Книга: Я дрался на «Тигре». Немецкие танкисты рассказывают

Курт Гэчманн

Я родился в Берлине 2 февраля 1916 года. Мой отец был профессиональным пекарем, кондитером. Когда началась война, его отправили на почту и назначили почтальоном. Моя мама всегда была домохозяйкой, у нее не было никакой профессии.

– В 1933 году вам было уже 17 лет, вы были взрослый молодой человек. Как вы восприняли приход к власти Гитлера?

– Я был еще очень молод и политикой не интересовался. Я только ощущал радость, которая тогда была в народе, когда нацисты пришли к власти и начали исполнять то, что обещали, – ликвидировать безработицу, отменить Версальский договор, создать армию, Вермахт, увеличить территорию, построить автобаны, учредить трудовую повинность, ввести военную обязанность. Вот это я помню.

В Берлине я с 6 до 14 лет посещал только народную школу. Потом четыре года учился на чертежника, рисовал детали машин.

Поскольку меня с ранней юности интересовало все, связанное с армией, по достижении 18 лет я решил добровольно вступить в вооруженные силы. Мне всегда хотелось стать солдатом! Дело было в 1934 году. Поскольку я не достиг еще совершеннолетия, которым тогда считался возраст в 21 год, для поступления в Рейхсвер требовалось письменное согласие отца, которое он мне дал без проблем. Мой выбор пал на 12-й кавалерийский полк, квартировавший в Дрездене. Однако в полк меня не взяли, объяснив это тем, что его штат уже полностью укомплектован. Но в неофициальной беседе мне намекнули, чтобы я попытался подать заявление на зачисление в следующем, 1935 году. Но в этот год Рейхсвер переименовали в Вермахт, ввели в Германии всеобщую воинскую обязанность. В общем, я без проблем оказался в армии, но уже не в кавалерии, а в только еще создаваемых танковых частях.

И вот 31 октября 1935 года я, упаковав вещи, отправился поездом из Берлина в Каменц. Дошел от вокзала до старого казарменного здания на улице Махерштрассе, построенного еще до Первой мировой войны. Здесь размещался 1-й батальон 3-го танкового полка 2-й танковой дивизии, а 2-й батальон – в здании-новостройке неподалеку.

Меня охватило странное чувство неопределенности будущего, когда я, пройдя мимо постовой будки, где нес службу часовой с карабином и в каске, присоединился к группе новобранцев 1914 года рождения. Меня зачислили в 3-й взвод 1-й роты, разместившейся в здании как раз против огромного плаца. Командиром роты был гауптман фон Кёппен, офицером роты – лейтенант Шпиндлер, а старшиной роты был оберфельдфебель Шустер. Командиром 1-го батальона до 1937 года был майор Готше, командиром полка – подполковник Йозеф Харпе, а с 1 января 1937 года Харпе было присвоено звание полковника. Командиром 2-й дивизии был легендарный создатель танковых войск генерал Гудериан.

После снятия всех мерок я был зачислен в 3-й взвод к фельдфебелю Кранцу. Командиром 9-го отделения был унтер-офицер Шмидт, а помощником инструктора и старшим по кубрику – ефрейтор Гёбель, если я не ошибаюсь.

Наш кубрик насчитывал 10 новобранцев. В основном это были уроженцы Саксонии и земли Рейнланд 1914 года рождения. Я, 19-летний, был самым молодым и единственным берлинцем. Поэтому меня и прозвали Ике.

Койки в спальном помещении роты были двухъярусные, с узким проходом между ними. Первым делом мы набили сеном наши матрацы и приступили к отработке навыка заправки коек. Мне достался второй ярус, поэтому приходилось заправлять койку стоя на табуретке. Это была своего рода целая наука – надо было уметь наполнить соломой матрац, причем распределить солому равномерно, чтобы не оставалось никаких ямок по центру, после чего натянуть на матрац синее, в клетку одеяло, заправить под прямым углом края и уложить его поверх подушки.

Потом нас повели в каптерку, где выдали обмундирование и снаряжение. И то и другое выкладывалось на расстеленный кусок брезента. Бог ты мой, чего там только не было! Целая огромная связка. Но все происходило очень и очень быстро. Помню, что получил тогда следующие предметы обмундирования и снаряжения:

1. Рубахи нательные хлопчатобумажные – 3 шт.

2. Подштанники – 3 шт.

3. Ночные сорочки – 2 шт.

4. Спортивные рубашки – 1 шт.

5. Спортивные штаны – 1 шт.

6. Портянки – 2 пары

7. Носки вязаные шерстяные – 1 пара (унтер-офицерам полагалось 3 пары)

8. Рабочие гимнастерки – 2 шт.

9. Гимнастерка – 1 шт.

10. Брюки полотняные – 1 шт.

11. Фуражка – 1 шт.

12. Пилотка – 1 шт.

13. Ботинки со шнурками – 1 пара

14. Спортивная обувь – 1 пара

15. Шинель – 1 шт.

16. Шарф – 2 шт.

17. Поясной ремень – 1 шт.

18. Подсумок для патронов – 1 шт.

19. Походная посуда – 1 комплект

20. Ножны для штыка – 1 шт.

21. Котелок – 1 шт.

22. Фляга – 1 шт.

23. Вилка, нож, ложка – по 1 предмету

24. Нагрудный мешочек – 1 шт.

25. Подтяжки – 1 шт.

26. Полотенца – 2 шт.

27. Перчатки вязаные – 1 пара.

28. Носовые платки – 2 шт.

Кроме того, из резервов бывшей кавалерии:

Китель – 1 шт.

Брюки для верховой езды, подшитые кожей – 1 шт.

Ботинки шнурованные с гамашами – 1 пара

Шлем кавалерийский – 1 шт.

Парадный мундир – 1 шт.

Танковая куртка черного цвета с «панцерберетом» – 1 шт.

Позже нам выдали форменные рубашки серого цвета, к ним – черные галстуки, а еще позже ботинки заменили на сапоги.

Теперь оставалось в установленном порядке разместить полученное обмундирование и снаряжение в узком одностворчатом шкафчике, предварительно снабдив все предметы шильдиком с именем, причем упомянутые шильдики должны были быть выполнены аккуратным, разборчивым почерком и пришиты или закреплены в нужных местах. Затем было приказано до блеска начистить ремень и обувь – для этих целей были выданы черный гуталин и мягкие тряпочки. При чистке полагалось надевать ботинок на одну из ножек табурета.

Было выдано и оружие:

Штык-нож – 1 шт.

Карабин 98К – 1 шт.

Противогаз – 1 шт.

Позже мы получили пистолет П-08 «Парабеллум».

Двухмесячный курс молодого бойца был нелегким и опирался на боевой устав Рейхсвера. Служба началась в самый первый день. Обычный распорядок дня был таков:

6.00 – подъем.

6.05 – утренняя физзарядка (при любой погоде), обычно пробежка, после – физические упражнения.

6.20 – утренний туалет: умывание холодной водой раздевшись до пояса. Никакой горячей воды не предусматривалось.

После одевания выделялись люди для разноски кофе – обычно по одному человеку от каждого кубрика. Они брали термос и разносили всем кубрикам кофе. Времени на заправку коек и завтрак выделялось в обрез. Если фельдфебель замечал, что койка заправлена неаккуратно, одеяло тут же срывалось, и койку приходилось заправлять заново. Как правило, в таких случаях времени на завтрак уже не оставалось: в 7 часов утра по свистку мы выходили на построение на развод перед казармой. Следовал рапорт фельдфебелю. Иногда на построении присутствовал командир роты; в этом случае фельдфебель докладывал и ему. На разводе сообщалось, кому и чем следовало заниматься весь предстоящий день, кроме того, объявлялся состав наряда на кухню для чистки картошки.

В дневном плане предусматривались занятия с указанием ответственных за проведение занятий подразделений, а также назначался состав караула, внутреннего наряда, напоминалось о правилах поведения по пути следования подразделений вне воинской части, осуществлялась подача жалоб (при наличии таковых). Предусматривались и занятия по политической подготовке (в духе НСДАП). Следует упомянуть, что согласно параграфу закона от 21 мая 1935 года:

1. Солдатам запрещалась всякая политическая деятельность. Членство в НСДАП и других организациях в рамках НСДАП приостанавливалась на срок службы в Вермахте.

2. Для солдат Вермахта приостанавливалось право голоса и участие в выборах.

3. Солдатам Вермахта необходимо было разрешение вышестоящего начальника для вступления в ту или иную организацию, а также на учреждение той или иной организации как в рамках Вермахта, так и вне его.

На первых порах мы были обычными пехотинцами – строевая подготовка, стрелковая подготовка, обучение на местности, приемы с оружием, физическая подготовка и т. д. К внутренней службе относятся такие понятия, как содержание в чистоте и порядке своего шкафчика, поддержание порядка в казарме и спальном помещении, а также чистка личного оружия, приведение в порядок обмундирования. На занятиях обсуждались и такие темы, как права и обязанности солдат, порядок отдания воинской чести, правила ношения форменной одежды, а также ношение и применение оружия, объявление поощрений, наложение взысканий, порядок содержания на гауптвахте и т. д. Занятия обычно проводились непосредственно в кубрике. Мы рассаживались на табуретах и должны были сидеть прямо, держа руки на бедрах.

Занятия по строевой подготовке проходили на плацу и включали в себя передвижение строем, повороты направо и налево, перестроение, отработка команд «ложись!» и «встать!», переползание по-пластунски, воинское приветствие с поднесением пальцев правой руки к головному убору, передвижение парадным маршем, отработка приемов с оружием, изучение пистолета-пулемета.

Физподготовка занимала относительно мало времени. Сначала пробежка, потом гимнастические упражнения, упражнения на спортивных снарядах, игра в ручной мяч или футбол.

Занятия по боевой подготовке обычно проходили на местности, но иногда и на плацу. Это же касалось стрелковой подготовки.

Хозяйственные работы, а также починка обмундирования чаще всего были запланированы на конец второй половины дня и проводились в кубрике казармы. Там же проходили и построения. Опоздавшие получали наряд на работы.

Обеденный перерыв проходил с 12 до 14 часов. К построению на обед полагалось являться с вымытыми руками и подстриженными ногтями. Поскольку в старой казарме не имелось помещения для приема пищи, приходилось с котелками получать еду у полевой кухни. Туда и оттуда мы следовали строем.

Пищу принимали в кубрике. Вообще-то нам полагался послеобеденный отдых, но, как правило, в это время приходилось чистить обмундирование и готовиться к занятиям второй половины дня.

В 14 часов – общее построение. В это же время раздавали почту.

В 17.00 – конец службы. Дневальные снова разносили чай или кофе, убирали помещение, доставляли для заступавших в наряд сухой паек. В 22 часа все должны были лежать в койках, правда, это не касалось дневальных: им предстояло вымыть термосы и убрать помещение. Только после рапорта дежурному о завершении всех работ им разрешалось отойти ко сну. Затем дежурный обходил все кубрики убедиться, что весь личный состав на месте. Заболевшие докладывали с утра дежурному.

Суббота обычно отводилась под уборку территории. Вся рота направлялась на различные виды хозработ: натирать полы в казарме, уборку туалетов и помещений для умывания, мойку окон. Следили за проведением хозработ унтер-офицеры. Сам кубрик тщательно убирали дневальные. После этого починка и чистка обмундирования, уборка шкафчиков. Бывало, что ефрейтор – старший по кубрику – вытряхивал содержимое на пол, и тебе приходилось вновь аккуратно раскладывать все по местам. На 11 утра назначался осмотр всех помещений и оценка проведенных работ командиром взвода или старшиной роты. Провинившиеся лишались увольнения в город или получали наряды на работу. По завершении осмотра следовало построение на обед. Вторая половина дня объявлялась свободным временем. Солдаты собирали белье в узел и относили в частные прачечные. Рабочую одежду из соображений экономии средств чаще всего отстирывали сами холодной водой в помещениях для умывания. После этого повзводно отправлялись на помывку в душ. Это выглядело так: в спортивной одежде с мылом и полотенцем строем мы отправлялись в подвальное помещение казармы, где располагались душевые. Раздевшись, становились под душ. Находившийся тут же унтер-офицер открывал то холодную, то горячую воду и вскоре закрывал кран, ты поскорее намыливался, потом вода снова на короткое время включалась. Ты смывал мыльную пену, насухо вытирался. А в это время очереди дожидался следующий взвод. Бывало, что ты оказывался под душем, который по тем или иным причинам не работал или вода еле-еле сочилась из рожка.

7 ноября 1935 года после генерального осмотра состоялось принятие присяги: «Именем Бога я принимаю эту священную присягу и торжественно клянусь повиноваться фюреру германского народа Адольфу Гитлеру и Верховному Главнокомандующему и как бесстрашный солдат быть готовым в любой момент пожертвовать жизнью ради этой присяги». Затем все в парадной форме торжественно проследовали по улицам Каменца к кирхе Св. Марии на богослужение. Кирха располагалась на рыночной площади города.

После богослужения солдаты расходились по близлежащим гаштетам, чтобы выпить задарма. Кое-кто здорово перебирал, причем независимо от звания и должности. Какое-то время спустя строем возвращались в казарму. Начиная со следующего дня служба стала напряженнее, требования к нам ужесточались.

Занятия по стрельбе из карабина, «Парабеллума», пистолета-пулемета МР 18 и пулемета «Дрейзе» проходили на стрельбище Била. Туда следовали со строевой песней; если пели вразнобой, фельдфебель мог положить строй и заставить ползти или же перейти с шага на бег. А если потом ты еще и промахивался, тебе грозили внеочередные занятия строевой на казарменном плацу.

Что касается денежного довольствия, то мы получали по 5 рейхсмарок раз в десять дней. Деньги полагалось хранить в нагрудном мешочке. Из этой суммы приходилось оплачивать стирку обмундирования, а также покупать мыло, гуталин, лезвия для бритья, зубную пасту, бумагу для писем и почтовые марки. Так что приходилось экономить, в особенности таким, как я, кто не получал денежных переводов из дома. Если что-то оставалось, можно был сходить в кино или зайти в гаштет.

После месяца напряженной начальной подготовки (на этот период увольнения в город не полагались) наше отделение во главе с командиром отделения два воскресенья подряд (разумеется, в военной форме, потому что штатскую одежду полагалось упаковать, отослать почтой домой) строем прошлось по городу. Зашли и в гаштет. После этого нас уже стали отпускать по воскресеньям в город до 22 часов. Условием для увольнения было примерное поведение и добросовестное несение службы в течение всей недели. Перед выходом в город полагалось доложить дежурному по подразделению. Дежурный придирчиво проверял внешний вид, включая штык-нож на поясе, мог иногда для порядка проверить, как вычищен твой карабин, только после этого тебя выпускали за пределы воинской части. Бывало, что тебя возвращали уже от ворот казармы, иногда и по нескольку раз «для устранения обнаруженных недостатков», и у тебя в конце концов отпадала охота идти в увольнение.

Хотя в то время еженедельного отпуска домой не полагалось, мне выпало счастье. В одно из воскресений незадолго до Рождества один из офицеров роты, лейтенант Шпиндлер, ехавший в командировку в Берлин, решил взять меня с собой. Мне было выдано особое разрешение. И вот впервые за полтора месяца службы я смог предстать перед родителями в форме.

Но на Рождество и на Новый год нам все же дали 5 дней отпуска. Вот только я уже не помню, где провел его: то ли у родителей в Берлине, то ли у моих дяди и тетки в Дрездене. А для тех, кто оставался в казарме, служба шла обычным чередом, хоть и, как говорится, вполнакала. Другое дело – после возвращения отпускников. Теперь к занятиям прибавились и теоретические: изучение материальной части танка Pz-I, основы тактики и другие предметы. Проходили и практические занятия на технике, отработка приемов занятия места в танке по команде, приведение танка в боевую готовность, отработка приемов наведения и стрельбы, изучение флажных сигналов для передачи приказов. Основные сигналы: «перестроиться в колонну», «перестроиться в колонну по два», «перестроиться в развернутый строй», «перестроиться в двойной развернутый строй», «перестроиться в клин», «перестроиться в двойной клин». При этом необходимо было соблюдать дистанцию и интервал, а также обеспечивать сектор обстрела. В то время танки не были оснащены ни радиопередающими, ни радиоприемными устройствами.

Нас бесконечно дрессировали ходить парадным шагом и брать ружье «на караул». Это было связано с предстоящим смотром молодого пополнения. В феврале 1936 года все наконец закончилось. Судя по всему, наша рота выглядела достойно – серьезных замечаний не было.

Разумеется, случались и комичные эпизоды, о которых следует рассказать. Однажды вечером часов около восьми к нам в кубрик явился командир нашего отделения унтер-офицер Шмидт. На улице лил проливной дождь, и по плацу неслись потоки воды. Шмидт спросил, кто из нас умеет плавать. Я умел плавать вольным стилем и поэтому вызвался первым. В ответ унтер-офицер вручил мне письмо, которое я должен был опустить в почтовый ящик в соседнем здании.

В одно из воскресений после обеда мы с двумя сослуживцами сидели в кубрике и строчили письма домой. Снова заявился унтер-офицер Шмидт и велел мне прийти к нему на квартиру – срочно понадобилось сыграть на аккордеоне пару веселых мелодий для его гостей. Инструмент я прихватил с собой еще из дому в надежде в свободное время подучиться играть, поскольку я знал очень немного песен, да и не так чтобы хорошо. Все же пришлось растягивать меха. Играл я никуда не годно, но, когда закончил, был отпущен с миром.

Командир 2-го взвода фельдфебель Квек имел привычку выкурить трубку после службы. Когда ему надо было прикурить, он распахивал дверь и орал: «Факельное шествие!» Естественно, все срывались с мест поднести ему спичку или зажигалку. Кто не успевал, тому потом приходилось туго.

В январе 1936 года 1-я рота перебралась в только что отстроенную казарму как раз напротив плаца. Помещения были новее, а окна кубрика выходили на улицу. Спальное помещение было поделено на отсеки, где спали повзводно.

Вскоре меня перевели во взвод связи при штабе 1-го батальона. Штаб располагался в небольшом здании, чуть подальше от помещений роты. В ведении штаба имелся взвод механиков-водителей легкого танка, разведвзвод и писари. Здесь у меня было уже другое начальство – начальник штаба оберлейтенант барон фон Фитингоф-Риш, старший фельдфебель Мюллер и командир взвода связи фельдфебель Майстер. Новым командиром отделения был унтер-офицер Юнкер. Теперь в кубрике нас было всего лишь четверо. Здесь в умывальной имелся и душ – принимай хоть десять раз на дню.

Меня обучали по специальности радист-телефонист. Мы очень гордились своими нашивками в виде молнии на левом рукаве. Обучение включало в себя отработку умений прокладывать кабельные линии связи (воздушные и наземные) от транспортных средств до пункта назначения и подключать телефонные аппараты к линиям связи, к коммутаторам и, согласно особой форме, передавать приказания. Занятия проходили вне стен казармы в поле. Параллельно шло обучение и по специальности радист. Приходилось изучать различные типы радиоприемных и радиопередающих устройств, отрабатывать умения настраиваться на определенные радиочастоты, осуществлять сеансы радиосвязи. Нас обучали и шифровальному делу – приходилось заучивать наизусть кодовые таблицы, которые непрерывно менялись. Мне нравились занятия по увеличению дальности действия радиопередатчиков с помощью рамочных антенн, установленных на подвижных средствах связи (автомобилях). Позже нас стали обучать и работе на радиоаппаратуре танков, хотя радиосвязь делала лишь первые шаги.

Разумеется, и здесь приходилось заниматься строевой и стрелковой подготовкой, многие часы проводить на технике. Офицер, отвечавший за технику (по фамилии Хенниг), драл с нас три шкуры – приходилось до блеска начищать все, что было на колесах.

Мне очень нравилось, когда нас по субботам на батальонном автобусе отвозили в Бауцен купаться в бассейне. Ни о чем подобном в роте и мечтать не приходилось.

По завершении обучения мне выдали удостоверение военного водителя 1-й категории на управление мотоциклом. Учился ездить на мотоцикле «Виктория» КР6 с коляской (объем двухтактного двигателя 600 кубических сантиметров). Учились ездить не только по асфальту, но и преодолевать препятствия в виде заполненных грунтовыми водами воронок и песчаных дюн на полигоне неподалеку от Дрездена.

Если выпадали два свободных дня в конце недели – суббота и воскресенье, – я часто ездил к своей тетке в Дрезден. Для того чтобы получить такой краткосрочный отпуск, необходимо было не иметь замечаний в течение предыдущей недели.

Наш взвод связи участвовал и в летнем выезде на полигон под Ризу. Приходилось прокладывать линии связи и отрабатывать на них навыки работы на аппаратуре. Когда мой отец узнал, что меня направили под Ризу, он в письме попросил меня разузнать адрес своего двоюродного брата, проживавшего в Цайтхайне. И я вечером прямо через полигон пешком отправился в Цайтхайн. Расспросил местных жителей, оказалось, что двоюродный брат отца женат, у него двое дочерей 12 и 15 лет. Теперь я, улучив минутку, всегда захаживал к ним в гости. Мы подружились со старшей дочерью, и в Дрезден я стал ездить реже.

В июле 1936 года мы сначала пешим маршем, потом по железной дороге направились на полигон под Мюнстер. Там я выполнял обязанности делегата связи. Наш взвод разместился в бараке с общими нарами и крохотной уборной на всех. Умывались на свежем воздухе. Из-за того, что было мало кранов для воды, приходилось умываться из тазиков. По вечерам, если выпадала свободная минутка, я отправлялся на прогулку в пустошь: мне очень понравилась местность вокруг полигона. После заключительно войскового смотра нас перебросили на побережье Балтийского моря, где мы на полигоне занимались боевыми стрельбами из танков. Взводу связи вменялось в обязанность прокладывать телефонные линии между ротами. Мы установили и радиосвязь с катером наблюдения, курсировавшим вдоль берега. Хорошее это было время для нашего взвода связи – кроме исполнения своих чисто технических обязанностей, от нас ничего не требовалось. Мы днями валялись на песке и загорали. В полдень обед, после обеда снова загорать. Было уже начало августа 1936 года. Так как стрельбы заканчивались, как правило, сразу же после полудня, мы умудрялись сбегать и в курортное местечко Хайлигенхафен. Там можно было даже познакомиться с приезжими девушками. Но можно ли развернуться, если у тебя всего-то 50 пфеннигов в кармане?

Осенью (в сентябре-октябре) состоялись два марша на технике из Каменца в Галле, а уже оттуда на полигон Мюнзинген. И там меня снова назначили делегатом связи. Помню еще, что там постоянно был туман, часто шел дождь и мы сдавали экзамен по спасению на водах.

По возвращении из Мюнзингена меня задним числом с 1 октября 1936 года произвели в ефрейторы. Это означало и увеличение денежного довольствия (до 75 пфеннигов в день). Кроме того, отныне я мог беспрепятственно ходить в увольнение или ездить в отпуск на выходные.

С 3 по 6 октября 1936 года наш 3-й танковый полк перевели из Каменца в Бамберг. Там мы, пройдя торжественным маршем через город, разместились в только что отстроенных казармах в Хауптмоорвальде. Новые казарменные здания были просторными и удобными, вокруг было множество зеленых насаждений. На каждую роту отвели по одному зданию с душевыми и помещениями для проживания унтер-офицерского состава. В главном корпусе разместились кухня, столовые для солдат и офицеров. Да и сам Бамберг в культурном отношении намного более интересное место, чем Каменц.

После размещения продолжились занятия боевой подготовкой. Меня назначили вестовым командира взвода фельдфебеля Майстера. Теперь мне уже необязательно было участвовать во всех служебных мероприятиях. И потом – на этой должности я получал дополнительное денежное содержание.

Зимой мой фельдфебель взял меня как вестового покататься на лыжах в Алльгой. Здесь командование 3-го танкового полка сняло на зимние месяцы домик. Я добросовестно нес службу, и это давало мне возможность отдохнуть от каждодневной суеты в казарме и на плацу. Поскольку лыжник я никакой, то просто гулял на природе.

В мае 1937 года по поводу двухлетней годовщины основания нашего полка на территории воинской части состоялся военно-спортивный праздник. Жители Бамберга не обделили нас вниманием. Командир полка, пользуясь случаем, решил основать «Товарищество взаимовыручки» – для сослуживцев, которых постигла беда. В обмен на вступительный взнос нам вручили отличительный знак – белые перчатки.

18 июня 1937 года меня отправили на курсы унтер-офицеров. Занятий было много, и все они непростые. На этот период ни отпусков, ни даже увольнений не давали. Занятия по общевойсковой подготовке проходили на местности под названием Хауптмоорвальд. В них входили трехдневное пребывание в полевом карауле и разведка, оценка обстановки и постановка задачи личному составу. Завершались занятия ночным подъемом по тревоге и 40-километровым пешим маршем с полной выкладкой, причем 8 км мы обязаны были пройти в ускоренном темпе – за 35 минут. После этого должны были провести учебные атаки на песчаных дюнах, на заболоченной местности и в лесном массиве. И все это без сухого пайка, вообще без еды. В казарму мы вернулись лишь утром строевым шагом – впереди оркестр. После этого начались занятия на технике. Это уже чуть спокойнее – передвижение на местности на танке, перестроение, флажная сигнализация, исполнение обязанностей командира танка, стрелка-наводчика, решение тактических задач на ящике с песком, изучение танкового вооружения.

14 августа 1937 года я завершил обучение, сдал экзамены, а 1 октября 1937 года меня произвели в унтер-офицеры. Одновременно с этим я подписал обязательство прослужить в Вермахте 12 лет, после чего, по завершении соответствующего обучения, я имею право на зачисление в государственные служащие.

Я сдал свой мотоцикл и принял ротную каптерку. Теперь под моей ответственностью обмундирование и снаряжение всего личного состава роты. Я обязан следить за состоянием обмундирования, выдавать обмундирование и снаряжение, составлять ведомости обмундирования, производить в случае необходимости замену обмундирования, проводить осмотр обмундирования военнослужащих и т. д. Меня откомандировывают на курсы повышения квалификации в Мюнхен при управлении вещевого снабжения сухопутных войск. Курсы продлились с 22 октября по 4 декабря 1937 года. В начале 1938 года я познакомился с одной девушкой из Бамберга, на которой женился по завершении польской кампании в 1939 году.

9 марта 1938 года в 22 часа 30 минут 3-й танковый полк был поднят по боевой тревоге. Всю ночь я выдавал обмундирование мобилизованным из запаса резервистам и принимал от них штатскую одежду. И на следующий день тоже. Нам объявили, что речь идет о крупных учениях. 11 марта 1938 года полк покинул казармы. Танки были погружены на платформы, и мы по железной дороге направились в Пассау – место сбора частей 2-й танковой дивизии. Колесные транспортные средства добирались до Пассау своим ходом. 12 марта нам выдали боевые патроны. После этого наши войска вошли в Австрию. Но боевые патроны нам не понадобились – люди встречали нас с восторгом, забрасывали цветами, дарили вино, шоколад. Разумеется, оружие было разряжено – это было мирное вступление войск в германоязычную страну. 2-я танковая дивизия была временно дислоцирована южнее Вены.

Когда стало ясно, что мы уже не вернемся в Бамберг, поступило распоряжение разместить наш танковый полк в Мёдлинге. Поскольку казарм здесь не было, нам пришлось разместиться в школах, гостиницах и брошенных владельцами виллах. Я на грузовике с обмундированием какое-то время оставался в Австрии, но уже скоро мне было приказано вернуться в Бамберг за остававшимся там обмундированием и снаряжением. Мне выделили солдат. И когда я примерно полтора месяца спустя вернулся с 3 грузовиками в Мёдлинг, то был прикомандирован к 1-й роте, разместившейся в школьном здании. Сменился и командир роты – теперь ею командовал оберлейтенант барон фон Швертнер. Я устроил каптерку на чердаке школы, а сам поселился в гостинице «Белый конь».

Полк с 28 августа по 7 октября 1938 года выезжал на полигоны Баумхольдер и Дёллерсхайм. 8 октября 1938 года части танкового полка в составе 2-й танковой дивизии принимали участие в мирной операции по присоединению Судет. Этот регион после Первой мировой войны по решению союзников перешел к Чехословакии. И здесь нас не обстреливали, а забрасывали цветами.

1 ноября 1938 года стали прибывать первые призывники из Австрии, преимущественно венцы, которых мне пришлось обмундировывать. 10 декабря 1938 года на площади Героев в Вене состоялся торжественный прием присяги.

13 марта 1939 года смешанное подразделение 2-й танковой дивизии, включая и подразделения 3-го танкового полка, вошли в Богемию и Моравию. Здесь также не пришлось стрелять.

В апреле месяце 1-я рота занимала только что отстроенный барак вблизи вокзала Мёдлинг. Я перебрался туда вместе с каптеркой. Здесь гораздо удобнее и вообще проще. Кроме бараков, в которых разместились спальные помещения, один из них отведен под хозяйственные помещения: кухню, столовую. Здесь располагаются и классы для занятий. Для танковой и колесной техники предусмотрены навесы.

Взаимоотношения с местным населением нормальные, если не сказать дружеские. Многие из наших солдат женятся на австриячках.

1 июня 1939 года прибывает новый командир полка полковник фон Тома, награжденный Рыцарским крестом.

Войска находятся на занятиях на полигоне Брук в Бургенланде. Отпуск в этом году я провожу вместе со своей невестой в Бамберге.

В августе на политическом горизонте сгущаются тучи – проблемы из-за польского вопроса. 8 августа всех каптенармусов требует к себе командир. Он приказывает расконсервировать склад НЗ и обмундировать всех прибывших по мобилизационному предписанию резервистов. После этого штатскую одежду, если она не забрана резервистами, надлежит выслать по указанному адресу проживания.

Танки разгружали на станции Мёдлинг, а колесная техника следовала своим ходом. Настроение у всех было подавленное, все только и думали о том, чтобы дело не дошло до войны.

Потом нападение на Польшу решили перенести на несколько дней, в результате военные действия начались лишь 1 сентября 1939 года.

– Как вы восприняли начало войны в 1939 году, как что-то хорошее?

– Нет, мы все были разочарованы. Никто не рассчитывал, что начнется война. В 1939 году, еще до начала войны в Польше, меня, как ответственного за униформу, вызвал командир и сказал, что я должен всем выдать полевую форму, а повседневную забрать. Я пошел к командиру роты и сказал ему, что мы должны переодеться в полевую униформу. Он мне с достоинством сказал: «Гэчманн, с кем мы, собственно, собираемся воевать?» На второй день войны он и еще несколько солдат погибли. Разумеется, участие в войне с солдатом не обсуждается, и мы приняли это как должное, но ни про какое воодушевление говорить нельзя.

Меня срочно переводят в 4-й запасной танковый батальон. 4 октября рота возвращается после боевых действий, и ее тут же отправляют на отдых и пополнение личным составом.

4 ноября я еду в Бамберг, а уже 15 ноября – день свадьбы. Свадебный стол скромный – продукты питания уже выдаются по карточкам. Потом мы с женой отправляемся в Мёдлинг и на первых порах снимаем меблированную комнату.

29 ноября 1939 года 3-й танковый полк по железной дороге перебрасывают на запад в район Дармштадта, затем 29 декабря – в район Гейдельберга. А 30 января 1940 года – еще одна переброска, на этот раз в Даун/Эйфель.

Сдаю каптерку и 27 марта 1940 года получаю назначение в штаб 4-го танкового батальона на должность инструктора взвода связи.

Мой бывший командир взвода – старшина штабной роты. При подготовке личного состава основной упор делается на овладение навыками радиосвязи, т. е. на работе с радиостанцией, которыми теперь оснащают танки. Кроме этого, изучение азбуки Морзе – прием-передача шифрованных сообщений.

10 мая 1940 года – начало кампании во Франции. 2-я танковая дивизия сражается в Арденнах и через Седан, Сен-Кентен, Бапом и Аббевиль наступает до Булони и побережья Ла-Манша. Во взаимодействии с другими частями и соединениями дивизия участвует в операции окружения неприятеля в районе Дюнкерка. После этого дивизию перебрасывают на другой участок, и она ведет наступательные операции до самой швейцарской границы (направление – через линию Вейгана, на Реймс, Шалон-сюр-Марн, Монтье и Доль), а также в Вогезах. 3 июля 1940 года танковый полк возвращается в Мёдлинг. 1-я рота оказывается на прежнем месте дислокации.

С 15 мая по 1 июня 1940 года меня откомандировывают в Галле в училище связи для прохождения подготовки по специальности «радист танка». В июне месяце мне предоставлена двухкомнатная квартира в Хинтербрюле под Мёдлингом. 6 августа меня в соответствии с просьбой переводят снова в 1-ю роту, таким образом я оказываюсь в действующей части. Теперь полком командует полковник Габлер, а ротой – оберлейтенант фон Боксберг. Но сначала меня посылают в штаб батальона для упорядочения вопросов, связанных с обмундированием для всех четырех рот. 8 октября 1940 года у нас родился сын Вольфганг. Помню, что в этот день я стоял в наряде в штабе полка.

15 декабря снова смена командира полка. Теперь нами командует полковник Бальк, впоследствии командующий одной из армий.

1 марта 1941 года мне присвоено звание фельдфебеля, а уже на следующий день мое пребывание при штабе заканчивается – возвращаюсь в 1-ю роту. Сначала я назначен радистом танка Pz-III в 1-й взвод лейтенанта Дёршмана.

И 5 марта нас перебрасывают по железной дороге через Венгрию в Румынию. 15 марта 1941 года мы через Дунай переходим болгарскую границу. Неподалеку от Софии нас размещают в школьном здании. Население относится к нам доброжелательно. Нам продают яйца, мед и овец. Выпала возможность побывать и в самой Софии – осмотреть город. Несколько дней спустя мы маршем отправляемся по горным дорогам в Кюстендил, где становимся лагерем. По вечерам собираемся и поем солдатские и народные песни. 1 апреля 1941 года нас перебрасывают в район сосредоточения в Струматал под Петрицу. Балканская кампания начинается ранним утром 6 апреля 1941 года.

2-му танковому батальону поставлена задача: нанести удар через югославскую границу и овладеть Струмицей. Танковый полк следует по обеим сторонам маршрута продвижения. 1-й взвод 1-й роты – в голове колонны. На границе нас поджидает противотанковый ров, довольно широкий. Ров оказался заминирован, и несколько машин подорвалось на минах, в том числе и наша. Наводчик, заряжающий вместе со мной отбуксировывают машины в тыл. Вскоре саперы обезвредили мины, прибыли ремонтники и исправили гусеницу. Продолжаем следовать по дороге на Струмицу. Тем временем наш танковый полк, практически не встретив сопротивления врага, овладел Струмицей. На следующий день наша цель Салоники. Танки с огромным трудом пробираются по узким горным дорогам и выходят к озеру Дойран. Здесь располагается западная оконечность сильно укрепленной линии обороны Метакса. Ею овладевают горнострелковые части. 8 апреля без боя захвачен портовый город Салоники. Наш танковый полк дислоцирован за пределами города. 12 апреля наступление продолжается в южном направлении. С выходом 13 апреля к речке Алиокмон мы наталкиваемся на ожесточенное сопротивление сил Британского экспедиционного корпуса. Вскоре оно сломлено, образован плацдарм. Мы медленно продолжаем продвижение в направлении Катерини, с прибытием туда мы выходим на побережье Эгейского моря. Хорошо виден знаменитый Олимп. После привала и купания в море наступление продолжается. Стычек с противником нет. Когда мы 15 апреля выходим к Олимпу, получен приказ атаковать расположенную прямо перед нами крепость Панделеймон, где засели англичане. Однако в связи с быстро наступившей темнотой приказ отменен.

После артподготовки ранним утром 16 апреля предпринимается попытка атаковать Кастель. На этот раз мы берем высоту, но англичане уже убрались, и мы продолжаем наступать восточнее Олимпа на город Ларисса.

17 апреля 1941 года 1-я рота – передовой отряд колонны – выходит к реке Пиниус. Поскольку мост через речку разрушен, командир роты принимает решение проехать прямо по рельсам железнодорожной линии, тянущейся вдоль нашего берега реки.

Вообще-то ехать на танках по железнодорожным рельсам очень непросто – то и дело слетали гусеницы, приходилось их снова надевать, а на это уходило драгоценное время.

Уже в конце ущелья пути уходили в тоннель, взорванный англичанами. Мы вынуждены были остановиться. И оказались в тупике. Оставалось перейти реку вброд, тем более что глубина позволяла. Первым отправилась наша машина. Мы благополучно выбралась на противоположный берег, а вторая и третья машины угодили в довольно глубокое место и оказались по самую башню в воде. Только четвертой машине удалось переправиться и занять оборону на берегу. Стемнело, и о переправе нечего было и думать. Таким образом, на берегу оставались только 2 танка и горстка горных пехотинцев, в то время как основная масса техники сосредоточилась на противоположном берегу. Ночью артиллерия англичан вела беспокоящий огонь. Потерь с нашей стороны не было, но грохот стоял неимоверный, в основном из-за горного эха. Казалось, что всю нашу роту перестреляли, пока мы отсиживались в мертвой зоне.

В течение ночи наши саперы навели понтонный мост через Пиниос, и с утра наступление продолжилось. Наш танк шел вторым. Вскоре первая машина, едва обогнув скалу, получила в борт бронебойный снаряд. Заряжающий погиб, а остальные члены экипажа попали в плен к австралийцам. Теперь во главе колонны следовал наш танк. Продвигаясь на малой скорости вперед, мы миновали Темпи, Эвангелисмос и вышли к Лариссе. 19 апреля город был взят. Перед этим здесь основательно поработали наши Люфтваффе, и это было заметно по развалинам. В Лариссе нам выпала пара дней отдыха. Дни эти ушли на приведение в порядок и ремонт техники. На товарной станции нами был захвачен целый состав с провиантом для англичан, что оказалось весьма кстати. В особенности сигареты в специальной тропической упаковке и необжаренный кофе в зернах.

25 апреля 1941 года наступление продолжилось. Цель – Афины. Было решено направить нашу дивизию двумя эшелонами. Первым эшелоном следовала 5-я танковая дивизия. На пути нам встречались солдаты греческой армии, без оружия и без охраны. Они разбредались по домам. Война для них закончилась.

26 апреля мы вышли к Фермопильскому ущелью. Из-за узости дороги в ущелье, которая вдобавок во многих местах была взорвана англичанами, водителям приходилось едва ли не на ходу ремонтировать гусеницы и колеса. Один из автомобилей рухнул прямо в ущелье. Наконец мы дошли до городка Фивы.

28 апреля мы уже были на подходе к Афинам. Разбиваем лагерь. После приостановления боевых действий, появляется возможность съездить в Афины, осмотреть город и Акрополь. 2 мая мне вручен Серебряный танковый знак.

На следующий день командующий 12-й армией генерал-фельдмаршал Лист дал в Афинах большой парад, в котором участвовал 3-й танковый полк. После этого мне был вручен Железный крест 2-го класса. С 6 мая наше подразделение перебросили в Германию. Колесная техника шла своим ходом, а гусеничная – через Коринф в Патры. Там мы здорово провели время. Нам, фельдфебелям роты, выделили на постой целый пустовавший дом. Мы гуляли, купались и загорали. Не отказывали себе в удовольствии побаловаться великолепным греческим вином – нам его раздавали в счет пайка. 16 мая назначен новый командир полка подполковник Декер, ранее занимавший должность командира батальона.

В тот день начинается погрузка танков на итальянские транспорты. Мы на них в сопровождении двух торпедных катеров и самолета-разведчика плыли из порта Патры в Тарент/Италия. Во время перехода через море нам запретили снимать надувные спасательные жилеты, а в темное время суток выходить на палубу. До Италии добрались без происшествий. После двухдневного пребывания в Таренте наши танки были перегружены на железнодорожные платформы, и затем мы сначала вдоль восточного побережья Италии через Бреннер поехали в район Нюрнберга на отдых.

Нашу 1-ю роту после разгрузки 22 мая направили в Аммендорф западнее Цирндорфа. На меня опять возложили обязанность по выдаче личному составу роты обмундирования и снаряжения. Тут мы размещались на частных квартирах. Сколько нам здесь предстоит пробыть, было неясно, но вскоре с разрешения командира роты, я вызвал жену и сына к себе.

В начале июня я поступил в распоряжение командира 1-го батальона майора Хеннига. Мне приказано с началом следующей операции сразу же собрать весь транспорт рот батальона, не принимающий непосредственного участия в операции, и следовать с ним за ротой. В мое распоряжение выделялись водители, помощник и еще по унтер-офицеру от каждой роты, кроме того, полевая кухня и две легкие зенитные установки, смонтированные в кузове грузовика (по 2 пулемета на каждую).

22 июня 1941 года, когда было объявлено о начале кампании в России, мы еще не успели завершить отдых и пополнение личным составом и техникой. Только 7 июля 1941 года нашу колесную и гусеничную технику погрузили на железнодорожные платформы и перебросили в Польшу в район Ярослава. Разместили нас в казарме в 5 километрах юго-восточнее Ярослава. 2-я танковая дивизия до особого распоряжения находилась в резерве ОКХ.

Во время пребывания в Ярославе мы занимались боевой подготовкой в присутствии командующего и офицеров штаба. Совершили тренировочный марш. Я принял все машины согласно перечню, выстроил личный состав, ознакомил его с маршрутом следования и выступил колонной. В заранее выбранном месте был предусмотрен привал. Технику было приказано поставить по обеим сторонам дороги и замаскировать. Обе зенитные установки мы расположили на тактических точках. После этого было приказано развернуться и следовать в место расположения, технику перегнали в роты. По завершении в присутствии командира и офицеров состоялся разбор учения.

В порядке эксперимента я даже покомандовал пехотным взводом. Предстояло выяснить, возможно ли ночью отбить нападение пехоты противника на танки, занявшие круговую оборону, с использованием танковых прожекторов.

Я со своим взводом выступал в роли противника и должен был незаметно подкрасться к танкам и прорвать круговую оборону. По оговоренному сигналу поднял два отделения в учебную атаку, цель которой отвлечь внимание экипажей. С двумя другими отделениями обошел машины и незаметно подобрался к одному из стоящих на противоположной стороне танков, «захватив» его. Эксперимент был признан неудачным.

13 августа в соответствии с полученным приказом 2-я танковая дивизия была переброшена частично по железной дороге, частично своим ходом на атлантическое побережье Франции в район Санта. 18 августа туда прибыла и наша рота. Разместились в какой-то деревеньке на частных квартирах. Надо сказать, мне не очень повезло – временное жилище было грязновато. Вокруг бегали куры, козы, а поскольку дверь не запиралась, то животные и птицы проникали в комнаты. Ко всему прочему, меня атаковали мириады мух.

14 сентября 1941 года снова снимаемся с места и на этот раз через всю Германию следуем в Сувалки. Отсюда своим ходом движемся в район Рославля. По прибытии принимаем новые танки Pz-III в количестве 22 машины на роту. Разместились в каком-то сарае. Да, это не Западная Европа!

23 сентября заняли позиции южнее Рославля, а я забрал лишние грузовики нескольких рот и получил от командира батальона приказ обождать пока с машинами до прибытия вестового.

– Что вы тогда знали о России?

– Моя тетя во время Первой мировой войны вышла замуж за пленного русского солдата. Он остался в Германии и работал таксистом. Когда к власти пришли национал-социалисты, он вернулся обратно в Россию и забрал туда свою жену. Они долгие годы жили в Свердловске, но мы ни разу не получили от них никакой весточки. Но можно сказать, что я почти ничего не знал о России.

– Что вас больше всего удивило, когда вы попали в Россию?

– Я просто делал свою работу. Страна мне понравилась, и люди тоже. С теми, кто оставался во время нашего наступления, у нас были дружеские отношения. Часто вместе ужинали с водкой… Да, да, это было хорошо! Когда у нас была лишняя еда, мы отдавали ее людям. Мы спали на полу, на соломе, бабушка с маленькими детьми на печке…

2 октября 1941 года начинается наступательная операция с целью овладения Москвой. 2-я танковая дивизия (3-й танковый полк дивизии) сначала подчинена 40-му армейскому моторизированному корпусу 4-й танковой группы. Наша первая цель – город Вязьма. Два дня спустя я получил приказ подтянуть колонну грузовиков. Выполнил его, а вскоре получил аналогичный. Но потом, поскольку приказы уже не поступали, я действовал самостоятельно. Случалось, что я так увлекался, что выводил машины чуть ли не на передовую. Со временем роты 1-го батальона забирали свои грузовики по мере того, как их машины выходили из строя. Так что к прибытию в Вязьму у меня в распоряжении остается всего лишь 2 машины. Я обратился к командиру с просьбой раздать оставшиеся грузовики, а меня направить в свою родную 1-ю роту.

14 октября я доложил о прибытии командиру роты оберлейтенанту фон Боксбергу и вследствие потерь личного состава назначен командиром танка в 1-м взводе. Убитого командира танка, лейтенанта, я помнил еще по греческой кампании.

В боевое соприкосновение с противником мы практически не вступаем, русские отступают, оказывая весьма слабое сопротивление. 26 октября мы выходим к Волоколамску. В ходе наступления мой танк получил пробоину справа, но повреждения были незначительные.

Надо сказать, что зима 1941 года была для нас сюрпризом. У нас не было зимней одежды, только вязаные перчатки, шарфы, тонкая суконная шинель и одеяло. Я, как командир танка, во время атаки в танке стоял, но, когда мы куда-то ехали, я на мое сиденье подстилал солому. Бумагой или газетами мы не обматывались. Танки гусеницами примерзали к земле, моторы приходилось заводить каждый час, чтобы не замерзло масло. Если останавливались в домах, то снимали аккумуляторы и брали их в дом, чтобы они не замерзли. Но в домах остановиться не всегда получалось, очень часто мы ночевали в лесу. Бывало, что рыли траншею, выстилали ее соломой или листьями, сверху наезжали танком и потом туда залезали спать, но часто мы просто спали в танке, сидя на своих сиденьях. Если ты дотрагивался рукой без перчатки до танка, то кожа оставалась на броне. В период распутицы проезжими можно было назвать только несколько главных дорог. Практически прекратился подвоз снабжения – нет ни горючего, ни боеприпасов. Приходилось из мелкой семенной картошки варить похлебку. Выпекаемый в нашей полковой пекарне хлеб промерзал, и его надо было оттаивать. Тому, кто этим правилом пренебрегал, приходилось расплачиваться сильнейшим расстройством желудка.

– У русских танков был танковый брезент. У немецких танков такое было?

– Нет. У нас его не было. Единственное, что мы выучили у русских, – это окапывание танка.

Там же под Москвой мы впервые услышали Сталинский орган. В первый раз мы испугались. Но, во-первых, танкам он сильно навредить не мог, а во-вторых, они стреляли в одно и то же время. Так что мы знали, когда пора идти в укрытие. Больше мы боялись противотанковых пушек калибра 7,62 сантиметра, которые называли ратш-бум – потому что сначала был слышен разрыв снаряда и только потом звук выстрела.

13 ноября 1941 года командование ротой принял оберлейтенант Штоннен, ранее адъютант командира полка.

После того как с 14 ноября землю сковал мороз, возобновился и войсковой подвоз. Температура упала до минус 20–25 градусов.

15 или 16 ноября наступление продолжилось. Однажды мне на своем танке пришлось выполнять задачу командира головной походной заставы. Прямо при въезде в лесной массив машина напоролась на мину. Взрывом сорвало левую гусеницу и повредило несколько опорных катков. Естественно, машина выбыла, а с ней и я, командование заставой принял на себя мой командир взвода. Группа ушла вперед, а мы с экипажем остались для устранения неисправности. Кое-как справившись, несмотря на погнутые опорные катки, я все же нагнал роту. Позже повреждения устранили ремонтники.

В ходе ожесточенных боев в районе Солнечногорска мы вышли к шоссе Клин-Москва, но темп наступления падал. Вскоре был тяжело ранен и мой командир взвода. 1 декабря 1941 года он умер от ран в госпитале.

– Какие приказы вы отдавали экипажу?

– В танке было пять человек: командир, заряжающий, наводчик, радист и водитель. В танке было переговорное устройство, с помощью которого мы общались друг с другом. Командир отдавал приказы: «по танкам», «завести мотор», «вперед». Наводчик сам искал цель, а я, как командир, его поддерживал. В командирской башенке были смотровые щели, закрытые толстым стеклом, которое мы называли «нинон». Эти блоки можно было вытащить, что мы и делали, потому что через стекло было видно плохо. Лучше, когда его не было и можно было смотреть в бинокль. Наверху был люк, командир мог его закрыть, но никто этого не делал, потому что, если танк подбит, из него надо было быстро выскакивать, а если люк был закрыт, то этого не сделаешь. Многие командиры танков погибли, потому что они высовывались из танка. Я так не делал.

– Наводчик сидел прямо перед вами, вы ему отдавали приказы по переговорному устройству или руками? Например, вы увидели справа вражеский танк, какие команды вы отдавали наводчику?

– По ситуации. Допустим, если мы вовремя заметили танк справа по ходу движения, то я говорил наводчику: «Башню на три часа». Наводчик поворачивал башню мотором. Все команды отдавались через переговорное устройство. Только во время ночных маршей я вставал за водителем танка и стучал ему по плечам, куда ему надо поворачивать налево или направо.

Так же, голосом, давались команды заряжающему. Надо сказать, заряжающий ничего не видел, он вообще не знал, что происходит снаружи, только выполнял команды, каким снарядом зарядить орудие.

– Как вы оцениваете ваш Pz-III по сравнению с русскими танками?

– Сначала, пока мы не увидели Т-34, наш Pz-III был немного сильнее и маневренней. Потом, когда появился Т-34, я бы сказал, что они были равноценными. Еще у русских был КВ – КВ-1 и КВ-2. Они были лучше бронированы. С ними нам было сложно тягаться. В 1941 году у нас было преимущество по сравнению с русскими танками, поскольку у нас было радио, а у русских, насколько я знаю, радио не было. Это сильно упрощало ведение боя.

– В вашем Pz-III какого калибра была пушка?

– Я воевал и на танках с 3,7-сантиметровой и 5-сантиметровой пушкой.

– В 1941 году кто был главным противником – русская армия, погода или логистика?

– Сначала сопротивление русских было несущественным, но потом оно все больше и больше возрастало. К тому же у нас возникли трудности со снабжением, мы были на голодном пайке. И танковые части стали применяться неправильно. Они стали пожарными командами, которыми латали дыры в обороне.

– Главным противником были танки или противотанковая артиллерия?

– Самой большой проблемой была противотанковая артиллерия, потому что противотанковые пушки были маленькие и могли спрятаться.

– Русские применяли противотанковых собак. Вы видели их применение?

– Нет. Только слышал.

– Ваша первая победа?

– Я ни одного танка не подбил. У меня один раз ночью была дуэль с Т-34 в одном населенном пункте. У нас было всего два танка, мы стояли в охранении. Мы менялись каждый час – командир, наводчик, заряжающий и радист. Только водитель мог спать на своем месте. Как раз была моя очередь стоять в карауле, и в отдалении я услышал шум мотора Т-34. Он как бы ездил передо мной. Я не понимал, что происходит, один ли он и будет ли он атаковать, поэтому открыл огонь. Я выстрелил, и он тоже выстрелил. Я его не разглядел, поскольку он, видимо, стоял за стеной дома. Так мы несколько раз перестреливались. Делать было нечего, я взял бронебойно-зажигательный снаряд и выстрелил по крыше. Крыша была соломенной и тут же загорелась. Я увидел Т-34, но он быстро скрылся в темноте.

– Советская авиация беспокоила?

– Не особо. Ме-109 держали воздух свободным. Ночью прилетала «швейная машинка». Там и сям она бросала по одной бомбе, но это нам не причиняло особых хлопот. Потом, в 1944 году, когда русская авиация стала сильнее, меня там уже не было. Я это знаю только понаслышке.

– Какое личное оружие вы носили с собой?

– У всех танкистов был только пистолет. Мы его носили в кармане куртки или за пазухой. Для самообороны я им ни разу не пользовался.

– С партизанами сталкивались?

– Нет, но разговоров о них было много. Они появились уже в 1941-м, правда, тогда их было мало. А вот в 1943-м это была реальная сила.

– Вши были?

– Да, но не часто. Мы же всегда в бензине, в машинном масле – вши на нас не держались. Обычно мы цепляли вшей, когда где-то ночевали вместе с пехотой, у них были вши, от них мы заражались. Но это было довольно редко, поэтому вшей у нас было немного.

– Была ли взаимозаменяемость членов экипажа?

– Да, предусматривалось наличие в танке как минимум одного человека, который мог вести танк, кроме водителя. Внутри танка они сами менялись. Заряжающий, как правило, должен был уметь выполнять обязанности наводчика. Если кто-то из экипажа был убит или ранен, то из части сразу приходила замена.

– При обслуживании танка вы, как командир, работали вместе со всеми?

– Да. Весь экипаж, кроме водителя, все делал вместе. Он заботился только о танке, а остальные четверо носили канистры с бензином, боеприпасы, еду готовили, приносили продовольствие для всего экипажа.

– Вы уже несколько раз говорили о привилегированном положении водителя. В чем там дело?

– У него была самая большая нагрузка. Он должен был смотреть, чтобы не наехать на мину. Он должен был держать правильную дистанцию, справа и слева, с остальными машинами. Он должен был ориентироваться на местности. Когда мы не воевали, на марше, он работал, а все остальные просто сидели в танке. Особенно тяжело было ездить ночью. Свет включать было запрещено, мы надеялись только на него.

– Экипаж танка на марше сидел внутри или снаружи танка?

– Когда не было опасности, когда в воздухе не было железа, иногда сидели снаружи.

– Пехотинцев вы возили?

– Да, на марше возили. На танк помещались десять человек, не больше. Иногда пехота десантом сопровождала нас, когда нужно было подавить. Но в основном танки были чистым оружием нападения – прорваться и ехать вперед. Мы не должны были смотреть ни направо, ни налево, все это делала пехота, саперы, артиллерия.

– Насколько большой была дистанция между солдатом и унтер-офицером?

– До войны – очень большой. Во время войны такого различия не было. Разумеется, я подчинялся командиру роты, батальона, но мы могли вместе выпить и так далее. Бывало, что офицеры и солдаты обращались к друг другу на «ты». Что касается обеспечения, у нас оно было одинаковым. В итальянской армии и венгерской была разница, там офицеры получали дополнительный паек. У нас все получали одинаково. Был специальный унтер-офицер, который получал и распределял продовольствие.

– В русской армии солдаты зимой получали водку. Вы получали?

– Нет. Только иногда мы получали коньяк. Но не всегда. Чаще всего его давали перед наступлением. Иногда зимой давали вино, и мы делали глинтвейн. Что-то можно было купить в маркитантской лавке, например лезвия для бритв, мыло, сигареты, но не алкоголь.

– Ваша дивизия была из Вены, вы получали какие-то посылки от населения?

– Да. Даже когда я был в резервной части, получали посылки с едой. Я их забирал домой, мы их ели дома.

– Из-за того, что у вас была семья, вы получали какие-то привилегии, дополнительный отпуск, например?

– Нет. Привилегией было то, что я не должен был ночевать в казарме. И если я хотел куда-то пойти, мне не нужно было отпускное свидетельство. Если я куда-то уезжал, мне надо было получать разрешение, а так я мог передвигаться как хотел, я ходил гулять с детьми в униформе, тогда у нас не было гражданской одежды. Мы всегда были в форме, даже в свободное время.

– В 1941 году у вас были хиви?

– Мы их получили только после того, как началась война с Россией. У нас их было двое, они работали на кухне. Когда нас отправили во Францию в 1944-м, они поехали с нами.

26 ноября 1941 года мы вошли в населенный пункт Пешки. Выбрался из танка осмотреться. Внезапно неподалеку от меня разорвалась мина. Ее осколком я был ранен в голову. Когда пришел в себя, сообразил, что нахожусь на дивизионном пункте приема раненых. Голова перевязана. Как потом выяснил, в правом виске засел осколок мины. В ту же ночь меня с другими ранеными перевозят в госпиталь в Клин. Поскольку русские перерезали туда дорогу, мы вынуждены были добираться в объезд через лес, подвергаясь риску нападения партизан. В Клину мне сменили повязку, уложили отдыхать – медики диагностировали сотрясение мозга.

– Как вы восприняли ваше ранение? Было ли это каким-то облегчением?

– Да, можно так сказать. Это у нас называлось «выстрел на родину». У нас были «активисты», которые хотели заработать крест на шею, но их было мало, основная масса была рада, если представлялась возможность поехать домой, особенно зимой.

Из-за наступления русских нас эвакуировали из пункта приема раненых. Два или три дня спустя запросили самолеты для отправки раненых в тыл. Все было готово, нас даже доставили на аэродром, где мы стали дожидаться прибытия авиации. Но вместо шести самолетов прибыло пять, а поскольку я находился в последней санитарной машине, места мне не хватило. Оставшихся наскоро погрузили прямо на крытые соломой сани и повезли до самой Вязьмы. И это при минус 30 градусах! Оттуда в товарных вагонах отправили в Смоленск. Но и в Смоленске медики решили отправить меня еще дальше в тыл. Вскоре меня на санитарном поезде перебросили в госпиталь в Оборнике под Гнезно (Польша). Только в середине декабря меня прооперировали. Осколок мины удалили, благо он застрял в кости черепа в височной области. В результате побочного воздействия у меня свело челюсть, и я мог принимать только жидкую пищу. Рождество пришлось провести в госпитале. Одна местная семья пригласила меня 25 декабря на праздничный ужин и кофе.

В начале 1942 года меня выписали из госпиталя и направили в мою прежнюю часть в Мёдлинг. Едва доложив о прибытии, я тут же бросился домой к жене и сыну. Мальчику исполнилось уже год и три месяца. Радости от встречи после разлуки не было конца.

Вскоре я был направлен в роту выздоравливающих в Мария-Энцерсдорф. Сначала я просто отдыхал при части. Со временем я научился двигать нижней челюстью.

Целый год мне пришлось провести в батальоне запаса, откуда я мог раз в неделю ездить домой повидаться с семьей. Врачебная комиссия оценила мою пригодность к службе в тылу, в Рейхе. Ранение оказалось настолько серьезным, что я не мог даже носить каску. В общем, служба мне полагалась легкая.

7 февраля 1942 года я был переведен в 6-ю роту 4-го запасного танкового батальона, располагавшегося в замке Лаксембург, бывшей летней резиденции императора Австро-Венгрии. Меня назначили на должность командира взвода и инструктора по подготовке боевого пополнения.

В марте месяце 1942 года на свет появился второй ребенок – дочь. Вскоре меня перевели в каптенармусы 2-й роты для срочного наведения порядка с обмундированием. Перво-наперво я с помощью выделенных в мое распоряжение двоих солдат подсчитал количество обмундирования и аккуратно разложил его по полкам. Затем засел за составление перечня всего имевшегося в распоряжении обмундирования и снаряжения и только потом приступил к замене изношенного обмундирования на новое. Командиром роты был оберлейтенант фон Хайнитц. Одновременно с исполнением обязанностей каптенармуса я был назначен дежурным офицером, отвечавшим за несение службы, за готовность дежурного подразделения и, кроме того, ответственным за проведение стрельб из личного оружия.

12 августа 1942 года мне вручили черный значок за ранение и медаль за участие в «зимних сражениях на Восточном фронте в 1941-42 гг.», которую мы называли «орденом мороженого мяса».

К началу 1943 года я был вновь призван годным к несению службы в действующей армии. Чтобы не оказаться в совершенно незнакомой части, мы с несколькими солдатами попросились в формируемый в тот период на полигоне Графенвёр танковый батальон. Командиром роты оказался уже знакомый мне по 3-му танковому полку оберлейтенант Лангхаммер. И уже 12 января 1943 года я был зачислен в 4-ю роту 51-го танкового батальона, то есть в боевую часть.

Я был назначен командиром танка во второй танк 1-го взвода. Командиром батальона был гауптман Майер. Батальон вместе с 52-м танковым батальоном вошел в состав танкового полка «Фон Лаухерт».

Этот полк был первым, куда на вооружение поступили новейшие танки «Пантера», всего примерно 45 танков на батальон. На тот период «Пантера» была самым совершенным танком из всех имевшихся на вооружении в Вермахте. И мы очень гордились, что нам выпала честь служить на такой машине.

Естественно, всем нам пришлось переучиваться. И, кроме того, устранять мелкие технические недочеты. Параллельно я сдал экзамен на право вождения легкового и грузового автомобиля. И теперь иногда отправлялся на выходные в Бамберг, где тогда жила моя жена, на машине.

В середине апреля 1943 года нас перебросили во Францию на полигон в Мейи-ле-Шан для продолжения отработки навыков вождения танков «Пантера». Но уже в начале мая отозвали без техники снова в Графенвёр.

Оттуда нас (меня и еще 10 человек) откомандировали в Берлин получать технику. Танки предстояло получить на заводе № 5. Процедура продлилась дольше обычного, что дало нам возможность несколько дней провести в столице. Рядовой состав прикомандированных разместили при комендатуре, я же на ночь отправлялся к своим родителям. Дней через пять мы погрузили полученные танки на железнодорожные платформы и отправились в Графенвёр.

После устранения мелких неисправностей батальон погрузился с техникой на платформы и 25 июня 1943 года через Дрезден, Бреслау, Каттовиц, Брест, Минск, Гомель и Сумы проследовал до района Богодухова. 1 июля своим ходом мы проследовали в район сосредоточения под Тамаровку. Надо сказать, что в ходе марша выяснилось, что «Пантера» все же «сыровата» для боевого применения: двигатель перегревался, выходили из строя тормоза.

– Когда вы в 1943 году опять поехали в Россию, как вы это восприняли?

– Это никому не нравилось. Русским тоже не нравилось, что мы к ним пришли. Вся эта война была ненужной. Что она нам принесла? Ничего.

– Какое самое важное различие, для вас лично, между Pz-III и «Пантерой»?

– Сравнивать их нельзя. С точки зрения экипажа, «Пантера» требовала намного больше часов обслуживания.

5 июля началась крупномасштабная наступательная операция «Цитадель», целью которой был возврат захваченного противником Курска. Наш батальон в составе танкового полка «Фон Лаухерт» был подчинен 10-й танковой бригаде. А та, в свою очередь, входила в состав танковой дивизии «Великая Германия» (4-я танковая армия, группа армий «Юг»).

Первые оборонительные позиции противника были прорваны относительно легко, взято несколько населенных пунктов. В первом бою был ранен командир роты Лангхаммер, командование ротой принял мой командир взвода лейтенант Вайнмайер.

Уже на второй день сопротивление русских усиливается. В особенности много проблем доставляют советские противотанковые орудия. Нам все же удается выйти на стратегическую высоту и овладеть Друбовом. На следующий день, то есть 7 июля, выходит из строя мой танк. Ночью мы стояли на передовой позиции, перед горкой. Утром мы должны были вернуться на дорогу и наступать дальше. Когда мы хотели ехать назад, водитель сказал по радио, что танк сломался, задняя передача не работает. Я посоветовал переключиться на переднюю передачу, чтобы развернуться, но передняя передача тоже не включилась. Мне стало понятно, что сломался карданный вал. Я связался с танком, который стоял за мной, им командовал унтер-офицер Айзеляйн, и попросил вытащить меня на дорогу. Пока он меня буксировал, в корму попал снаряд, и танк загорелся. При этом погиб водитель, сидевший в танке. Танк сгорел, и больше я в наступлении участия не принимал. Мы путешествовали на машинах снабжения роты.

11 июля оберлейтенант Гайер был назначен новым командиром роты.

Командование вынуждено было прекратить 15 июля проведение операции «Цитадель» ввиду упорного сопротивления русских. Наш батальон изымают из подчинения танкового полка «Фон Лаухерт» и перебрасывают в район Тамаровки. 18 июля 1943 года оставшиеся «Пантеры» передаются 52-му танковому батальону, а нас без техники направляют через Сумы в Брянск. Мы разбиваем лагерь в одном из близлежащих лесных массивов. Это своего рода пополнение личным составом. Постоянно идут дожди, обмундирование не успевает просохнуть. Сюда же прибывают новые танки «Пантера», а также боевое пополнение из Германии. Я получаю новую машину.

Несколько дней спустя наш батальон перебрасывают в район Карачева. Часть подразделений участвует в боях, часть оставлена в резерве, в том числе и наше подразделение. Мне всегда везло.

5 августа железнодорожным транспортом нас отправляют в район Ахтырки, северо-восточнее Харькова. По прибытии сразу же после разгрузки нас бросают в бой. Идут ожесточенные оборонительные сражения. Командир роты попадает в плен к русским, лейтенант Вайнмайер снова принимает командование ротой.

– Отдельных членов экипажа могли дать в другой танк для замены?

– Да, если в другом экипаже кто-то погибал, то для замены могли взять человека из моего экипажа.

– Экипаж не был постоянным?

– Нет. Должен был бы быть, потому что это сыгранная команда. В начале войны так и было, но в конце, в 1944-м и в 1945-м годах, никто на это не смотрел.

Боевые действия под Ахтыркой обернулись ожесточенными оборонительными боями. В роте было всего 5 танков, которые распределили в пять взводов по одному танку в каждый. Как только нас выгрузили, мы немедленно пошли в бой. Там были очень тяжелые бои, там мы многих потеряли.

Во время одного из таких боев у меня с головы вдруг сорвало наушники. Люк был открыт, и после недолгих поисков я обнаружил в танке солидных размеров осколок мины – он и сорвал наушники.

– Вы там кого-нибудь подбили?

– Нет. И там нет. Я куда-то стрелял, по мне стреляли противотанковые пушки, но я непосредственно не видел, чтобы я кого-то подбил. У меня после ранения было довольно плохое зрение. Я должен был носить очки, но в танке в очках было плохо. В нормальной ситуации я не должен был бы воевать в танке, но у нас не было выбора, была нужда…

Наш танковый батальон во взаимодействии с танковым полком «Великая Германия» под командованием полковника графа Штрахвица без поддержки каких-либо других подразделений получил приказ атаковать позиции русских. Противник же так зарыл в землю свои танки, что были заметны лишь вспышки от выстрелов орудий. Иными словами, идентифицировать цель было крайне затруднительно. После того как мы понесли существенные потери, нам было приказано отойти. При отходе мой танк попал под огонь противотанкового орудия. Один из снарядов угодил в командирскую башенку, но отрикошетил, правда серьезно повредив смотровую щель. Еще один снаряд попал в кормовую часть – разрывом вспороло сварной шов между передней бронеплитой и боковым бронированием. Наши ремонтники сразу заявили, что сделать ничего не могут. Поскольку машина была в полном порядке, если не считать этих двух попаданий, я участвовал еще в нескольких операциях.

Когда мы в конце августа были в Полтаве, мой танк и еще одна машина были погружены на железнодорожные платформы для отправки в Германию. На этом моя карьера командира танка закончилась.

– Вы, как командир танка, могли как-то наказать вашего танкиста?

– Нет. Это должен был делать командир роты. Каждый проступок я должен был докладывать командиру роты, а он накладывал взыскание в зависимости от проступка. Были наказания, которые не мог наложить командир роты, они шли в более высокую инстанцию. Была так называемая книга взысканий, там было записано, кого, как и за что наказали, эту книгу должен был вести я, как старшина роты. Время от времени я должен был отдавать эту книгу командиру батальона, и он проверял, все ли там правильно, правильно ли наложены взыскания, иногда он наказание уменьшал или увеличивал.

– Какие были наказания?

– Начиналось с нарядов, потом было три дня ареста в казарме, человек сидел в казарме и получал только пару кусков хлеба, потом были более суровые наказания, этого я не знаю. В роте самое тяжелое взыскание было трое суток ареста. Но на войне было невозможно кого-то запереть на три дня, куда его было запирать?

– А как было с поощрениями?

– Я сейчас не могу вспомнить. Было поощрение, если кто-то себя проявлял в бою, его производили в следующее звание. Кто получил звание – тот поощрен. Или можно было получить внеочередной отпуск. Это было самое желанное поощрение.

– Кто принимал решения о поощрении?

– Командир батальона.

– Были изменения в тактике применения «Пантеры» по сравнению с Pz-III?

– Очень немного. Тактика была практически одинакова для всех танков. У нас были определенные схемы построений – линия, клин или широкий клин – это были базовые формы тактического применения. Их по возможности придерживались, разумеется, в зависимости от местности.

– Когда снаряд попадал по броне танка, как вы это ощущали, вы слышали удар?

– Мы очень мало слышали, потому что мотор был очень уж громким. Потом на нас были наушники. Если снаряд попадал, мы замечали, что танк подпрыгивает или останавливается. В России я стоял на развилке пяти или шести дорог. Я должен был наблюдать за дорогами, не идут ли русские. Там я попал под огонь русской крупнокалиберной артиллерии. Даже тяжелые танки, 45 тонн, подпрыгивали всякий раз, когда рядом падал снаряд.

– Было денежное вознаграждение за подбитые танки?

– Нет. Только ордена. За три атаки давали значок за танковый бой. Если подбить несколько танков, давали серебряный значок, потом золотой.

– Стреляли с ходу или с остановок?

– Всегда с коротких остановок, после которых по возможности меняли позицию, уезжали, потому что боялись получить снаряд в ответ. Была такая команда – «сменить позицию». Всегда надо было за что-то прятаться, за кусты, если была такая возможность.

– Вы лично думали, что переживете войну?

– Да, я всегда надеялся, что я переживу войну.

– Суеверия какие-нибудь были?

– Нет.

– Вы верили в Бога?

– Раньше верил. Меня так воспитали. Мы все получили с собой маленькую Библию, у каждого солдата она была. Но как-то мы не особенно ею пользовались.

15 сентября в должность командира батальона вступил майор Пфеффер. Уже под его командованием начался отход на позиции у Днепра. 28 сентября наш батальон вместе с другими подразделениями создает плацдарм на Днепре в районе Кременчуга.

Поступил приказ о создании рабочих бригад (по 2 взвода каждая) численностью до 30 человек. Командование одним из взводов принимает лейтенант Бауэр, другим – я. Наша задача – возведение оборонительных сооружений на противоположном берегу Днепра.

17 октября оба взвода на двух обычных 4,5-тонных грузовиках направили в указанное место. Сразу после прибытия приступили к сооружению жилья для себя, тем более что зарядил сильный дождь.

Едва мы закончили работы, как поступил приказ: срочно отходить! Где-то вблизи прорвались русские. А дело было уже поздним вечером. Наша колонна, не мешкая, отправилась в западном направлении. Повсюду были видны вспышки разрывов. В этой неразберихе каждый думает только о своей шкуре. Целую ночь мы блуждали неизвестно где, даже толком не зная местонахождения. Второй грузовик лейтенанта Бауэра куда-то пропал. В конце концов наш грузовик добирается куда-то, где шума боя уже не слышно. Наш грузовик с великим трудом одолевает крутой подъем – колеса скользят по раскисшей от дождей глинистой дороге – на высоту. К счастью, она занята нашими войсками! В любой момент можно ожидать появления противника.

Еле стоя на ногах, направляюсь к начпроду. А он уже сворачивается. Тем не менее он сжалился надо мной. Нагружаем кузов провиантом и потом отправляемся на поиски своей части, которую находим лишь поздно вечером 21 октября. А там узнаем, что всех нас включили в сводку пропавших без вести.

24 октября противнику удается в двух местах форсировать Днепр – севернее и южнее Днепропетровска.

27 октября 1943 года часть 51-го танкового батальона встала на постой в Песчаном Броде – вытянутом в длину селе. Значительно поредевшие части батальона направили на участки восточнее и юго-восточнее Кривого Рога. В том числе и танки 4-й роты. Перед этим ротный фельдфебель пригласил на день рождения всех унтер-офицеров роты. Сварили глинтвейн – незадолго до этого нам выдали ром. Возвращаясь поздно ночью в свою хату, где проживал вместе с двумя другими фельдфебелями, я чуть ли не по колено увяз в грязи и потерял спортивные туфли. Пришлось идти босиком. Утром все смеялись над моими носками, покрытыми коркой засохшей глины.

В начале декабря ротный фельдфебель вследствие болезни был вынужден покинуть подразделение. На его место назначили меня. Экзамен на звание старшины роты проходил 16 декабря в присутствии заместителя командира батальона, адъютанта главного счетовода и технического инспектора. Вопросы были как теоретические, так и практические, но я его сдал.

Незадолго до Рождества нам доставили целых несколько мешков полевой почты – письма, посылки, в том числе много отправлений от совершенно незнакомых людей из Германии. В первый день Рождества нам официально выдали красное вино. Некоторые решили сварить пунш. И вот мы со стаканчиками в руках уселись в хатах и землянках и стали вспоминать наших любимых и близких на родине. Прибыл командир роты лейтенант Вайнмайер, вместе с ним мы обошли роту поздравить личный состав. Надо сказать, на нашем участке было затишье, лишь в отдалении погромыхивала артиллерия.

В первый день нового, 1944 года прибыл замкомандира батальона (сам командир находился в районе боевых действий в составе ударной группы). И снова обход личного состава, поздравления и пожелания всего наилучшего в новом году. Затем турнир в скат и шахматы – выигравшие получили скромные призы.

3 января 1944 года 51-й танковый батальон был переименован во 2-й батальон 33-го танкового полка 9-й танковой дивизии. В организационном аспекте это никаких перемен не означало. На тот момент дивизией командовал генерал-майор Йолассе, а дивизия вошла в состав вновь сформированной 6-й армии.

Зимние квартиры покинули 10 января. Через Ново-Украинскую и Казанку батальон проследовал в Кривой Рог и там встал на постой. Жили в каменных домах с нормальными деревянными полами и электричеством. Несколько раз объявляли готовность к маршу. Видимо, постоянно ждали прорыва русских. В этой связи положенный мне отпуск то и дело откладывался.

19 января 1944 года выдалась возможность сходить в кино и хоть ненамного отвлечься от безрадостной фронтовой повседневности. После фильма состоялся концерт батальонного оркестра. На следующий день на общем построении с речью к личному составу обратился вновь назначенный командир батальона гауптман Пфаннкухе. Командир полка полковник Шмаль объявил о завершении создания организационной структуры 51-го танкового батальона и включении его в качестве 2-го танкового батальона 33-го танкового полка. По этому поводу торжество – веселые ритмы играет полковой оркестр. На следующий день прошло богослужение.

Батальон получил новые «Пантеры» и пополнился личным составом из частей запаса.

30 января объявлена полная боевая готовность. Роты готовятся к боевым операциям. За день до 28-летия, 1 февраля 1944 года, мне присвоили звание оберфельдфебеля. Наши танки в тот день нанесли удар на Апостолово, а вскоре нас привели в полную боевую готовность – где-то прорвались русские танки. Мне хоть вручили отпускное свидетельство, но из части не отпустили: обстановка пока неясна.

1 марта меня произвели в старшину роты. Это означало среди прочего и увеличение денежного довольствия. 8 марта из всех оказавшихся не у дел солдат начинают готовить пехотинцев, но потом поступает распоряжение следовать на грузовиках в какую-то деревню под Вознесенском на ночевку. 10 марта маршем добираемся до Домановки. Там остаемся до 13 марта. После этого колесные транспортные средства батальона через Николаевку перегоняют в Ново-Павловку. В Ново-Павловке получаем невиданное довольствие: уток, яйца, белый хлеб и мед.

После сдачи немногих, еще боеготовых танков, полугусеничных транспортеров и колесных средств транспорта в другую танковую дивизию на своих двоих двинулись дальше. В роте осталась лишь полевая кухня, грузовик с провиантом и телеги, куда сгружено имущество солдат.

27 марта начался 35-километровый марш прямо через поля по раскисшей от влаги земле до самого Черногорского. Оттуда в Кляйн-Фройденталь отмахали аж 28 километров. Сапоги лучше вообще не снимать – потом их просто не надеть из-за распухших ног. 30 марта выходим к Грос-Либенталю.

После прибытия 1 апреля находившегося на излечении нашего командира роты оберлейтенанта Лангхаммера он снова принял командование подразделением. Наконец я могу отправиться в отпуск – 9-ю танковую армию снимают с Восточного фронта и перебрасывают во Францию. Я тут же сел на грузовик, доехал на нем до Одессы, потом на пароме переправился через 9-километровый в этой местности Днестр и добрался до Аккермана в Румынии. Оттуда переполненный поезд с отпускниками доставляет меня 2 апреля в Романешти. Пересадка в товарные вагоны, и в путь, но поезд, едва тронувшись, останавливается: путь впереди занесен снегом. Торчим до 3 апреля. Отъезжаем, но к полуночи снова застреваем. А у нас, между прочим, ни еды, ни питья.

4 апреля нас все же пересаживают в нормальные пассажирские вагоны, и мы через Болрад, Галац, Быуцрэилу и Фетешти следуем до Бухареста, откуда нас 5 апреля в 18.00 должен забрать поезд. Нам еще предстояло целых 8 километров отмахать по городу до регистрационного пункта – здание вокзала было полностью разрушено прямым попаданием бомбы. Здесь я переночевал и впервые за 5 дней получил провиант. Жить стало легче.

6 апреля 1944 года я начал день с того, что отмахал 11 километров до ближайшей станции. Вечером прибыл долгожданный поезд, и вечером же, но 8 апреля я через Будапешт добираюсь до Южного вокзала Вены. Отсюда до Мёдлинга курсирует автобус. Наконец-то смог обнять своих! Вместе мы отпраздновали Пасху. А 27 апреля из Берлина приехали мои родители.

1 мая 1944 года срок моего отпуска истек. Явился в венскую комендатуру узнать, где в настоящее время находится моя часть. Поскольку оперативно предоставить запрошенные мною сведения в комендатуре не смогли, мне официально продлили отпуск еще на 3 дня. И только 4 мая я получил приказ следовать в свою часть, дислоцированную в Ниме на юге Франции. Именно там располагался штаб 9-й танковой дивизии. Заезжаю в Хинтербрюль проститься с детьми, женой и своими родителями. Они меня проводили на Южный вокзал Вены. Будущее неясно.

В Ниме являюсь для доклада в штаб 9-й танковой дивизии, откуда отправляюсь в Труае, где квартировал батальон. Прибыв в город 9 мая, первым делом отправляюсь на поиски гостиницы для солдат. Там встречаю одного сослуживца из батальона, тот подбросил меня на машине в часть. К вечеру я уже в роте, которая дислоцирована в деревушке. Доложил командиру роты о прибытии из отпуска. Еще по пути сюда я узнал от сослуживца, что всего за 5 дней до моего возвращения наш лагерь в Мэйи-ле-Кам буквально с землей сровняли самолеты союзников и в батальоне значительные потери. Среди погибших – мой бывший командир взвода и потом роты лейтенант Вайнмайер. Меня ждала куча работы: во время налета погибла вся документация батальонной канцелярии.

16 мая 1944 года из Санкт-Пёльтена прибывает пополнение из 33-го запасного танкового батальона. Занятия по боевой подготовке идут полным ходом. Несколько раз выезжаю в Труае посетить находящегося в тюрьме унтер-офицера, дожидающегося военного суда. В России он с еще одним танком стоял в засаде. Рано утром началась атака русских. Один солдат выглянул из танка и громко закричал: «Русские идут». И тут весь его экипаж выскочил из танка и убежал. Его судили, потому что он оставил стоять танк, ни разу не выстрелив и не уничтожив танк. Второй танк сделал пару выстрелов, и экипаж его не тронули. На военно-полевом суде командир роты и я, как старшина, давали показания. Его понизили в звании до ефрейтора и послали в штрафной батальон. Что с ним было потом, я не знаю.

В период отдыха и пополнения личным составом меняется и структура батальона. Роты передают обоз, полевую кухню, бензовозы и автомобили для перевозки боеприпасов, подразделения ремонтников во вновь сформированную хозяйственную роту. Теперь это подразделение полностью отвечает за наш тыл. Мало-помалу прибывает и долгожданная техника: танки, колесный транспорт, вооружение и снаряжение.

С началом вторжения сил союзников в Нормандии 6 июня 1944 года батальон приведен в полную боевую готовность.

Во второй половине дня 11 июня состоялось торжественное открытие нового солдатского клуба в Мэйи-ле-Кам. Мероприятие было организовано обществом «Сила через радость». С личным составом роты в этом торжестве принимаю участие и я. 28 июня на общем построении батальона командир батальона выступил с речью о военном положении Рейха и в особенности о высадке англо-американцев в Нормандии.

В июле 1944 года танковый батальон по железной дороге перебросили через Дижон и Лион в состав дивизии, дислоцируемой к тому времени в районе Сен-Реми южнее Авиньона. Едва успеваем прибыть и разместиться, нас снова в спешке заставляют грузиться и уже в составе дивизии следовать в Нормандию.

Следовало бы упомянуть, что моя легковушка «Фольксваген» серьезно пострадала от столкновения с «Пантерой». Я сидел на сиденье пассажира спереди справа с ручными гранатами на коленях. Оправившись от шока, я осмотрел повреждения и позвал командира ремонтного подразделения. Вскоре машину отремонтировали, но пришлось ездить без ветрового стекла и двух правых дверей. К тому же вместо бензобака пришлось поставить в кабину 20-литровую канистру с горючим, соединенную шлангом с двигателем. И вот на этой таратайке я прошел всю кампанию в Нормандии. Лишь 2 октября 1944 года я от нее отделался.

Районом стратегического сосредоточения дивизии 4 августа был избран участок западнее Аленсона. Поскольку большинство железнодорожных путей и узловых станций было разрушено, транспортные составы разгружались где попало. А потом техника следовала своим ходом. Наш танковый батальон изъяли из состава 9-й дивизии и переподчинили вместе с другими частями 5-й танковой армии группы армий «В».

20 августа 1944 года большая часть 8-й роты включая и ее командира, в ходе упорных боев попала в американский плен. Началась череда изнурительных и совершенно бесперспективных боев с намного превосходящими по численности и вооружениям силами союзников под Фалезом и Аржантаном. Наконец союзники сумели взять крупную немецкую группировку в гигантское кольцо окружения. Но многим частям все же удалось прорваться. В том числе и нам с водителем грузовика командира роты. Миновав Сену севернее Парижа, мы в Компьенском лесу соединились с подразделениями батальона, вернее, с тем, что от них осталось. Отсюда части дивизии на остающемся колесном транспорте направились через Суассон, Седан, Верден, Метц и Трир в район сосредоточения.

Чудом избежав ада последних дней, едва сколотив несколько ударных групп, 9 сентября мы снова участвовали в боях вблизи Аахена. Не участвующие в боевых действиях подразделения батальона перебросили в район Мертена южнее Кёльна. Моя 8-я рота разместилась в Вальберберге. Командиром роты был назначен лейтенант Гукенбергер. 15 сентября нас снова перебросили в район Вальдниля западнее города Мёнхен-Гладбах. Сюда же поступили новые танки «Пантера».

– В 1944 году вас перебросили на Западный фронт, чем война на западе отличалась от войны на востоке?

– Да… Там все было по-другому, но не лучше. Во-первых, авиация – днем мы вообще не могли двигаться, только ночью! У них было огромное материальное превосходство, потери все время восполнялись, а наши потери нет. Их было слишком много, и они были слишком сильные. Бензина не было. В Арденнах собирали последние остатки, сливая с грузовых машин в танки.

– В чем заключалась ваша функция старшины роты?

– Я отвечал за все, кроме непосредственно боевых действий, за все снабжение. Я каждый день должен был ездить на командный пункт роты, привезти людей или почту, получить приказы, организовать необходимые встречи и так далее. Такие примерно у меня были задачи. Чтобы с тылом было все хорошо, чтобы все были расквартированы.

– В минуты отдыха на фронте что вы делали?

– Приводили в порядок одежду, брились, мылись, купались, если была такая возможность. Прежде всего очень много спали. Если были вши – охотились за вшами.

– Что вы писали в письмах домой?

– Нам нельзя было писать какую-то информацию о войне, по которой можно было бы понять, где мы находимся, что мы делаем и какие у нас планы. Можно было писать только общую информацию, что у меня все хорошо, я здоров. Мне прежде всего хотелось знать, как дела у меня в семье, что делают дети. Все письма мы нумеровали, чтобы знать, что они все дошли по назначению, многие письма терялись по дороге, сгорали под бомбежками. Многие вообще не получали почту. Часто письма шли очень долго, до трех месяцев.

– Зарплату получали?

– Да, военные деньги. Потом, как старшина, я еще получал дополнительные деньги. Как профессиональный солдат, я посылал свою зарплату домой. Потом к военным деньгам была еще фронтовая надбавка. За каждый день боевых действий мы что-то получали.

– Эту фронтовую добавку тоже получала семья?

– Нет, ее платили нам. Но с деньгами на фронте ничего нельзя было сделать. Многие играли в покер на деньги. Кучи денег лежали на столе, они все равно были никому не нужны. Главное – не попасться, играть на деньги было запрещено с самого верха.

– Как вы восприняли покушение на Гитлера 20 июля?

– Мы особенно об этом не говорили, у нас не было времени, мы это услышали и приняли во внимание. Это было как и при капитуляции, тогда говорили, что Гитлер погиб на фронте, а потом мы узнали, что он совершил самоубийство, снял с себя ответственность. Я тогда сбежал из плена и шел пешком из Гамбурга в Бамберг, в мае я переплыл Эльбу. По дороге меня три раза ловили, я трижды сбегал из плена.

– После 20 июля ввели политофицеров?

– Да, это называлось офицер национал-социалистического руководства. Он ко мне зашел один раз в декабре 1944-го, когда я был уже старшиной роты, хотел узнать, как дела в роте. В его задачу входило ходить по полку, по ротам и узнавать, как настроение у солдат, рассказывать, что мы вот-вот получим новое оружие. Он один-единственный раз был у нас в роте… Мы, как солдаты, были недовольны, что в Нюрнберге повесили высших армейских офицеров. Все, или по крайней мере большинство, считали, что если дошло дело до казни, то надо было их расстрелять, а то, что их повесили, многих персонально задело.

– Какое отношение было к Ваффен СС?

– Однажды я приехал в один населенный пункт, у меня был приказ моего командира, что я должен в этом населенном пункте разместиться. Там уже были Ваффен СС. Они мне сказали, что тут уже все занято и я должен ехать куда-нибудь в другое место, но не сказали куда. Люди, которые были под моим командованием, стояли вместе с нашими машинами на дороге. Тут появился офицер СС, отчитал меня и пообещал отдать под трибунал, потому что я был, по его мнению, груб. Он хотел меня арестовать, но, подойдя ко мне, увидел моих людей и передумал. Я не хочу защищать Ваффен СС, но воевали они здорово – это были классные ребята. У них, конечно, было огромное преимущество, потому что они всегда все получали первыми, пополнение и новое оружие, но и посылали их именно туда, где было тяжело.

– Можно ли сказать, что вы Ваффен СС завидовали?

– Да, так можно сказать.

– На Восточном фронте чего вы боялись больше всего: быть убитым, покалеченным или попасть в плен?

– В 41-м мы видели своих убитых солдат. Говорили, я не знаю, насколько это правда, что их изувечили русские. Говорили также, что это делало гражданское население, которое потом уже уродовало трупы. В любом случае плена мы панически боялись. Но факт тот, что было взаимное ожесточение, шла настоящая бойня.

– Русские ветераны часто говорят, что у них была ненависть к немцам. А ваше эмоциональное состояние, его можно назвать словом «ненависть»?

– Да, вполне.

– Вера в то, что Германия выиграет войну, как долго она у вас была и когда закончилась?

– Она была очень долго, почти до самого конца. Она была потому, что нам все время обещали новое оружие, которое мы так и не получили.

2 октября 1944-го 8-я рота была расформирована и личный состав распределен между остававшимися тремя ротами батальона. Вместо старой роты из танкового батальона 2105 105-й танковой бригады формируют новую 8-ю роту. Я введен в должность ротного фельдфебеля штабной роты батальона. Рота состоит из танкового, разведывательного и саперного взводов, а также взвода ПВО, взвода связи и санитарного подразделения. Численность – около 200 человек. Командир роты – оберлейтенант Гюнтер. Мне необходимо какое-то время, чтобы войти в курс дела – изучить круг обязанностей, познакомиться с личным составом и так далее.

В это время 9-я танковая дивизия вела ожесточенные бои с десантниками противника. Во время воздушных налетов серьезные повреждения были нанесены железнодорожному мосту в Арнеме.

13 октября 1944 года 9-я танковая дивизия снята с фронта. Наш батальон перебросили в район западнее Ксантена. Утром 3 ноября доходим до Херонгена. Разместиться негде, так что ночевали прямо на технике, а в полночь опять на марше. Добираемся до Мёнхен-Гладбаха. Вместе с канцелярией я нашел пристанище в небольшой и тихой гостинице.

9 ноября несколько раз подряд объявляли и вновь отменяли готовность к маршу. У меня часто возникали трения с командиром роты. Такого не припомню – прежде со всеми командирами у меня складывались хорошие служебные отношения. 15 ноября вечером роту через Вегберг перебросили в Шваненберг в район Эркеленца. Добирались туда всю ночь.

На участке Гайленкирхена, Иммендорфа, Пуффендорфа, Линниха и Бека мы втянулись в ожесточенные бои. Каждый вечер я выезжал на командный пункт батальона, там же постоянно находился и командир роты. Ездить приходилось в темное время суток, потому что днем передвигаться по дорогам было крайне опасно ввиду небывалой активности вражеской авиации. Доставлял на КП личный состав на замену, почту и товары для продажи – провиант, сигареты, шоколад. Отправляясь обратно, захватывал приказы и документы, которые привозил ранее на подпись командиру батальона.

24 ноября 1944 года 9-ю танковую дивизию вновь сняли с фронта и вблизи от передовой в районе Хайнсберга пополнили ее личным состав.

Командир роты дал разрешение пользоваться реквизированным у французов лимузином. По пути на КП батальона, когда я вез на этой машине солдат на замену, мне неожиданно встретился командир батальона гауптман Пфаннкухе. Он был удивлен и возмущен, что я, мол, разъезжаю на такой машине, и приказал сдать лимузин ремонтникам. Там лимузин долго не задержался – попал под артобстрел противника и сгорел.

1 декабря боевые подразделения дивизии вернулись на фронт и при поддержке танков предприняли попытку контратаковать противника в районе Линдерна. В результате – огромные потери. Линдерн пришлось оставить.

9 декабря мы возвращаемся из Хайнсберга в Хелер. Но сначала необходимо было пройти «обряд» дезинсекции. 15 декабря штабная рота в полном составе колонной пошла в Вальдниль в кино, а уже днем позже начинается Арденнское наступление. Наши боевые части тут же перебросили в район Санкт-Одилиенберга, южнее Рурмонда, для участия в боях. Мне приказано взять в мастерской мотопилу в доставить ее в Санкт-Одилиенберг на КП батальона.

Вечером 19 декабря штабная рота на колесных транспортных средствах выдвинулась в Арсбек для погрузки, но на полпути нас вернули. В конце концов 21 декабря мы направились маршем через Рейндален, Кёльн, Бонн. Мекенхайм и Герольсхайм в Доллендорф на расквартирование. На следующий день марш через Прюн в Матцерат. 22 декабря в Айфеле выпадает первый снег. Заметно холодает, и столь же заметно активизируется авиация противника. В полночь 23 декабря 1944 года маршем следуем через Лихтенборн, Арцфельд, Иррхаузен, Далейден, Дасбург и Хозинген в Бокхольц. Здесь штабная рота в канун Рождества делает остановку.

9-я танковая дивизия переходит в подчинение 5-й танковой армии генерала танковых войск Мантейфеля.

25 декабря, в день Рождества, роту перебрасывают через Клерф в Луллинген. 26 декабря поехал к ремонтникам и в хозроту за полагающимся к Рождеству провиантом для личного состава роты.

27 декабря ночью отправился через Новиль, Компань, Шамплон, Нассань и Амбли на КП батальона в Эржимоне. Но КП, оказывается, уже снялся с места, а сам Эржимонт интенсивно обстреливают. Путь обратно занял ужасно много времени, почти все дороги забиты отступающими, все хлынули в тыл.

28 декабря мой командир роты принял командование 8-й ротой вместо погибшего в боях прежнего командира. Командиром штабной роты назначен лейтенант Теттер.

Невзирая на серьезность положения, мы в канцелярии решаем отпраздновать встречу Нового года. На столе вино, кофе в зернах, печенье. Поем новогодние песни.

Весь январь мотался по дорогам, забитым войсками, на КП батальона и обратно. Возвратившись 27 января из очередной поездки и едва заснув, чувствую, как меня кто-то пытается растолкать. Продрав глаза, вижу перед собой офицера штаба 64-го армейского корпуса. Офицер потребовал, чтобы я немедленно освободил помещение, где разместилась канцелярия и я сам. Мол, в этом помещении будет размещен штаб упомянутого корпуса. И мне пришлось впопыхах забирать весь личный и служебный скарб и устраиваться на ночлег у двух сослуживцев из штабной роты.

Весь день ушел на поиски подходящего помещения для канцелярии, и только к вечеру удалось его отыскать.

В ночь на 29 января 1945 года с передовой вместе с командиром вернулись наши боевые подразделения. Поскольку свободных помещений нет и не предвидится, размещаю кое-как служащих штабной роты. Кое-кому приходится потесниться. Оба офицера штабной роты ночуют в канцелярии.

30 января мне вручили Крест за военные заслуги 2-го класса с мечами. Накануне моего дня рождения мы отпраздновали это событие в компании двоих офицеров, шестерых фельдфебелей и трех представителей рядового состава. Было очень неплохо – свиные отбивные, картофельный салат, шнапс хоть залейся. Один боец очень неплохо играл на аккордеоне. 2 февраля меня поздравила вся наша рота.

После того как 4 февраля дом, где мы стояли, подвергся артобстрелу, пришлось снова искать подходящее помещение. Другие части покидают городок. Боевым частям нашего батальона приказано находиться в резерве под Шляйденом. 6 февраля поступает приказ о готовности к маршу и для штабной роты. Командир батальона поставил мне задачу разместить штабную роту в Рисдорфе. Ранним утром 7 февраля не участвующие в боевых действиях подразделения штабной роты под моим командованием направились в Рисдорф. Так как в Рисдорфе уже расквартировано подразделение Ваффен СС, условий для размещения нет. Мне осталось лишь перебираться в пустые бараки в Эшвайлере. Сам вместе с еще одним фельдфебелем разместился на квартире.

Поскольку начиная с 6 февраля мы вообще не получали довольствия, организовали питание в дислоцированной поблизости части ПВО. Поступило распоряжение 9 февраля следовать в Мертен. Но ни о каком следовании не может быть и речи ввиду полного отсутствия горючего.

18 февраля у гауптмана Мюллера проходит совещание. Присутствует и командир хозроты в Мертене. В целях экономии горючего в распоряжение каждой из рот поступает по два велосипеда – один для ротного фельдфебеля, другой – для ротного писаря.

На велосипеде я 20 февраля еду на КП батальона в Вайлер, а оттуда ночевать в Эшвайлер. После завтрака на следующее утро тоже на велосипеде возвращаюсь через Фламмерсхайм и Альфер в Удорф. А штабной роте предписано сдать еще несколько машин. Во время очередной переброски прихватываем и людей из хозроты. Новое место КП батальона – Вихтерих.

23 февраля являются с докладом ротные фельдфебели батальона. Все представляются новому командиру батальона гауптману Айслеру, удостоенному Железного креста. Мой велосипед забарахлил и нуждается в ремонте. Дивизия в это время ведет тяжелые оборонительные бои западнее и юго-западнее Кёльна.

У меня страшно разболелся зуб, и 24 февраля я вынужден обратиться к врачу. После этого занял квартиру в Удорфе. Прекрасная комната с видом на Рейн. По воскресеньям хозяева квартиры приглашали меня отобедать с ними. Жаркое из зайчатины, персики, пудинг, натуральный кофе и торт.

2 марта не участвующие в боевых действиях подразделения штабной роты маршем двигаются через Весселинг на Кёльн-Оссендорф. Ночевка в полуразрушенной казарме Люфтваффе. Мы с моим писарем одолели этот кусок на велосипедах. Из-за катастрофической по своим последствиям бомбардировки Кёльна мы были вынуждены остановиться в нескольких километрах от города. В западных пригородах шли бои немецких войск с численно превосходящими силами противника.

Из не участвующих в боевых действиях подразделений штабной роты формируются дежурные взводы. Остальные переправляются через Рейн на восточный берег. Ночуем вместе с командиром роты на офицерской квартире. Во всех окнах ни одного целого стекла.

4 марта в 3 часа утра начинаем отход. Мы с писарем снова на велосипедах кое-как преодолели изувеченный мост Гогенцоллернбрюке, доезжаем до Бергиш-Гладбаха, а оттуда – до Шильгена. Едва разместились там, как нам приказали следовать дальше – через Оденталь и Альтенберг на Дабрингхаузен. Наша 9-я танковая дивизия сумела создать плацдарм в районе Кёльна и продолжает вести ожесточенные оборонительные бои.

6 марта 1945 года в самом центре Кёльна вблизи собора погиб наш командующий дивизией генерал-майор барон фон Эльверфельдт. Наши части продолжают переправляться через Рейн и занимать позиции на противоположном берегу. После подрыва моста Гогенцоллернбрюке противник овладел Кёльном.

8 марта штабная рота приняла участие в торжественном погребении погибшего командующего 9-й танковой дивизией в Бенцберге.

11 марта поступило новое штатное расписание военного времени, в соответствии с которым все штабные роты подлежат расформированию. Однако никаких конкретных шагов в этом направлении предпринято не было.

20 марта вручен Рыцарский крест командиру 5-й роты оберлейтенанту Штрассеру. И это событие было должным образом отмечено. Между тем вот уже два дня нам не везут довольствие. К счастью, есть небольшие припасы.

Вследствие значительных потерь оба батальона 33-го танкового полка были собраны в единую ударную группу.

Мы готовимся к назначенному на 26 марта маршу. Штабная рота снялась с места еще до полуночи. Но мы с писарем остаемся до утра. Потом на велосипедах поехали через Виссен, Бетцдорф и Бурбах. По пути заметили противотанковые орудия в полной боевой готовности и работы по подготовке к подрыву мостов. Улицы пусты, из окон виднеются белые простыни. Дорога пустынна, мы совершенно одни. В Вильмерсдорфе ночуем у незнакомых людей. Они страшно удивлены вообще видеть здесь немецких солдат. В нашем распоряжении целая спальня.

Ночь прошла спокойно, и наутро 28 марта ни стрельбы, ни разрывов. Мы сели на велосипеды и поехали дальше. Наконец нам попался грузовик 1-го батальона, а чуть позже солдаты-ремонтники из танкового полка. Вследствие активности неприятельской авиации мы с писарем целый день отсиживались в лесу. Только вечером отправляемся в путь в направлении Зигквелле. По пути ночуем в каком-то телятнике или коровнике.

29 марта едем через Фойдинген в Хольцхаузен. Там в одном из лесных массивов и обнаружили наш батальон.

Колесная техника, не участвующая в боях, в 4 часа утра 30 марта направляется в Беллер. Я получил в свое распоряжение грузовик, и мы с писарем сдали велосипеды.

Несмотря на серьезность положения, командир роты снабжения гауптман Мюллер 31 марта организовал в гостинице «Беллеркруг» товарищеский вечер. Шнапс, пиво, вино, натуральный кофе, бутерброды и пирожные. Под аккомпанемент фортепьяно до 3 ночи распеваем песни. Сплю на какой-то частной квартире.

1 апреля. Пасхальное воскресенье. С командиром штабной роты лейтенантом Теттером и несколькими унтер-офицерами с утра выпили по кружке пива. Потом хозяева квартиры пригласили меня на обед. Позже приступили к подготовке к маршу. Ранним утром 2 апреля трогаемся. Путь пролегает через Хёкстер, Хардегсен и Нёртен в Обербиллингхаузен. И здесь мы тоже разместились на частных квартирах. Из-за множества дел ложусь спать только после полуночи.

Так как местонахождение противника нам неизвестно, начиная с 8 апреля противотанковые и другие подразделения располагаются на оборонительных позициях вокруг города на важных стратегических пунктах. Предстоит оборонять Гарц. И 9 апреля они остаются на местах. Проводится соответствующая подготовка к обороне Херлингероде. Но наутро, то есть 10 апреля, приказано выступить через Окер в Альтенау. Ночью марш должен быть продолжен. Солдаты не покидают технику.

В 5 утра 11 апреля марш продолжается через Торфхаус, Браунлаге, Танне, Траутенштайн, Хассельфельде, Штиге и Харцгероде до Аббероде. Здесь располагаемся на постой. Несмотря на страшную усталость, никак не могу заснуть. Гослар и Харцбург уже в руках противника.

Несмотря на распоряжение начать марш в 5 часов утра, выступили лишь в 10 часов 30 минут 12 апреля 1945 года. Двигались через Хеттштедт, Галле, Биттерфельд, Виттенберг, Визенбург на Альтенграбов. Разместились в казарме полигона. 33-м танковым полком по-прежнему командует гауптман Айсер. Выстроив 13 апреля весь полк, командир объяснил обстановку и поставил задачи. После этого смена обмундирования.

Уже ночью марш продолжился. Через Михендорф, Потсдам, Гросс-Глинике и Дёберитц прибываем в Фалькензее. Сначала располагаемся в каком-то лесочке на западной границе Берлина.

15 апреля штабную роту перебросили в Финкельбург, личный состав разместился по частным квартирам. Я поселился в доме лесника. Прекрасные условия. Так как я не имел возможности самому навестить родителей в Берлине, обратился к кому-то из гражданских с просьбой оповестить моих родителей, где я. Родители уже к вечеру приехали повидаться со мной. И им, и мне есть что рассказать. По радио узнаю, что Бамберг занят американцами. Там с начала этого года находилась моя семья, жена с детьми проживает у своих родителей. Естественно, что никакой связи с ними нет и быть не может.

Ранним утром 17 апреля батальон через Потсдам, Барут, Финстервальде, Кёнигсбрюк направляется к Дрездену. Вместе с сослуживцами по канцелярии приезжаю к тетке, которая как раз вышла из бомбоубежища после очередного налета. Даю ей немного продуктов. После этого мы направляемся через Пирну в Розенталь. Ночуем в лесу. Мы ждем командира, тот должен доставить распоряжение о получении в Хемнице новых танков «Пантера». Но ни о каких танках речи нет – район Хемница захвачен американцами. Позже речь заходит о том, что вроде наши танки дожидаются нас в Плауэне, но высланный туда отряд возвращается ни с чем.

Согласно приказу, 18 апреля ранним утром возвращаемся в Берлин.

Нас, весь персонал канцелярии, хозяева квартиры приглашают на кофе. Кофе – самый настоящий, да еще и с пирожными.

21 апреля остатки батальона получили приказ сформировать противотанковые подразделения. Я возглавил группу пулеметчиков. Вечером узнал о расформировании штабной роты и о том, что личный состав раскидали по нескольким другим ротам.

После построения штабной роты 22 апреля раздали дополнительное оружие. Солдаты получили от меня военные билеты. Вся документация, канцелярия, в том числе секретная, сжигается. Вечером объявлена тревога. Я вместе с группой пулеметчиков занял позицию на одной из главных дорог, ведущих от центра города. После отмены тревоги на грузовике наш отряд численностью около 20 человек доставляют в Шёнвальде для участия в боях. Я с отрядом передан в подчинение командиру 7-й роты оберлейтенанту Гюнтеру.

Остатки батальона переподчиняются только что сформированной 12-й армии генерала танковых войск Венка.

В ночь на 23 апреля маршем вышли к Халенбеку. Мне и моему отряду пулеметчиков выделили сарай. Грузовик мне было приказано обменять на легковушку.

Я заснул, но во второй половине дня меня растолкали. И на сей раз не офицер штаба корпуса, а мой младший братец. Он служил фельдфебелем в танковой армии. Разузнав от родителей, где я, он догонял меня от самого Финкенкруга. Его часть дислоцировалась в Вюнсдорфе, и он самовольно покинул ее и теперь зачислился в мою роту. Нам суждено было не расставаться до конца войны. В моем стрелковом взводе он стал 1-м номером пулемета.

Роту разбили на противотанковые группы, которые в ускоренном порядке проходили подготовку пехотинцев – стреляли из пулеметов, карабинов и фаустпатронов, отрабатывали навыки борьбы с танками. Во второй половине дня 24 апреля нас перебросили в Безендорф. Здесь мы с братом и еще одним фельдфебелем становимся на частную квартиру.

1 мая узнаем, что наш фюрер Адольф Гитлер пал на фронте плечом к плечу с своими солдатами, обороняя Берлин. Но уже скоро становится известно, что он покончил жизнь самоубийством в своем бункере. Наша рота с утра еще отрабатывала навыки атаки и занималась огневой подготовкой. Но вечером приказано выступить в район Гросс-Буххольца. Положение критическое. Мы в кольце врага. С севера и запада наседают американцы, а с юга и востока – русские. Нам остался участок километров 40 в поперечнике. Принимая во внимание создавшееся положение, наш командир батальона в половине девятого вечера 2 мая 1945 года на общем построении объявил о роспуске батальона. Отныне каждый сам за себя. Перед тем как разойтись, получили сухой паек, сигареты, шоколад, спиртное.

Мы с братом решаем пробиваться. Я – на Бамберг, он – на Тайфлинген. Сначала мы доехали на каком-то грузовике до Людвигслуста. В том же направлении тянулись нескончаемые колонны.

По дороге избавились от оружия и боеприпасов. Вдруг мы оказываемся лицом к лицу с американцами, которым немецкие солдаты сдавали еще остававшееся у них оружие. Нас пропустили, и мы пешком пошли дальше. Ночь выдалась довольно холодной, но мы ночевали под открытым небом. Утром 4 мая маршировали дальше до самого сборного лагеря вблизи Блекеде. На огромном лугу были разбиты палатки. Вообще американцам на нас в высшей степени было наплевать. Да и у нас провианта на пару дней еще хватит. Каждый поварничает для себя. С этого момента мы уже не знаем, что нас ждет. Вскоре я бежал. Потом меня опять поймали, посадили в лагерь, я оттуда опять сбежал. И последний раз меня поймали под Кобургом, это 60 километров севернее Бамберга. Отправили в демобилизационный лагерь. Там я получил легальные демобилизационные бумаги. Там еврейский офицер задал мне несколько вопросов, он спросил, кто я по вероисповеданию, какого я мнения об СС и какого я мнения о 20 июля. Как и сегодня, я тогда тоже не мог дать ясных ответов.

– Как вы восприняли капитуляцию, как поражение или как облегчение?

– Нелегко, но выхода уже не было. Все стало разваливаться. Приходили взаимоисключающие приказы. Мы были рады, что весь этот бардак закончился.

– Самоубийства при этом были?

– Да. Прежде всего, среди высших офицеров. Я лично знал генерала Декера [Karl Decker], который был командиром моего батальона. Он застрелился.

– Каким было отношение к ветеранам сразу после войны?

– Сначала отстраненным. Тут дело в немцах – они никаких солдат не любят. После войны нужно было начинать жизнь сначала, искать новые средства к существованию. Я приехал в Бамберг, потому что здесь жила жена. Мы еще во время войны договорились, что если что-то случится, если война будет проиграна, то она поедет с детьми из Вены сюда, в Бамберг, к ее родителям. Поэтому после капитуляции я уже в июне был дома. Моя квартира, все вещи остались в Вене. Я должен был начать с нуля с двумя детьми. И все же мы были рады, что война закончилась, что мы опять дома, это было освобождение.

Я пошел работать на железную дорогу механиком, ремонтировал локомотивы. После 10 лет работы я ушел с железной дороги. Мою службу солдатом мне засчитали как государственную службу, и я вернулся в Бундесвер. Там некоторые офицеры, которых я знал еще с войны, меня продвигали, я опять служил в танковых войсках.

– Где вы служили в Бундесвере?

– В армейском командовании в Мюнхене. Это то, что раньше называлось корпусом. Оно было ответственно за всю Баварию. Я занимался военными картами, их созданием, производством и распространением. Это была хорошая работа, мне она очень нравилась, хотя раньше я никогда этим не занимался.

– Бундесвер, когда он был создан в 1956 году, насколько он был похож на Вермахт?

– Все было совсем по-другому. Едва ли какие-то традиции Вермахта они переняли. Для многих Германия после войны была абсолютно новой страной, все, что было до того, было зачеркнуто. Практически все было начато по-новому.

– Ордена носили?

– Нет.

– А было разрешено?

– Да, без свастики. Но никто не носил. Никто не хотел носить переделанные ордена, без свастики. Мы говорили, что мы их в таком виде получили, почему мы их должны менять, только потому, что у нас неожиданно новое правительство? Сейчас нигде нельзя появляться в униформе Вермахта, только на наших встречах за закрытыми дверями. Я вам должен честно сказать, у немцев больше нет гордости. Все остальные народы еще имеют свою гордость и свои традиции. Мы уже дошли до того, что некоторые требуют, чтобы в национальный день памяти по погибшим были разрешены танцы, дискотеки.

– Война это самое важное событие в вашей жизни?

– Да, война оказала на нас огромное влияние. Вся наша молодость была разрушена.

– Как вы думаете, Бундесвер в 50-е или 60-е годы был в состоянии воевать с Советским Союзом?

– Нет. Вообще нет. Об этом нельзя даже думать. Но никто и не ждет, что здесь, в Европе, будет война. Мы-то, солдаты, точно воевать не хотели, сыты были войной по горло.

notes

Назад: Альфред Руббель

Дальше: Примечания