Книга: Вселенная Алана Тьюринга
Назад: Пророчество цыганки: Самоубийство гения. Или несчастный случай?
Дальше: Послесловие. «Затравленный до смерти»

Версия коллег: Его убили за гомосексуализм, он представлял собой угрозу безопасности

Встретив в октябре 1952 года Дона Бэйли, Алан, пусть и не особо вдаваясь в детали, поведал ему то, о чем его друзья понятия не имели. Все это время он помогал Хью Александру в его криптоаналитической работе по дешифровке. Тьюринг так же признался, что больше не в силах этим заниматься, потому что в этой сфере нет места гомосексуалисту. Он смирился с этим фактом. Рассматривая это как психологический удар, важно отметить, что он был наименее значительным на фоне тех остальных, что случились с ним в 1952 году. Вполне возможно, что это решение математика стало серьезным ударом для Центра правительственной связи (ЦПС), в котором, со слов Алана при разговоре с Тони Брукером, ему единовременно предложили колоссальную зарплату в 5 000 фунтов, чтобы он поработал с ними еще один год. Только в военное время правительство могло работать как монолитный организм, и становление криптологической деятельности при полной поддержке со стороны Кембриджа, могло здорово пошатнуться, лишись они своего ведущего консультанта. Правда, совсем другое мнение бытовало в «Секретной службе», или М15, роль которой стала более значительной в 1952 году благодаря министру иностранных дел сэру Дэвиду Максвелу Файфу. Стремительно развивающаяся концепция «безопасности» получила еще большее признание и господство в течение последних двух лет жизни Алана Тьюринга. Хотя он не имел никакого отношения к политике, но не мог изолировать себя от изменчивых потребностей государства. В действительности, он находился в центре урагана проблем и потребностей в их разрешении.
Механизация, управление клиническими данными, безопасность – это одновременно были и своеобразные ступени развития на пути к ясности и рационализации, и действия, в которых Американское правительство было на шаг впереди. В 1950 году подкомитет Сената стала искать сведения о степени занятости гомосексуалистов и других лиц, страдающих половыми извращениями, в правительстве, с целью рассмотреть причины, почему [так в оригинале] их занятость в правительстве является нежелательной; и изучить эффективность методов, используемых в борьбе с данной проблемой.
Исследование данного вопроса, первого в своем роде, привело к следующим выводам. Один из них состоял в том, что гомосексуалисты, как правило, непригодны для работы в правительстве, потому что, как правило, считается, что те, кто участвует в открытых актах извращения, лишены эмоциональной устойчивости, свойственной нормальным людям. Кроме того, существует множество доказательств достоверности вывода о том, что снисходительность к актам сексуального извращения истощает моральный дух человека до такой степени, что он не подходит на ответственную должность. В этой фазе исследования Комитет обратился к знаниям выдающихся психиатров. Второй же выдающийся вывод, однако, был получен, опираясь на мнение других инстанций.

 

Заключение подкомитета было следующим: гомосексуалисты или другие лица, страдающие половыми извращениями, представляют собой угрозу безопасности, и это не просто гипотеза. Этот вывод основывается на тщательном изучении мнения тех, кто наилучшим образом осведомлен по вопросам безопасности в правительстве, а именно, мнении Спецслужб правительства.
Наученное опытом Второй Мировой Войны, американское правительство стало во многом полагаться на разведку. На основе идей Уильяма Стивенсона было создано Центральное разведывательное управление для того, чтобы собирать информацию и действовать за рубежом. Многое изменилось с 1945 года, когда казалось, что Соединенные Штаты вернулись к политике изоляционизма, охраняя лишь интересы своего полушария. При этом внешняя политика Великобритании со времен войны неизменно работала на удержание американских интересов в Европе, хотя в 1945 году мало кто мог предположить, какие формы она примет в итоге: Североатлантический договор и договоры о дружбе и взаимопомощи. США быстро избавились от довоенной наивности в отношении мировой политики и теперь посредством ЦРУ получили возможность действовать подобно любому другому национальному государству, только в еще большей степени, стремясь, в частности, следовать методам работы британской разведки. Существенное отличие заключалось в том, что новая организация не скрывалась от законодательной власти, подобно британскому аналогу, отсюда более чем прямое заявление:
«Были опрошены… представители Федерального Бюро Расследований, Центрального Разведывательного Управления и служб разведки Армии, ВМФ и ВВС США.
Все агентства придерживаются единого мнения о том, что сексуальные извращенцы в правительстве представляют собой угрозу государственной безопасности.
Эмоциональная нестабильность, присущая большинству сексуальных извращенцев, и слабость их нравственных создают угрозу их вербовки иностранными агентами… Кроме того, большинство извращенцев, как правило, собирается в одних и тех же ресторанах, клубах, барах… Среди служб разведки общепринятым является мнение о том, что любая шпионская организация мира сочтет сексуальных извращенцев, располагающих, либо имеющих доступ к конфиденциальным материалам, главными целями для оказания давления в первую очередь. Практически в каждом случае и, несмотря на протесты со стороны извращенцев о том, что они никогда не уступят шантажу, подобные граждане неизбежно проявляют значительное беспокойство в отношении факта, что их образ жизни может стать известен друзьям, коллегам и в целом быть предан огласке».

 

ФБР стало свидетелем того, как «русская разведка поручила агентам сбор информации о частной жизни правительственных чиновников…», сделать вывод не составляло труда. Следует признать, что в данной аргументации имелось зерно истины, отражавшее неоспоримые реалии. Порицание со стороны общества вело к тому, что гомосексуалистя были особенно уязвимы перед шантажом, и разве можно было ожидать, что советская разведка не воспользуется этим. Такова была политическая данность.
Особое положение гомосексуалистов в обществе – далеко не новость. Однако теперь реакция правительства на них и на другие проявления индивидуального поведения должна была ужесточиться. Шел переходный период, когда порядки, пригодные в 1930-х или уместные в экстренных условиях Мировой Войны, стремительно сменялись новыми реалиями противостояния двух сверхдержав, вооруженных ядерным арсеналом. Теперь крупные научные предприятия приходилось поддерживать в постоянной готовности к войне, которую можно проиграть в считанные часы. Весь мир стал полем боя, а Кремлю вменяли в вину любое изменение политической обстановки в мире, которое шло в разрез с интересами Соединенных Штатов. Противостояние в области логического мышления, как и фактические военные действия, подверглись полному пересмотру, впрочем в условиях официального мира невозможно было контролировать поток информации, идущий через границы, настолько же эффективно, как в военное время. Задачи изменились, встал вопрос как, каким бы то ни было способом взять под контроль поток информации, проходящий через сознание людей.

 

Наука, претендующая на описание объективной реальности вне зависимости от законов, традиций и убеждений, наука, стремящаяся к абстрактному мышлению, наука, для которой мир был единой страной, именно она, возможно, укажет на опасность отрыва от аксиом общества. В равной степени, а может и более непосредственно и явно, представляли опасность сексуальные предпочтения, не соответствующие социально одобренным формам. Гомосексуалисты, в частности, предпочли быть выше явного и несомненного осуждения общества, создав проблему без вины виноватых нравственно сомнительных нарушителей закона.

 

Большинство геев, вынужденных мимикрировать, не могло избежать участия в лжи и обмане. Ни один из них не мог с уверенностью утверждать, куда заведут те или иные личные связи.
Эти вопросы отнюдь не новы, однако в эпоху ядерной угрозы они приобрели особо насущный характер. Глубоко традиционное уравнение о том, что содомия равняется ереси и предательству, всегда лежало на поверхности. И оно, пусть и несколько раздутое сенатором Маккарти, содержало зерно истины. Христианская доктрина больше не имела значения для государства, чего нельзя было сказать о вере народа в социальные и политические институты. Система в которой семья строится на сексе, как товаре, который мужчина должен заработать, а женщина – отдать, оставалась главной доктриной новой веры, следовательно сама мысль о гомосексуальности, подрывала ее. В послевоенные годы, когда возрождался порядок, при котором мужчина работает, а женщина занимается хозяйством, угроза от этой мысли стала еще более явной. Тем, кто воспринимал брак и воспитание детей как долг, а не личный выбор, гомосексуалисты виделись скрытными сторонниками ереси, в религиозных терминах «обращенцами» и «прозелитами», которые, совместно с коммунистами советских стран, замышляют изуродовать мир, в насмешку над христианством сделав запретное обязательным. Либералы с восточного побережья, а в Великобритании – образованные интеллектуалы, выходцы частных школ, виделись менее привилегированным сословиям особенно подозрительными, так как не представлялось возможным узнать, что происходило в, как говаривал Алан, «храме Принстона и залах Короля». Между тем, аксиомы государственной политики гласили, что при наличии врага, неважно реального ли, вымышленного ли любой протест, или неподчинение рассматриваются как ослабляющие позиции государства, а следовательно, являются изменой. Кроме того, широко распространилось мнение о том, что мужчина, который занимается «этим» – хуже занятия и не представить – способен вообще на что угодно. Он утратил остатки разума. Он способен полюбить и врага. Вот по этим причинам и расцвели вновь древние мифы и представления о предателе-гомосексуалисте.
Верные современному подходу на базе социальных и управленческих наук, доклад Сената от 1950 года избегал этих сильных и стойких архетипов. Внимание было сконцентрировано на более обнадеживающей картине гея как слабой и беспомощной жертвы шантажа. В соответствии с данным представлением после 1950 года всех установленных гомосексуалистов убрали из правительства Соединенных Штатов. Тем не менее с помощью научного языка не удалось полностью вытравить старые представления. Возник и страх, переходящий в панику. Страх от того, что теперь рассматриваемый предмет видится незримым раком, поразившим общество и превращающим послушных граждан в неизвестное, не подконтрольное, не американское нечто, что проблема вышла за рамки простого и рационального описания возможной уязвимости перед шантажом.
В отличие от американского Сената, британские законодатели не имели обыкновения настолько открыто вмешиваться в работу правительства. Однако здесь работали те же самые силы нового времени, которые и вынудили правительство Великобритании пойти на сходные меры. 25 мая 1951 года два чиновника Министерства Иностранных Дел Берджес и Маклин исчезли, и уже 10 июня в воскресных новостях проливался свет на данное исчезновение с намеком на то, что пора бы взять на вооружение американскую политику «искоренения сексуальных и политических извращенцев».
В журнале также говорилось, что «гомосексуализм особенно распространился среди интеллектуалов». Такого рода замечания в прессе сопровождались и действиями со стороны правительства, которое в 1952 году ввело «удостоверяющую проверку на благонадежность» для занимающих государственные посты, имеющих дело с информацией государственной важности, а также кандидатов на подобные должности.
До сих пор государственные служащие проходили только «поверхностную проверку». Служба безопасности проверяла дела тех, кто был замечен в «провокационных воззрениях», и ставила штамп «Порочащих сведений не имеется». Суть «удостоверяющей проверки» заключалась в том, чтобы «провести подробное расследование прошлого и личных качеств». В частности, учитывались «заметные слабости характера, которые влекут уязвимость перед шантажом и неблагонадежность». Иными словами, если обнаруживалось малейшее свидетельство или даже обоснованное подозрение на гомосексуальные наклонности, то человек считался непригодным для должности, требующей «благонадежности».

 

На практике требовалась искусное и дорогостоящее расследование с тем, чтобы установить, является ли тот, или иной человек гомосексуалистом. Тут не удастся обойтись выявлением «манерных» мужчин, так как (согласно американскому докладу) не существует «явных признаков, или примет, которые позволили бы однозначно выявить сексуального извращенца». Присущая британцам закрытость и презумпция гетеросексуальности усложняли выявление гомосексуалистов, которые общались исключительно через друзей и на приватных встречах. Однако, будучи обнаруженным, гомосексуалист оказывался в трудном положении, так как на него одного обрушивались все накопленные страх и подозрения, которые в ином случае приняли бы на себя многие люди.
Алана Тьюринга раскрыли, более того, оказалось, что для любого официального лица, да и просто для любого, обеспокоенного вопросами государственной безопасности, он ведет себя с попросту ужасающей неосмотрительностью. В его голове хранились тайны криптографической и криптоаналитической работы Великобритании, со времен которой не прошло и десяти лет, а он при этом позволял себя якшаться с публикой на Оксфордской дороге, да и Бог знает где еще. Хуже того, его работа во время войны и работа консультантом с 1948 года вооружили Тьюринга, по меньшей мере, знаниями о конкретных проблемах страны, тогда как разрабатываемые им компьютерные методы, да и сама идея компьютера, находились на передовом крае науки.

 

Не существенно, представляла ли данная информация интерес для Советского Союза, – само ее существование должно было сохраняться в тайне. Тьюринг совершил немыслимое. Вхожий в Ближний Круг, он запятнал себя с пролетариями, да так, что сам Оруэлл не назвал бы это ничем иным, как извращением, хотя Альдус Хаксли и расценивал требование сексуальной свободы как спутник усиления диктаторского режима. Тьюринг был сам себе законом.

 

Можно, пожалуй, возразить, что его поведение как раз и демонстрировало, что Алан неуязвим для шантажа. Разве он не обратился бы в полицию при малейшем намеке на угрозу, даже если бы та не имела никакого отношения к хранимым тайнам? Он даже не скрывал подробностей, какими бы нелепыми или шокирующими те ни были, чем ясно дал понять, что не вздрагивает от мысли, что они станут известны «друзьям, коллегам и в целом будут преданы огласке». Увы, подобные аргументы лишь подчеркнут впечатление о нескромности, выставят его вызывающе антисоциальным и отталкивающе непредсказуемым.

 

Тьюринг не был завсегдатаем тех немногих тайных «ресторанов, клубов и баров», но для служб безопасности его времяпрепровождение за границей было сущим кошмаром. Безусловно, Великобритания – свободная страна, а Алан – ее свободный гражданин, но кто дал ему право у себя принимать молодых норвежцев, и в чем состоит суть кризиса с Кьолем в марте 1953, о котором местный центр разведывательного управления совершенно не осведомлен. В результате, Кьоль вернулся в Норвегию, так и не увидев Алана. Намеки Алана Робину о том, что иммиграционные службы повсюду видят «кротов», «еретиков» и заговоры извращенцев, – вот, пожалуй, и все чем Тьюринг мог намекнуть на то, что «по масштабам непристойности могло потягаться с историей Арнольда», не раскрыв при этом причины, по которой он оказался объектом особого внимания, чтобы защитить себя от себя же.

 

В свете сказанного, отпуск Тьюринга летом 1953 стал актом протеста, да таким, что дело могло закончится допросом, причем не из тех, где за столом мило обсуждают сонеты. Откуда им знать, что он изначально не скомпрометирован? Откуда им знать, что он не повредился рассудком? Что они толком знают о его связях? В чем вообще есть уверенность? Суть убеждений Алана Тьюринга о жизни и свободе лежит в скрупулезном соблюдении данных обещаний, но подобные джентльменские соглашения опираются на безмерное доверие, а в 1953-м наблюдалась острая недостача данного ценного ресурса. Сам Тьюринг тоже не был совершенен: однажды он сболтнул лишнего Невилю, отметив, что поляки внесли колоссальный вклад в его работу во время войны. Позже, за год до его смерти, правила вновь изменились и отнюдь не в сторону джентльменских манер. Игра стала еще жестче.
* * *
Когда в 1952 году тема гомосексуализма стала впервые обсуждаться открыто, журнал «Воскресная пиктораль» пояснил, что «для начала» следует «направить прожектор общественного внимания на подобные отклонения и покончить с заговором молчания…» Издание признавало, что окончательно искоренить проблему «не так просто». Движение на искоренение ускорилось в 1953 году. Красной нитью через месяцы от июня 1953 до июня 1954 прошли все более открытые и жесткие действия правительства. Считалось, что пришло время вернуться во времена суда на Уайлдом, тогда подобные меры позволили сдержать диссидентство на полвека.

 

Возможность представилась в августе 1953-го, когда лорд Монтегю Бьюли сообщил в полицию о краже. В результате Монтегю и его другу были предъявлены обвинения в «непристойном нападении» на двух мальчиков-скаутов, которые были экскурсоводами в его музее автомобилей. Обвинения были отвергнуты, да и основывались они исключительно на показаниях мальчиков, однако дело получило беспрецедентно широкую огласку. Дело Тьюринга являлось прямой противоположностью: не было ни сенсационных фактов, ни заявлений в полицию, разве что жалоба из мелочных интересов, да и то – единственный свидетель происшествия Хью Александр остался не упомянутым. Однако его разбирательство изначально подавалось как показательный процесс: суд не над индивидуумом, но осуждение «падения нравов» в стране.

 

Суд над Монтегю завершился в декабре 1953 года. Подсудимый не был признан виновным, однако Краун не признал поражения, и 9 января 1954 года Монтегю был вновь арестован, на этот раз по обвинению в «нападении», совершенном в 1952 году. Вместе с ним обвинения были предъявлены еще двоим, в частности, Питеру Уайлдбладу, дипломатическому корреспонденту «Дэйли Мэйл». Этим намеки на то, что дело имеет государственное значение, не ограничились – обвинение привлекло также несколько военнослужащих ВВС, дав пищу для опасений, что гордость и краса вооруженных сил страны тоже под угрозой этой «заразы». Оба процесса отметились прослушиванием телефонных линий, обысками без ордера, освобождением тех, кто давал показания против «сообщников», подлогами со стороны Короны – всецелое пренебрежение требованиями закона давало понять, что речь идет об угрозе самому государству. Действительно, было задействовано Особое Отделение – отдельная, политическая, ветвь полиции. Повышенное внимание прессы вызвало жалобы в Парламент о «подрыве общественной морали». Несмотря ни на что Правительство явно решило повысить осведомленность общественности о проблеме гомосексуализма и замалчивание данного вопроса осталось в прошлом. Министр Внутренних Дел сэр Дэвид Максвелл Файф вызвал магистратов для прояснения внутренней политики и произнес речь о «переходе в наступление на мужские пороки». Судьи отметили, а газеты послушно сообщили о резком всплеске преступлений, в которых замешаны гомосексуалисты, в стране. На самом деле произошел всплеск официальной обеспокоенности проблемой, вылившейся в резкое увеличение числа судебных дел.

 

Помимо жалоб консервативной партии в парламенте на открытое освещение дела Монтегю, возникали и вопросы более современного толка о функционировании закона. Они не имели отношения к идеям прав и свобод, люди нового времени призывали лечить гомосексуалистов с помощью науки, а не заключать под стражу или наказывать.

 

26 октября 1953 года молодой депутат от лейбористской партии Десмонд Доннели обратился к Министру внутренних дел с просьбой включить проблему гомосексуализма в ведение Королевской Комиссии по вопросам душевных заболеваний. Просьбу поддержал 26 ноября свободомыслящий депутат из партии консерваторов сэр Роберт Бутби, который призвал новую Королевскую Комиссию изучить «возможности лечения гомосексуализма… в свете новых научных знаний…». Другой депутат предложил «учредить больницу для этих несчастных, где они получат необходимое лечение и дисциплину». Однако Максвелл Файф подчеркнул, что тюрьмы «осведомлены о проблеме и обращаются с подобными гражданами в соответствии с наиболее современными взглядами и подходами». Теперь даже тюрьма, вернее, как он говорил, «тюремная терапия», была научно обоснована.
28 апреля 1954 года в Палате Общин прошло краткое обсуждение закона 1885 года. Затем 19 мая процесс переместился в Палату Лордов, где, в основном, обсуждалась концепция девятнадцатого века о складе гомосексуальной личности «как об определенной школе, так называемой, науки, чьи опасные доктрины нанесли и продолжают наносить огромный вред молодым поколениям, причем, доктрина эта, к которой мы не имеем никакого отношения, утверждает, что, в большой мере, подобные импульсы невозможно сдержать». Епископ Саусвелльский присоединился к нападению на «бихевиористские доводы». Один из лордов вспомнил о «странах, бывших великими, но утративших величие в силу упадка и разложения нравственности». Все же нашлись и защитники науки. Лорд Чорли прервал данное прощание с Империей замечанием, что «вопрос лежит, скорее, в области медицины, нежели криминалистики». Лорд Брабазон, первопроходец авиации, тоже высказался в пользу медицинского подхода: «существуют и горбуны, и слепцы, и умственно отсталые, но из всех ужасающих уродств, пожалуй, наиболее противоестественным являются искаженные сексуальные инстинкты».

 

Как бы ни были важны все эти наблюдения, проблемы, стоявшие перед правительством, требовали более прагматичного, а отнюдь не философского, подхода к вопросу свободы воли. 29 апреля в Палате Общин обсуждался билль об атомной энергии. Дискуссия вылилась в создание поправки о возражениях, которая позволяла работникам создаваемого Агентства по атомной энергетике подавать апелляции в случае, если они были уволены как представляющие «угрозу безопасности». На стороне правительства выступал сэр Дэвид Экклс, который, в противовес новой поправке, указывал на случаи, когда подобные апелляции будут неуместны, в особенности, случаи нравственной развращенности. Вкратце, он имел в виду, что будучи гомосексуалистом, человек скорее станет мишенью для шантажа, особенно, в силу действующих законов. Были случаи, когда вымогатель требовал не денег, а раскрытия тайн. Впрочем, он отмечает, что дискуссия идет не о такого рода случаях:
«Общественность волнуют вовсе не такие дела. Общественность волнуют, и я считаю совершенно правильно, политические связи».
Если уж общественность не была взволнована, то один из лейбористов точно был:
«…ГОСПОДИН БЕСВИК: Помимо общих возражений, Министр сделал крайне важное заявление. Неужели он утверждает, что гомосексуалист автоматически рассматривается как угроза безопасности? Он сказал именно это. Мне бы хотелось услышать подтверждение этих слов, так как сейчас мы не расцениваем подобных людей как угрозу нашей безопасности, следует ли понимать, что теперь нам следует изменить свое отношение.
СЭР ДЭВИД ЭККЛС: Я бы хотел уточнить данный вопрос у Министра, но, по моему впечатлению, ответ «да». Определенно, именно таково положение дел в Америке. Такой подход проистекает и законодательства в его теперешнем виде.

Так, возможно, неумышленно было создано новое правило. По окончании дебатов, предположительно, получив информацию от своего департамента, Экклс скажет:

«Не исключено, что я совершил ошибку – хотя я и полагаю, что ее не совершал – в выборе слов и они были поняты так, что все гомосексуалисты непременно являются угрозой безопасности. Впрочем, если это, действительно, так, я приношу свои извинения».
Несмотря на сказанное выше, он раскрыл карты, причем игра шла на два континента. Область атомной энергетики особенно тщательно подвергалась проверкам на «благонадежность», а любой имеющий даже отдаленное отношение к атомной энергетике проходил предварительную проверку. Причина лежала вне правительства Великобритании – это было «условие соглашения между Великобританией и Соединенными Штатами Америки об обмене информацией в области атомной энергетики».
Американские власти, по понятным причинам, с недоверием относились к способности британцев навести порядок в своем доме и поэтому выдвигали условия, когда речь шла об обмене секретной информацией. Так одно из обвинений против Фукса заключалось в том, что «он поставил под угрозу добрые отношения между нашей страной и Соединенными Штатами Америки, с которыми у Ее Королевского Величества существуют договоренности». Берджес и Маклин скомпрометировали секреты США, а это был отчаянно важный и деликатнейший вопрос.

 

Тщательно выбранные слова Экклса отражают традицию более скрытных механизмов государственной власти, которая никогда охотно не сообщала народу о взятых на себя обязательствах. Между тем перемены, необходимые для скрепления нового союза, шли своим чередом. Пока в прессе обоих стран гремели заголовки о судах над Монтегю, которые давали понять, что ни лорды, ни выходцы из Итона не избегут чистки, за закрытыми дверями решались куда более серьезные вопросы.

 

Для общества акцент был сделан на тайнах из области ядерной физики, между тем имелись и другие секретные области знания, которых официально не существовало, и они на тех же основаниях попадали под требования особого режима отношений. Зайдя в 1952 году в здание ЦРУ в Лондоне, американец с удивлением бы обнаружил, что «партнерские отношения военных времен по-прежнему приносят изрядные плоды».

 

Великобритания сознавала, насколько важно поддерживать активное участие Штатов в сдерживании нападок со стороны СССР, и поэтому проявляла необычайные открытость и стремление к сотрудничеству в области разведывательной деятельности. Были предоставлены не только разведданные высочайшего уровня, но даже большинство отчетов МИ6. Также велся сбор информации путем перехвата сигналов и сообщений.
Этими материалами тоже обменивались и большинство из них доходило до Агентства по Национальной Безопасности – объединенной службы по расшифровке сигналов и разведке, учрежденной в 1950 году…
Если ЦРУ представляло собой американское подражание британской секретной службе, то АНБ стало лишь продолжением тенденции к централизации, которая в Великобритании победила еще после Первой Мировой Войны. Американская сторона перенимала опыт коллег с Туманного Альбиона. Обмен опытом происходил в Лондоне – «сосредоточении самого тесного обмена разведданными в истории». Один из представителей США отметил, «какое неизмеримое богатство союзники давали нам с качественными разведывательными данными, без них сама система альянса не смогла бы эффективно функционировать». Обмен формализовали, «разделив мир, примерно, пополам и сообщая друг другу зафиксированные данные». Британцы поделились и уроками, полученными в Блетчли:

 

«Один из высокопоставленных чинов армии Великобритании Командор Е. А. Коул недавно провел три месяца в США, консультируясь с представителями ФБР и завершая работу над планом…»

 

Особое Отделение начало составлять «черный список» выявленных извращенцев, занимающих высокие посты в правительстве, после исчезновения двух дипломатов Дональда Маклина и Гая Берджеса, замеченных в порочащих связях. Началась непростая работа по вытеснению этих людей на менее значимые посты, либо же заключению их под стражу.
«Невозможно держать руку на пульсе ситуации, если не собирать данные с таким размахом, которого не одобрила бы ни одна бухгалтерия, а затем не полагаться на прозорливость и опыт аналитиков, которые отсеют крошечный процент жизненно важных сведений, которые должны дойти до самого верха правительства».

 

Шпионаж ЦРУ «в значительной мере оказался дополнен» данным вкладом, аналогичную пользу из построенных тесных связей извлекла и Великобритания, особенно, в критических областях контрразведки и контршпионажа – что также способствовало работе с другими союзниками, располагавшими хорошими внутренними службами безопасности.

 

В свете новой ситуации британская разведка была вынуждена приспосабливаться к требованиям безопасности со стороны США, как, например, в области атомной энергетики. Соответственно, и дело Алана Тьюринга следует рассматривать с американской точки зрения. Неважно, что происходило в 1945 году, в 1943 он был связующим звеном между двумя странами, занимал высокую должность и имел допуск к секретам США. Более того, Тьюринг был глубоко осведомлен о технических подробностях работы и «держал руку на пульсе». Он был знаком с тем, как работает система в целом: с ее сотрудниками, методами, оборудованием, базами. Если бы заголовок газеты гласил «ФИЗИК-ЯДЕРЩИК НАЙДЕН МЕРТЫМ», дело немедленно стало бы достоянием общественности. В случае с Аланом Тьюрингом вопрос был не столь однозначен, однако именно потому, что область его деятельности охранялась еще более тщательно, чем ядерное оружие. Именно эта сверхсекретность и заботила лично Черчилля, приключение тайных служб несли пользу только в качестве прикрытия. Алан Тьюринг стоял в самом сердце Англо-Американского союза. Сам факт его существования служил неприкрытым позором, ставя власти Великобритании в положение, при котором они лично отвечают за поведение Тьюринга. Не только тихий суд в Натсфорде, но даже его посещение стран на границе восточного блока, замеченные американской стороной, могли стать поводом для международного скандала.
Глубину этого омута сложно описать.

 

Основополагающую трудность, с точки зрения служб безопасности, представляла даже не его гомосексуальность, а отсутствие контроля, элемент неизвестности. Следователь отметит, что «с человеком подобного склада» – подобного Профессору! – «никто не сможет предугадать, куда в следующую минуту заведут его мысли». Такого рода иконоборчество и «оригинальность» были приемлемы в период «творческой анархии», который стерпел даже заносчивость и волю, необходимые, чтобы разгадать неразрешимую «Энигму» и навязать последствия реакционной системе. Теперь в 1954-м царили иные настроения. Во время рождественского визита в Гилдфорд Алан забыл свои бумаги, и, успокаивая мать по этому поводу, выдал свое неприятие послевоенных перемен: ««Гриф «секретно» на документе M из S не более чем очковтирательство. Документ «не классифицированный» (идиотское слово американцев, которое означает, что содержание документа не представляет ни малейшей тайны. Дело в том, что они «классифицируют» документы согласно своим грифам секретности, поэтому «не классифицированный» означает «не отнесенный пока к какой-либо категории» и не «секретный»)».

 

Алан Тьюринг был совершенно аполитичен. Он принадлежал эпохе безоговорочного доверия и конфиденциальности, построенной на классах общества, но жил во времена, когда доверие и конфиденциальность механизировали и классифицировали. В условиях 1954 года практически не имело значения, что на Советский Союз у него попросту не было времени, так как под подозрением был каждый, до тех пор пока не будет установлено, что он «чист», а всякий, кто не был безукоризненно Бел, расценивался как потенциально Черный.
* * *
Потеряв стратегическую независимость и утратив имперскую уверенность в себе, страна Алана изменилась. Старый учитель определил его как «в основном, лояльный», что удовлетворило людей нового времени. Им, вероятно, и в голову не могло прийти, что англичанин со связями способен достаточно серьезно отнестись к абстрактной зарубежной идее и превратить ее в нечто значимое. Пятнадцать лет спустя произошло именно так. Если в 1940-е мысль о «разуме» вылилась в нечто вполне конкретное и определенное, то 1950-е в равной мере явно проявили концепцию «лояльности». Кембридж, который снабжал страну умами, являлся неизвестной величиной в плане лояльности. Именно в те времена Патрик Блэкетт, когда-то бывший доверенным советником в ВМФ, стал среди профессуры Манчестерского университета «собратом путешественником».
По сравнению с ним, Алан Тьюринг был совершенно аполитичен. Однако он в свое время успел высказать противоречие Королю. Тьюринг поддерживал антивоенную демонстрацию 1933-го. Он не вращался в утонченных кругах Берджеса и Маклина, но связи найти не сложно, было бы желание. В те времена причастный считался виновным – и порой не было ничего иного, кроме причастности. И Тьюринг был виновен. Совершались чудовищные ошибки, и как можно быть уверенным, что Алан Тьюринг не одна из них? Что станет достаточным доказательством? Берджес и Маклин играли в подражание абсурдно и неуклюже – но были ли другие, более умелые, которых предстояло найти? Даже если отмести самые тяжкие подозрения, оставался тот факт что, объединив в себе и вобрав в себя два немыслимых явления – гомосексуализм и криптоанализ – тайны «цифр» и «порока», он превратил себя в демоническую фигуру, вызывающую первобытный страх. А само время дало благодатную почву для страха. Старый социальный порядок не давал защиты от ядерной войны, да и научный метод не предлагал ничего лучше, чем планы мести или самоуничтожения перед ее лицом. Раздираемой противоречиями в отношении новых американских партнеров, на волю которых сдалась британская держава, страну отвлекли паникой вокруг шпионов и гомосексуалистов.
Мир переменился в 1943 году, а к 1954-му не осталось и следа от систем, сложившихся во Вторую Мировую Войну. Сталина не стало, что, впрочем, не сказалось на системе, построенной на угрозе и ответной угрозе, которая, похоже стала неподвластна отдельным людям. В августе 1953-го Советский Союз произвел испытание водородной бомбы, способной нести разрушения в масштабах, превышавших самые пессимистичные прогнозы 1939-го. Бомбы в разы превосходили испытанное Великобританией в 1952 году устройство. 1 марта 1954 года американцы испытали 14-мегатонную бомбу, которая взрывом захватила экипаж «Везучего Дракона», что неожиданно всколыхнуло общественное сознание». 5 апреля в ходе обсуждения вопросов обороны в парламенте Черчилль посчитал нужным предать огласке условия Квебекского соглашения 1943 года между Великобританией и Соединенными Штатами, из которого последние приняли решение выйти. Он заявил:

 

«В словах нет нужды, чтобы описать, в какой смертельной опасности оказался весь мир… Водородная бомба приводит нас в области, которые не освещались прежде человеческим разумом, а оставались уделом воображения и фантазий».
* * *
Что реально, а что вымысел? США подталкивали Великобританию к участию в военном вмешательстве во Вьетнам, после поражения французов 7 мая. После отказа Черчилля заговорили о «предательстве англичан» и о том, насколько взаимовыгоден режим особых отношений. Страх перед новой войной в Азии не был беспочвенным: 26 мая адмирал США произнес речь о «кампании, направленной на абсолютную победу» во Вьетнаме вплоть до применения ядерного вооружения. Генерал описывал применение атомных бомб, чтобы создать «пояс выжженной земли, который отрежет дорогу коммунизму и заблокирует азиатскую орду». После этого Даллес выразил надежду на то, что Великобритания «пересмотрит свою позицию».

 

Особенной неопределенностью характеризовался июнь 1954-го. Женевские переговоры по вопросу Вьетнама сравнивали с мюнхенскими. Теперь пришла очередь американских горожан отрабатывать укрытие в бомбоубежищах, тогда как в Британии возродили войска местной самообороны – прием в ее ряды начался в Вилмслоу на последней неделе мая. Не менее напряженной, чем в Европе, была и обстановка в Азии. Перевооружение Западной Германии дополнительно подливало масла в огонь. Правила игры изменились, переменился и смысл прошлого. Серебряные слитки давно пропали, старые мосты оказались сожжены, но возникли и новые на прочном фундаменте из бетона. Настал черед немцев прийти на выручку, пока бывшие враги заняты поисками в своем стане шпионов и предателей. Именно 2 июня в газетах напишут, что «новичок» в Принстоне лоялен, но считается «риском в области безопасности». Как можно было заявить об уверенности в Роберте Оппенгеймере, когда он был известен неудобными мыслями и неверными знакомствами. В то воскресное утро газеты освещали еще одну особую тему. Неярко, приглушенно, почти смущенно воздавались почести тем, кто ровно десять лет назад высаживался на пляжи Нормандии.
* * *
Алан Тьюринг уже не остров, но заблудшее теченье в море бед. Следователь говорил о «неустойчивости его умственного склада» – образ, весьма близкий к морфогенетической модели самого Тьюринга в момент кризиса. При росте температуры равновесие системы становится все более и более неустойчивым. Аналогично и по мере роста политической температуры уравновешенность Алана постепенно сходила на нет. В одной из проблем слились его жажда свободы, с одной стороны, и последствия былых обещаний – с другой. Разве мог он пересечь границу вновь летом 1954 года, когда никто не знал, как будут развиваться события, когда в самом разгаре была паника вокруг гомосексуалистов? Весь год Министерство иностранных дел издавало меморандумы о вербовке со стороны СССР. Одновременно ширились проверки «благонадежности». Ситуация усугублялась заявлениями со стороны советского перебежчика Петрова. В то же самое время суды на Монтегю продемонстрировали, что теплая вера британцев с свое правительство как власть «бархатной перчатки», далеко не всегда имела под собой почву. В любой момент Алану могли состряпать обвинение на основании давно прошедшего романа. Вот во что вылилась волна преследований, когда хватало лишь малейшего подозрения и туманнейшего обвинения. Достаточно прочитать любую газету, если он сможет заставить себя это сделать, чтобы понять – его загнали в угол. Тьюринг всегда был готов ограничить борьбу своим личным пространством – тем пространством, которое оставит ему общество, но сейчас ему не оставили ничего.
Е. М. Форстер, стремясь ответить на ересь Короля бравадой, писал в 1938 году, что если бы ему довелось встать перед выбором предать страну, или предать друзей, то он надеется, что хватило бы смелости предать родину. Для него личное всегда стояло выше политики. Но для Алана Тьюринга, в отличие от Форстера, Витгенштейна, Харди вопрос был отнюдь не отвлеченным. Личная жизнь смешалась с политикой, а политика влезла в личную жизнь. Он сам сделал в свое время выбор, решив работать на правительство. Дал обещание самому себе. Таким образом для Тьюринга выбор заключался в том, предать ли одну часть себя, или другую. Как бы он не колебался между данными альтернативами, мышление категориями безопасности не было лишено логики – и не стоило ожидать от него интереса к идеям свободы и развития. На подобное Тьюринг не имел права, он сам бы согласился с таким выводом. Допустим, он обхитрил ополчение, но в значимых вопросах не оставалось никаких сомнений – на него распространяются законы военного времени. А война идет. Идет сейчас.

 

Черчилль обещал кровь, слезы и лишений – и данное обещание политики сдержали. Десятью годами ранее десять миллионов соотечественников Алана принесли в жертву. От их выбора мало что зависело. Роскошь выбора в вопросах принципов и свободы сама по себе является огромной привилегией. Лишь предположения о «головах в песке» 1938 года позволило ему занять подобное положение, а за его место в 1941-м многие отдали бы все, что имеют. По большому счету жаловаться Тьюрингу грешно. Последствия распространились, усугубляясь, и привели к беспощадному противоречию. Своим же собственным изобретением он погубил курицу, несущую золотые яйца.

 

Никто, хоть отдаленно отдающие себе отчет в подобных аргументах, не стал бы поднимать шума. Как бы то ни было – мог ли Тьюринг высказаться о подобном: в этом заключался главный вопрос. Лишь в туманных намеках и шутках находили отражение его мысли. В марте 1954 года он отправил Робину несколько открыток, озаглавленных «Послания из незримого мира» – аллюзия на книгу Эддингтона 1929 года «Наука и незримый мир».
Назад: Пророчество цыганки: Самоубийство гения. Или несчастный случай?
Дальше: Послесловие. «Затравленный до смерти»