Часть I
ПОТОМОК ВЕЛИКОГО БАРДА ЛЕРМОНТА

После недавнего ливня все вокруг сверкало на солнце: и притихшее Северное море, и блестящие скалы, и каменистый берег. И даже чайки казались белее и чище.

Ему было десять, ей — девять. Он стоял на берегу, приложив руку козырьком ко лбу, и смотрел на девочку в рыбацком ялике, сидевшую на веслах. Она обернулась к нему, выхватила из-за пазухи черный платок и стала размахивать им. Он зашатался и, схватившись за сердце, спотыкаясь, побрел туда, где рядом были выкопаны две мелкие ямки в песке с двумя крестами из прутьев в изголовье. Он повалился навзничь в одну из ямок и молитвенно сложил руки на груди.

Из-под приспущенных ресниц он видел, как девочка подошла к нему и воскликнула театральным голосом:

— Боже мой! Мой любимый принц! Мой верный рыцарь! Он умер, он умер!.. А в моей руке — волшебный эликсир. Я исцелить его спешила. О мой возлюбленный, ты любовь моя и моя смерть! Так пусть же и я умру с тобою!..

Она взмахнула руками, закрыла огромные зеленые глаза. Солнце вспыхнуло огненным нимбом за ее взлохмаченными ветром густыми волосами. Упав в песчаную ямку рядом, она тоже молитвенно сложила на груди руки. Из-под нежного века скользнула и пропала в кудрях слеза.

Полежав, он улыбнулся и захрапел, будто мужлан во сне. Девочка затопала ногами, закричала тонким голосом:

— Фу, как гадко! Противный мальчишка! Нет, ты не Тристан. Не получится из тебя рыцарь!.. — И, театрально рыдая навзрыд, побежала по берегу. Прибой лениво зализывал следы ее маленьких босых ножек на песке.

Джордж и Шарон любили играть в Тристана и Изольду. Эти представления они устраивали под шотландским городом Абердином летом 1606 года под тревожный плеск прибоя сурового Северного моря.

Всю жизнь потом не мог забыть Джордж эти следы на песке.

Родился Джордж Лермонт в канун дня Всех Святых, а это согласно поверью давало ему власть над невидимым миром фей и эльфов, что и подобало потомку великого барда Томаса Рифмотворца, возлюбленного королевы фей.

Король Иаков VI, сын ревностной католички Марии Стюарт, стремился подчинить себе чересчур ретивых последователей Джона Нокса — вождя Реформации в Шотландии. Подстрекаемая зажигательными проповедями пресвитеров против короля, 17 декабря 1596 года толпа эдинбургских жителей напала на городскую башню Толлбут, где всемилостивейший монарх вершил суд и расправу, и король едва спасся от своих разъяренных подданных. Покинув столицу, он повелел напустить на нее верных ему воинственных горцев и отчаянных драчунов Пограничья. Умерив свой гнев, Иаков помиловал горожан Эдинбурга и их магистратов, но пригрозил, что в случае новых беспорядков отберет у столицы ее исконные права.

— Боюсь, что наш сын, — сказал отец Джорджа его матери, — будет жить в бурное время.

Правда, в царствование Иакова VI Шотландия впервые за долгие столетия не знала войны, но междоусобная брань между крупными вельможами и мелкими дворянами не прекращалась, и симпатии нетитулованного дворянина капитана Эндрю Лермонта неизменно принадлежали последним.

Первым воспоминанием Джорджа Лермонта в жизни стали неповторимый вкус материнского молока и волшебные песни и баллады о родной Шотландии, что певала мать над его колыбелью. В этих древних песнях слышались отзвуки его далеких предков — варягов, норманнов, в незапамятные времена пиратствовавших в Северном море, плававших на торговых кораблях «из варяг в греки» в чужедальнем краю из Балтийского моря и Финского залива по реке Неве в Ладожское озеро, а оттуда волоком по верховьям Днепра вниз по Славутичу до Черного моря и по нему во врата Константинополя. Вдоль этого водного пути на месте складов и строились первые русские города…

Мать часто пела ему, играя на арфе, и сызмальства запала в сердце Джорджа одна песня, которую в зрелые годы он не мог никак вспомнить, хотя где-то глубоко в сердце звучала она всю его жизнь. Никто никогда не говорил, что у мамы хороший голос, но не было для него святее и прекраснее песни, чем та колыбельная. Когда он подрос и узнал, что нет во всей Шотландии пернатого певца лучше малиновки, или королька, что прячется в осоке, называемого всеми сынами ее «шотландским соловьем», он сравнил колыбельную мамы с песней малиновки.

На всю жизнь запомнилось, как мама берет арфу, грациозным, полным милого изящества жестом воздев рукава, и пробегает пальцами по звучным струнам. Мама не раз говорила ему, что эта десятиструнная арфа (на такой арфе играл библейский Давид!) в XII столетии принадлежала великому барду и пророку Шотландии, автору «Тристана и Изольды» Томасу Лермонту.

По-английски маму звали Мэри, в честь королевы, по-шотландски — Mhore. Так называл маму отец.

У Мэри Лермонт, урожденной Дуглас (из клана Черных Дугласов), были необыкновенно тонкие, легкие, летучие волосы совершенно пепельного цвета, выдававшие в ней северных соотечественников Лермонтов. В Шотландию ее родители приплыли с Оркнейских островов, где немало было Лермонтов, сохранивших свою древнюю благородную фамилию.

Когда мама играла и пела, Джорди (так мама называла Джорджа на шотландский лад), рано невзлюбив сидеть на маминых коленях, плюхался на шкуру вепря и, подперев кулачком челюсть, смотрел на дивные чудеса в очаге и храбро тушил ладошкой вылетавшие оттуда мухами огненные искры.

А мама пела и пела ему песни и баллады Томаса Рифмотворца.

— Запомни, сын, запомни навсегда, на всю жизнь, — говорила, сидя над ним, мама, и глаза ее голубые, каким так редко бывает небо Шотландии, горели синим огнем, — что наши предки жили и славились среди людей и десять, и пятнадцать, и двадцать поколений тому назад. Я, твоя мать, из рода Лермонтов и Черных Дугласов, наиславнейшего из знатных родов нашей Каледонии. Эти Дугласы причинили много зла бедному народу, воюя и против южников-англичан в Пограничье, и против своего же народа. Недаром прозвали этих феодальных лордов Черными Дугласами.

Кто в Шотландии не знал сэра Джеймса Дугласа, соратника великого короля-освободителя Брюса! Он был добр к шотландцам и милостлив даже к южникам. Не любил только грозных английских лучников и, чтобы их стало меньше, приказывал каждому пленному лучнику выкалывать правый глаз или, в зависимости от настроения, отрезать указательный палец правой руки.

— Черные Дугласы, — звучал мамин голос под шум пламени в камине и трубе, — враждовали и с Лермонтами. Они были сильнее и истребили почти весь этот славный род в Пограничье. Однажды к нам, в мрачный замок Дугласов, пришел менестрель, заросший до самых глаз бородой. Странствующий музыкант пел баллады о Лермонтах и неотрывно смотрел на меня. Он был молод и, быть может, красив, если бы не дремучая борода, скрывавшая его лицо. Он пел, играя на арфе, не менее искусно, чем юный Давид, о кровавых битвах пятисотлетней давности, о том, как лорд Макбет и его жена убили Дункана, короля Шотландии, и о том, как сын Дункана, славный Мальком, восстал против убийцы его отца и с помощью Лермонтов и других отважных рыцарей разбил в большой битве Макбета. Говорят, это было сделано не без помощи колдовства, а Лермонты всегда считались в народе колдунами, свояками фей и эльфов, гномов и ведьмаков. Главным пророком Шотландии считался Томас Лермонт Рифмотворец, или Верный Томас. А южники-англичане славили своего Мерлина как прорицателя и волшебника…

Дико завывало в трубе, с моря дул свирепый норд-ост. Ледяной дождь скреб костяшками пальцев слезящиеся крошечные оконца. На загривке у Джорджа торчком вставали волосы, и он прижимался к ногам матери. Макбет, Дункан, Мальком — все это было полтысячи лет тому назад! Как давно существует этот мир, как постарел он! Недаром, видно, болтают торговки рыбой на абердинском рынке, что скоро, скоро конец света!..

— И братья мои, грозные Дугласы, возмутились этими балладами о Лермонтах и хотели заставить бородатого менестреля спеть во славу Дугласов. Но певец ответил, что он не станет петь о Дугласах, поскольку воспользовался их гостеприимством и обязан платить благодарностью, а в народе песни о Дугласах поют только срамные и хулительные. Взъярились братья, обнажили мечи, но бородатый трубадур встал и сказал: «Даже Черные Дугласы не станут нарушать святых законов гостеприимства. Я пришел сюда с музыкой и уйду под ваши аплодисменты».

«Нет! — взревели мои братья. — Садись, Фома Рифмач, и пой во славу первого в Шотландии клана Дугласов! Этого требует сестра наша, и ты, Рифмач, не посмеешь отказать ей!..» «Вы правы, — молвил менестрель, и эхо его слов гулко отдалось под сводами рыцарского зала в замке Дугласов, — Кэтрин Дуглас я готов служить всю жизнь!..»

Теперь уже Джорди не смотрел на черные окна. Подумаешь, дождь идет! А когда он не идет тут! И конца света не будет никогда, пока живы такие рыцари на свете, как этот бородатый менестрель!..

— И он запел, и полились волшебные звуки и слова, исполненные глубокого значения. Не о Дугласах пел он, а снова о Лермонтах, но братья мои, будто околдованные, словно завороженные, внимали ему, окаменев. А он не спускал с меня своих зовущих, пронзительных, пламенных глаз. Пел он о величайшем нашем барде, о Томасе Рифмотворце из рода Лермонтов, потомке того Лермонта, что дрался под знаменем Малькома против Макбета. Став королем, Мальком пожаловал тому Лермонту, бедному, но могучему рыцарю, господинство Дэрси в графстве Файф, недалеко от древней столицы нашей в Эдинбурге. Там и родился в XII веке Томас Рифмотворец, о ком поет и всегда будет петь наш народ. Его баллады и пророческие книги, как и песни о нем, мы никогда не забудем. С ранней юности пел он так сладкозвучно и чарующе, что феи позавидовали людям и похитили несравненного барда в страну фей, в Fairyland, где им заслушивались и феи, и эльфы, и гномы.

«Откуда у тебя такой дар? — спросила его наконец Моргана, королева фей. — Ведь мы, обитатели волшебного мира, тебе такого дара не давали, и поешь ты лучше, слаще нас!» «Потому, — ответил Томас, бесстрашный, как все Лермонты, — что я люблю девушку в графстве Файф и никогда ей не изменю, никогда не поддамся вашим чарам!» И королева фей, растроганная неодолимой силой человеческой любви, с печалью сказала Томасу: «Хорошо, иди себе в мир людей. Я одарю тебя ясновидением, ты все узнаешь наперед о себе и девушке своей, о родине, о твоей любимой Шотландии. Ты поймешь, что мир людей бренный, и придешь ко мне назад, в мир вечный. По моему знаку придут за тобой, позовут тебя два моих белоснежных оленя или чета белых лебедей…»

Дождь утих, но буря на море не прекращалась. Слышались в черной ночи за оконцами тяжкие удары валов.

— Талант, говорят, это дарование. Можно подумать, что дарование — значит даром, а за талант надо платить. Одиночеством, непризнанием, кровью, жизнью. Пел менестрель балладу о Томасе Лермонте, барде и рыцаре, а я все дрожала — убьют, убьют его братья. И жалость моя, и восторг мой перерастали в глубине сердца в любовь…

— Мама! — тихо сказал Джорди. — Что ж ты замолчала? Почему слезы блестят на твоих щеках? Ты не досказала мне балладу…

— Слушай, слушай, сын мой, Лермонт ты мой дорогой!.. Семь долгих очарованных лет пробыл у фей Томас и вернулся наконец к людям ничуточки не пострадавший. И с вещим даром вернулся. Стал он петь о судьбах нашей родины, о злых норманнах и англичанах, и все восхищались даром и талантом менестреля. Только сам он стал плох и худ, а все потому, что прошло, оказывается, не семь, а семьдесят лет с тех пор, как унесли его коварные феи, и давно исчезли все друзья его юности, родители и та девушка, что ждала его в графстве Файф. Слава его гремела по всей Шотландии, сам король звал его ко двору, но не радовался он ни славе, ни почету, раз не осталось у него не только дорогих и близких, но даже врагов и завистников. Не поехал он к королю, тогда сам король со свитой приехал к барду, и все собрались слушать трагическую балладу о Тристане и Изольде в знаменитой замковой башне Лермонта в Эркильдуне. Был задан пир, какого не видела Шотландия. Томас Рифмотворец превзошел самого себя: впервые пел он балладу о Тристане и Изольде. И как пел! Суровый король плакал, старые враги, Дугласы и Лермонты, Огильви и Макферсоны, обнимали и целовали друг друга, грешники каялись в своих грехах, а злодеи — в злодействах.

«А сейчас, — сказал уже под утро Лермонт, — я расскажу вам, что ждет Шотландию, вас и ваших детей…»

Это было произнесено таким тоном, с таким мрачным надрывом, что все замерли в ужасе, и вдруг раздался трубный зов, все бросились к окнам и бойницам. За крепостным рвом в предутреннем тумане ждала чета двух чудных оленей. И Томас Лермонт, словно подхваченный вихрем, побежал к ним из башни… С тех пор никто из живых его не встречал.

— Дальше, дальше, мама! Я должен все знать!..

— Что дальше, сынок!.. — отвечала мать. — Спел свои песни бородатый менестрель, умолк, и тогда встал мой отец, грозный Дуглас, самый старший их клана, и сказал певцу: «Эндрю Лермонт, я узнал тебя. Проси любой награды!». И твой отец подошел ко мне, поцеловал мою руку и объявил твердо: «Вот моя награда!» Братья вскочили — и снова за мечи, а отец изрек: «Бери дочь мою, Лермонт, в жены, и со свадьбой вашей да прекратятся раздоры между Дугласами и Лермонтами!». Свадьбу эту по сей день помнят и горцы, и жители долин. Но братья мои пустили слух, что твой отец околдовал и их, и отца, и меня. Они совсем распоясались, когда внезапно умер отец, и нам пришлось уехать, бежать из графства Файф, где и поныне проживают братья твоего отца, твои дяди Лермонты. И стал твой отец на наше несчастье моряком. В кои веки видимся, а мне уже тридцать лет, а женский век так короток…

Неуютно чувствовал себя Джордж Лермонт, когда мама плакала в тоске по мужу, не знал он толком, что ему делать, — обнимать, целовать нельзя, ведь он не девчонка, а сердце разрывалось от боли и жалости.

Мама беззвучно роняла слезы, тихо играя на старинной арфе. Озаренный внезапной догадкой, мальчуган подошел к ней и благоговейно спросил:

— Мама! Это та самая арфа?

— Да, Джорди, все Лермонты уверяют, что это чудесная арфа самого сэра Томаса Рифмотворца, а сделали ее в незапамятные библейские времена… Играл на ней мастерски и твой отец. И я не знаю ни одного Лермонта, который не любил бы поэзию и музыку…

Джорди провел пальцами по туго натянутым струнам, и умолкнувшая было арфа словно вздохнула, просыпаясь от волшебного сна, полного дивных грез…

Шотландия — часть Британских островов, но шотландцы издревле не чувствовали себя островитянами, надежно отделенными от континентального мира. За полсотни лет до Рождества Христова непобедимые римские легионы Кая Юлия Цезаря захватили Англию, но не могли овладеть Каледонией. Цезарь построил каменную оборонительную стену, засечную линию в густых дубравах на юге Шотландии, чтобы уберечь римские легионы от непокоренных шкотов… Мать рассказывала ему об этом с гордостью, хотя признавала, что древние бритты взяли у римлян немало полезного…

Над его колыбелью гасли вечерние зарницы XVI века, а детство его озарил тревожный рассвет века XVII.

Бурные были времена. Горный клан Лермонтов, изгнанный со своих вековых угодий, верой и правдой служил Марии, королеве шотландцев, и отец Джорджа любил рассказывать сыну у пылающего очага о заговоре тех лордов, кои пытались освободить свою королеву, и о том, как казнила ее безжалостная Елизавета I, королева южников — так шкоты тогда называли англиян. Через год — в 1588-м — Англия, казалось, была поставлена на край гибели: король испанский Филипп II послал к ее берегам невиданно огромный боевой флот — «Непобедимую Армаду». Под парусами ста тридцати двух кораблей плыли тридцать три тысячи солдат в железных шлемах, но злые бури и сэр Франсис Дрейк разгромили армаду. Из всего флота вернулось в Испанию лишь полсотни судов. И над Испанией померкло солнце.

Джорджу было семь лет, когда в 1603 году умерла Елизавета, великая королева южников-англичан, сломившая мощь всемирной державы Испании, возвеличившая свое королевство — в ущерб бедной Шотландии.

В 1600 году святая инквизиция сожгла на костре в Риме великого мыслителя Джордано Бруно, не пожелавшего отказаться от своих богопротивных идей, не покорившегося Епископу Рима, Викарию Иисуса Христа, Преемнику Святого Петра, Князю Апостолов, Верховному Архиерею Вселенской Церкви, Патриарху Запада, Примату Италийскому, Архиепископу и Митрополиту Римской провинции, и прочая, и прочая — Всемилостивейшему Папе Клементу VIII. Так начался XVII век.

Отец Джорджа, наследник разорившихся представителей клана Лермонтов, стал моряком, редко бывал дома, в Абердине, но, вернувшись, все время проводил с единственным сыном, учил его грамоте и рассказывал с упоением о дальних плаваниях в Индию и Америку, о славном капитане Джоне Смите, с коим ходил помощником в Виргинию, о Генри Гудзоне и его корабле под названием «Дисковери» — «Открытие». С 1603 года, когда королем Англии и Шотландии стал Иаков (Джеймс) I Стюарт (Иаков VI в Англии), уния двух королевств привела к гонениям английского правительства на пресвитерианскую церковь шкотов. Отец Джорджа, став капитаном, переправлял беженцев с родных берегов в далекую и дикую Виргинию. Эндрю Лермонт бывал в Лондоне и, страстно любя театр, не пропускал ни одной пьесы своего любимейшего сочинителя — Вильяма Шекспира. Он гордился тем, что присутствовал на «первом вечере» (премьере) «Ромео и Юлии» в 1597 году.

В древнем роду Лермонтов с незапамятных времен был обычай, привезенный, как уверяли, самим Томасом Лермонтом Рифмотворцем, автором великой поэмы «Тристан и Изольда», из крестового похода, со Святой земли: мать или отец клали перед ребенком Библию и капали на нее мед, и юный ученик должен был слизать эту каплю меда с верхнего книжного переплета, дабы на всю жизнь познать не только горечь, но и сладость учения и книжной премудрости.

Но в 1602 году капитан-мореплаватель Эндрю Лермонт нарушил этот священный обычай, положив перед своим сыном Джорджем не Библию, а букварь, потому что был капитан протестантом и внуком сэра Патрика Лермонта, который в 1546 году вместе с горсткой других бунтарей и противников папской церкви убил тирана Давида Битона, архиепископа и кардинала, легата Папы, римско-католического примаса в Шотландии.

Эту каплю меда Джордж Лермонт запомнил на всю жизнь.

По строжайшему велению отца мать научила маленького Джорджа писать по-шотландски и по-английски, когда ему было лет семь-восемь.

— Помни, Джорди, что даже короли редко хорошо пишут, а наш добрый Иаков I был славным бардом. Восемнадцать лет этот король просидел в тюрьме у проклятых южников. Однажды он увидел сквозь решетку девушку в окне, влюбился в нее и написал дивные стихи в ее честь…

Потом эти стихи из «Kinges Quhair», что по-шкоцки означает «Королевская книга», Джордж Лермонт знал наизусть.

Иаков VI был монархом очень образованным для своего времени, но не очень умным. Некий француз-острослов даже назвал его «самым умным дураком во всем христианском мире». Судя по всему, он не желал возвращения своей матери Марии Стюарт на трон, однако для очистки совести посылал к Елизавете послом потомственного маршала Шотландии сэра Вильяма Киза (Kieth), умоляя королеву Англии сохранить жизнь Марии Стюарт. Когда же сэр Эндрю Мельвилл, сенешаль Марии, проводил ее в последний путь на эшафот и палач двумя ударами тяжелого топора отрубил ее прекрасную голову, многие придворные призывали Иакова отомстить военным вторжением за смерть матери. Но будущий король Соединенного Королевства, не отличавшийся мужеством, вопреки своим доблестным предкам не только отказался от этого крайне рискованного предприятия, но согласился даже принять по бедности пенсию от Елизаветы в размере пяти тысяч фунтов стерлингов в год. Голубой мечтой его стало восшествие на богатый английский престол, и ради исполнения этой мечты он не собирался ссориться с великой Елизаветой. Это правда, что он был слишком беден, чтобы вести войну. Если он закатывал пир при дворе, ему приходилось униженно клянчить у своих царедворцев оленину и дичь, а однажды, дабы принять испанского посла, он даже одолжил шелковые чулки у эрла Мара. О подштанниках история, как и британская энциклопедия, умалчивает.

1605 год. Джорди уже большой мальчик, учится в приходской школе. Ему идет десятый год, подумать только! Он мучительно задумывается над тем, кого он больше любит: маму или Шарон…

А у большого мира другие заботы. В мае 1605 года по всему древнему Угличу на далекой от берегов Шотландии реке Волге ходили со стрельцами посланцы Царя Василия Шуйского — искали затерявшуюся при Годунове могилу убиенного им юного царевича Дмитрия. Прах царевича нашли с превеликим трудом, повезли на струге по Волге, а затем на подводе по едва просохшим после весенних дождей дорогам на Москву. Царь напрасно хотел этим торжественным перенесением и захоронением мощей зарезанного царевича рассеять козни своих врагов. Это дело он поручил самым лучшим, именитым и доверенным людям своего двора. Они стояли у разрытой могилы, у раскрытого гроба, глядя на почти истлевший жалкий труп, на череп и кости царевича: ростовский митрополит Филарет Никитич, чей сын Михаил через неполный десяток лет сядет на русский престол, князь Воротынский, царев наперсник, Шереметев, сродник царевича, втайне готовивший свержение Царя…

Драма эта прошла незамеченной за пределами Московии, некоторого царства-государства, терявшегося в сумраке на самом краю земли, но главным ее действующим лицам — и кто вез прах царевича, кто поджидал его в Москве, и кто готовился посадить нового Царя на московский трон — суждено было сыграть огромную роль в удивительной судьбе Джорджа Лермонта, мальчугана из Абердина.

В 1605 году Абердин вдруг бросил дерзкий вызов власти короля Иакова над шотландской церковью. Годом раньше король самодержавно присвоил себе право созывать и распускать Генеральные ассамблеи Пресвитерианской церкви. Строптивые пресвитеры, недовольные вмешательством монарха в церковные дела, оскорбили Его Величество, нежданно объявив о созыве Генеральной ассамблеи в Абердине. Разгневанный король сослал пятерых наиболее опасных застрельщиков церковной смуты, а в следующем году обрушился на пресвитера Эндрю Мельвилла, осмелившегося схватить самого архиепископа Кентерберийского, примаса Англиканской церкви, за рясу, громогласно понося это «римское тряпье» и самого архиепископа как врага всех протестантских церквей и восстановителя антихристианских иерархий и гонителя настоящих ревнителей веры и проповедников. Мельвилла король заточил в лондонский Тауэр, а затем изгнал во Францию, в Седан, где старый пресвитер и умер. Его младшего брата, тоже пресвитера, Иаков посадил в темницу Берикского замка. Сыну Марии Стюарт удалось самовластно навязать шотландской кирке институт епископов, но из таких выигранных сражений и складывалась для него пиррова победа.

В Абердинской семинарии, куда позднее поступил юный Джордж Лермонт, братьев Мельвиллов почитали как героев, короля поносили почти открыто как предателя, продавшегося церкви южников.

Весной 1603 года в Эдинбург примчался, загнав взмыленного коня, гонец из Лондона. Он объявил королю Шотландии Иакову VI, сыну королевы Марии Стюарт, что бездетная королева Елизавета скончалась, а он — единственный наследник — теперь король Англии Иаков I. Вскоре заблаговестили колокола собора в Абердине, в Сент-Эндрюсе — городе Лермонтов и всех церквей в Шотландии, Англии и Ирландии. Но Иаков I и VI не прибавил славы Англии и обманул надежды шотландцев. Джорди Лермонту в день воцарения Иакова шел седьмой год.

Джорди Лермонт хорошо помнил тот день, когда в Лондоне король казнил Гая Фокса. Это было в декабре 1605 года. Отец только что вернулся из Америки. День был холодный, дождливый. С Северного моря дул свирепый норд-ост. Отец сидел у потухшего очага, плакал и пил скотч из Ивернесса. И в тот штормовой день под вечер он впервые угостил сына скотчем. Джорди мужественно проглотил огненную шотландскую воду, добытую из ячменя. От нее пахло дымом походных костров в диких и вольных горах. И похлебка в тот вечер была у Лермонтов тоже из ячменного зерна, из тушеной говядины и овощей, и она тоже называлась самым родным словом — скотч, шотландка. Скотч отец называл Uisgeleatha — водой жизни по-кельтски.

— Кто такой Гай Фокс, папа? — спросил Джорди у отца. — Ты с ним плавал?

— Нет, он, кажется, не моряк, — с сожалением отвечал отец, — но это смелый человек, настоящий человек, хотя и южник.

— Не забивай мальчику голову, Эндрю! — вдруг восстала всегда молчаливая мама, кроткая, смирная и беззаветно преданная мужу и сыну. — Рано ему говорить о таких вещах!

— О любви к свободе никогда не рано говорить! — жестко возразил отец. — Гай Фокс был пойман королевской полицией при попытке взорвать к черту аглицкий парламент вместе с королем Иаковом, который так притесняет нас, шкотов, и преследует нашу пресвитерианскую веру, хотя он и сам против этого изверга Папы Римского, протестант-англиканец…

— Но мальчику этого не понять, — не сдавалась мама.

— Вырастет — все вспомнит, все поймет! У Гая Фокса было тридцать шесть бочек пороха под Вестминстерским дворцом. Да, жаль, что он родом из Йорка, а не шкот… Мы с тобой, Джорди, никогда не должны забывать эти декабрьские казни, учиненные в столице нашим Государем! Монарх поплатится за это!

Позднее Джордж узнал правду о пороховом заговоре, которую не знал отец. Гай Фокс происходил из знатного рода, служил офицером во Фландрии. Главой порохового заговора, организованного католиками под началом иезуитов, он стал в 1604 году, когда ему было почти тридцать пять лет. Сняв дом близ «матери парламентов» в Вестминстере, он и его помощники начали подкоп под стены парламента. Когда подкоп был готов, заговорщики ухитрились доставить в погреб парламента бочки с порохом. Они собирались взорвать короля Иакова I Стюарта вместе с пэрами Англии и палатой общин. Но некоторые католики, участвовавшие в заговоре Гая Фокса, страшились пролить кровь своих же единоверцев — членов палаты лордов. Они предупредили этих благородных католиков об опасности, весьма прозрачно намекая на готовившийся взрыв в парламенте. Нашлись и предатели, открывшие заговор королю. 5 ноября 1605 года Гай Фокс и его сообщники были схвачены и вскоре казнены. С тех пор английский народ ежегодно отмечает раскрытие заговора, устраивая гуляния и взрывая чучело Гая Фокса, начиненное фейерверками.

Воинствующие иезуиты и Гай Фокс были безмерно далеки от патриотов Шотландии, хотя и те и другие были противниками Иакова Стюарта. Из этого Джордж Лермонт уже в юности сделал тот вывод, что мало быть преданным правде и любить правду, надо уметь ее распознавать, а для этого нужно многое знать и обладать достоверными сведениями.

Лет с девяти учился Джордж у родного дяди Михаила (Майкла) Лермонта, пресвитера, известного во всей округе знатока закона Божия, а также иностранных языков. В доме дяди хранилась святыня рода Лермонтов — рукопись XII века со старофранцузским текстом романа в стихах «Тристан и Изольда». Все Лермонты уверяли, что это собственноручный оригинал Томаса Рифмотворца.

Латынь Джорджу преподавал виднейший латинист Абердина — дядин друг пресвитер Джон Лич, наизусть знавший «Жизнь двенадцати цезарей» Светония и множество других древнеримских текстов, коими он старательно пичкал юного Лермонта, сокрушаясь и отчаиваясь, когда видел, что его ученик с мучительным трудом, судорожно сдерживая челюсть, пытается скрыть томительные зевки. В 1624 году Лич осуществит мечту всей своей жизни — издаст в Лондоне свой учебник Rudimenta Grammaticoe Latinoe, о чем, увы, никогда не узнает Джордж Лермонт.

В девять лет Джордж отведал скотча и розог латиниста, в десять уж знал любовь. Ее звали Шарон. Она была ирландкой с зелеными глазами и рыжими волосами. Ей было девять лет, и она тоже была дочерью моряка. Он собирал ракушки на пляже, самые красивые, и дарил их Шарон. Он рос с этой страстью, истинной, сильной, хоть и ребяческой, и ему казалось, что все входило с годами в его душу — солнце над морем, ветер и брызги, туманы в горах, было неотъемлемой частью этой любви. Потом он никогда никого так не любил.

И Джорди, и Шарон жили в старом Абердине, или Абердоне, как упрямо называли свой город старожилы по названию реки Дон, на берегах которой теснились его средневековые дома. Взявшись за руки, все живописные улочки исходили они вдвоем. С семиарочного моста через реку Ди, построенного почти сто лет до них, ловили они разную рыбешку, и Шарон как на зло всегда везло больше, чем ему. Они любовались Святым Макарием — изумительно красивым готическим собором, возведенным еще в XIV веке, и мощным старинным замком воинственных абердинских эрлов в Новом Абердине с мрачными боевыми башнями, увитыми дикими розами.

Вместе с Шарон Джорди забирался в глубь таинственных угрюмых лесов, лазил по горам. Не раз карабкались они по утесам Бен-Муш-Дуи — второй по высоте горы Шотландии. В Бремарских горах пастухи дарили им голубые и желтые топазы и прозрачный горный хрусталь, чистый, как вода в реках Доверяй, Дон и Ди, где рыбаки угощали ребят свежей форелью, и в реке Итан, где издревле добывали жемчуг, который так любила Мария Стюарт.

По шотландскому обычаю на пасху Джорди ходил с Шарон из дома в дом и просил у хозяев яйца. Чтобы натянуть нос соперникам из числа абердинских девчонок и мальчишек, они поднимались досветла, когда все вставали к заутрене. Набрав сырых яиц, они спешили к заветной горке у церкви, где вскоре собиралась знакомая детвора со всего прихода, чтобы устроить яичное ристалище, бой пасхальных яиц! Чье яйцо окажется самым счастливым — укатится дальше и быстрее? Джорди не раз выигрывал это старинное соревнование, а Шарон всегда не везло, и она уходила домой, плача сердитыми слезами. А Джорди лупил мальчишек, посмевших назвать ее рыжей.

Дома ребят в этот праздничный день ждало традиционное блюдо: яйца по-шотландски. Мама была большой мастерицей по кулинарной части, а это блюдо, по признанию всех ее абердинских кумушек, было у нее коронным. Им не побрезговала бы и сама Мария Стюарт! Яйца она сначала варила вкрутую, а затем жарила в сковороде на углях, щедро обваляв в рубленых анчоусах и ветчине. Отменно готовила она и другие исконно шотландские блюда: перловый суп с бараниной, жареную сельдь с луком и кислым молоком, печеные овсяные блины, которые она нарезала из теста блюдцем. Джорди любил помогать ей в этом, и у него заранее текли слюнки. Папа считал маму несравненной поварихой, и он часто говорил, протягивая тарелку за добавкой:

— Даже сэр Джеймс де Лермонт, сенешаль короля Шотландии, никогда не едал ничего подобного! Только Томас мог отведать такие кушанья в стране фей!

В больших каменоломнях видели они, как по пояс голые бедняки добывают гранит, дробят его тяжеленными молотами на куски, обтесывают и полируют.

— Король платит нам, своим землякам, словно рабам! — слышали они ругань каменотесов. — А гранитом нашим умостят улицы и облицуют набережные этого города-спрута — королевской столицы Лондона!

Когда мальчику шел тринадцатый год, отец повез его к заболевшему деду. Сэр Джон Лермонт, лэрд Бикхилла и Балкоми, унаследовавший титул и владения бездетного брата Джеймса в 1600 году, жил в старинном замке Лермонтов на восточном побережье каменистого полуострова Файф (по-кельтски «дудка»), что стоит между «фиртами» (заливами) Форт и Тей на самом юге Шотландии. В библейские времена здесь, как и во всей Шотландии, жили пикты. В I–II веках здесь кипели яростные сражения пиктов с римскими легионами императоров от Кая Калигулы и Нерона до Адриана Марка Аврелия и в III–IV веках от Александра Северия до Константина Великого. Покорители мира римляне так и не могли взять Каледонию — так они называли Шотландию. Во время Великого переселения народов, в IV или V веке, пиктов одолели скоты, сильное кельтское племя, пришедшее из Ирландии, тогда называвшейся Скотией. Первым королем скотов и пиктов был Кеннет I. За скотами пришли еще более сильные и крутые англосаксы и, наконец, во второй половине VIII века норманны — «северные люди», суровые властители морей на больших весельных судах, увешанных по бортам железными щитами. На протяжении более трех столетий эти морские разбойники из скандинавских земель грабили все страны от Шотландии до Италии и Сицилии, угоняли в плен людей, торговали ими. На заре X века норманны захватили Нормандию и осели в ней, а в 1066 году Вильгельм, герцог Нормандский, переплыл с войском через Ла-Манш и разбил и убил при Гастингсе саксонского короля Гарольда II и покорил Англию, за что его прозвали Вильгельмом Завоевателем. К концу того же века король Шотландии Эдгар I, сын Малькома III, стал ленником нормандских королей Англии. Вот тогда-то и построил нормандский барон де Лермонт из Дэрси, помогший принцу Малькому свергнуть Макбета, похитителя престола, убийцу его отца короля Дункана I, высокий и грозный замок на скалах полуострова Файф. Его предки были норманнами, коих на востоке Европы звали варягами. В его жилах текла та же северная кровь, что и в жилах Рюрика из варяжского племени Русь, ставшего в 862 году князем Новгорода Великого. В Киеве в XI веке княжил Ярослейф Вальдемар, или Ярослав Володомирович, по прозванию Мудрый, Великий князь, гроза Византийской империи, выдавший своих дочерей за королей Норвегии, Венгрии и Франции.

Со своими кузенами Джордж взобрался на похожую на маяк могучую замковую башню и долго любовался видом морского залива, бухты, берега со шпилями кирок над зеленым лесом. За заливом Форт в хорошую погоду можно было увидеть зловещий английский берег — землю графства Кумберленд, где когда-то проходила крепостная линия римского императора Адриана. Не раз приходило оттуда несчастье на землю Шотландии. Множество раз осаждали южники замок, разоряли земли Дэрси и Балкоми. В XIV столетии пришла оттуда чума, унесшая каждого четвертого жителя Европы.

В 1526 году сэр Джеймс Лермонт скупил почти все земли вокруг. Еще раньше один из его предков, сын Лермонта из Эркильдоуна, стал господином земель в Дэрси, получив их в приданое от невесты своей Жанет де Дэрси, девицы из норманнского дворянского рода.

Сэр Джеймс, лэрд Дэрси и Балкоми, сделал карьеру при дворе в Эдинбурге, став конюшим и сенешалем короля Иакова V, правившего в 1513–1542 годах. Удалившись от двора с монаршими милостями в 1546 году — за год до смерти английского короля Генриха VIII и воцарения его сына Эдуарда VI, он принял должность бургомистра ближайшего к своему замку портового городка Сент-Эндрюс в графстве Файфшир. Но уже в 1547 году старый рыцарь был убит в известной битве с англичанами при Пинки, под Эдинбургом, под знаменами Марии, королевы шотландцев, которой было тогда пять лет. Ему наследовал его сын Патрик. Следующим лэрдом с 1551 года стал Джордж Лермонт, прадед Джорджа, в честь которого его назвали, хотя он отличился лишь тем, что благоустроил порт, возвел на скале большую ветряную мельницу и расширил охотничий заповедник, купленный дедом. Все это он сумел сделать на приданое своей жены, урожденной Евфремии Лесли, дочери эрла Ротси, владельца острова Бют. Он пережил отречение Марии Стюарт в 1567 году и умер за два года до ее казни, в восемнадцатый год царствования ее сына от лорда Дарнлея, в 1587 году.

Сын последнего, сэр Джеймс Лермонт, приняв отцовское наследство за год до гибели Непобедимой Армады, подорвал его разными дерзкими авантюрами вроде попытки колонизировать остров Люис на закате XVI века. Сэр Джеймс был душой экспедиции, хотя номинально возглавлял ее в силу своего титула герцог Леннокс. Членами экспедиции были сэр Джеймс Сандилэндс, сэр Джон Форрет из Фингаска, Давид Хьюм, сэр Джеймс Анстрютер, сосед Лермонта и шталмейстер двора, и другие бароны и дворяне. 20 октября 1598 года они вышли в открытое море, имея утвержденный парламентом контракт на колонизацию острова Люис, лежащего к западу от Шотландии, в Атлантическом океане, среди Гебридских островов. В архипелаге этом около пятисот большей частью необитаемых островов, самыми крупными из которых являются Сейнт-Кильда, Гаррис, Скай, Пуля и Иона; последний был знаменит тем, что на нем в 563 году находился креститель Шотландии ирландский монах святой Колумба. Во второй половине XIII века король Шотландии Александр III отвоевал Гебриды у норманнов.

Все предприятие помогли финансировать эрл Дарнлей, сын покойного мужа королевы Марии Стюарт и сводный брат короля Иакова VII, и другие важные персоны. Но в предприятии этом была одна загвоздка: на скалистом острове Люис длиною в 60 миль и шириною в 30 обитало гордое и полудикое кельтское племя, грабившее и убивавшее всех, кто высаживался на этом острове. Вооружившись до зубов, экспедиция герцога Леннокса обязалась согласно парламентскому контракту, окрестив дикарей и приняв их в лоно христианской церкви и подданство Его Величества, построить кальвинистскую кирку и дом для пастора, вокруг замка Сторновей, пока занятого разбойниками, заложить город, выделив участки под дома всем «порционерам» — участникам экспедиции, вести сообща разработку шахт, добычу лососевой рыбы, строительство мельниц, причалов и прочее, назначив казначея. Для этого главные «порционеры» наняли по десятку рядовых колонистов, выплатили им годовое жалованье и выдали все необходимое, включая оружие, порох, провизию, на целый год, собрав отряд в шесть сотен молодцов.

Крепость Сторновей этот отряд взял решительным приступом. Вожак островитян, некто Мэрдок Маклеод, известный своей свирепостью далеко за пределами Гебридского архипелага и никогда не терпевший посягательств на его разбойничью честь и независимость, не сложил оружия. Прячась в скалах, он и его горцы нападали на колонистов и вскоре перенесли войну с суши на море. Собрав флотилию из «бирлингов», как называли в том уголке света легкие суденышки, частично построенные из бренных останков Непобедимой Армады, он нагло взял на абордаж один из кораблей и, пленив команду и колонистов, начал вешать всех подряд на реях. Среди пленных оказался и сэр Джеймс Лермонт. Ужасный конец казался ему неминуемым. Но свирепый Мэрдок Маклеод, кровожадно упиваясь местью, не забывал и о наживе, а сэр Джеймс был одет, как придворный щеголь.

По приказу Маклеода пираты спрятали Лермонта на острове Люис и держали там, пока его брат Джон не прислал громадный выкуп.

Навсегда отказавшись от своих колониалистских планов, Лермонт, измученный злоключениями в плену, поплыл на родину. Но на Оркнейских островах его пришлось снять с корабля, и он умер в крепости Киркуолл, на главном острове архипелага Помона в Атлантике, близ северной оконечности Шотландии, на чьих суровых скалах разбилась десять лет назад мечта Филиппа Испанского о господстве над миром. Амбиции сэра Джеймса Лермонта были много скромнее, но и он не рассчитал свои возможности.

Быть может, умирая под шум нескончаемого ветра, гудевшего в парусах Непобедимой Армады, вспомнил сэр Джеймс о том, что и прежде приходилось ему ошибаться в своих расчетах, за что его прокляла церковь в его же Сент-Эндрюсе. Воюя с местным первосвященником Эндрю Мельвиллем, он прибил к дверям храма, словно Мартин Лютер в Виттенберге, грамоту, полную святотатственных угроз. Наутро, в субботу, священнослужитель в своей проповеди взялся обличать бургомистра города, носящего имя святого покровителя Шотландии.

— Ты, французский и итальянский прихвостень, — гремел голос проповедника, — ты, веселый джентльмен, осквернивший ложе столь многих замужних особ, ныне дерзнувший со своими подручными кощунственно надругаться над сей киркой и наложить руки на ее слуг, ты никогда не насладишься плодами брака — законным исходом твоей плоти, и Бог покарает тебя праведным судейством!..

И вот он умирал, искалеченный и заморенный голодом в плену у Маклеода, умирал бездетным…

Его наследником стал его брат, Джон Лермонт, дед Джорджа Лермонта. Братья, конечно, бывают разные. Этот не жалел ни себя, ни денег из оскудевшего наследства, поклявшись отомстить за сэра Джеймса по священным законам кровной мести. И действовал он так настойчиво и умело, что вскоре брат Мэрдока Маклеода Нейл, польстившись на награду, обещанную ему новым лэрдом Балкоми, доставил ему своего братца, связанного по рукам и ногам, с тремя или четырьмя самыми преданными ему разбойниками. Сэр Джон повесил Мэрдока на главной площади Сейнт-Эндрюса. У его помощников он отрубил головы и послал их с нарочным королю.

Сэр Джон не оставлял попыток колонизировать остров Люис. Третий брат, Норман Маклеод, тоже был предан идее кровной мести: он обложил колонистов в Сторновее, и, когда герцог Леннокс бежал с главными «порционерами», так и не получившими свои порции дохода от колонизации Люиса, оставшиеся колонисты сдались в плен. Норман потребовал за них выкупа у самого короля Шотландии, и Иаков отступил: он выкупил пленных и обещал дикарям полную свободу от дальнейших посягательств.

Но сэр Джон не сдавался. Он добился победы над Норманом Маклеодом — бунтаря разбили, захватили в плен и сослали колонизировать Новый свет. Сэр Джеймс и важнейшие дворяне Файфа снарядили в 1605 году еще одну экспедицию, однако уцелевшие разбойники сорвали и ее. В 1609 году сэр Джеймс проводил на остров Люис третью экспедицию, вложив в нее чуть не последние наличные деньги. И ее ждал крах. Туземцы внезапно напали на крепость, взяли ее и сожгли. С той поры разбойное племя на острове было предоставлено самому себе. Говорят, со временем они стали отвыкать от смертоубийства и грабительства, научились ловить лососей, треску и сельдь, стали разводить овец и даже пахать землю.

Колонизация — дело нелегкое. В 1611 году английский мореход Генри Гудзон, открывший в 1609 году реку в Америке, которой дал свое имя, и первым посетивший нью-йоркскую гавань, был посажен с сыном и восемью моряками в шлюпку взбунтовавшейся командой его корабля «Полумесяц». Гудзон и все его спутники погибли.

Джордж Лермонт понравился деду. Потому, наверное, что Эндрю, отец Джорджа, был его любимым сыном. А всего у него народилось шестеро сыновей: Джеймс, мот и повеса, вечно пропадавший при дворе, Дэвид, офицер-наемник у курфюрста Фридриха Пфальцского, вступившего в Протестантскую унию германских князей, образованную в 1608 году, морской капитан Эндрю, в прошлом лучший бард юга Шотландии, Георг и Томас, священники, и Питер, исчезнувший после убийства южника во время «дуэлло». Шестеро дядей насчитывалось у Лермонта и шесть теток Анна, Маргарет, Христианна, Цецилия, Элизабет, Гризель — все замужние. Весь этот клан родила деду хрупкая Элизабет, дочь благородного Давида Миртона из Рандерстона. Когда в замке собирались ее сыновья с женами и дочери с мужьями, становилось людно, шумно, весело. В темных покоях и переходах зажигались огни. В высоком главном зале бушевало пламя в очаге и крутились на вертелах кабаны и овцы, распространяя аппетитнейший запах жареного мяса, лились скотч и вино, звучали то волынки, то арфа. Праздник в замке сэра Лермонта так не походил на будни в домике капитана Лермонта.

И впервые тогда задумался Джордж Лермонт: почему его мама, жившая тоже когда-то в еще более богатом замке Дугласов, предпочла лачугу моряка Лермонта? Это и есть любовь? А он разве может решиться на такую же жертву ради Шарон? Нет, приковать себя к ее очагу он не может. Он мужчина. И будет таким же, как отец. Он тоже не сидит дома. Или как дядя Дэвид, офицер в войске германского князя. Нет, на войну он не пойдет, куда сильнее манят его бризы семи морей, неведомые континенты и страны. Папа всегда говорил, что безмерно рад, что не он наследник, не он старший сын в семье, не он, а Джеймс будет следующим бароном Дарси и Балкоми, и придется Джеймсу сидеть в Файфе и заниматься хозяйством, чтобы помочь своим братьям и сестрам, и их семьям, и всему клану Лермонтов!

Грустно было покидать замок. Джордж на всю жизнь запомнил герб над крепостными воротами, герб Лермонтов: на норманнском щите, с полем, разделенным на четыре части, в верхней слева, желтой — черный шеврон под тремя ромбами (или брильянтами), в нижней справа, тоже желтой — черный шеврон, в остальных, голубых — по три розы на белых диагоналях из левого верхнего угла в нижний. Под гербом — вензель с инициалами JL и EL — Джон Лермонт и Элизабет Лермонт.

Однажды Джордж не на шутку разозлил вспыльчивую Шарон, сказав ей:

— Какая ты ирландка! Настоящие ирландцы рыжими не бывают.

Шарон гордилась своей ирландской кровью.

— Только ирландцы — чистые кельты, — упрямо заявила она Джорджу. — А шотландцы перемешались с англосаксами и скандинавами. Твои Лермонты пришли сюда из Нормандии, а прежде они были викингами, морскими разбойниками.

— Это было семь веков назад, — пожал плечами Джорди. — А ты не такая уж чистокровная ирландка. Кельты все темноволосые, а рыжие ирландцы пошли от рыжих викингов.

За такие слова Шарон наградила абердинского семинариста звонкой пощечиной.

— Врешь ты все! — крикнула она ему разъяренно, проворно отбежав шагов на десять. — И вовсе я не рыжая. У меня волосы золотые, как у Изольды! Выходит, по-твоему, и принцесса Изольда пошла от викинга?

— Изольду звали Белокурой, — кинул он ей сердито, — а ты рыжая! И веснушки у тебя рыжие!..

За это новое оскорбление она швырнула в него камнем и попала прямо в грудь. Камни Шарон бросала с мальчишеской ловкостью — Джорди сам научил ее делать это на морском берегу, где они соревновались, чей камушек большее число раз подпрыгнет на воде.

— Вы, шотландцы, — крикнула она издали, — продались со своим королем южникам, а мы, ирландцы, никогда не отдадим нашу свободу!..

Последнее слово осталось, конечно, за женщиной, тем более что эта женщина была ирландкой.

Капитан Эндрю Лермонт, как и все другие шотландские моряки, жаловался на стремление англичан взять всю морскую торговлю в свои руки. Повсюду в портах английские моряки задирали шотландцев, порой втроем и вчетвером избивая до полусмерти одного шотландца. Как в народонаселении, так и торговом флоте на одного шотландца приходилось шестеро южников, так что сладить с ними было трудно.

В 1609 году Эндрю Лермонту пришлось отправиться первым помощником капитана в плавание на корабле виргинской компании эрла Саутгемптона «The Sea Venture» — «Морское предприятие». Английская команда отказывалась подчиняться шотландцу. Во время бури судно потерпело крушение у Бермудских островов. Шесть человек погибло. Лермонт спас едва не утонувшего главного пассажира: губернатора Виргинии сэра Джеймса Гейтса. Высадившись на необитаемом островке, команда питалась фруктами и крабами и строила плот из обломков двух шлюпок. На этом плоту добрались до Джеймстауна, а оттуда в Англию. В Лондоне Лермонт рассказал о своих приключениях Вильяму Шекспиру, которому протежировал эрл Саутгемптон, хозяин виргинской компании, и Шекспир в невероятно сжатые сроки написал свою знаменитую «Бурю». В ней играли лучшие друзья Шекспира — Хеминг и Конделл, будущие редакторы его первого собрания сочинений в одном томе.

Когда Лермонт пошел посмотреть в театре «Бурю» («Tempest»), он несказанно изумился, увидев, что драматург изменил все имена, ввел зачем-то короля Неаполя и герцога Миланского и прочую знать, остров перенес из Атлантики в Средиземное море. Зато он включил в пьесу морскую песенку о девчонке по имени Кейт, услышанную им от Лермонта, вставил соленый морской жаргон, подслушанный в портовых кабачках Лондона. «Буря» была принята публикой довольно прохладно. Ее скоро сняли. Огорченный Шекспир говорил всем, что совсем бросит писать, никчемное это дело.

Первым поэтом Британии считался в те времена вовсе не Билли Шекспир, а поэт-лауреат, преемник великого Чосера некий Сэмюел Даниэль, которому король пожаловал щедрую пенсию вином. Сему лауреату суждено было кануть в безвестность. Так, говорили древние, проходит слава мирская!

В мае 1610 года, когда Джорди шел пятнадцатый год, отец вернулся из плавания к берегам Франции со скорбной вестью: 14 мая на улице в Париже фанатик Франсуа Равальяк двумя ударами кинжала убил короля Франции Генриха IV. «Le Roi est mort! Vive le Roi!» «Король умер! Да здравствует король!» Им стал юный сын Генриха бездарный Людовик XIII.

— Это был добрый король, — печально сказал капитан Лермонт о Генрихе. — Запомни его имя. Он стоял за свободу совести, за нас, протестантов, последователей Нокса, Кальвина и Лютера, за своих гугенотов. Это был умный и справедливый Государь. Убийцу, говорят, подослали отцы иезуиты. И наши шотландские гвардейцы, охранявшие короля, не смогли спасти его.

Вряд ли капитану Лермонту могло прийти в голову, что его сыну Джорджу доведется служить другому Государю, имя которого еще никто в Европе не знал. Не мог подумать тогда и сам золотушный отрок Михаил Романов, что бояре посадят его Царем на Москве…

Подобно русскому Царю Михаилу, своему ровеснику, Джордж в детстве болел золотухой.

Мама свято верила в чудодейственную силу гэльского способа лечить все болезни, а также порчу от дурного глаза серебряной и тем более золотой водой, для чего требовалось положить соответствующую монету — чем ценнее, тем лучше — в кружку с водою и опрыскивать ею пациента, истово творя молитву. Муж от такого лечения отказывался, а сын покорно сносил. К вящему изумлению скептика капитана Лермонта мама вылечила-таки сына. Однако скепсис капитана был неизлечим.

В семинарии до драк доходили споры между сторонниками крайних реформаторов Кальвина и Нокса и защитниками Епископальной церкви, за которую стоял король Иаков. Дядя Джорди, сэр Патрик Лермонт, был тогда героем борьбы шотландских протестантов против папистов.

Мать не могла просветить Джорди по части всех этих премудростей, а отец посмеялся, потрепал его вихры и сказал ему:

— Весь этот спор — буря в стакане воды. Наш предок сэр Патрик Лермонт, убивая кардинала Битона, верил, что вся обрядовая сторона религии — поповские игрища. Надейся на Бога, а сам не плошай — вот моя религия! Но спор этот нужен королю Иакову, чтобы утверждать над нами самовластие. Мы, Лермонты, поддержали бы его, будь он достойным Государем вроде своего дела Иакова V, коему служил наш прадед сенешалем, но наш Иаков только самый образованный дурак в христианском мире!.. Даже нашего Берика и то не может вернуть Шотландии!

«Нашим» капитан Лермонт называл Берика потому, что Лермонты по преданию некогда, в Средние века, были эрлами этого пограничного шотландского города, соперничавшего с самим Лондоном по портовым оборотам. Один из Лермонтов был потом главным зодчим и строителем мощного Берикского замка. Король Иаков, боясь обидеть англичан, оставил Берик висеть между небом и землей, никогда не относя его ни к Английскому, ни к Шотландскому королевству и всегда называя его лишь королевским добрым городом Бериком-на-Твиде, который по этой причине вечно отказывался признать законы и Англии, и Шотландии.

— А вообще больше читай, — советовал сыну капитан Лермонт, — умнее друзей, чем книги, ты нигде и никогда не найдешь! Это завещал нам наш великий предок — сэр Томас Лермонт.

В домике отца на морском берегу в Абердине имелась солидная библиотека, собранная отцом во время захода его корабля в большие порты Европы. В ней были старинные и новые книги, больше всего о дальних путешествиях и замечательных открытиях, о неведомых странах и народах. Заметив, что сын рано пристрастился к чтению, капитан Лермонт не пожалел труда, чтобы обучить его читать не только по-английски, но и на испанском, португальском, французском, голландском языках. А встречаясь с иностранными моряками в порту, смышленый парнишка довольно быстро научился бегло болтать на этих языках.

Увы, никто, конечно, не учил его русскому языку. О Московии он знал не больше, чем об обратной стороне Луны.

— Читай эти книги, сын, — говорил сыну капитан Эндрю Лермонт. — Они откроют тебе целые миры. Мы живем в трудное, но прекрасное, небывалое время. Вот уже более полутораста лет как старушка Европа посылает все дальше и дальше свои корабли со смелыми моряками, бесстрашными открывателями и завоевателями. Человек шагает к познанию всечеловечества. Мы раздвигаем, как никогда прежде, не только наши физические горизонты, но и границы нашего ума. Древнейшие цивилизации открывают нам свои тайны и сокровища. Перед мощным напором нового не выдержит старый порядок, и мы, шотландцы, избавимся наконец от своих притеснителей и угнетателей, станем жить прежней свободной жизнью наших вольных родов и кланов, но без прежней дикости и варварства!..

Больше всего капитан Лермонт ценил в книгах — и в людях — правду. Правду, простоту и христианскую доброту.

— На пути правды — жизнь, — не раз повторял отец, — и на стезе ее нет смерти. Человек слаб, мой сын. Вон даже генуэзец Христофор Колумб, на что великий был моряк и первооткрыватель, из-за честолюбия и тщеславия допускал в своих писаниях самые дикие выдумки и преувеличения. Говорят, что Кристобаль Колон, как его называют по-испански, до самой смерти в 1506 году — за девяносто лет до твоего, сынок, рождения — верил, что открыл путь в Индию, доказав, что земля круглая, как шар. А я в юности встречал стариков, плававших с ним на каравеллах, которые уверяли, что это было вовсе не так, что он знал, что открыл Новый Свет, но из ложного упрямства стоял на своем. Да и испанским правителям Фердинанду и Изабелле нужна была не Америка, никому не известная, а морская дорога в Индию!..

Он снял с полки толстенный фолиант с замысловатыми серебряными застежками и тусклым золотом на кожаном корешке, отражавшим пляшущий огонь в камине.

— Вот и Эрвандо Кортес, завоеватель Мексики, вождь конкисты. С горсткой бедных дворян и разорившихся испанских крестьян покорил благодаря превосходству своего оружия огромную страну. Говорят, слог его своей ясностью и достоинством напоминает слог Гая Юлия Цезаря. Но как прозрачны его потуги скрыть ту зверскую жестокость, с которой он уничтожил несчастных туземцев!.. А вот доминиканский епископ Бартолемей де Лас Касас был белой вороной среди конкистадоров в сутанах — он принял сторону индейцев в своем труде «Отчет о разрушении Индий». Опускаясь до самой низкой лжи, Кортеса защищает историк Франциско Лопес де Гомара — вот его книга, изданная в прошлом веке. А епископа де Лас Касаса полностью поддерживает вот в этой книге — «Ужасные зверства покорителей Мексики» — наш современник Эрнандо де Альва Икстлилцохитл, из любви, видно, и сочувствия к индейцам принявший индейскую фамилию…

Превыше всех мореплавателей отец ставил свих предков — варягов, норманнов, еще называл он их норвежскими викингами, открывших, по его мнению, не только Америку, но еще раньше Ньюфаундленд, Гринланд, Новую Шкотию, то есть Новую Шотландию, и Новую Англию около шестисот лет назад…

Отец задумался, глядя в окно.

— Говорят, будто правду можно искать только на небе, а я всю жизнь ищу ее в книгах да еще в крепкой, как «вода жизни», моряцкой дружбе… Книги — это кладезь мудрости. Еще Соломон говорил: «Лучше знание, нежели отборное золото; потому что мудрость лучше жемчуга, и ничто из желаемого не сравнится с нею».

По нескольку раз перечитывал Джорди «Путешествия» венецианца Марко Поло, побывавшего в Монголии и Китае, Кохинхине и Персии, на Суматре и Цейлоне. Двадцать четыре года странствовал Марко Поло по чужим краям, подарив Европе такие китайские изобретения, как компас, печатные доски и… векселя. Не отрываясь глотал главы «Путешествия Магеллана вокруг света», написанного моряком Антонио Пигафетта, участником первого кругосветного круиза и множества захватывающих открытий.

Он знал наизусть многие страницы из «Правдивого отчета о покорении Перу», принадлежавшего перу личного секретаря бывшего пастуха, наемного солдата, искателя приключений Франсиско Писарро. Подобно Кортесу, захватившему Монтесуму, Писарро пленил, а затем приказал умертвить повелителя инков Атауальпу. Потом сам пал в бою с воинами своего врага и соперника — казненного им Альмагро… Но какую полную, смелую, блестящую жизнь прожил этот бывший испанский пастух!

Особенно нравилась Джорди книга испанца Бернала Диаса дель Кастильо, умершего в 1581 году. В книге под названием «Подлинная история покорения Новой Испании» этот воин, не уступавший, видимо, в храбрости и предприимчивости Кортесу и Писарро, живо и зажигательно описывал походы и подвиги своих товарищей по отряду, подробно останавливаясь на их оружии и воинских хитростях.

Чем больше читал Джорди о Мексике, Перу, Бразилии, тем сильнее тянуло его в эти диковинные страны, тем больше хотелось ему стать не только мореплавателем, но и воином, искателем приключений, удачи и счастия. Его увлекала история сэра Джеймса Лермонта, главы всех Лермонтов, который с целой флотилией джентльменов отправился колонизировать таинственный остров Сторновей во Внешних Гибридах, остров Сокровищ.

Победным маршем звучали в его ушах имена испанских и португальских первопроходцев: Алонсо де Ойеда, Педро Альварес Кабрал, Эрнандо де Сото, Хуан Родригес Кабрильо, Франсиско Васкес де Коронадо, Антонио де Эспехо… Все они искали золото и серебро, а Понс де Леон искал еще и эликсир молодости.

Из английских книг больше других запомнился ему фундаментальный труд Ричарда Хаклуйта (Гаклюйга) «Основные навигации, путешествия и открытия английской нации», чье второе издание вышло в 1600 году. Джон Кэбот и Себастьян Кэбот Генри Гудзон, Дрэйк и Раллей, капитан Джон Смит — у англичан было много замечательных мореходов, а то и пиратов. Всех, пожалуй, затмил своими талантами сэр Вальтер (Раллей) Ролли.

— Но нигде в этих книгах нет и намека, — однажды сказал ему отец, — что пираты Елизаветы Первой, вроде Дрэйка и Раллея, принесли казне двенадцать миллионов фунтов стерлингов!..

Отец Джорджа лично знал Джона Смита, Генри Гудзона, Вильяма Баффина, голландца Виллема Баренца.

Особенно много говорил он о сэре Вальтере Раллее, с кем плавал и в Северную, и в Южную Америку. С него отец всегда брал пример. Это был корсар и ученый, отважнейший рыцарь и образованнейший книголюб, воин и мыслитель. Вместе с сэром Франсисом Дрэйком, он топил Непобедимую Армаду, брал на абордаж и грабил испанские корабли, брал приступом и сжигал их форты во славу королевы Елизаветы и Англии. Хоть и южник, был он пуританином и, чтя Кальвина, к шотландцам относился вполне терпимо. Это он вывез из Нового Света картофель, прежде из всех людей Старого Света известный лишь испанцам. Если сэр Франсис Дрэйк открыл побережье Калифорнии, то он первым ступил на берег великолепного Ориноко. А за ним шли Эндрю Лермонт и другие белолицые люди, и было это в 1595 году, когда мать уже была тяжела Джорджем Лермонтом! А в 1603 году, когда умерла Елизавета, ее бывший фаворит, известный на Британских островах любому мальчишке, сэр Франсис Дрэйк, гроза испанского королевского флота, был брошен в темницу лондонского Тауэра по обвинению в заговоре против нового короля…

Отец в море и дома вел записи о своих путешествиях, выделив особую тетрадь, посвященную торговле «черным золотом». Еще в 1517 году испанские власти, дабы ускорить колонизацию Нового Света, разрешили каждому переселенцу-испанцу приобрести до двенадцати черных рабов. В первое время этих рабов доставляли на острова в Вест-Индию, а затем и на континент испанцы и португальцы, позднее — голландцы, французы, англичане. Сомнительная честь первого английского работорговца принадлежала сэру Джону Хокинсу. В 1562 году он доставил через океан «черное золото» под флагом Британии. Торговля рабами к XVII веку стала ведущей статьей дохода великих европейских держав, но упрямый капитан Лермонт не желал марать руки. Иначе думал хозяин его корабля — богатый купец из Эдинбурга. Не считаясь с капризами капитана, он отправил свой корабль из Лондона в Западную Африку с дешевой и легкой хлопчатобумажной одеждой, виски, джином, бренди и ромом, посудой, огнестрельным оружием и кучей бус и безделушек. Когда корабль бросил якорь у Замкового мыса, капитан узнал, что посланцу хозяина поручено обменять все это на черных рабов у знакомого «фактора», уже собравшего для отправки в Новый Свет большую партию невольников — около трехсот чернокожих. Часть из них была захвачена английскими солдатами, часть приведена и продана враждебным племенем, часть куплена по сходной цене у местных царьков и князьков, весьма охотно сбывавших своих подданных за заморские диковинки.

— Мне приходилось возить из Африки золото, слоновую кость и специи, — заявил Лермонт посланцу хозяина, — но негров, женщин и детей я не повезу.

Не помогли ни уговоры, ни угрозы. Капитан Лермонт вернулся к родным берегам на другом корабле простым матросом. Но и этот английский корабль вез невольников — другого судна капитан так и не дождался. Около четырехсот негров лежало тремя ярусами в темном и сыром кишевшем крысами трюме, словно сельди в бочке. Кормили их только маисом, ямсом, бобами и сушеными бананами, питьевой воды не хватало. Условия были ужасные. Сразу начались повальные болезни. Любые недуги судовой врач, беспробудный пьяница, безуспешно лечил только «малагеттой» — африканским перцем. Однажды, когда трюм залило водой, толпу негров вывели наверх. Трое из них бросились за борт, где стали добычей акул. В drink (пойло) кидали и мертвых, а их становилось с каждым днем все больше.

Когда Лермонт сходил в Портсмуте на берег, он спросил капитана, ко всему, кроме рома, равнодушного морского волка:

— Сколько довезете вы этих несчастных до Кубы?

— Если повезет и даст Бог, — нехотя сказал тот, — половину черного груза довезем, но внакладе не будем.

Речь шла о цвете негритянских народов Африки, наследниках древних цивилизаций. Черной Африке был нанесен неисчислимый урон. Никто не знает, сколько миллионов черных невольников захватили белые работорговцы в Африке, сколько перевезли через Атлантический океан. Во всяком случае, как писал капитан Лермонт в своей заветной тетради, гораздо больше, чем погибло в морской пучине жителей сказочной Атлантиды, а совесть человечества веками не спешила возмущаться.

Капитан Лермонт получил новый корабль у другого эдинбургского хозяина, побывал в Новом Свете, видел, как работают и умирают негры на табачных и хлопковых плантациях, на полях с сахарным тростником. Со святой наивностью поражался он тому, что богобоязненные люди, протестанты и католики и свои же шотландцы-пресвитериане, зверски угнетают чернокожих язычников, не считают их за людей. Узнав, что квакеры осуждают рабство, он попытался уговорить их напечатать свою рукопись, но ничего не добился. Во все времена и у всех народов в ящиках письменных столов, в чуланах и на чердаках валяются отвергнутые, непонятые, непризнанные рукописи. Нередко отчаяние или невежество бросает их в огонь. Никто не знает, что потеряло человечество на одних только костях святой инквизиции. Утрачена и рукопись капитана Лермонта…

Капитан Эндрю Лермонт из Абердина, хмурый, молчаливый моряк с обветренным лицом и горькими складками у упрямого рта, побывал однажды на аукционе и воочию убедился, что мог бы, презрев излишнюю щепетильность, легко и быстро разбогатеть, торгуя «черным золотом». Но он ценил не только свою свободу, но и чужую. Он возил через океан земляков-колонистов и погиб, защищая их и свой корабль со шпагой и пистолетом в руках от испанских пиратов, взявших его на абордаж в Карибском море.

Потом в абердинских тавернах рассказывали, как это было. Оказывается, капитан Лермонт не пал в бою — испанцы взяли его тяжело раненным в плен и заставили walk the plank — с завязанными за спиной руками пройтись по доске, выставленной за борт, над морем, изрезанным плавниками акул.

Сын капитана Лермонта на всю жизнь запомнил прощание с отцом перед его последним плаванием. Капитан поставил Джорджа меж колен, взял за плечи и, сидя, погрузил долгий испытывающий взгляд в его карие глаза.

— Сын мой! — наконец сказал он тихо. — Запомни все, что я рассказывал о нашем роде. Человек, не помнящий родства, забывший свои корни, всю жизнь не знает, кто он.

Мама была еще в трауре, когда Джордж решительно заявил:

— Мама! Я пойду по стопам отца. Я тоже хочу быть мореплавателем, как наши предки, открывать новые острова и страны, возить туда наших свободолюбивых эмигрантов, драться с оружием в руках во славу клана Лермонтов и родной Шотландии!..

Мать всплеснула руками, бросилась к сыну, крепко обняла его.

— Нет, сынок! Есть птицы певчие и есть птицы ловчие. Поверь, ты весь в меня, хотя я из воинственного рода Дугласов, а не в отца. Ты — птаха певчая. И сердце у тебя нежное, голубиное!..

Он надулся, решив, что этими досужими разговорами мать, всегда жалевшая, что он не родился девочкой, и даже одевавшая Джорди в раннем детстве девчонкой, пытается привязать его к завязкам своего фартука. Конечно, жалко маму, но не сидеть же ему весь век дома в Абердине!..

Вовсе не понравилось ему сравнение с голубями. Вспомнилась ему каменная голубятня над угловой башней в старинном лермонтовском замке Дэрси. Голубей Лермонты по обычаю лэрдов разводили для кухни, а соколов — для охоты! Нет, он, Джордж Лермонт, не голубь, а сокол!

Никогда!

Знамя вперед! Копья наперевес! За святого Эндрю и наши права! Лермонты, вперед!

Джорди жадно читал родословные записи, оставленные погибшим капитаном Лермонтом.

На первой странице рукописи капитана Лермонта стояли два эпиграфа. Первый — из Книги пророка Иоиля: «Передайте об этом детям вашим; а дети пусть скажут своим детям, а их дети — следующему роду…». Второй — из Пятой книги Моисея: «Вспомни дни древние, помыслы о летах прежних родов; спроси отца твоего, и он возвестит тебе…».

Домашнее воспитание и учение недоросля Джорди Лермонта начались с Библии старинного издания, в которой рядом с фронтисписом была начертана рукой прапрадеда родословная роспись Лермонтов с таким заглавием: «Отсель Лермонтов род начал, а выберет…»

Отец не жалел труда, чтобы восстановить историю рода Лермонтов, — копался в церковно-приходских фолиантах, рылся в библиотеках своих родственников, ездил в Эдинбург к знатокам генеалогии и геральдики шотландских дворян. Ему удалось установить, что фамилия Лермонт — одна из самых древних в юго-восточной Шотландии, недалеко от пограничья с Англией. Писалась в XII–XVI веках она по-разному: Learmonth, Lermonth, Learmond, Leirmount, Leirmountht, Lermonth, Leremont, Learmonthe, Leyremonthe, Leymountht, Lewrmoth, Lermocht, Leirmontht, Laremonth, Larmont, Larmonth, Lermond, Lermount.

Уже двадцать написаний! Отец писал свою фамилию Learmonth, считая это написание самым предпочтительным на том основании, что местность Лермонт в графстве Бервикшир (правильнее — Берикшир), из которой вышли и которой некогда владели Лермонты, обычно писалась именно так. По преданию Лермонты в старину были эрлами Берикшира и владели там замком. Однако отец считал это написание этимологически неточным. По его убеждению, эта норманнская фамилия первоначально писалась Lermount или Larmount. Mount (по-латыни mons, montis) — это и по-французски, и по-английски «гора». Но что означает первое слово: ler или lar? Или lear, lair, или lar — логово по-английски?

Эндрю Лермонт перебрал наиболее подходящие греческие и латинские имена, к которым мог восходить первый слог в фамилии: Lara, Laris, Larius, Lauus?.. Laurus означает «лавр», и тогда — «горный лавр»?.. Леро или Лерос?..

Быть может, le roi — «королевская гора»?

Отец склонялся к такому толкованию: ler или lar, lares — это лар, лары, то есть божества древнеримской мифологии, духи предков, их призраки и привидения, покровители родины и домашнего очага. Следовательно, фамилия Лермонт означает «гора предков» в указанном смысле или «горный предок». Такое толкование его как шотландца, для которого верность роду, клану — высший закон, вполне устраивало. И сын его всегда потом только так объяснял свою древнюю фамилию.

Первым в скрижали истории попал Вильям де Лермонт, судья в английском городке Суинтоне, Йоркшир, в 1408 году, при Иакове I Шотландском и Генрихе IV Английском. Таким образом, кроме шотландских Лермонтов была и английская ветвь Лермонтов, позднее угасшая. При Иакове II некий Иаков Лермонт служил нотариусом и пресвитером в епархии Глазго в 1454 году — через год после окончания Столетней войны. В 1479 году, при Иакове III, Вильям Лермонт предстал перед парламентом по обвинению в измене и других страшных преступлениях, однако судьба его неизвестна. Это случилось через два года после введения книжной печати в Англии. Самыми богатыми в клане были Лермонты из Балкоми. Лермонты победнее арендовали плодородные земли в долине Твид у аббатства в Келсо…

Капитан Лермонт довел свою хронику до последних времен, подробно записал хорошо известную историю о том, как братья Лермонты, Джеймс и Джон, колонизировали неприступный остров Люис в Атлантике…

В родовословце своем капитан Лермонт перечислял близких родственников, среди которых было два Михаила Лермонта, оба — священники Реформатской церкви Шотландии в Южном Пертшире, один в конце XVI, а другой в начале XVII века…

Кончалась тетрадь капитана Лермонта постскриптумом:

«Мы не должны забывать, откуда мы идем, чтобы яснее видеть куда. За смутной зарей рождения таится ночь того, что было до рождения, другие звенья, иные колена. Одно от другого неотделимо, как неотделимы позвонки позвоночника. Род — это хребет, на котором все держится. Власть прошлого над нами неисповедима и неизмерима. Река правд вчерашних вливается в море правды нынешней. Наши отцы и матери и их отцы и матери живут и дышат в нас сегодня. Порой мы, потомки, угадываем проблески откровений в задернутых мраком судьбах предков. Дети должны знать свои корни, — писал отец, — чтобы ходить путями своих отцов, когда пути эти дельные».

Навсегда врезался в память Джорджу один весенний день в Абердине — один из последних его дней в родном городе. Он стоял с Шарон в южном конце приморской улицы, на которой она жила в двухэтажном каменном домике. С утра гуляли они за городом, вдоль побережья, давно уже проголодались, но все не могли расстаться, хотя с некоторых пор Шарон стеснялась показываться со своим парнем в городе на виду у знакомых, обязательно начинавших прохаживаться насчет «жениха и невесты».

Из таверны напротив под названием «Лев и чертополох» доносился крепкий круживший голову аромат. Пахло прокисшим элем и жареной рыбой. Джордж глотал слюну — после смерти отца вдова Лермонт экономила каждый мерк и сыну ее редко перепадал сытный обед, а аппетит у него был дьявольский.

К таверне направлялась из порта диковинная даже для Абердина, этой маленькой северной Александрии, процессия из шести полуголых негров в цветастом тряпье мал мала меньше во главе с высоким и грузным одноглазым моряком лет сорока, кандыбавшим на деревянной ноге. На плече у него сидел облезлый попугай вида злющего и саркастического. Сделав знак неграм — обождите, мол, меня тут, — моряк вошел, кланяясь низкой притолоке, в настежь распахнутую дверь таверны.

— Это Роб Селкирк, — важно сказала Шарон, явно хвастаясь своей осведомленностью, — эта девчонка знала портовый люд лучше всех мальчишек. — Известный пират из деревни Ларго на Файфе. У Тобаго он потерял ногу в морском бою с испанцами и по пиратскому уставу получил, став калекой, шесть негров. Вот это мужчина!

Джордж метнул на подружку взгляд исподлобья. Эта Евина дочка старается полубессознательно возбудить в нем ревность.

— Ну, я пошла! — вдруг выпалила Шарон, завидев на улице знакомых девиц — Дирди и Шину. — До завтра, Дьорсу!

Deorsu — так нередко называла его по-кельтски маленькая ирландка.

Проводив ее взглядом, Джордж напустил на себя самый решительный вид, выпрямился и расправил плечи, чтобы казаться еще выше, и, подражая морской походке, вразвалку направился мимо севших на корточки негров в таверну, хотя мать строго-настрого запретила ему заглядывать в этот вертеп пьянства и разврата. В кармане он сжимал несколько мерков, вырученных за красивый голубой топаз, найденный на берегу Дина, у местного ростовщика — Judhach — еврея из Германии, открывшего меняльную лавку в порту. Больше всего он боялся, что ему, малолетке, вместо пинты эля укажут на дверь, но этого, благодарение Богу, не случилось. Он сел в темном уголке, поближе к одноглазому пирату, со жгучим любопытством глядя вокруг на пеструю публику, просоленную в плаваниях по семи морям, на большой очаг с весело полыхающим пламенем. Вон у того маленького окна сидел, бывало, со знакомыми капитанами и хозяевами кораблей его отец. За тем столом обсуждал он планы новых путешествий в разные концы света, подписывал контракт с хозяином корабля, набирал команду из старых морских волков.

Пират Селкирк сидел развалясь за столом отца и покуривал трубку, бросая дерзкий вызов Его Величеству королю Шотландии и Англии Иакову, строжайше запретившему это «гнусное зелье» («filthy weed»). Попугай чихал и ругался, как старый флибустьер, пропойным, скрипучим голосом.

— Кто сказал, будто рыцари перевелись на этом свете? — держал речь Роб Селкирк, покрывая трубным басом шум и гам. — Истинные рыцари уцелели только среди пиратов вроде Дрэйка или Ролли. Уж я-то знаю, можете поверить старому бродяге. Ни у одного отряда наемных солдат нет такого великодушного устава, как у рыцарей моря господ баканиров! Всю добычу мы всегда делили по-братски, поклявшись всеми святыми, начиная с заступника нашего святого Андрея, что никто не утаил даже самой паршивой испанской монеты. Хозяин корабля, снарядивший его оружием, ядрами и порохом и отличнейшей провизией, получал, как водится, треть сокровищ, взятых с бою у испанцев и прочих наших врагов. Свою долю получали, само собой, судовой лекарь и плотник. Капитан брал равную со всеми нами долю. И только по единодушному решению мы, бывало, отваливали ему двойную и тройную долю, если он ее заслуживал, что, признаться, нередко бывало, например, у Черной бороды. Никто никогда не считал себя обиженным, потому что все доли разыгрывались по жребию. О, эти жеребьевки! Никакая игра в кости или карты не сравнится с ними!..

Глаза у его многочисленных слушателей разгорелись. Все чаще подносили они к губам тепловатый эль, с непривычки показавшийся ужасно горьким юному Лермонту. Он тоже развесил уши. Отец ему о таких вещах не рассказывал.

— Проштрафившихся мы высаживали с оружием и провизией на какой-нибудь райский островок, чтобы он охолонул там и покаялся в своих прегрешениях перед товариществом, превыше которого нет ничего на этом свете и которое я не променял бы на ангельскую компанию с арфами и волынками, но без рома, эля и табака на небесах, прости меня, Господи!

Шутка эта, смахивающая на богохульство, была встречена дружным гоготом, заставившим вздрогнуть закопченные балки под потолком со свисавшими черными кружевами сажи.

— А если бы отправили меня испанцы к праотцам, — продолжал пират свою нечестивую проповедь, — мою долю отправили бы в Ларго моей матери, а если не осталось бы у меня родичей, отдали бы попам, чтобы молились они за достойный меня прием на том свете, Господи, помилуй нас, грешных!..

— Тебе ли, достойнейший, — возразил (с эдинбургским акцентом) пирату расфуфыренный щеголь, то ли капитан, то ли хозяин корабля, — рассчитывать на хороший прием у врат Божиих! Слышал я в Санто-Доминго и на Ямайке, как вы резали пленных, а закапывая свои клады на необитаемых островах, пристреливали какого-нибудь христианина, чтобы призрак его охранял награбленное вами добро!

Пират широко осклабился, обнажив корявые зубы.

— Что вы, ваша милость, как можно! Бесплотными стражниками наших сокровищ, добытых в честном бою с врагами короля нашего и нашей державы, мы оставляли испанца, слугу антихриста Папы, или вовсе негра некрещеного… Пусть послужат доброму делу нечестивцы!.. Правильно я говорю, попка?

Попугай выругался смачно по-испански, помянув Мадонну и пообещав осквернить самым непристойнейшим образом материнское молоко всех недругов вселенской империи Бурбонов.

— Веселись, братва! — вскричал одноглазый, швыряя на стол золотой реал. — Все, что я тут наговорил, лично подтвердит сегодня же вечером сам Черный борода! — В таверне сразу стало тихо, только слышно потрескивали дрова в очаге. — Да, да! Мой славный капитан, даст Бог, уже швартуется у здешнего причала. На днях он отплывает в Тобаго, и ему нужны настоящие моряки…

Джорди дождался прихода Черной бороды. Он оказался безбородым и щуплым человечком, похожим на пресвитера, но живым, быстрым и чем-то неуловимо зловещим, словно электрический угорь. Преодолев застенчивость, он подсел к Селкирку с третьей кружкой эля, на которую он потратил остаток своего состояния, представился и спросил, не возьмут ли его в команду Черной бороды.

— Лермонт! — изумился Роб Селкирк. — Сын моего покойного капитана Эндрю Лермонта! Великий Боже! — Он придвинулся к Джорджу и зашептал ему в ухо, тревожно покосившись на занятого разговором капитана пиратов. — Дуй отсюда, парень. Все, что я тут наболтал, — брехня и дерьмо! Эта собачья жизнь не для сына капитана Лермонта, да благословит Господь его благородную душу. Мы с Черной бородой промышляли рабами, а твой отец уверял меня, что «Летучий голландец», вечно скитающийся под всеми парусами по морям и океанам с мертвой командой, был наказан Господом именно за то, что первым, преступив Божий и людские законы, начал торговать людьми!.. Уходи отсюда, заклинаю тебя именем твоего отца!..

И Джордж Лермонт, подавленный и растерянный, встал и стал пробираться к выходу. Еще раньше, как только в таверну вошел, неслышно, по-кошачьи ступая, постнолицый пиратский капитан, бочком-бочком, виляя штопором, из таверны выбрался побледневший при виде прославленного душегуба расфуфыренный щеголь.

Абердин уже зажег редкие огни. У причала тихо покачивалась на черных волнах темная бригантина Черной бороды с единственным зажженным фонарем на высокой корме. Сколько раз швартовался на этом самом месте капитан Лермонт! На глаза набежали слезы, расплылись лучиками, замерцали сквозь соленую влагу портовые огни. И все-таки он покинет Абердин, уплывет искать счастья за морями. Отомстит испанцам за отца. Что ждет его за непроницаемым покровом ночи?

Из таверны «Лев и чертополох» неслась лихая моряцкая песня. В родном доме теплился огонек. Мать никогда не ложилась спать до его прихода.

Уже шел к концу второй год учения Джорджа Лермонта в Абердинском духовном училище, помещавшемся в обветшалом здании коллегии близ собора. В узкие готические окна светило весеннее солнце. Пастор Джеффри Мак-Крери, выхваченный косым столбом солнечного света из сыроватой полутьмы, мирно клевал носом под звук французской речи. Джорди стоя декламировал «Песнь о Роланде»:

Джордж с первых дней в училище невзлюбил пастора. Это был мрачный и унылый схоласт, Дуне Скот в новом, пресвитерианском, издании, бездарный начетчик, делавший все, чтобы отбить у своей паствы вкус к изящной словесности. Однажды Джордж, отвечая на вопросы отца об училище и его педагогах, горячо накинулся на пастора Мак-Крери и разнес его в пух и прах. Отец вздохнул тяжко и с горечью сказал:

— Я еще помню время; когда нам казалось, что мы навсегда освободились от ревнителей веры, от мракобесов и педантов, проведя великую Реформацию, разгромив папистов. Но затем вчерашние бунтари, заняв место изгнанных прелатов, епископов и настоятелей, сами стали на глазах наших коснеть, обрастать мохом, тянуть назад. Неужто все так и должно развиваться по кругам пифагорейцев! — Поглядев на сына, капитан Лермонт улыбнулся, решив ободрить его. — Однако все на свете не только вырождается, но и нарождается. Вот, например, слово «педагог» поначалу у древних греков обозначало безграмотного раба, отводившего в школу детей своего господина, а теперь этим словом называют маститых учителей.

Заметив, что пастор по своему обыкновению задремал, Джордж озорства ради перешел с Роланда на Тристана, причем на беду свою выбрал одно из самых вольных мест в поэме Томаса Лермонта. Пытаясь забыть Изольду Белокурую, Тристан женился на дочери бретонского герцога Изольде Белорукой, но в брачную ночь не смог нарушить свой обет верности первой Изольде и воздержался от исполнения, супружеского долга, сославшись на боль от старой раны в боку. Изольда Белорукая, любя мужа, хранила эту тайну, но однажды, когда она ехала на богомолье со своим братом Каэрдином, ее конь оступился, переходя через ручей, и брызги из-под его копыт попали ей в юбку между бедер. Изольда стала громко хохотать и на недоуменный вопрос брата о причине ее смеха ответила наконец, что ее рассмешило то, что вода коснулась ее ног там, где еще ни разу не касался ее Тристан! Еще больше понравился мальчишкам эпизод, в котором Тристан переспал с Изольдой, лишив ее девственности, а королю его в брачную ночь подложил служанку Изольды — девственницу!!!

Студиозусы, развесив уши, с затаенным дыханием слушали эти прелестные стихи. Но вдруг пастор схватил лежавший перед ним фолиант Фомы Аквинского и треснул им о стол так, что из старого тома взмыло облако заискрившейся на солнце пыли.

— Silencium! Молчать! — возопил он, подловив озорника. — Какое бесстыдство! Какая грязь! Джордж Лермонт! Я выпорю вас розгами! Да будет вам известно, что богопротивное блудословие вашего богомерзкого предка в свое время было запрещено повсюду святой церковью!

— Папой Римским, сэр! — воскликнул запальчиво Джорди. — А не церковью Шотландии.

— Молчать! Да будет всем вам известно, что еще Петр Блуаский, ученейший прелат и секретарь Элеоноры Аквитанской, клеймил увлечение знати прельстительными и любострастными виршами о Тристане за то, что волновали и трогали развращенные души более, чем страдания Спасителя! Ваш предок, следуя за Овидием, создал святотатственный гимн прелюбодеянию, евангелие адюльтера! Этот языческий гимн еще в тринадцатом веке смешал с грязью досточтимый канцлер Парижского университета Жан де Жерсон! Мы должны помышлять не о плотских радостях, не о любовных утехах, а о спасении Души и о вечном блаженстве…

— Ben es mortz, que d’amour non sen. Al cor qualque doussa sabor! — отчаянно выкрикнул Джордж, выведенный из себя нападками старого сухаря на Томаса Рифмотворца, а следовательно, рыцаря сэра Томаса Лермонта на весь его род, как известно Лорду Лайону, главному генеалогу Шотландии, породнившемуся через жену — графиню Баклю с королями Шотландии, со славными Брюсами!.. Какая жалость, что нельзя вызвать ему оскорбителя!.. Уж он бы постоял за фамильную честь Лермонтов. Он цитировал французского трубадура Бернарда де Вентадорна: «Воистину мертв тот, кто сладостного дыхания любви не чувствует в сердце!».

Пастор задохнулся от ярости, ударил кулаком по Фоме Аквинскому, выбив из него новое облако пыли.

— Я исключу вас из училища! — взвизгнул он голосом кастрата.

Джордж рванулся к выходу.

— Я… я сам уйду! — крикнул он напоследок.

Конечно, не прошло и часа, как он, расхаживая у разбушевавшегося моря, пожалел о своей выходке, хотя считал, что и смолчать не мог, раз этот догматик оскорбил честь его рода. Только постепенно стал он сознавать, в какую неприятную историю он влип. Просить прощения? Об этом не может быть и речи. Значит, его исключат из училища. Но самое ужасное то, что мама и Шарон узнают о том, какие именно запретные стихи Томаса читал он в аудитории училища! И с Вентадорном он вылез совсем некстати. Правильно учил Овидий: «Bene qui latuit bene vixit» (Тот живет хорошо, кто хорошо прячет свои мысли!).

Долго сидел он на прибрежной скале, глядя в море, следя за накатом пенистых бурунов. Из города донесся колокольный звон. В нем явственно выделялось басовитое уханье колокола собора Святого Макария. Занятия в училище окончились — можно было идти домой. Сегодня Мак-Крери будет жаловаться ректору, маме сообщат о его исключении не раньше завтрашнего дня. Он не трус, но не хочет быть дома, когда это выяснится. Завтра утром он уйдет из дому. Нелегко ему будет бросить маму и Шарон…

Мучительно больно было Джорджу предать забвению последнюю волю отца. Ведь капитан Эндрю Лермонт хотел, чтобы сын его, презрев карьеры моряка, воина, а также сан священнослужителя, окончил древний Сент-Эндрюсский университет в городе, на чьих воротах издревле красовался герб эрсилдаунских и дэрсийских Лермонтов, и стал адвокатом, судьей, чьи профессии котировались в Шотландии даже выше, чем в Англии. Адвокат или судья мог попасть в парламент, занять важный и почетный государственный пост. Капитан глубоко уважал ученость. Именно при Иакове VI потянулись шотландцы к знаниям. Парламент постановил учредить школу в каждом приходе страны не только для детей состоятельных родителей, но и бедноты.

И Джордж Лермонт, оставив навсегда родной дом, пустился в путь, навстречу неведомой судьбе.

В семнадцать юношеских лет Джордж Лермонт был уже высок — все шесть футов ростом — и продолжал еще расти. Из-под его bonnet — шотландской шапочки с черным пером сокола, приколотым серебряной пряжкой с изображением святого Андрея, покровителя шотландцев — до широких плеч ниспадали золотисто-светлые кудри. Осененные девичьими пушистыми и темными ресницами, пристально взирали на мир большие карие глаза. В этих глазах было нечто тяжелое, магнетическое: стоило ему поглядеть на человека в спину, как тот сразу вдруг оборачивался. Нос у него был короткий, чуть вздернутый, губы не утратили еще мальчишеской пухлости. Из-под куцего серого камзола до колен свисала шерстяная kilt — шотландская юбка. Слева на поясном ремне красовался dirk — шотландский кинжал. На плечи наброшен широкий пледовый плащ. И шапка, и юбка, и плащ были сшиты, разумеется, из тартана — крепкой шотландской ткани в клетку, причем по цветам клеток любой сведущий шотландец мог определить, что Джордж принадлежал к клану Лермонтов.

Из Абердина Джордж пришел пешком в Эдинбург, столицу Шотландии. На полуострове Файф он простился со своими родственниками Лермонтами, жившими в замке Балькоми на берегу Северного моря, южнее города Сент-Эндрюс, и в старинном замке Дэрси, на берегу реки Идеи.

Всю дорогу подмывало его бросить свою затею и вернуться к матери, в родной Абердин, к Шарон. Скверно все вышло. Не простился с матерью, убежал от скандала, учиненного им неизвестно зачем и почему. Начитался книжек о приключениях, о джентльменах удачи. А разве Господь Бог не погубил главу клана Лермонтов в назидание всем остальным Лермонтам?! А ведь у сэра Джеймса Лермонта была целая флотилия с пушками и пистолями, с целым полком мушкетеров, понюхавших пороху в борьбе с испанцами за океаном!..

Еще не поздно вернуться к маме, которую он никак не имел права бросать, будучи единственным в семье мужчиной. Да какой он мужчина! Что она о нем будет думать: сбежал куда глаза глядят! К южникам! Оставив глупую записку: после скандала не могу вернуться в училище… ухожу искать свою фортуну… верю в свое счастье… завербуюсь в войско на континенте… Через три-четыре года вернусь к тебе, дорогая, любимая мама… женюсь на Шарон… Я верю в нее… Она передаст тебе эту записку… Наш предок, норманнский рыцарь Лермонт, помог принцу Малькому вырвать из кровавых рук Макбета корону отца Малькома короля Дункана. За это Мальком III озолотил его, сделал шотландским лэрдом в Эркильдуне на Твидере… Я верю в свою счастливую звезду… В моих жилах течет королевская кровь, и потому я не могу позволить оскорблять меня старым дуракам…

Шарон он ничего не сказал, сунул ей запечатанное письмо для мамы. Разве это по-рыцарски?! Еще не поздно вернуться…

И вдруг он, мысленно прощаясь с Эдинбургом, бывшей столицей бывшего славного королевства Шотландии, резко изменил свой корпус; пошел не к границе, а на восток — к замку предка своего Томаса Лермонта, великого барда Шотландии. Пусть Томас решит его судьбу… Что он знал о Томасе Лермонте? И мало, и много. Руины замка барда и рыцаря ему показали его кузены — наследники замков в Файфе. Жадно слушая их, он запомнил каждое их слово. Сэр Томас Лермонт был вначале вассалом эрла Патрика, седьмого эрла Дунбара, близкого по крови к королю Александру III, повелителю Шотландии. Жена его леди Кристина Брюс, графиня Дунбар, приходилась сестрой лорду Роберту Брюсу, потомку легендарного короля Роберта Брюса, освободителя Шотландии, и других ее королей, включая древнекельтских.

Томас Лермонт выбрал это место для своего замка отнюдь не случайно. Ведь он был не только бардом, но и рыцарем, закаленным во многих боях и сражениях. Хорошо зная историю Шотландии, он облюбовал три высоких холма севернее пограничной широкой равнины, он возблагодарил Бога, что знал наизусть мемуары Гая Юлия Цезаря, который, приведя свои победоносные, но измученные в сражениях с шотландцами (тогда кельтами и пиктами) войска к трем опасным высотам, объездил, обошел и облазил их одну за другой и назвал их Trimontium, то есть Трехгоркой, и после долгого раздумья повелел построить стену из каменных валунов вдоль всего предгорья, превратив Трехгорку в главный опорный пункт! Вот какое место выбрал славный рыцарь Томас Лермонт для своего замка, повернув свой опорный пункт на 180 градусов!

Неудивительно, что Дунбары отдали свою старшую дочь леди Веток замуж за сэра Лермонта, который одинаково блестяще владел пером, и мечом, и десятиструнной арфой!

Как могли Лермонты, от Томаса до Джорджа, не гордиться тем, что состояли в родстве с королями, а значит, через них со многими королями Англии, Франции и другими царствующими домами Европы! Но они всегда помнили, что шотландский дом считался древнейшим из всех других домов. Это не было снобизмом, это была законная гордость. Они никогда не забывали, что были связаны родственными узами не только с такими помазанниками Божиими, как вся династия Стюартов, но и с династией Брюсов, начиная от Роберта Брюса I (1306–1329) благодаря браку сэра Томаса Лермонта. По этой причине мэр королевского города Сент-Эндрюса, бывший галерник сэр Патрик Лермонт отказался последовать примеру короля Александра III, заменившего герб Брюсов — дикого вепря — вздыбленным красным львом.

Тесть эрла Дунбара и Марча, прославленный военачальник, постоянно опирался на одного из лучших и надежных своих полководцев — на Томаса Лермонта. Как один из самых могучих феодалов Шотландии, эрл по требованию короля выставлял трехтысячное войско: кавалерию, копьеносцев, стрелков из лука. Особенно жестокой была война, навязанная Шотландии королем викингов Хаконом. И Лермонтам, как и другим многочисленным потомкам викингов и норманнов, пришлось сражаться не на жизнь, а насмерть против своих северных родичей. Не только их флот, но и войско считались тогда самыми грозными в мире.

(А Джорджу Лермонту придется сражаться под русскими знаменами с близкими своими родственниками, даже с Лермонтами!)

Известно, что особой заслугой Томаса Лермонта было обучение войска эрла Дунбара и Марча стрельбе из лука и использованию кавалерийских пик и копий.

Кузены верили, что существует определенная связь древнего герба Лермонтов о трех ромбах с Трехгоркой и тремя видами оружия.

Праздновала свою победу над Хаконом вся Шотландия. В Стерлинге и Роксберге, любимых Александром III королевских замках, веселились долго и бурно. Любопытно, что из Московии через многие царства и государства привезли русских медведей, впервые увиденных шотландцами, которые лихо отплясывали вприсядку.

Все это рассказали кузены Лермонту из Абердина, а он молча и с благоговением пристально рассматривал скелет или каркас трех уцелевших могучих этажей с кладкой толщиной не меньше шести футов, с узкими и высокими бойницами, которые кроме военной службы несли еще одну весьма важную службу: освещали ярким солнечным или тусклым лунным светом трехэтажную каменную лестницу за ними. Двоюродные и троюродные братья Джорди только и говорили что о военной доблести своего прославленного предка, забывая о том, что он был и остался первейшим менестрелем, королевским трубадуром, бардом, создавшим бессмертную жемчужину из современного ему бродячего сюжета о великой и трагической любви двух обыкновенных и юных созданий Божиих, на сотни лет опередившего какого-то Вильяма Шекспира, проживающего в Лондоне на скудные театральные шиллинги, зато беспременно в кого-то безумно влюбленного…

Наверное, Джорди прочитал в отцовской библиотеке одно из двух плохоньких изданий трагедии «Ромеус и Джульетта», напечатанных в Лондоне в 1597 и 1599 годах. Его, конечно, поразило, что Джульетте не исполнилось еще и четырнадцати лет. Как его Шарон, которой было всего девять, когда он, Ромеус абердинский, влюбился в абердинскую Джульетту!.. Кстати, надо принять во внимание, что Абердин тогда распался на католиков и протестантов, и Джорди был протестантом, а Шарон — католичкой!

Быть может, юный Джорди, начитавшись безвестного драматурга Вильяма Шекспира — потрясателя не только копья, но и юных сердец! — и себя вообразил Ромеусом, готовым во славу любви своей вызвать на дуэль и всех Тибальтов, и прочих родичей Джульетты… Дерзость, рыцарская дерзость потомка рыцарских Лермонтов и его, Джорди, заставляет бежать из родного города… И погибают они во имя безрассудной любви, чтобы стать первой любовной парой, любовным дуэтом во всех историях любви. Взрыв любви, чувственной и идеальной, из-за рокового вмешательства ханжей приводит к гибели, к самоубийству и Ромео, и Джульетту…

Потомок великого барда Джорди Лермонт вообразил себя Ромеусом, а Шарон — Джульеттой. Его время было временем шпаг и клейморов, ядов, измен, Возрождения и контрреволюции. Это время отразилось с всемирно непревзойденной силой во всем свете в трагедии о Ромео и Джульетте…

Это не поняли еще ни англичане, ни шотландцы, не говоря уж о французах и испанцах и тем более немцах и московитах. А понял Джорди, потомок шотландского автора «Тристана и Изольды», без повести которого не было бы и «Ромео и Джульетты», потому что всегда за величайшими произведениями всех видов искусства таятся их предшественники и первопроходцы, предки любых новых шедевров. У всех гениальных творений есть свои корни. Так, эллиническая культура жива и сегодня, как живы, переплетаясь с нею, и восточные культуры.

Но память поколений в старости сдает, поддается амнезии.

Что касается «Ромео и Джульетты», то лишь немногие английские шекспироведы помнят, что Шекспир заимствовал свое лучшее произведение у безвестного литератора Артура Брука под названием «Tragical Historye of Romeus and Juliet», изданное без всякого шума в 1562 году, на четвертый год царствования великой и блистательной Елизаветы I. А англичанин Артур Брук переложил на аглицкий язык того времени сочинение итальянца Маттео Банделло…

Но вернемся к нашим баранам. И баронам… Лермонты были не баронами, а барами. Официально были они не лордами, а лэрдами — помещиками. Столбовыми, но не титулованными дворянами — не баронетами, не барьнами, не эрлами, несмотря на их тесное родство с королями Шотландии. Увы, в Шотландии, как и повсюду, больше ценили монархи угодливость, пресмыкательство и подхалимство, слепую преданность, чем истинное рыцарство, славу, завоеванную отвагой, победами, кровью. При всех королевских дворах, увы, Их Величества больше ценили искателей, подхалимов, карьеристов. И чем бездарнее и глупее были монархи, тем глупее, лживее и опаснее для них самих была та толпа «надменных потомков известной подлостью прославленных отцов, Пятою рабскою поправшие обломки Игрою счастия обиженных родов!»

Как созвучны эти бешеные строки Джорджу Лермонту, племяннику бунтаря сэра Патрика Лермонта, героя Реформации. И как противны были они сэру Джеймсу Лермонту, который разорил свой род, польстившись на закрепощение, колонизацию кельтских племен, полудиких хозяев древней Каледонии, не покорившихся самому Гаю Юлию Цезарю!

А поэту Лермонтову пришлось стать и воином Российской империи при завоевании Кавказа…

Шотландцы были недовольны своим королем. Эдинбуржцы, чей город с переездом короля в Англию вдруг перестал в 1603 году быть столицей, жаловались, что с исчезновением королевского двора они лишились своей лучшей и наивыгоднейшей клиентуры. Бюргеры не могли не возмущаться тем, что Эдинбург стал вдруг и сразу заштатным городом. Дворяне негодовали на короля за то, что он, боясь вызвать недовольство лондонского двора и стыдясь втайне своих бедных придворных, взял с собой лишь самых сиятельных царедворцев, бросив на произвол судьбы всю дворянскую мелкоту. Мир с Англией лишил воинственное шотландское джентри всяких надежд на завоевание славы и богатства в войнах с южниками. В доброе старое время войны не заставляли себя ждать, и каждое очередное кровопускание освобождало страну от лишних ртов — теперь же многие сетовали на перенаселенность.

С тем большей Силой ощущали предприимчивые и неимущие мелкие дворяне тягу к военной службе на континенте, где, слава Богу, все шло по-старому и войны следовали одна за другой и конца им не было видно.

Путники в те беспокойные времена, отправляясь в мирное путешествие, вооружались, будто шли на войну, пистолями и кинжалами, надевали дедовские шлемы и панцири. В Пограничье можно было избежать встречи с разбойниками, лишь сбиваясь в большие отряды. За первые десять лет царствования Иакова, короля Шотландии и Англии, законность и порядок в северном королевстве лишь начинали укрепляться.

В пограничном краю Джордж шел с погонщиками скота, у которых была сильная охрана.

Хотя над всем островом Великобритании царствовал один король, под властью Иакова I Английского и VI Шотландского находились два отдельных королевства со своими конституциями и судебными законами. Все подданные первого короля обоих королевств знали, что в случае смерти двоих сыновей Иакова державы и скипетры этих королевств могут перейти в разные руки, чего искренне желало большинство вольнолюбивых шотландцев.

И шотландцы, и англичане не могли забыть вековую вражду и взаимные обиды. В Пограничье по-прежнему было неспокойно, не прекращались стычки и набеги. Южников возмущало то, что английская корона, которую подряд носили пять монархов династии Тюдоров, вдруг досталась Стюарту, королю шотландцев, коих они считали нищими бездельниками, дармоедами и нахлебниками. Негодовали они и на покойную бездетную Елизавету, утратившую в старости все свое былое величие и всю живость своего ума и до последних своих дней упрямо отказывавшуюся назвать своего наследника. Многие в Англии опасались, что Иаков станет мстить Англии за убийство его матери, будет стремиться, хотя он как будто и протестант, восстановить власть Папы Римского.

Опасения оказались напрасными. Иакова подкупало то, что в Англии его почитали как главу Англиканской Церкви, тогда как в Шотландии пресвитерианская церковь не оказывала ему никакого почтения.

— Капитан, — с вымученной смелостью обратился юный шкот к южнику Смиту, плававшему еще с сэром капитаном Вальтером Ролли и сэром Франсисом Дрэйком, — я Джордж, сын Эндрю Лермонта, который ходил с вами в Америку.

— Я помню его, — попыхивая трубкой, прогудел Джон Смит. — Добрый был шотландец. Но как же ты мать свою бросаешь?

— Премилостивый Бог будет ей опорой. Я тоже хочу быть моряком, сэр. Возьмите меня, сэр, на свой корабль! Заклинаю вас! Буду юнгой, буду делать все, что прикажете. Клянусь именем матери и честью отца, я оправдаю ваше доверие, капитан!

Капитан оглядел свой корабль. Сто один пассажир. Сорок восемь членов команды. Больше нет места даже для собаки или кота. Даже для попугая.

— Сколько тебе лет, малыш?

— Восемнадцать, сэр!

— Гм! Не могу, все равно маловато, сынок! Не повезло тебе. Судьба! Последнее место я отдал сегодня утром — помощнику повара.

Судьба! Из-за ничтожного опоздания сбежавший из родного дома Джордж Лермонт поплыл не в Америку, а в Европу, не в Новый Свет, а в Старый, где бушевала война. Видно, прав был Кальвин — что у кого на роду написано, тому и быть. Вот такой непреодолимый детерминизм! Будь он проклят!

Восславь, любезный читатель, волю Господню! Уплыви мальчишка Джордж Лермонт в Америку, не было у нас ни автора «Демона» и «Героя нашего времени», ни славных адмиралов шкотского происхождения!

В Лондон Джордж Лермонт пришел пешком почти за сто лет до постройки собора Святого Павла. Блуждая по узким и грязным улицам английской столицы, построенной на месте римской фортеции, Джордж Лермонт издали наблюдал блеск и великолепие ненавистного ему двора, Его Королевское Величество Иакова, монарха весьма недалекого, хоть и шотландца, но надменного, вздорного, презирающего права парламента, а еще более — земляков-шотландцев. Сын Марии Стюарт лишил своих родичей даже права на ношение кинжала!..

Первая неудача не обескуражила Джорджа. «Я мир, как устрицу, мечом своим открою…» Он своего добьется. Он завоюет славу и богатство и только тогда вернется к Шарон и к маме. Как он тосковал по ним! Проводив отца, мать пела ему песни моря и гор, песни кланов Лермонтов и Дугласов… А Шарон стала такой красавицей в шестнадцать лет…

На груди он носил в медальоне мамин локон и синий бисерный шнурок, украденный в детстве с шеи зазевавшейся Шарон… На левом мизинце — подаренное ею колечко с абердинским агатом, зеленым, как ее глаза. И конечно миниатюрный герб Лермонтов — три ромба (кольчужинки или брильянты на синем стропиле в золотом поле).

Лондон поражал многолюдьем, движением, суетой и пестротой. И уж конечно — толкотней. Перед громадиной Лондоном померк не только Абердин, который поместился бы в какой-нибудь лондонский пригород, но и «старая коптилка» Эдинбург.

Но до чего велик, многообразен и богат этот Лондон! Южники хвастали, что у них овсом питаются не люди, как в Шотландии, а лошади. Джордж помнил описание Лондона в романе своего предка о Тристане. Он немало не сомневался, хотя это и было поразительно, что Томас Лермонт ходил по этим самым улицам более пяти веков тому назад, смотрел на эти храмы, дворцы, на грозный и мрачный Тауэр, а город и тогда уже был древним, помнил даже Гая Юлия Цезаря и его легионеров, а вскоре после войны Малькома Большеголового и рыцаря Лермонта против Макбета нашествие бастарда Вильгельма Завоевателя, чьими вассалами оставались в Нормандии старшие дворяне рода Лермонтов…

Однажды ему поручили напоить лошадей у таверны «Русалка» в Чипсайде, и он подслушал разговор актеров, из коего следовало, что «Русалка» была любимым пристанищем Билли Шекспира в Лондоне, что в ней он читал друзьям из театра «Глобус» бессмертные строки «Гамлета» и «Ромео и Джульетты».

С сорокадевятилетним Вальямом Шекспиром юный Лермонт мог бы столкнуться и у входа в таверну «Энкр» («Якорь»), что на Бэнксайде. Наверняка этот плебейский писака, не признанный современниками, был бы одет в старомодный костюм елизаветинских времен. К тому времени этот волшебник «Глобуса», провинциал из Стратфорда-на-Эвоне, напечатал шестнадцать своих пьес, но отнюдь не разбогател. Более двадцати пьес оставались не напечатанными, а было отмерено ему всего каких-нибудь три года жизни. Давно удалился на покой, поселившись в родном Стратфорде, но мог же этот маг и чародей приехать в Лондон, чтобы похлопотать, например, об издании собрания сочинений или посмотреть новую постановку какой-нибудь своей пьесы, а затем зайти со старыми дружками в «Русалку» или «Якорь», где столько было выпито и пролито в доброе старое время вина и пива. Да, Елизавету вспоминали со слезой, а Иакова ругмя ругали.

И у «Глобуса» Джордж мог увидеть Шекспира. Джордж узнал этот круглый театр по восторженному описанию отца и по вывеске над входом, изображавшей Геркулеса в роли Антея — с земным шаром на плечах. Вспомнил, конечно, что в театре этом не раз бывал покойный капитан Эндрю Лермонт, — защипало в глазах. Резануло по сердцу — ведь бросил он мать. Знал, что она, гордая дочь клана Черных Дугласов, никогда не обратится к ним за помощью…

В «Глобусе» шла пьеса Шекспира «Все истинно», прежде известная под названием «Генрих VIII». Лермонт мечтал скопить шиллинги на самый дешевый билет, да где там, так ему это и не удалось, на хлеб не хватало.

И еще одного великого поэта мог он встретить в Лондоне. Джордж Лермонт не мог знать, что на соседней с Чипсайдом улочке Бред-стрит (Хлебной) проживает в доме стряпчего с орлом на фасаде пятилетний близорукий мальчишка по имени Джонни Мильтон, и этому Джонни Мильтону суждено стать среди всех бывших, настоящих и будущих поэтов Англии на почти равную ногу с Вильямом Шекспиром и создать потрясающий образ Демона в своей неподражаемой поэме «Потерянный рай».

(Мог ли Джордж Лермонт представить себе, что его потомок создаст другой образ Демона, который сядет по праву на престол рядом с троном мильтоновского Сатаны?)

Самое сильное впечатление на Джорджа произвело Вестминстерское аббатство. Вот это храм! Подумать только: когда по Лондону расхаживал в 1056 году норманнский рыцарь Лермонт, этому зданию было уже лет четыреста. Построили его в VII веке, перестроили уже после рыцаря Лермонта в XIII столетии, вскоре после Томаса Лермонта Рифмотворца. В южном притворе храма Вестминстерского аббатства, сыром, холодном и мрачном, уже после Джорджа Лермонта появился «Угол поэтов» в скромном углу у двери.

Крепко сжав кулаки, стоял Джордж у гробниц английских королей — врагов его родины. Вот блистающая золотом, драгоценными камнями и мрамором гробница короля Генриха III. У подножия ее — гробница его снохи прекрасной Элеоноры, сопровождавшей своего мужа короля Эдварда I в Крестовый поход, а рядом под большой плитой без всяких украшений покоится прах заклятого врага Шотландии, трижды за десять лет ходившего на нее войной. Эдвард I умер седовласым стариком близ шотландской границы в 1307 году. На надгробной плите высекли латинскую надпись: «Edwardus primus Scottorum malleus hie est Pactum serva» — «Эдвард Первый, молот шотландцев. Будь верен».

В нескольких футах над священным для всех шотландцев камнем, захваченным Эдвардом, стоит построенный им трон. На камне том короновались в прежние времена все короли Шотландии. Теперь же его попирают английские короли при своей коронации. На камне высечена вещая надпись:

Много было у Шотландии королей и королев, но самыми славными и любимыми героями ее были сэр Вильям Воллес и Роберт Брюс, кои дрались за свободу своей родины против английских захватчиков, предводительствуемых Эдвардом I в XIII и XIV веках. Баллады о Воллесе и его леди Марион, погубленных черной изменой, пели все шотландцы — суровые горцы и жители плодородных долин. Пленив Воллеса, жестокий король Эдвард потребовал под страхом смерти, чтобы тот признал его власть над Шотландией, но гордый Воллес выбрал смерть.

Казнь Воллеса, героя Шотландии, была ужасна. На место казни его везли связанного по рукам и ногам. Потом ему отрубили голову и, четвертовав, по обычаю того времени водрузили части его тела вместе с головой на железные прутья над Лондонским мостом. При одном воспоминании о казни Воллеса у Лермонта все загоралось внутри. Слух о его казни поднял всю его отчизну, и войско под началом Роберта Брюса разбило южников в великой битве при Баннокберне и изгнало врага из страны.

Все насмехались в тавернах и на улицах над его шкотской шапочкой и еще пуще над его пестроклетчатой юбкой, и скрепя сердце сменил он юбку, перешитую из отцовской, на презренные панталоны. Дворянин, потомок бессчетных славных поколений, он перепробовал, кажется, все самые низкие, самые ничтожные работы: махал метлой, мыл посуду, подносил вещи господ южников. И чем хуже ему было, тем с большей силой тянуло его обратно домой, в Абердин, к Шарон, к покинутой матери, к родному очагу. Он тосковал безмерно по пропавшему в океане отцу, вспоминал поездки с ним в древнее становище клана Лермонтов в Глен-море, откуда виднелись Грампиенские горы с вершиной Бен-Невис.

Горы, горы, горы!.. Может быть, тоска по ним, по Грампиенским горам древних скотов, пришедших сюда из Ирландии, смутно проснется, рождая бессмертные образы, в душе его русского потомка…

Парное козье молоко, мелодично бьющее в подойник. Духовитый овечий сыр. Радужный блеск плесков рек Тей и Клайд. Бурные каскады с форелью. Отец обещал взять его в Глазго, Денди, Инвернесс, Стирлинг и, конечно, снова в Сент-Эндрюс — столицу Лермонтов. И не успел, хотя успел многое в жизни. Стать мореплавателем, капитаном — вот голубая мечта Джорджа Лермонта! Можно, и пиратом вроде Ролли и Дрэйка.

В жилах его по женской линии бродила бунтарская, свободолюбивая кровь древних кельтов времен Оссиана. Каледонцы одни не поддались римским легионам Юлия Цезаря. Римским цезарям так и не удалось завоевать Каледонию — Кавказ Британии! Бешено дрались шотландцы с англосаксами и норманнами. С девятого века процветало их королевство. Богаче шотландцев были многие, но никто не был патриотичнее и горделивее. Каким блистательным парадом прошествовали, прогарцевали по средневековой истории ее короли Кеннет I, Дункан I, отважный, но коварный Макбет, свергнутый и убитый с помощью рыцаря Лермонта Малькольмом Большеголовым в 1058 году. Но Малькольм женился на английской принцессе Маргарите, а она со своим приданым привезла в Шкотию не только английский язык, но и англиканскую, епископальную веру. Потом пошли Стюарты и все английские короли… Отец говорил сыну, что никогда не попала бы Шкотия в ленную зависимость от английской короны, если бы не междоусобная вражда лэрдов.

Шотландцы, что греха таить, легкомысленно надеялись поживиться за счет богатых южников, чьим королем нежданно-негаданно стал Иаков и потому с ликованием встретили весть о восшествии Стюарта на престол Тюдоров. Увы, они скоро похмелились, поняли наконец, что обманулись в своих корыстных ожиданиях: король не собирался делиться поживой со своими бедными шотландскими подданными, совсем забыл о них, пируя и охотясь под Лондоном. Возмущенный все растущей толпой алчных искателей, саранчой, нахлынувшей к его лондонскому двору из Шотландии, оскорбленный и пристыженный диким и нищенским видом своих земляков на фоне пышных и расфранченных английских вельмож, неблагодарный монарх повелел Тайному Совету Шотландии всячески препятствовать этим просителям выезжать за пределы своей родины. И глашатаи Тайного Совета, встав под каменными крестами на всех ярмарочных площадях объявили народу, что всем шотландцам строжайше запрещается выезжать в Англию без особого разрешения Тайного Совета под страхом самого тяжкого наказания.

И все же многие знатные шотландские дворяне, лэрды, включая и родственников короля, эрлы, бароны, рыцари, служившие королю верой и правдой, члены королевской партии в году междоусобицы, королевские кредиторы, вдовы и сыновья его верных слуг пробивали себе путь в Лондон и осаждали там короля, добиваясь разных милостей и вознаграждения былых трудов и жалуясь на зловредных южников, которые распевали в насмешку над шотландцами издевательскую песенку:

На это выведенный из терпения король отвечал: «Погодите немного, и я, сделав англичан такими же нищими, как и вы, помирю вас с ними!».

Король Иаков не терпел насилия и вида крови, но тем не менее шотландские дворяне, бедные и гордые, пробиваясь к королевской кормушке, зачастую дрались на дуэлях с английскими дворянами. Много шума наделала в обоих королевствах схватка на скачках в Кройдоне. Шотландец Рамзай, сочтя себя оскорбленным англичанином Филиппом Гербертом, огрел его плеткой по лицу. Другой английский джентльмен, по фамилии Пинчбек, возопил: «Позавтракаем шотландцами здесь, а остальными пообедаем в Лондоне!». Герберт, однако, стерпел обиду, за что король предал позору земляка и в тот же день произвел южника в рыцари, барона, виконта и эрла Монтгомери, сделав его членом палаты лордов, а Рамзая изгнал с глаз долой.

Вскоре после этого случая король Иаков вслед за французским монархом запретил дуэли, что привело не к их исчезновению, а к тому лишь, что они проходили не публично, а тайно, не с признанным судейством, а со случайными секундантами, не по законам рыцарства, а зачастую без соблюдения оных.

Сражались обычно по моде времени на рапирах, снимая верхнюю одежду, чтобы показать, что на противниках не надеты панцири. Всем запомнилась дуэль между друзьями по какому-то ничтожному поводу: шотландец королевской крови сэр Джеймс Стюарт и англичанин сэр Джордж Вартон, сыновья двух известных вельмож, рыцарей ордена бани, дрались насмерть и умерли на месте поединка.

Несколько раз сэр Джордж подходил ко двору эрла Саутгемптона. Не обратиться ли за помощью к видному аристократу, заправлявшему Виргинской компанией, которой принадлежал последний корабль капитана. Потом, в Москве, он узнал, что в тот год будущей Московией правил Рюрикович, такой же варяг, как первый рыцарь Лермонт, вошедший в историю России как Изяслав I Ярославич? Эрл, наверное, помнит его отца, знает, как он погиб. Быть может, он распорядится, чтобы сына капитана Лермонта определили юнгой на какое-нибудь судно компании, совершающее рейсы к далеким берегам Америки. Но гордость и боязнь получить оскорбительный отказ гнали Джорджа от дворца.

Однажды он увидел издалека эрла Саутгемптона, вышедшего из парадного, чтобы встретить высокого гостя — лорда-канцлера сэра Фрэнсиса Бэкона, милостью короля ставшего бароном Веруламским и виконтом Сейнт-Олбансом. Он был знаменитым философом и ниспровергателем Аристотеля и схоластики. Глядя, как раскланиваются друг с другом эти два лорда, никто бы не мог предположить, что они смертельные враги, что не пройдет и восьми лет, как Саутгемптон и его сторонники в парламенте, в палате лордов и палате общин, свалят канцлера, обвинив его по двадцати восьми статьям во взяточничестве и коррупции, и король оштрафует его на 40000 фунтов стерлингов и заключит в Тауэр! Опозоренный Бэкон умрет в 1626 году.

Одиноко бродя по берегу Темзы вокруг мрачного, облепленного черным вороньем Тауэра с его высокими прямоугольными башнями, он вспоминал рассказы отца об этом дворце, построенном в конце XI века Вильгельмом Завоевателем и ставшем впоследствии крепостью и тюрьмой. Вон в той башне в XV веке убили короля Генриха VI. В казематах замка, если верить преданиям, по указу горбуна-узурпатора Ричарда III были убиты юные принцы крови. На Лобном месте Генрих VIII отрубил голову двум своим женам и бывшему лорду-канцлеру сэру Томасу Мору, философу, историку, мечтателю, которого чтил отец. Уже много лет в Тауэре сидел, дожидаясь топора и плахи, впитавшей кровь Томаса Мора, и работая над «Историей мира» сэр Вальтер Ралли, блестящий фаворит Елизаветы и прославленный мореход, с которым плавал капитан Лермонт.

Что помнят эти жирные вороны на стенах Тауэра? Лондонцы верят, что Англия всегда будет жить, пока не улетят эти птицы.

Никогда они не улетят — хитрые южники подрезали им крылья!

Не мог Джордж не вспомнить, глазея на Тауэр, рассказы отца о последней королеве Шотландии. Мария Стюарт была дочерью лотарингской герцогини Гиз и внучкой Маргариты, дочери английского короля Генриха VII, ставшей женой шотландского короля Иакова V Стюарта. Марию, или Мери, провозгласили королевой Шотландии, когда ей исполнилась неделя от роду. Красоту ее сравнивали с красой Елены Троянской. В пятнадцать лет она вышла замуж за французского дофина и стала королевой Франции и Шотландии, но царственный супруг ее скоро умерл и следующим ее мужем стал ничтожный лорд Дарнлей, ее красивый кузен. По слухам он убил Давида Риццио, секретаря королевы, которого она безумно любила, а через год его самого взорвал бомбой эрл Босвелл, вновь поведший прекрасную Марию под венец.

Королева слыла непримиримой католичкой, и дворянство страны, включая и Лермонтов, восстало против нее и заточило папистку в темницу, но она бежала из Лох-Левена, собрала войско и дала бой баронам близ Лангсайда, у Глазго. Войско королевы было разбито, и Мария бежала в Англию и отдала себя под покровительство Елизаветы Английской. Она попала из огня в полымя, потому что высокомудрая и бездетная Елизавета боялась и ненавидела ее как свою прямую наследницу. Рискуя головой, Мария стала интриговать и притязать на английский престол, поскольку английские католики не признавали Елизавету законной королевой, превратилась в знамя папистов, стала душой испанских заговоров. Елизавета продержала претендентку долгие годы в заточении, пока наконец глава ее секретной службы хитроумный Уолсингем не доказал в 1587 году не без помощи искусно сфабрикованных улик, что Мария добивалась убийства Елизаветы, и тогда Елизавета, поддержанная парламентом, обезглавила Марию. Ликовало все королевство. Лондон был иллюминован.

А шотландцы, изгнавшие свою королеву и заставившие ее искать убежища у ее врага Елизаветы, доказали, что они настоящие джентльмены, все простив Марии, помня лишь красоту ее и безмерное обаяние, а также муки, принятые от проклятых южников-англичан.

— С Францией мы почти всегда дружили, — ораторствовал шотландец-вербовщик, восседая посреди пестрой компании земляков. — Когда Генрих V Английский почти завоевал Францию и едва не прогнал из этой прекрасной страны короля Карла, мы послали туда неполных семь тысяч вояк, и они спасли страну от южников!..

— За победу над южниками! — орали пьянчуги.

— Наши одержали великую победу, — продолжал, глотнув пива, вербовщик.

Сэр Джон Свинтон выбил копьем из седла герцога Кларенса, брата английского короля, а наш полководец Джон Стюарт, эрл Бьюкенен, выбил ему мозги булавой, за что Карл Французский сделал его констэблем Франции!..

— Стюарты, известное дело, — вставил некий потрепанного вида рыцарь, — всюду неплохо устраиваются, а вот мы, Огилви…

Но тут он громогласно икнул, все рассмеялись, позабыв об оскорблении Его Величества Иакова Стюарта, и вербовщик продолжал:

— А славный эрл Дуглас стал герцогом Тюрени! И все наши герои были возведены в королевскую лейб-гвардию Франции!..

— Наши и тут служат гвардейцами, — вновь возмутился рыцарь, — а меня, Огилви, не захотели взять, потому что у меня пусто в кармане и позолота сошла со шпор!..

Однажды увидел Лермонт смену караула у ворот королевского Виндзорского замка. До чего великолепны были шотландские гвардейцы! Особенно выделялся тамбурмажор, которого Джордж узрел тогда же у ворот. Высокая меховая шапка с белым плюмажем, роскошный красный мундир с золотой лентой через левое плечо и серебряными крестами Святого Андрея на стоячем воротнике, крылатые эполеты, предохранявшие от ударов мечом, за спиной длинный тартановый плед, юбка (kilt) из того же клетчатого тартана, что и плед, sporron с кожаным кошелем, полосатые чулки (caddis) почти до колен, ботинки с белыми гетрами и изящная шпага (claith beg) с эфесом, а не огромный и длинный claith mhor (клеймор) — двуручный обоюдоострый меч. Такой claith beg по-кельтски, или claybeg по-английски, носил и отец Джорджа.

Крепко забилось семнадцатилетнее сердце Джорджа Лермонта. А может быть, пойти на службу в гвардию? Нет-нет, большинство шотландских дворян считают короля Иакова предателем, продавшим Шотландию южникам! Лермонт не может служить такому королю.

В клане Лермонтов молились на великого реформатора — на пикардийца Жана, или Джона, Кальвина. Долой Папу и его епископов!.. Многие потянулись за Кальвином на берег Женевского озера. Но отец Джорджа не соглашался и с Кальвином, вдохновителем пресвитерианской церкви. Никак не может быть предопределена провидением судьба человека. Судьба каждого человека, утверждал капитан Лермонт, не только в Божиих, но и в его собственных руках. И не молитвами надо благословлять предначертанную судьбу. А менять ее надо своими делами. Умеренность и воздержание — это для попов и лавочников, а не для джентльменов удачи и солдат фортуны! И разве лучше Кальвин, чем святые инквизиторы, если он перенял их бесчеловечные меры борьбы с еретиками, вплоть до изгнания с родины и сожжения на костре!..

В «Веселом Роджере», одном из портовых кабачков с красными решетчатыми ставнями, шла вербовка ландскнехтов в войско польско-литовского короля. Речь Посполитая тогда тянулась от моря до моря, слыла великой европейской державой, которой, однако, остро не хватало солдат для ее расточительных войн. Начав в 1600 году войну против Швеции, Сигизмунд III нанял большой отряд шотландцев, и наемники так ему понравились, что король Речи Посполитой велел сколотить новый отряд, тем более что он воевал одновременно и против русских.