное несоответствие. Поразмыслив, я тоже заметил, хотя на это у меня ушло больше времени. Но есть вероятность, что убийца решил сделать то, что он сделал, сразу после того, как отправил письмо.

– И уже позаботился о том, чтобы спрятать орудие убийства в нескольких милях! – воскликнул я. – Вам должно быть понятно, что письмо было написано и отослано с совершенно другой целью: чтобы еще больше скомпрометировать меня.

Он пожал плечами.

– В любом расследовании всегда есть несколько запутанных моментов, которые никогда не удается распутать.

– Тогда это для вас просто морской узел. Из того, что вы прочли, видно, что автор не пытался имитировать безграмотность.

Он с интересом взглянул на меня. Я объяснил, что письма, которые мне довелось видеть, были написаны так, словно их автор совершенно безграмотный.

Он дождался, пока я закончу, и сказал:

– Каков ваш вывод?

– Если взглянуть на письма, собранные вами, в хронологической последовательности, то можно заметить, что в начале их писал как бы совершенно неграмотный человек, но потом в письмах появляется все больше образованности. Целью было вызвать слухи среди жителей, а потом сузить круг возможных авторов. Письма написаны так, чтобы выглядело, будто писавший их притворяется неграмотным, но не может сохранить иллюзию, поскольку ненависть к жертве переполняет его. В последнем письме притворство отброшено, поскольку написано оно с целью выставить меня гораздо более виновным, чем в предыдущих анонимках, с помощью цитирования моих слов, слышанных многими.

Он молчал и, казалось, задумался над моими словами. Потом произнес:

– Возможно, тот, кто написал это письмо, присутствовал при ссоре между вами и мистером Давенантом Боргойном.

– Там были многие, – заметил я. – Но, по сути, автору нужно было всего лишь поговорить с кем-то, кто слышал или подслушал мои слова.

Я подумал о Евфимии, подслушивавшей у двери, а потом поспешившей передать сообщнику все, что я говорил.

Он помолчал и ответил:

– Мне надо переварить то, что я услышал. Не стану этого отрицать. В общем, вы не производите впечатления человека, способного на такой поступок. Надо еще раз прочитать все имеющиеся письма. У меня пара анонимок от миссис Куэнс, одно от бедняжки мисс Витакер-Смит и еще несколько других. Вот что я вам скажу, мистер Шенстоун. Завтра поговорю с еще несколькими людьми. Один из них, престарелый джентльмен, уверен, что мистера Давенанта Боргойна убили именно украденным у него инструментом. Это, как вы знаете, мистер Фордрайнер. Он пока орудие убийства не видел, но узнал по описанию. И уверен, что украли его именно вы, поскольку там больше никого не было, кроме молодой леди, которую по понедельникам он называет своей племянницей, а по вторникам говорит, что он ее опекун. Стало быть, если мистер Фордрайнер ошибается относительно своей драгоценной мотыги или тяпки, или еще чего-то, тогда придется больше внимания уделить версии, что преступление совершено каким-то прохожим или бродягой, и никак не связано с письмами, невзирая на все явные совпадения. Но если он узнает этот предмет, тогда остается лишь заполучить ордер на арест. Не разумно ли это?

Что можно было сказать? Я промолчал.

Он встал, я последовал за ним. Когда мы шли по коридору, а потом вниз по лестнице, он непринужденно спросил:

– Вы собираетесь покинуть район сегодня или завтра?

– Вовсе нет.

– Прекрасно. Сделайте одолжение, не удаляйтесь более чем на милю от дома. Я очень расстроюсь, если вы выйдете за эти пределы.

Я выразил свое согласие. Так же, как я, он знает, что дом стоит на полуострове и на берег есть только одна дорога. Понятно, что он будет за ней следить.

Мы вернулись в гостиную, где мама и Евфимия сидели так же, как мы их оставили.

Уилсон улыбнулся и сказал:

– Миссис Шенстоун, мы с вашим сыном мило побеседовали с глазу на глаз. Но вы могли бы нам кое в чем помочь. Помните недавнее путешествие сына в Торчестер для заказа гостиницы и экипажа, и визита к мистеру Боддингтону? Здесь есть маленькое несоответствие в деталях. Ваш сын уверен, что это было во вторник, пятого. Никто, ни хозяин гостиницы «Георгий и Дракон», ни извозчик на конюшне понятия не имеют, в какой день это было. Весьма удивительно, что мистер Боддингтон не может вспомнить, и в дневнике у него не помечено.

(Браво, старикан!)

Уилсон продолжил:

– К счастью, его служащий, смышленый малый, отчетливо помнит, что это было четвертого. Стало быть, у нас есть дата. События с обеих сторон. Не припомните ли, миссис Шенстоун?

Очень необычная ситуация.

Дрожа, тихим голосом мама произнесла:

– Это было в понедельник, четвертого января, и я помню ясно, потому что в тот вечер сын вернулся домой в порванной одежде, испачканный кровью.

Уилсон удивленно повернулся ко мне.

Я стоял как парализованный, абсолютно шокированный. Такое мама могла сказать, только полностью уверенная, что Давенанта Боргойна убил именно я. И что я писал письма и мучил животных. В отчаянной попытке спастись я сказал:

– Нет, мама. Ты спутала это с тем, что было раньше, когда я заблудился в тумане и упал в канаву у дороги.

Почти неслышно мама произнесла:

– Мистер Уилсон, я совершенно уверена в датах.

Схватив сержанта за руку, я пробормотал, что провожу его, и потащил в прихожую.

Убедившись, что мы далеко от гостиной и нас никто не услышит, я сказал:

– Признаюсь, что солгал вам, мистер Уилсон. Глупо с моей стороны, но я лишь подумал, что вы не поверите тому, что случилось на самом деле. Верно, именно я напал на мистера Давенанта Боргойна неделю тому назад. Мы столкнулись в тумане, и я не знал, что это он, подумал, что тот, с кем я столкнулся, хочет причинить мне зло, и я просто защищался.

Он скептически приподнял бровь.

– Вы понятия не имели, что это он?

Возможно, он догадался, что я что-то скрываю. Мог ли он поверить, что я совершенно случайно наткнулся на того единственного в Торчестере человека, в убийстве которого меня теперь подозревают?

Пришлось сказать:

– Я знал, что нахожусь на улице, где жил мистер Давенант Боргойн, но я не мог знать, с кем подрался. Я уже признался, что солгал вам, но это единственная ложь.

Я замолчал. Чтобы окончательно не утонуть, я каким-то безрассудством схватился за правду:

– Нет, есть еще одна ложь. Дело в том, что сюда я пришел в воскресенье в час, а не раньше. Я пытался солгать потому, что испугался, поняв весь заговор против меня и осознав его опасность. И все же я совершенно невиновен. Не я писал эти грязные письма, и не я издевался над животными, и я не убивал мистера Давенанта Боргойна.

Лицо его не выражало ни сочувствия, ни сомнения.

С растущим чувством досады я продолжил:

– Улики были состряпаны так, чтобы изобличить меня. Позвольте предложить вам пример, о котором вы пока не знаете. Когда вы с ним завтра увидитесь, мистер Фордрайнер обязательно признает в орудии убийства инструмент, украденный у него. Но я его не крал. Могу все это объяснить точно так же, как могу объяснить каждый факт против меня. Но дело в том, что я сильно сомневаюсь, что кто-нибудь мне поверит.

Уилсон внимательно выслушал, потом сказал:

– Я всего лишь человек, мистер Шенстоун. Скажу, что я сделаю. Не стану требовать ордер лишь потому, что мистер Фордрайнер уверен, что убийство совершено его инструментом и что украли его именно вы. Хотя это было бы prima facie доказательство для любого расследования. Нет, я обращу свое внимание на другое обстоятельство, о каком до сих пор не упоминал. Похоже, что некоторые из писем написаны человеком, полагавшим, что молодая особа, вероятно, близкая родственница, была соблазнена и покинута мистером Давенантом Боргойном. Теперь я знаю, что во время ссоры на балу вы обвиняли его в недостойном обращении с вашей сестрой. Но, конечно, письма были написаны за недели до этого. Поэтому я расспрошу моих новых друзей и поинтересуюсь, были ли у вас причины думать, что убитый посягнул на добродетель вашей сестры за несколько недель или месяцев до бала. Справедливо ли это?

– Весьма справедливо, сержант Уилсон, – произнес я с деланой непринужденностью.

– Возвращаюсь в Торчестер и завтра прежде всего заеду в дом мистера Фордрайнера показать орудие убийства. Надо выяснить правду. Потом поговорю с такими милыми людьми, как миссис Куэнс и миссис Гринакр. Они хотели пообщаться со мной и передать несколько писем, и тогда я доберусь до сути того, кто же их писал и кто задумал зло против убитого. Если я приму решение, то понадобится ордер на арест. К вечеру он у меня будет.

Я выдавил улыбку, мы пожали друг другу руки, и я его проводил за дверь. На этот раз констебль его не поджидал, и сержант пошел по улице в одиночестве. Уилсон говорил о двуколке, но ее не было.

Вернувшись в гостиную, я нашел Евфимию и маму сидящими так же, как я их оставил, первую с книгой в руках, вторую за пяльцами. Я сказал:

– Мама, хочу поговорить с тобой наедине.

Не отрывая глаз от вышивки, она произнесла:

– Говори при сестре.

– Хочу только спросить, как ты могла сказать детективу про кровь на одежде?

Матушка не подняла глаз.

– Я невиновен. Как мне тебя убедить в этом?

Она лишь покачала головой.

Вдруг Евфимия воскликнула:

– Ричард, перестань запугивать маму.

Я посмотрел на нее, но она приняла мой взгляд равнодушно и спустя какое-то время после пристального взгляда глаза в глаза опустила взор на страницы книги.

Почему мама это сказала? Даже если она считает, что я виновен, хотя с чего бы ей так думать, зачем она выдала такую опасную подробность?

Ловушка начинает захлопываться. Надо сохранять спокойствие и трезво все продумать.

Стоит ли надавить на Евфимию, пригрозив, что расскажу маме про незаконность ее поступков? Будет ли она расстроена этим? Нет, конечно нет. Как странно думать, что сестра устыдится и покается. Если бы она была способна испытывать стыд, то не ступила бы на такой путь.

Можно ли запугать ее настолько, чтобы она предала Лиддиарда? Каким доводом или стратегией воспользоваться? Она бы обвинила Лиддиарда только при уверенности, что я смогу доказать, что они вместе замыслили убийство. Тогда ее единственным спасением будет обвинение любовника в том, что он обманом вынудил ее совершить преступление. Тем не менее я не смогу доказать, что Лиддиард был на месте убийства. Под покровом ночи он незаметно пробрался в дом леди Терревест, и никто не сможет засвидетельствовать, что он был в деревне. Когда я видел, как он прячется в повозке, возвращавшейся в Торчестер, он был в облике Тома Франта, и я не смогу доказать, что это один и тот же человек.

Кроме Евфимии, только леди Терревест и ее служанка знают, что он прячется в ее доме. И, возможно, даже они не подозревают, что в ту бальную ночь он был там, поскольку у него свой ключ.

Воображаю, с каким энтузиазмом Куэнсы, Гринакры и прочие болтуны выложат доказательства против меня, так необходимые Уилсону. Давенант Боргойн публично скомпрометировал мою сестру, а потом жестоко бросил ее, когда разразился скандал с непристойным поведением нашего отца. Все указывает на меня как на очернителя и убийцу: оскорбительные письма, инструмент, украденный у мистера Фордрайнера, мои глупые угрозы Давенанту Боргойну на балу, эхом отозвавшиеся в последнем письме.

Единственной трещиной в броне заговорщиков может быть Бетси. Она знала, что Лиддиард бывал здесь, даже спал в этом доме. И если она знала, то Евфимия могла рассказать ей то, что можно будет использовать против сестры. Но скажет ли Бетси что-нибудь мне? Она на меня обижена, а я на нее.

Странно, насколько я обеспокоен тем, что она несчастна из-за меня. Не могу забыть ее несчастное личико, когда она сказала: «Это мой дом».

Полагаю, я с Бетси обошелся плохо. Ей всего четырнадцать. Но не извиняться же мне перед безграмотной служанкой. И все-таки не могу забыть, как она взяла носовой платок и вытерла то, что я выплеснул ей на живот, сделав это с необычайным старанием, а потом улыбнулась, словно убеждая меня, что она не расстроилась. И не ее вина в том, что отец и братья делали с ней.

Даже если бы я нашел способ доказать вину Евфимии, не хочу посылать сестру на виселицу вместо себя.

Кажется, будто я сидел в темном зале театра, ожидая, когда поднимется занавес и начнется давно знакомая пьеса. Меня арестуют, осудят и повесят, и я ничего не смогу изменить. Все, что я скажу в свою защиту, будет воспринято как бред сумасшедшего или отчаянная попытка избежать смерти. Мои обвинения против нее Евфимия с легкостью опровергнет. Зачем сестре беспокоиться, что я ставлю под сомнение ее репутацию? Она выйдет замуж на состоятельного человека.

Какие свидетели есть у меня в мою защиту? Старый мистер Боддингтон? Но он не сможет сказать ничего полезного. Будет заявлено, что позорные письма за меня отправлял Бартоломео. И даже если он будет отрицать, то как только станет известно, кто он такой, ему никто не поверит.

Пустая мысль: интересно, что было в той части письма, которую герцог не позволил Уилсону прочесть. Было ли там какое-то обвинение против убитого, что могло бы бросить тень на память о нем?

Мама верит, что я убийца, поэтому отказала мне в алиби и даже выдала Уилсону тот ужасный факт против меня. Вот вам высокий римский стиль: мой сын провинился, и я не стану его защищать. Но разве она не понимает, что случится потом? Неужели она не видит неизбежных последствий ее решимости? Но если она не хочет солгать ради моего спасения, значит, есть что-то, чего я пока не знаю? Имеет ли это отношение к тому, что случилось осенью? И эта страшная тайна, какой она меня пугала?

Надо поговорить с ней наедине.

Я нашел ее в гостиной и сказал:

– Мама, я в серьезной опасности. Мне надо знать все. Тоже буду предельно откровенен и расскажу тебе, что случилось в Кембридже.

Не дав ей возможности ответить, я продолжил:

– Я одолжил деньги у Эдмунда, но потом мне понадобилось больше, чем он мог дать. Мы задумали взять деньги у его отца, прикрывшись поручительством моего. Вот так я получил семьдесят фунтов.

Она удивленно посмотрела на меня.

– Да, ты права, папа на это не согласился, он вообще ничего не знал. Банкиры отца Эдмунда, конечно же, проверили его подпись, гарантирующую платежеспособность. Я знал, что папа никогда не подпишет, и поскольку ссуда была дружеская и Эдмунд обещал выплатить ее, когда достигнет совершеннолетия, мы решили действовать без его ведома.

Я ожидал, что признание будет трудным, но казалось, что матушка не обращает внимания на мои слова.

Я продолжил:

– Поэтому я подделал папину подпись. Но потом мы с Эдмундом поссорились. Когда умер папа, новость о его смерти меня расстроила так сильно, что я написал Эдмунду злое письмо, обвинив его в том, что он приучил меня к опиуму, а потом склонил к подделке подписи, чтобы поработить. Эдмунд считал меня своим единственным другом в целом свете, и если он решил покончить с собой, хотя я не знаю, так ли это, тогда мое письмо стало для него последней каплей. Оно было найдено рядом с его телом. Отец Эдмунда использовал письмо, чтобы настроить руководство колледжа против меня. Он сам себя убедил в нелепой идее, что я приложил руку к смерти Эдмунда, потому что был моим кредитором. Именно поэтому декан и Совет отчислили меня, заявив в полицию о мошенничестве. А возможно, и того хуже.

– Не понимаю, зачем ты все это рассказываешь теперь, – проговорила она.

– Потому что хочу, чтобы ты тоже была со мной откровенна.

Она ничего не ответила, и я сказал:

– Мама, я не имею никакого отношения к убийству мистера Давенанта Боргойна.

Матушка на меня даже не посмотрела.

– Подозреваю, что это ужасное событие имеет какое-то отношение к тому, что случилось между ним и Евфимией, когда я был в Кембридже. Уверен, теперь я имею право знать об этом?

Она продолжала молчать.

– Они заявят, что я его убил потому, что он публично оскорбил мою сестру на виду у всего Торчестера.

Она подняла руки, словно пытаясь заслониться от моих слов.

– Мама, что случилось?

Она лишь покачала головой.

– Мама, умоляю тебя. Ты же меня знаешь и не можешь думать, что эти ужасные письма писал я? Что я убил человека?

Она не отвечала. Как мне было убедить ее, что я не имею к убийствам никакого отношения, не указав на Евфимию? Выбора у меня не было. Надо было все рассказать. Предупредив ее, что собираюсь сказать кое-что совершенно шокирующее, я произнес:

– В этом замешан Уиллоуби Лиддиард.

И тогда я рассказал, что видел в Трабвел в воскресенье утром. Я сказал:

– Он прокрался в дом, словно преступник, и я знаю, что он только что убил мистера Давенанта Боргойна.

Она осталась безучастной. Я продолжил:

– Заклинаю тебя, расскажи мне все, что знаешь. У меня осталась единственная возможность отыскать что-то, что можно было бы использовать как неопровержимое доказательство.

Она ответила:

– Нелепость. Ты сошел с ума из-за того, что курил в своей комнате. С тех пор как ты вернулся из Кембриджа, твое поведение совершенно неуправляемо. Дурная привычка повредила разум.

– Пожалуйста, выслушай меня. То, в чем обвиняют меня, совершил Лиддиард.

Я заговорил об уликах, которые обязательно доведут меня до суда – угрозы на балу, письма, приписанные мне, особенно то, что получил Давенант Боргойн, и, наконец, знаменитая кирка мистера Фордрайнера.

Она все время пристально смотрела на меня, качая головой, словно сожалея по поводу моего сумасшествия.

– Есть кое-что похуже, гораздо более жестокое, что придется тебе сказать. Это совершенно тебя расстроит. Боюсь, что сестра знала хотя бы кое-что из того, что задумал Лиддиард.

Она отвернулась от меня и ничего не сказала, как мне показалось, стараясь скрыть потрясение.

Потом я сказал, что Евфимия была как-то втянута, возможно, он убедил ее помочь ему писать оскорбительные письма в доме леди Терревест. Затем он отсылал их из Торчестера. Лиддиард задумал убийство Давенанта Боргойна, чтобы унаследовать состояние (оно перейдет к нему в случае смерти брата), и возможно, что Евфимия как-то догадывалась о его планах. Я представил это так, чтобы смягчить удар.

И вот в первый раз мама повернулась и посмотрела на меня. Хриплым голосом, какого я никогда прежде не слышал, она произнесла:

– Избавь Евфимию от всего этого.

– Не могу. Именно она втянула меня!

Мама прошептала:

– Ты не помешаешь планам сестры, не посмеешь разрушить ее жизнь, как разрушил свою собственную.

Даже если мама думает, что я преступник, почему ей немного не солгать ради моего спасения? Возможно, она думает, что, спасая меня, она подвергнет опасности Евфимию.

Неужели есть еще что-то, чего я до сих пор не знаю? Если так, то ответ может быть у мисс Биттлстоун. Надо нанести ей еще один визит.

На дороге перед поворотом на Нетертон стояла двуколка с запряженной в нее лошадью, а на облучке сидел парень в штатском, но очень похожий на полицейского. Рядом с ним лежал дробовик. Пройдя сотню ярдов, я оглянулся, и, конечно, он следовал за мной. Он не отставал от меня весь день, и могу поклясться, что он, или его сменщик, проторчит на дороге всю ночь. Этот дом стал моей тюрьмой.

Когда я открыл дверь в ответ на ее приглашение, мисс Биттлстоун поприветствовала меня безо всякого удивления или неловкости:

– О, мистер Шенстоун! Вы, конечно, слышали ужасную новость про бедного мистера Давенанта Боргойна!

При виде меня она не проявила никакого страха или смущения. В доме было очень холодно и темно. Только в камине тускло тлели угли. Не может же она читать в такой темноте и что она делает час за часом в одиночестве, почти в полном мраке в обществе единственного кота?

– Мисс Биттлстоун, мы оба знаем, кто теперь унаследует его состояние.

Она медленно кивнула головой, указав на потрепанное, но благородное старое кресло, некогда предназначенное для ее самой дорогой гостьи, и сказала:

– Пожалуйста, садитесь.

Когда я присел, она произнесла:

– Не хочу больше видеть это кресло. Когда встречалась с вашей матушкой в субботу, то спросила, не зайдете ли вы забрать его после утренней воскресной службы, но она сказала, что вы не сможете.

Чрезвычайно церемониально дама потянулась к корзинке и положила в камин еще один кусок угля. Видимо, чтобы мне стало теплее.

Из угла появился кот и стал тереться о ноги хозяйки. Мисс Биттлстоун сказала:

– У меня для Тиддлс есть угощеньице.

Склонившись, она достала кусок мяса. Подозреваю, она получает больше удовольствия от кормления кота, нежели когда ест сама.

Старушка заметила, что я смотрю на газету на столе, «Торчестерский вестник».

– Мистер Ллойд любезно отдает газету мне, когда сам прочтет, – сказала она.

Стало быть, враг Куэнсов стал ее союзником. Так враждебная империя принимает вассальные земли, из которых выведены противоборствующие войска.

Я посмотрел на расписание пароходов. «Иберийская Дева» трансатлантического направления отходит в четверг, четырнадцатого, с первым приливом из Саутхемптона на Ньюфаундленд. У меня все еще имеется на ее борт пропуск от дядюшки Томаса.

Миссис Биттлстоун не терпелось рассказать мне свои новости: детектив сержант Уилсон заходил к ней утром:

– Он совершенно очаровательный человек, такой обходительный. Только манера вести разговор у него несколько странная. В какой-то момент мне даже показалось, не подшофе ли он?

– И что же он хотел узнать?

– Боюсь, он был особенно любознателен в отношении вас и того, что он назвал «ночными прогулками»: они ему казались невероятно зловещими. Я заверила сержанта, что в них не было ничего предосудительного. Он спросил, не «докучали» ли вы излишним вниманием дочерям Куэнсов. Я сказала, что, напротив, дело обстояло иначе.

(Вот тебе и сюрприз!)

Я сказал, что, несмотря на всю его приветливость, мистер Уилсон думает, что я автор оскорбительных писем и убийца.

Она ахнула и зажала рот руками.

– Мне надо кое в чем разобраться. Перед тем как я уехал в Кембридж, мисс Витакер-Смит и мистер Давенант Боргойн были близки к тому, чтобы заявить о своей помолвке. Потом помолвка была расстроена. Не можете ли рассказать, что произошло?

Она совершенно покраснела от смущения. Постепенно мне удалось вытянуть из нее историю. Евфимия встретилась с Давенантом Боргойном в доме Мод и вознамерилась увести его у лучшей подруги. В середине октября девушку видели выходящей из его квартиры на Хилл-стрит в десять часов вечера, тогда она рискованно пыталась заставить его жениться на ней, угрожая скандалом. Похоже, что план сработал и он сделал ей предложение.

Старушка замолчала, и мне с большим трудом удалось уговорить ее продолжить.

– Мистер и миссис Витакер-Смит встретились с вашей матушкой и предупредили, что если ваша сестра не отступится, то будет еще более грандиозный скандал.

– Я не понимаю.

– В нем был замешан Персеваль, брат мисс Витакер-Смит.

Плаксивый младший брат Мод. Как только она произнесла эти слова, все встало на свои места. Его уроки пения с моим отцом, участие в кафедральном хоре. Появление там Бартоломео по протекции папы. Все, что я видел и понял в «Дельфине».

Старушка уставилась на меня, не в силах продолжать. Я ей помог:

– Понимаю. Они пригрозили разоблачением моего отца, если сестра не прекратит отношения с мистером Давенантом Боргойном?

Она кивнула, отведя взгляд.

– Но ваша матушка не поверила, что они на такое способны.

– Пренебрегла их угрозой? Спровоцировала на разоблачение отца?

Она слегка кивнула.

Я услышал, как в ушах застучала кровь. Признание мисс Биттлстоун перевернуло все вверх дном. Не выдержав невзгод, свалившихся ей на голову средь ясна неба, моя собственная мать добровольно устроила скандал, уничтоживший отца и погубивший всех нас. И сделала это потому, что хладнокровно решила, будто родители двенадцатилетнего ребенка не захотят подвергнуть его унижению дачей показаний в суде о том безобразии, которое случилось с ним.

В голове возникла фраза из анонимного письма: «вранье этого маленького грязного Пурснифаля». Теперь стала понятна роль Бартоломео. Он сыграл роль сводника, отдав Персеваля во власть моего отца, а потом тянул с него деньги за молчание.

Мама рискнула всем ради того, чтобы Евфимия могла выйти замуж за будущего герцога и миллионера. Что же, герцогство теперь уплыло, но если план увенчается успехом, дочь станет женой богатого человека. Кем бы только она не пожертвовала ради достижения этой цели?

Про диету и кота старушки я не слушал.

Минуты через две я попросил ее продолжить. Она сказала:

– Витакер-Смиты отвели сына к декану, чтобы он все рассказал.

– Папу уволили, – сказал я. – И тогда выяснилось, что он растратил казенные деньги, выплачивая дань шантажисту. Все это привело к сердечному приступу. И затея мамы провалилась, поскольку мистер Давенант Боргойн бросил Евфимию, как только разразился скандал.

Потом мисс Биттлстоун произнесла:

– Есть самая печальная новость за последние две недели. Персеваль на каникулах был дома, и, похоже, в школе ему было очень плохо, над ним жестоко издевались, ведь мальчики узнали, что случилось с ним в Торчестере. В рождественское утро он исчез из дома, и с тех пор его никто не видел.

Какая ужасная история. Возможно, мама слышала об этом в церкви и поэтому сильно расстроилась, когда Бетси сказала, что в тот вечер слышала на болотах плач ребенка.

Я встал и поблагодарил старую леди. Когда я был уже у двери, она остановила меня и с очень расстроенным видом сказала:

– Вот еще что. Слышала кое-что интересное для вас. Это про вашу служанку, про ту, постарше, которая недолго работала у вашей мамы.

– Миссис Ясс?

Она кивнула.

– Уйдя со службы у вашей мамы, она работала в семье недалеко от Саутхемптона. Очень печально, недавно умерла одна из их дочерей. Просто ужасно. – Она колебалась. – Девушка была не замужем. Миссис Ясс была арестована, ее обвинили… обвинили…

Я коснулся ее руки, давая понять, что продолжать не стоит.

У двери я оглянулся, и когда взгляд мой упал на знаменитое кресло с его элегантно изогнутой спинкой и выцветшим, запятнанным сиденьем, я кое-что вспомнил.

– Мисс Биттлстоун, что вы имели в виду, говоря, что моя мама сказала прошлым воскресеньем о том, что я не смогу забрать кресло?

– Мама сказала, что вы не вернетесь из Торчестера до завтрака, потому что пойдете пешком.

Наверное, по моему лицу она поняла, что сказала нечто исключительно важное.

Я был так удивлен, что почти сел в некогда священное кресло, но спустя мгновение сумел произнести:

– Знаю, как вам неприятно его видеть, поэтому заберу злополучный предмет прямо сейчас.

Расстались мы очень тепло, и, уверен, она знала, что больше никогда меня не увидит.

Когда я выходил из дома, полисмен старался спрятаться за деревом неподалеку, и, должно быть, сильно удивился, видя, что я с трудом тащу потрепанное кресло. Я унес его недалеко и забросил в ближайшее болото. Кресло величественно опустилось на поверхность и стало тонуть в грязи, словно невидимые руки потащили его вниз, слегка развернулось и бесследно исчезло.

Я направился на Монумент Хилл и снова залез на дерево. Солнце светило с запада, и мне почти ничего не было видно, кроме голых кирпичных стен и половиц. Диван и ковры оказались плодом моего воспаленного воображения.

Как много я не понимал.

Миссис Ясс. Теперь-то я знал, почему Евфимии надо было так срочно заполучить мужа, для чего предназначались полотенца и тазы, которые я видел, когда неожиданно приехал домой, каким таким откровением угрожала мне мама и которое я побоялся услышать.

Теперь я прошелся по Бэттлфилд. В голову пришла идея бегства. Но если идти на это, то надо сбить Уилсона со следа. Газета мисс Биттлстоун дала мне подсказку.

Проходя по деревне, я зашел в магазин. Миссис Дарнтон сверлила меня глазами из-за прилавка. Я спросил, какие у нее есть газеты.

– Вы отлично знаете, – сказала она и указала на лежавшую рядом пачку «Торчестерского вестника».

– Нет, – сказал я. – Это не то, что мне надо. У вас есть газеты городов к востоку отсюда?

Она подбородком указала на пачку вестников «Рай» и «Ромни». Я взял одну из них и развернул на странице расписаний пароходов, держа газету так, чтобы она могла видеть, куда я смотрю. Там было подтверждение, что «Каледонская Дева» отходит из порта Рай в Гонг-Конг в субботу шестнадцатого.

Миссис Дарнтон посмотрела мне через плечо и злорадно спросила:

– Планируете морское путешествие?

Я обернулся и с самым виноватым и растерянным видом положил газету на место.

– Не хотите ее купить? – спросила она.

– Конечно нет, – сказал я. – Это ужасная газета.

Я вышел из магазина и, удалясь, обернулся. Полисмен зашел в магазин – очевидно, он узнает у миссис Дарнтон про все, что я только что делал и говорил.

Бедняжка, воображаю, как она в одиночестве прислушивалась к шагам на улице после того, как получила письмо: «Однажды ночью я приду к тебе».

Войдя в дом, я повстречал в прихожей Бетси и попросил сказать маме, что не голоден и обедать с ними не буду. Она удивленно посмотрела на меня.

Я поднялся сюда.

Теперь мне понятно, что мама держала меня подальше от Торчестера, пока не переехала сюда, не потому, что боялась ранить мои чувства. Она хотела скрыть от меня не злодеяния отца, но свои собственные и моей сестры: попытку заманить в ловушку Давенанта Боргойна самым непристойным способом, а потом избавиться от угроз Витакер-Смитов и в итоге пожертвовать Персевалем.

Все еще размышляю над замечанием мисс Биттлстоун о том, что я не вернусь с бала из Торчестера до полудня. Что я не поеду в дилижансе. Матушка знала, что задумали Евфимия и Лиддиард. И сразу очень многое, чего я не хотел замечать, очень точно разлеглось по полочкам.

Теперь я знаю, когда мама узнала про заговор. Это случилось в ночь накануне бала, когда она сделала слабую попытку предупредить меня – «Уиллоуби желает тебе зла», – а я ее не понял.

Только что в дверь постучала Бетси и вошла с горбушкой хлеба и куском сыра. Даже она обманула меня и выдала Евфимии. Я велел ей поставить тарелку и уйти. Она убежала к двери, словно испуганный кролик.

Не в силах совладать с собой, я спросил:

– Почему ты не сказала мне, что происходит? Что любовник сестры ходит сюда?

Она повернулась, ничего не ответив, но лишь с грустной обидой уставилась в пол перед моими ботинками.

– И зачем ты рассказала сестре про то, чем мы с тобой занимались?

– Вы меня избегали. Как только заполучили, что хотели, то больше вам от меня ничего стало не надо, – пробормотала она.

– Это ты избегала меня. Ну, ладно, очень скоро ты меня вовсе не увидишь, и тогда будет тебе счастье.

К моему изумлению, она расплакалась и выбежала из комнаты. Странно, но у меня не было времени думать о маленькой служанке.

Я понимаю, что со мною сделали, но от этого ничуть не легче. Никто не поверит моим словам. Уилсон дал понять, что судья точно не поверит.

Почти жалею, что выбросил своих маленьких прекрасных друзей, моих единственных друзей. Это последний, доступный мне, надежный путь бегства, хотя призрачный и недолговечный.

Но есть еще одна возможность выпутаться из ловушки – путь, полный опасностей. Не уверен, что мне хватит смелости попытаться.

Несколько минут назад услышал звук снаружи и выглянул в окно. Увидел Евфимию, идущую по дорожке, и подумал, что она идет к леди Терревест. Уверен, Лиддиарда в доме не будет. Затаившись в воскресенье, он сбежал, когда стемнело.

Настал мой час. Я спустился в гостиную, и раздался резкий голос мамы:

– Ричард, чего ты хочешь? Снова пытаешься заставить меня лжесвидетельствовать?

– Теперь твое алиби мне не поможет. Но перестань изображать возмущенную невинность. В эту ситуацию я попал из-за твоей лжи.

– Как смеешь ты обращаться ко мне в таком тоне?! – возмутилась она.

– Ты сказала мисс Биттлстоун, что в воскресенье утром я отправлюсь домой пешком. Сказать так ты могла, только если знала, что Евфимия устроит ссору после бала и откажется ехать со мной в одном экипаже. Меня волнует, когда ты впервые начала понимать, что она замышляет? Когда она отказалась от услуг миссис Ясс, ты должна была догадаться про ее тайный план.

Она отвернулась, а я сказал:

– Да, я знаю, что ты собиралась рассказать, если бы я не согласился уехать. Кухарка должна была вызвать выкидыш или еще что-то похуже. В тот день Евфимия пришла от леди Терревест и забронировала билеты, а потом сказала, что миссис Ясс надо уволить. Помню, как ты кружилась по комнате. Ты поняла, что она не рискнет воспользоваться опасными услугами миссис Ясс, но ты должна была знать, что сестра придумала какое-то решение своей ситуации. Как ты считаешь, что она хотела сделать? Ты действительно думала, что Евфимия решила выйти замуж за такого человека, как Лиддиард – нищего и незаконнорожденного? Ты должна была догадаться, что они придумали способ избавиться от нищеты. Но убедила себя, что все получится так, как ты мечтала, а мечтательницей ты была всегда.

Она отвернула лицо и сказала:

– Я лишь хотела как лучше.

– Включая историю с Мод и ее родителями?

Она заморгала, а я сказал:

– Да, теперь я об этом знаю. Знаю, что ты принесла в жертву Персеваля, чтобы дать возможность Евфимии выйти замуж за Давенанта Боргойна. Ты не верила, что его семья воспользуется ребенком, чтобы опозорить папу и заставить Давенанта Боргойна бросить Евфимию. Но они сделали это, и бедный мальчик пострадал от последствий.

Она почти прошипела:

– Это все мерзкое существо, которого ты привел в дом, его рук дело.

Я сказал:

– Ты права, что Бартоломео воспользовался похотливостью отца, а потом шантажировал его. Но он не заставлял его делать то, чем он занимался годами, и уверен, ты об этом знала.

Она повторяла мое имя, словно сокрушаясь о моей невменяемости.

– Когда появились письма, думаю, ты не знала, что их писали они. Твое потрясение от первого письма было искренним. А потом ты начала подозревать меня. В ту ночь, когда я вернулся из Торчестера, ты практически обвинила меня в жестокости по отношению к молодым женщинам. А потом, за день до бала, ты встала очень рано и пошла к миссис Куэнс и прочла письмо, где обыгрывалось слово «пиитствовать». Это подтвердило твои подозрения в отношении меня. В тот вечер ты обвинила меня в том, что я писал грязные письма, и настояла, чтобы я уехал на следующий день. Евфимия была в ужасе потому, что это рушило все ее планы. Тогда она поговорила с тобой с глазу на глаз и убедила, что не я отвечаю за письма. А убедить тебя она могла, только сказав, кто их писал. Сказала, не так ли? Она все тебе рассказала.

– Не выдумывай, Ричард.

– Должно быть, ты испытала потрясение. Но предстояло еще более страшное. Сестра сказала, что они хотели убить Давенанта Боргойна и инкриминировать преступление мне.

Мама произнесла:

– Совершенная чушь!

И резко отвернулась.

– Ты пришла в такой ужас, что выпила вино, припрятанное у тебя в комнате. А потом пыталась предупредить меня, чтобы я сбежал. Ты сказала, что Уиллоуби желает мне зла. Я тогда за Уиллоуби принимал Давенанта Боргойна. Евфимия вмешалась в наш разговор, не дав тебе разъяснить. В тот момент ты должна была сделать выбор между Евфимией и мной и выбрала ее. Именно поэтому ты отыскала меня на балу и отвела туда, где я увидел ее спускающейся по лестнице в слезах.

– Не было никакого заговора.

Она сидела, закрыв лицо руками и легонько покачивая головой.

– Меня хотят обвинить в убийстве. Если ты не расскажешь властям правду, то будешь виновата.

Она заплакала и сказала:

– Как можешь ты говорить такие ужасные вещи?

Вдруг в комнату вошла Евфимия. Я так увлекся разговором, что не услышал, как хлопнула входная дверь. Она раскраснелась и была в расстроенных чувствах. В ее руке я заметил письмо. Мама посмотрела на него и переглянулась с дочерью.

Евфимия сказала:

– Ты запугиваешь маму.

– Я всего лишь просил ее признать правду.

– Как ты смеешь! – воскликнула она. – Тебе самому предстоит ответить на серьезные обвинения.

– Больше не надо притворяться. Нас здесь только трое, и все мы знаем, как было дело. Мне известно, как ты и твой любовник планировали убить человека, которого вы оба ненавидели, и обвинить во всем меня.

Равнодушно глядя на меня, сестра произнесла:

– Мама, он разговаривал с тобой вот так?

Матушка не подняла глаз.

Я продолжил:

– Что заставило тебя сделать это? Ты действительно так сильно ненавидела Давенанта Боргойна? Или твой новый любовник отказался жениться на тебе, пока ты не поможешь ему с наследством? Даже несмотря на то, что ты в самом обременительном положении, чтобы выйти замуж?

Она нахмурилась, а я сказал:

– О, да, я знаю, что вы с миссис Ясс собирались сделать. Но, услышав, что я принял твоего нового любовника за старого, ты решила поступить иначе. Стало возможно обвинить меня в твоем преступлении. Похоже, ваш план удался. Но можешь ли ты быть уверена, что любовник выполнит свои обязательства по этой сделке?

Евфимия посмотрела на письмо.

– Неужели это случилось? – спросил я. – Он уже тебя бросил? Ты больше ничего не можешь сделать. Если обвинишь Лиддарда, то его казнят, но и тебя повесят тоже.

Дальнейший разговор стал бессмысленным, и я ушел.

Мама знает, что я невиновен, но обрекает меня на смерть.

Я в ловушке. Буквально. Единственный путь бегства охраняется полицейским. Я почти покойник. К вечеру мне предъявят ордер на арест.

Думается, что Бетси сможет рассказать, что в письме, которое принесла Евфимия. Оно может дать мне какую-то надежду. Если заговорщики рассорятся, то мне это только на руку. В любом случае надо поговорить с девушкой. Она знает гораздо больше, чем говорит. Если придется, я силой вытряхну из нее всю правду.

Я тихонько поднялся к ней в комнату и без стука открыл дверь. Она была в постели, комнату освещала лишь одна свеча возле кровати. Бетси что-то держала в руках.

Увидев меня, она вскочила в ночной рубашке и нервно застыла у кровати.

– Зачем ты рассказала сестре про нас?

Она ответила:

– Мисс Эффи видела, как вы выходите из моей комнаты. Вы тогда дали мне полкроны. Она заставила меня рассказать, чем мы занимались.

Я рассердился и сказал:

– Раз уж ты все рассказала ей, то можешь теперь все рассказать и мне. К Эффи до моего возвращения приходил один очень высокий мужчина. Я спросил: что случилось, когда она рассказала ему, что у нее неприятность?

– Он сказал, что не женится на ней. Сказал, что у него нет денег на свадьбу, только если она поможет ему получить то, что принадлежит ему. Не знаю, что он имел в виду.

– Мою смерть.

Она воскликнула:

– Я не хотела вам зла. Не хочу, чтобы с вами случилось что-нибудь плохое.

– Слишком поздно, – сказал я.

В ярости я приблизился к ней, и служанка прижалась к стене. Я схватил и затряс ее. Потом произошло нечто совершенно странное. Глядя ей в лицо в нескольких дюймах от себя, я увидел в мерцающем свете свечи наполненные слезами глаза и понял, что тоже плачу. Маленькое создание, безграмотная дурочка, бывшая для собственного отца и братьев всего лишь орудием удовольствия, верила мне, в то время как моя мать и сестра строили против меня козни. Как мог я так грубо разговаривать с ней? Самое невинное существо в доме. И если я обвинял сестру в том, что она воспользовалась мной, то сам я пользовался Бетси, словно бесчувственным предметом. Несмышленая, беззащитная девочка, почти ребенок.

Я взял ее за руку, потянул к кровати, и мы вместе сели на краешек. Я обнял ее и сказал:

– Прости, зря я так разозлился. Знаю, у тебя не было выбора.

Глаза ее показались огромными, они переполнились слезами. Я сказал:

– Бетси, сожалею, что огорчил тебя. Думал, что тебе просто нужны деньги.

Она возмущенно произнесла:

– Не надо мне никаких денег! Просто хотела, чтобы вы были добры со мной.

– Но ты просила денег! Ты же сама сказала, что хочешь чего-то еще.

– Я имела в виду не деньги! – Она покраснела. – Я говорила не о деньгах. По крайней мере поначалу. Но вы решили, что мне нужны именно они, а я так расстроилась, поэтому подтвердила ваши мысли только для того, чтобы вернуть вас. Когда вы попросили меня закрыть глаза и дали мне ленточки, я думала, что вы хотите меня поцеловать.

Я обнял ее и сказал:

– О, Бетси, Бетси, какой я был дурак.

Она наклонилась и подняла что-то с пола. Это была детская книжка для чтения.

– Посмотрите, – сказала она. – Я складывала буквы, когда вы вошли. Когда вы попросили меня что-то прочитать, я почувствовала себя такой глупой от того, что не умею. Мисс Эффи приходила сюда по вечерам и учила читать, или я спускалась к ней. Но мы больше разговаривали и плакали. Она ужасно расстроилась, когда ныне убитый племянник герцога ее бросил.

Я постарался представить себе, привело ли ее к преступному союзу разбитое сердце, или раненое самолюбие, или непомерная жадность? Или же сочетание всего сразу?

Бетси сказала:

– И вот это случилось снова.

– Что ты имеешь в виду?

– Она только что получила письмо от второго парня. Из Трабвела письма приносит огромная толстая служанка. Мисс Эффи ходила в магазин и получила одно письмо. Оно ее сильно расстроило.

– Он отказался на ней жениться?

– Да. Он не уверен, что Эффи носит его ребенка, а не бедного убитого.

Какой гротеск, почти смешно. Но чего ждала моя сестра? Этот человек профессиональный жулик и зарабатывает на жизнь мошенничеством. Что за наглость и спесь заставила ее думать, что она сможет перехитрить такого типа?

Бетси была готова расплакаться, и я сказал:

– Не проси меня о сострадании к ней.

Потом вкратце рассказал все, что знал о заговоре сестры и ее любовника.

Она закрыла лицо, заплакала и произнесла:

– Совершенно отвратительно, но мне ее теперь жаль еще больше.

Я не понял и спросил:

– Разве ты не ненавидишь ее за то, что она сделала?

– Ненавижу то, что она сделала, но все еще люблю ее.

– Ты говоришь так, несмотря на то, что она посылает меня на смерть?

– Что вы имеете в виду? – воскликнула служанка.

– В полиции уверены, что я писал анонимки и убил племянника герцога.

– Полная чушь.

– Чушь или нет, они собираются меня повесить.

Я разъяснил, как скомпрометировал сам себя.

Бетси схватила меня за руку и сказала:

– Они не должны вас поймать. Вы должны сбежать.

– Как? Дорогу охраняет полицейский.

– Тогда бегите и вырубите его.

Я еле справился со сдавленным смехом:

– У него ружье.

– Сделайте что-нибудь! Не сидите просто так и не ждите, пока за вами придут. Хотя бы попытайтесь сбежать. Неужели ничего нельзя сделать?

– Есть только одна возможность.

– Так воспользуйтесь ею! – прошептала она.

Она потянулась к старой тумбочке у кровати и достала маленькую коробочку. Открыв ее, она высыпала содержимое прямо на кровать. Там лежали ленточки, которые я ей подарил, и немного денег. Собрав монеты, служанка попыталась всунуть их мне в руку, говоря:

– Возьмите, вам пригодится.

Набралось около четырех шиллингов, все, что я ей давал, и еще несколько пенсов.

Я отказался, Бетси расплакалась, прижалась ко мне и сказала, что мне надо убежать, даже несмотря на то, что она будет тосковать. Я ее успокоил, потому что не хотел, чтобы Евфимия нас услышала, но заметил, что сам в слезах.

Наконец я ушел.

Хотя я убедил самого себя, что был в неведении, но знал, что Эдмунд чувствовал ко мне то, чего я не мог дать в ответ, и я воспользовался этим, приняв от него деньги, не думая о последствиях. Теперь я сделал то же самое с Бетси.

Кажется, я больше ничего не боюсь. Всю свою жизнь я был напуган. Теперь понимаю, что больше всего я боялся правды. И когда мама пригрозила страшным разоблачением, я испугался не потому, что не знал этого, но потому, что в каком-то смысле знал. Я знал, как жестокий эгоизм отца изуродовал нашу семью. Знал, с каким страхом мы ходили на цыпочках, стараясь не разбудить спящее чудовище. Я знал, что отец был способен на все ради удовлетворения своих аппетитов, даже если я не догадывался об истинной природе его склонностей. Мы втроем страдали от того, что надо было приспосабливаться. Дух мамы был сломлен его требованиями, и мы с сестрой были вынуждены защищаться хитростью и лестью. Евфимия заплатила гораздо большую цену, чем я.

В моем сердце злость к Евфимии, но все же ненависти там нет. Не знаю, какую власть имел отец над ней, но что-то случилось, какая-то извращенная рабская любовь, которая лишила ее возможности осознать, как это удалось мне, что она его ненавидела. И, возможно, власть отца над ней, какая бы она ни была, притягивала сестру к Лиддиарду, потому что его жестокая жажда собственной выгоды напоминала ей об отце. В то время как я видел в нем подлого грубияна, жестоко избивающего собаку, она воображала его своим властелином, избавителем от нищеты.

Бетси права. Лучше погибнуть при попытке бегства, чем ждать здесь и позволить им повесить меня.

Мысль, посетившая меня, когда я гулял с полицейским на хвосте, совершенно глупая, сумасшедшая и опасная. Но при ясном свете дня она казалась возможной, поэтому я отправился в магазин и пустил ложный след. Я заставил миссис Дарнтон думать, что я стремлюсь в Рай, но на деле, если рисковать, то лучше отправиться на запад, чтобы после моего исчезновения полиция устремилась бы в неверном направлении.

Не представляю, что должна чувствовать мама. Она пожертвовала своим сыном, к которому должна бы испытывать хотя бы что-нибудь, как бы сильно ни подавляла это чувство. И вот теперь она понимает, что все напрасно. Они с Евфимией останутся без средств, и через несколько месяцев кузина Сибилла выгонит их из дома.

Я дам ей еще один последний шанс.

У меня только четыре шиллинга и семь с половиной пенсов. С этим далеко не уйдешь.

Убедившись, что мама и сестра поднялись наверх, я спустился в гостиную и в темноте отыскал корзинку с рукоделием, как обычно лежавшую на диване. В потайном кармашке я нашел несколько соверенов, немного серебряных и медных монет. Я насчитал четырнадцать фунтов, тринадцать шиллингов и десять пенсов одной монетой.

Оставив деньги на месте, я поднялся наверх к маме.

Очень осторожно постучавшись в ее гостиную, я открыл дверь. Пусто. То же самое я сделал с внутренней дверью, и мама позвала войти. Она сидела у туалетного столика, причесывая волосы и, увидев меня, вздрогнула.

Я приложил к губам палец, давая понять, что говорить лучше тихо, чтобы Евфимия не услышала.

Я сказал:

– Завтра меня арестуют, и если ты мне не поможешь, то сама знаешь, что со мной случится.

Она сидела, отвернувшись от меня.

– Меня повесят.

Она медленно повернулась и посмотрела на меня, все еще держа в руке расческу. Тихим голосом она произнесла:

– Ричард, это неправда. До такого не дойдет.

– Конечно, дойдет. Ты всегда умела убедить себя в том, чего тебе хотелось, но теперь так не получится. Герцог не успокоится, пока убийца его племянника не будет казнен. Все улики против меня.

– Они тебе ничего не сделают. У тебя в голове всякие разные мысли. Ты вел себя очень странно. Ты…

– Если хочешь помочь мне, то расскажи полицейскому правду. Не обязательно всю. Евфимии тоже можно помочь. Но ты должна рассказать ему все про Лиддиарда. Злодеяния совершил он, а Евфимия ничего не знала.

Мама не смотрела на меня. Полагаю, она знала, что невозможно обвинить Лиддиарда, не впутывая в дело Евфимию. Он неизбежно потащит ее за собой.

– Завтра мистер Уилсон придет сюда, чтобы арестовать меня.

Никакой реакции.

– Очень хорошо, – сказал я. – В таком случае у меня нет другого выбора, кроме как перейти болото.

– Перейти болото? Ты не можешь этого сделать.

Наконец-то она обратила на меня внимание, и мне было приятно видеть, как сильно она встревожена.

– Ричард, если ты попытаешься, то оно тебя поглотит. Неужели ты забыл историю про сумасшедшую невесту?

– Если оно достаточно замерзло, то выдержит мой вес.

Она покачала головой, но ничего не сказала. Глупая старуха. Она обрекает меня на виселицу, но пытается помешать мне утопиться. Как бы дело ни повернулось сегодня ночью, она обязательно пожалеет о том, что сделала.

– Придется рискнуть и перебраться через болото.

Матушка закрыла лицо руками.

– Не знаю, как так все вышло.

– Если доберусь до суши, у меня будет возможность сбежать от полиции.

Тихим дрожащим голосом она спросила:

– Если сможешь, то куда отправишься?

Я колебался.

– По берегу направлюсь на восток до порта в Рай, а оттуда поездом в Лондон. Мне нужны деньги.

– У меня ничего нет для тебя. Несколько шиллингов. Это все.

– Мне надо хотя бы два или три фунта. У тебя действительно ничего нет?

Она сказала:

– Пойду принесу, что смогу, шиллингов десять, двенадцать. Не больше.

Я несколько раз сглотнул и выдавил:

– Не стоит так беспокоиться, умоляю. Если это все, что ты можешь дать, то говорить больше не о чем. Посмотрим, что будет утром.

Я вышел из комнаты, не сказав больше ни слова и не оглянувшись.

Был так расстроен, что забыл спуститься по черной лестнице и прошел мимо двери Евфимии. Она была открыта, что случалось редко. На подушке увидел темную тень головы сестры. Задержавшись всего на мгновение, я заметил, что глаза Эффи полуоткрыты и блестят. Но не уверен, ибо мгновение было слишком кратким.

Дело обстоит именно так, как я ей сказал. У меня нет выбора. Вспомнился рассказ про браконьера, который пожертвовал собственной ногой, когда попал в капкан. У меня подобная ситуация. Человек предпочел невыносимую боль, вероятную смерть или жизнь калеки безвольному ожиданию ареста, осуждения и ссылки. Возможно, я погибну, но даже если так, это лучше, чем смиренно сдаться судьбе и умереть наверняка.

Я выберусь из своих долгов, но теперь отчетливо вижу, что все добродетели чести и благородства являются лишь заблуждениями. Краснею при мысли, как я гордился тем, что являюсь Херриардом, что у меня в роду была маркиза.

Разлука. Преуспею я или нет, но я никогда больше не увижу любимых людей и родные места. Кто любит меня? Кого я люблю? Эдмунда? Но он мертв, и я совсем не хотел такой любви, какую он мог дать. Бетси, верившую, что любит меня, даже надевая мне на шею петлю? Как ни странно, думаю, что она меня любит. Но пусть мне трудно расставаться с ней, именно она первая начала затягивать мне петлю. Она сделала свой выбор. Я тоже могу выбирать.

Они совершили убийство, и теперь я их убью. Я люблю их больше всего в жизни. Вернее было бы сказать – любил. Они убили человека – Евфимия преступным сговором, а мама своим молчанием. И они попытались убить меня. Хочу вырвать их из своего сердца и жизни, и это сродни убийству. Для меня они перестанут существовать.

Только что на кухне засунул немного хлеба в ранец, который подарила мама всего год тому назад, и вдруг из тени появилась Бетси (горела только одна свечка.)

Увидев, что я делаю, она сказала:

– Собираетесь перейти болото?

Я кивнул:

– Оно теперь замерзло и должно выдержать мой вес.

Лицо ее засветилось, и она спросила:

– Можно мне пойти с вами?

– Совершенно исключено. Слишком опасно.

Почувствовав, что она собирается сказать, я поспешил добавить:

– Один я еще смогу пройти, но вдвоем шансы наши очень сильно уменьшатся.

Она выглядела такой несчастной, что я сказал:

– Когда устроюсь там, куда иду, то напишу тебе. – По лицу я понял, что она боится нового обмана. Я добавил: – Навещай мисс Биттлстоун. Ей это понравится. Пошлю письмо на ее адрес, чтобы старушка тебе прочла. Надеюсь, потом она научит тебя читать.

Говоря это, я думал, что скоро в этом доме все полетит кувырком. Меня преследовал страх, что я устроил Бетси ту же проблему, что и Евфимии. Если так, что станет с ней? Мама и сестра служанке не помогут. У мисс Биттлстоун нет никакой возможности.

Я сказал:

– Бетси, мне было хорошо с тобой.

Слегка улыбнувшись, она кивнула.

– Если что, расскажи мисс Биттлстоун, что последствия моего бегства могут быть любыми. Если мне удастся благополучно устроиться, она может мне написать, и я вышлю деньги.

Бетси кивнула в знак согласия и сказала:

– Когда будете в пути, смотрите на мое окно. Оставлю свет, чтобы вам было легче ориентироваться.

Она поднялась на цыпочки, повернула ко мне свое личико, впервые поцеловала и скрылась в темноте.

К утру я буду далеко отсюда или погибну. Я постарался, чтобы преследователи направились в другом направлении по ложному следу и у меня было бы время добраться до нужного места. Два или три соверена, которые мама пожалела для меня, я возьму из ее тайника, они помогут мне доехать до Саутхемптона. Там письмо дяди Томаса откроет мне путь через Атлантику.

Сегодня безлунная ночь, а это значит, что меня никто не заметит – хотя уверен, что только Бетси будет следить за моим бегством, – но безопасный проход найти сложнее. Не стану брать фонарь, он может насторожить полисмена, если тот вдруг посмотрит в моем направлении.

Прилив теперь средний и спустя час после полуночи совсем опустится. Самые трудные вопросы следующие. Достаточно ли холодно, чтобы топь замерзла и выдержала мой вес? Смогу ли я найти путь? Кроме тусклого огонька Бетси, не будет никаких ориентиров. Как я выяснил, когда пытался пройти по болоту десять дней назад, на берегу нет домов, и даже если дома есть вдали, то ночью огней в них не будет. Я буду словно моряк в открытом океане, без каких-либо зацепок ни на горизонте, ни на небе, в окружении подводных рифов, знающий, что любое неверное движение станет последним. Если болото меня поглотит, так тому и быть. Лучше утонуть, чем болтаться на веревке.

Если все будет хорошо, то доберусь до дома мистера Боддингтона в три или четыре и, передав свой дневник в руки единственному человеку, слову и честности которого я полностью доверяю, попрошу его опубликовать записи только в том случае, если меня поймают или осудят невинного человека. Если я погибну, этот дневник уйдет вместе со мной и правда так и не будет раскрыта. Выживу я или сгину, меня будут помнить как свирепого и трусливого убийцу, но мне безразлично, что думают обо мне другие люди.

Что бы со мной ни случилось, знаю, что виновник избежит наказания, вернее сказать, судебного наказания, поскольку мотив, заставивший совершить злодеяние, будет мучить его вечно.

Если все получится, буду ли я стоять на корме «Иберийской Девы» и смотреть, как Англия исчезает за бортом? Думаю, нет. Я буду смотреть в темноту перед собой, а не в темноту позади себя.