Слишком много всего. Кружение танцующих пар, духота бального зала, ослепительные огни, густой запах духов, а потом поросячья физиономия Тобиаса, его отрыжка и косой взгляд, его оскорбительные намеки. Будь они прокляты, эти его бегающие глазки.

Моя сестра сбежала по лестнице, зардевшаяся и в слезах. Что мне оставалось делать? Он наглый грубый болван, его уродливая челюсть, двигающаяся вверх и вниз. Ублюдок! Как он смеет!

Если бы мне удалось все хорошенько обдумать, то, может быть, я смог бы найти в произошедшем какой-то смысл.

Подъехал дилижанс. Добрались до города. Переоделись в гостинице. В восемь были в приемных комнатах.

Уверен, нищета наших залатанных, заштопанных и поношенных нарядов была вопиющей. Швейцары морщились, принимая наши пальто и накидки, а потом держались за них так осторожно, словно от них неприлично пахло.

Духота, толчея и запах свечей и ламп. Я видел герцога. Старый человек лет пятидесяти или шестидесяти. Он просто стоял на одном месте и улыбался, когда люди подходили к нему. Его можно было бы заменить на механическую куклу. Сожми руку, и рот откроется. В этой гнилозубой улыбке сквозит надменная гордость за тысячи акров земельных владений и сотни лет родословной.

И, конечно, в центре суетной толпы откровенно игнорировавшие нас Ллойды. Люси ядовито сверлила взглядом Мод, отхватившую самый дорогой приз в нашем краю.

Она вышла под руку с ним. Все улыбались и высказывали добрые пожелания. Курлыкающие голубки, начистив перышки, с глупыми улыбками прильнули друг к другу. Жених от нее не отходил. Я видел, как они подошли к герцогу, слышал, как разговаривали и улыбались. Счастливая парочка. Все собрание им завидовало и ненавидело их. Две маленькие гадюки Куэнс не могли оторвать глаз от парочки. Неподвижное лицо Энид, похожее на круглый блин. Ее безжизненные глаза просто впились в молодых.

А потом еще танцы. Скрежет и визг скрипок, завывание флейт и труб. Ослепительный свет сверху и вокруг, вонь горелого масла, смешанная с запахом духов и пота толпы.

Конечно же, первым танцем бал открыли обрученные. Из-за увечной ноги он едва мог сделать шаг и во время кадрили довольно улыбался собственной хромоте. Как бы я ему наподдал, если бы мог. Я бы позаботился, чтобы он никогда больше не танцевал. Я следил, не смотрят ли Мод и Евфимия друг на друга. Или глядит ли Боргойн на Эффи. Я не заметил никаких признаков того, что сестра и эти двое когда-либо знали друг друга. Хитро и коварно, но недостаточно искренне, чтобы обмануть меня.

Я ни в чем не виноват. Просто хотел принести маме и Эффи вина. Но когда подошел к столу с шампанским, то оказался рядом с этим болваном Тобиасом Боддингтоном. Он поприветствовал меня, словно старого друга. Но я с ним почти не разговаривал. Тупой, глупый недоучка и пьяница. Он постоянно подливал мне в бокал. Я понял, что он хотел сказать какую-то колкость. Иначе зачем бы ему со мной говорить?

Тогда все и случилось: он был расстроен, узнав про моего отца. Его притворное сочувствие было еще хуже, чем откровенные оскорбления. Теперь меня жалеет такое ничтожество, человек с такими возможностями, которые он упустил?

Он от меня не отставал, постоянно хватал за руку и говорил:

– Вот что я тебе скажу, старина, недавно слышал ужасно интересную историю.

Все его истории были о людях, таких же тупых и бесполезных, как он. Потом Боддингтон рассказал мне длинный запутанный случай, как его недавно провели на собачьих боях. Речь шла про подтасовку результатов в пользу бойцовой собаки, и это сделал один парень, наполовину джентльмен, наполовину простолюдин.

Пьяный дурак. Какое мне дело до собачьих драк? Потом он начал ныть про то, как его папаша ограничивает в средствах и не дает возможности стать джентльменом. А вот ради некоторых своих клиентов он готов вытряхнуть собственные карманы. Мужчина посмотрел на меня так хитро, что я понял, он говорит о маме. Я спросил, на что он, черт побери, намекает, и Боддингтон сказал, что я должен знать, как добр его отец к нашей семье.

Я не мог поверить тому, что услышал. Мерзавец не только ограбил и обманул нас, но имел наглость хвалиться, что помог! Надо было поставить ничтожного простофилю на место. Я сказал, что его папаша лишил мою мать всего.

– Ты чертов лжец. Мой отец и правда скупой, но он честен.

Я рассмеялся в его глупое лицо.

Он спросил:

– Почему же, ты думаешь, он купил позорный иск твоей матери?

Так вот в чем дело! Боддингтон и есть тайный покупатель. Негодяй! Почему? Затем, чтобы обмануть ее и получить все по заниженной цене. Это он проделал скрытно, но ты сейчас обо всем проговорился.

Боддингтон нагло вперился в меня и захохотал. От него разило вином.

– Отец заплатил по этому делу все издержки и спас твою проклятую мамашу от нищеты.

Должно быть, я тоже немного повысил голос, потому что некоторые из лакеев подошли к нам и сказали, чтобы мы вышли для выяснения отношений. Я сказал, что спор не стоит внимания, и отвернулся от пьяного нахала. Пошел искать Эффи, но не нашел. Пришлось поработать локтями, чтобы пройти сквозь толпу чертовых идиотов, болтающихся на моем пути.

Маму я не видел, пока она не схватила меня за руку и, сказав, что обеспокоена тем, куда подевалась Евфимия, потащила в вестибюль с огромным высоким сводчатым куполом и грандиозной лестницей. Матушка посмотрела наверх, и там Эффи начала спускаться с лестницы.

Сестра была в слезах, платье и прическа в беспорядке, она прятала лицо в ладонях. Пока Евфимия шла по лестнице, все смотрели на нее. Я бросился к ней, и полпути мы шли вместе, а все на нас глядели. Я взял сестру за руку и спросил, что случилось, но она не ответила и только качала головой, потом вырвалась и сказала, что идет к маме.

Я вбежал вверх по лестнице и вошел в главный зал, бильярдную. Там находились одни мужчины. Он тоже там был, презренный мерзавец, Уиллоуби Джеральд Давенант Боргойн собственной персоной. Развалился у камина с бандой своих дружков, с виду наглых молодых щеголей, которые охотятся, стреляют и бездельничают, проматывая деньги своих папаш.

Я подошел прямо к нему и сказал:

– Вы оскорбили мою сестру.

Он невинно улыбнулся и сказал, оглядывая своих друзей, словно собирался выдать что-то остроумное:

– Понятия не имею, кто ваша сестра.

Я назвал ее имя.

Он уставился на меня и слащаво произнес:

– Встречались ли мы с вами?

– Да, и к тому же вы вели себя грубо.

Некоторые из его приспешников грозно загудели, но он поднял руку, успокоив их, и неспешно произнес:

– Теперь вспомнил.

Он повернулся к своим приятелям:

– Этот странный парень проводил меня в поле и, похоже, на каком-то сомнительном основании решил, что мы родня.

Я сказал:

– Мой прадед был последним из Херриардов. Мы с вами родственники, но я бы хотел, чтобы было иначе. Хотя вы и племянник герцога, но вы не джентльмен.

Когда я это сказал, один или двое из его приятелей закричали на меня.

– Ну что же, мистер Последний-из-рода-Бастардов, – сказал наглец. – Будьте любезны, напомните мне, когда я оскорбил вашу сестру?

– Только что, – ответил я.

– Мой дорогой друг, никакой леди, – он многозначительно произнес это слово, – последние полчаса здесь не было.

Он ухмыльнулся своим угодливым друзьям.

– Вы оскорбили мою сестру и меня, я вызываю вас на бой.

Он сказал:

– Дуэль? – Повернувшись к своим дружкам, он воскликнул: – Меня вызывает на дуэль молодой оборванец в заплатанном сюртуке, от какого отказался бы даже мой лакей!

Он обратился ко мне снова:

– Но, возможно, под словом «бой» вы имеете в виду нечто другое? Собираетесь ли вы снова наскочить на меня в потемках?

Я растерялся и произнес:

– Не знаю, о чем вы.

– Вы уже пытались сделать это на Смитфилд несколько недель тому назад. А потом у моего дома в понедельник вечером. Вы отрицаете, что вас нанял мерзавец Лиддиард?

– Никогда в жизни не слышал такого имени, – сказал я.

Он взглянул на друзей с деланой гримасой недоверия и сказал:

– Не уверен, что мы можем доверять его слову. В конце концов, он сын отца, который оказался казнокрадом, даже до того, как был опозорен и выгнан с работы, которого вышвырнули из церкви за…

Не могу об этом писать.

Я увидел, как опустилась красная пелена, должно быть, я попытался напасть на него, потому что вдруг оказался в руках двоих его приятелей. Они потащили меня к двери, и там стояла Евфимия! Наверное, она вернулась и слышала все, что произошло между нами.

Я скатился с лестницы так позорно, будто пьяница, выброшенный из пивнушки.

Матушка стояла у подножия лестницы в толпе людей, привлеченных шумом, а Евфимия поспешила вниз за мной. Мама хмурилась. Никогда она на меня так не смотрела. Словно я не ее сын. Будто она меня не знает.

Меня потащили к двери и выбросили на улицу.

Когда мы шли обратно в гостиницу, я начал объяснять, что случилось, но Евфимия прервала меня и сказала, что я вел себя постыдно. Она настояла на том, что не поедет со мной в одном экипаже. Я был пьян, и она боялась, что я устрою что-нибудь ужасное. Она сказала, что я могу дойти до дома пешком и, может быть, по дороге протрезвею. Я заметил, что путь займет пять часов, и обратился к маме. К моему удивлению, она настояла на том, что мне с ними вместе нельзя. Дескать, я вел себя скандально и опозорил семью публично.

Я сказал, что видел, как Евфимия шла по лестнице в слезах, и решил, будто Давенант Боргойн ее оскорбил. Евфимия ответила, что я несу чушь, что с лестницы она спустилась быстро и весело, и если у нее блестели глаза, то только от радостного предвкушения танцев и ни от чего другого. Я испортил ее репутацию, выдвинув такие обвинения публично. Она была не в бильярдной, а в соседней комнате для игры в карты и с ним даже не виделась.

Когда я попытался объяснить, что произошло между тем человеком и мной, Евфимия почти закричала:

– Не в силах терпеть твое общество!

Она вдруг пошла торопливым шагом и скрылась в конце темной улицы.

Я поспешил за ней, но мама вцепилась мне в руку и сказала:

– Пусть идет, Ричард. Мы ее найдем в гостинице. И, учитывая, в каком она состоянии, тебе придется идти пешком.

Мы вернулись в «Георгий и Дракон», поднялись в свои комнаты и ждали. Спустя приблизительно минут пятнадцать пришла Евфимия. Она меня полностью игнорировала.

Какое было облегчение, когда ночной портье постучал в дверь и сказал, что экипаж готов. Я их проводил, проследил, как он прогромыхал во двор, но вместо того, чтобы пойти пешком, вернулся в номер и принялся писать эти страницы, которые вклею в дневник, когда вернусь домой.

Этот низкий мерзавец, при всем его высокомерии и всех его завидных перспективах, он оскорбил честного и достойного человека, стоящего дюжины таких, как он. И я ему отомщу, если даже это будет последним, что я сделаю. Он пожалеет, что вообще повстречался с Шенстоуном. Я заставлю его молить о пощаде, валяясь у моих ног.

[Здесь страница в дневнике оставлена пустой. Прим. ЧП.]