Глава 3
— А! За вдохновением отправились? Спросите-ка меня: с чего стоит начинать молодому дарованию? Отвечу без раздумий — с фенологических заметок. Без этюдов с натуры никуда!
Старик в битой женской шляпе имел привычку возникать внезапно и ниоткуда. Так появляются из-под земли черти в старых фильмах-сказках.
Например, вчера Костя засмотрелся себе под ноги, а старик тут как тут. Пришлось узнать, что зовут старика Федором Леопольдовичем Безносовым, а домишко его, аварийно покосившийся, без занавесок и, кажется, без всяких запоров, стоит между дачами и деревней. У калитки лавочка, в огороде непролазная дичь, за огородом избы, в которых живут сплошь старухи, одна из которых умеет притягивать смерчи.
Сегодня профессор Безносов материализовался из кустов бузины.
— А блокнотик ваш где? Впечатления куда записывать будете? — сходу пристал дотошный старик.
— У меня всегда всё в голове, — соврал Костя.
На самом деле у него в голове вместо свежих впечатлений крутилась навязчивая идея: он очень хотел посидеть вечерком у роскошного колдобинского камина.
Вчера, как только стемнело, он впервые попытался это сделать. Но в доме и во дворе не нашлось не только поленьев, которые нужны для подобных каминов, но и вообще никакого топлива. Упрямый Костя уселся-таки в кресло. Он спалил в камине комок туалетной бумаги, упаковку от корейской лапши и немного колбасных шкурок. Вся эта дребедень сгорела быстро и некрасиво, напустив в комнату вони. Костя решил завтра же поискать каких-нибудь дров.
Это оказалось делом нелёгким. Почему-то сад Колдобиных находился в отличном состоянии — ни лишних чурок в нём не нашлось, ни пней, ни сухостоя. Наверное, хозяева готовились к продаже и прибрались. Сунуться на соседний участок Костя не посмел — слишком помнилась страшная рука, задёрнувшая полосатую штору. Поэтому он, подобно героям братьев Гримм, отправился за хворостом в лес.
Тут-то и возник перед ним бывший профессор Безносов.
Старик, кажется, встреч не искал. Он просто собирал дары леса: в его оранжевом пластиковом ведре было полно грибов. Грибы все были какие-то странные, с ярко-зелёными шляпками и на тоненьких бледных ножках, сулящих верную смерть. Красные ягоды, очень похожие на искусственные, тоже среди них попадались.
— Вы всё это будете есть? — изумился Костя.
Профессор крякнул:
— А как же! С молочком и целинным хлебцем!
Вчера в местном магазинчике Костя видел караваи этого популярного сорта. Были он тёмные и так осыпаны зерновой шелухой и жёваной соломой, что напоминали коровьи неожиданности. Однако экономные копытинцы брали только такой хлеб. Белый дачники привозили из города.
— А это точно не поганка? — спросил Костя, показывая на бледный и тщедушный гриб, который венчал гору профессорских трофеев и робко выглядывал из ведра.
— Отнюдь нет, — усмехнулся Фёдор Леопольдович. — Это белоголовик ступенчатый. Он съедобен, правда, условно. Как утверждает справочник академика Амирханяна, белоголовик можно употреблять в пищу после восьмикратного вываривания в содовом растворе.
— И вы вывариваете?
— Нет, — признался профессор. — Недосуг! Плоховато, знаете ли, без женской руки. Думаю, вам знакома специфика холостяцкого быта — всегда зверски охота жрать. Вот, не помывши, и хрупаешь всё подряд.
— И белоголовик?
— И его. Я все грибы пробовал — естественно, кроме тропических видов, что произрастают в лесах Амазонии. Но тех и не достать! А вот собачницу зелёную я ел. И воняй слезоточивый, и чупу опрокинутую. У Амирханяна описано более тысячи видов отечественных грибов. Я практически все их видел тут у нас, в Копытином Логу. Видел, собирал и кушал с большим аппетитом!
— То есть вы ели съедобные? Хотя бы условно?
— Кушал и ядовитые. Под водочку и солома едома.
Костя вспомнил целинный хлеб и согласился. А если ещё самогону хлебнуть, в сравнении с которым кальвадос — чья-то моча…
— Ягоды эти волчьи, — опередил профессор Костин вопрос и выудил из ведра нарядную гроздь. — Я их на водке настаиваю, чтоб сильней пробирало. Бабки-то наши алчные самогон разбавляют до состояния нарзана. Противно!
— А я слышал, у них хороший можно купить.
— Кто это сказал? Охранник ваш дачный, Влад Ефимов? Так у него глисты, наверное, до того он бледный. Что такой понимать может? Слабак! Слабаки и от водки настоящей хиреют, и от грибов. Бывший инженер Шаблыкин у нас тут в прошлом году совсем помер, причём от обычных сыроежек. Дай такому почечуйницу крапчатую — от одного её запаха загнётся. А мне ничего. Вот!
И профессор выудил из своего ведра гриб с плоской, будто засиженной мухами шляпкой. Костя таких никогда не видел. И не нюхал (профессор сунул почечуйницу ему прямо в нос). Пах гриб не лучше, чем выглядел — душным подвалом.
— Грибы, милый писатель, это бесценные протеины, то есть белки, — назидательно сказал профессор, не отнимая гриб от Костиного носа. — То, чем мы живы, то, из чего мы с ног до головы состоим. И то, что мы едим. Такова великая цепь жизни. Надо только в неё встроиться!
В подтверждение своих слов профессор кинул в рот почечуйницу, даже не сняв с её шляпки прилипшего муравья. В лесу шуршала листва. Какая-то птица охнула совсем рядом скрипучим бабьим голосом. Божья коровка с профессорской щеки вскарабкалась в профессорские замусоренные патлы, проползла по краю шляпы и вдруг взлетела, раздвоив спинку и выпустив тоненькие рыжие крылышки. «Может, великая цепь жизни и в самом деле существует?» — подумал Костя.
— Ещё как! — подтвердил профессор, непонятным образом угадав Костины мысли. — А кто выпал из неё, тот пропал. Я вот прочно сижу — грибками сыт, болотным духом пьян. Ничем меня не возьмёшь, разве что топором по затылку. Так что учитесь! Хотите, я вам покажу красивейшие здешние места?
— Хочу…
Согласился Костя неуверенно: он подозревал, что у них с профессором разные представления о красоте. Поэтому он добавил:
— Только сперва мне надо дров набрать.
— А, зябнете! — ехидно усмехнулся Фёдор Леопольдович. — Это потому, что вы не знаете, какой грибок в водочку бросить! Поди, и пьёте-то прямо из магазинной бутылки, как все теперешние дачники? Чего ж тогда удивляетесь? С природой слиться не хотите, вот она и прячет от вас дрова и даже гнилые пеньки. Ладно, пойдёмте, покажу вам местечко, где хворосту полно.
Профессор зашагал прямо в чащу, неслышно ступая по траве своими фиолетовыми пляжными сланцами. Костя двинулся вслед. Он не переставал удивляться, как это почти босого, в распахнутой рубашке Фёдора Леопольдовича совсем не трогают комары. Древесные клопы и кусачие мошки тоже к профессору не лезли. Зато Костю всякие мелкие твари одолевали поминутно, а паутина вместе с пауками разных цветов и размеров норовила прилепиться к ноздре. Репьи покрыли штаны и куртку. Избавляться от этого добра не стоило — тут же всё пристанет заново.
Только в еловом лесу стало легче. Было здесь просторно, нежарко и тихо.
— Отсюда до Копытина озера всего километра два, — сказал профессор и показал неизвестно куда, так как во все четыре стороны совершенно одинаково маршировали неприветливые ели.
— Тут и озеро есть? — удивился Костя.
— Есть. Вам непременно следует там побывать. Место дивное — чащи, омуты. Озеро рыбное, но на вид страшноватое, чёрное.
— А почему оно Копытино? — спросил Костя.
— Да чёрт его знает! Согласен, название непоэтичное. Откуда такое, никто не знает. Одни говорят, что в этом озере утопился миллионер Копытин, а другие — что сам чёрт ступил копытом, и в том месте налилась вода. Озеро ведь совершенно круглое.
Костя устало оглянулся по сторонам:
— Странно! Что-то никакого хвороста не видно…
— Так идёмте дальше!
— Нет уж, я лучше тут шишек насобираю и домой пойду.
— Домой? Дорогу-то сами найдёте? — усмехнулся дикий профессор и впервые показался Косте не забавным добрячком, а довольно противным лешим. Леший бесцеремонно потребовал:
— Идём со мной! Вам надо напитаться яркими впечатлениями, и вы ими напитаетесь, обещаю! До печёнок напитаетесь! Главное, чтоб вы к дачникам-мичуринцам не пристали. Эти обыватели вдохновить не способны. Вы ведь лирик? Во всяком случае, не эстрадный сатирик, не кавээнщик? Я угадал? Конечно, угадал! Сужу по одухотворённости вашего лица.
Комплименту Костя не поверил: этой ночью комар укусил его в глаз — совсем как бабу Бабариху. Теперь одно веко сделалось толще другого и мешало любоваться природой.
— А почему вам дачники не нравятся? — спросил Костя.
— Мне на дачников плевать, — ответил Безносов. — Они нарушают экологическое равновесие — вот и все мои к ним претензии. Это у деревенских с пришлыми вечная война. Она, можно сказать, уже сто лет идёт.
— Неужели?
— У, это целая история! Хотите, расскажу?
Так Костя узнал, что деревушка Копытин Лог существовала с незапамятных времён, а вот дачный посёлок появился недавно. Вернее, он пытался в этих местах угнездиться не раз, но всегда без успеха. Почему так выходило, никто объяснить не мог.
Дачники из Нетска повадились в Копытин Лог ещё при царе-батюшке. Сначала в избах местных жителей снимала комнаты всякая интеллигентная шушера, но скоро в сторонке, там, где теперь улица Мичурина, появилось несколько богатых дач. Их строили в модных тогда стилях — готическом и мавританском.
Особенно поражал особняк нетских богатеев, торговцев кожами и мясом Копытиных. Краеведы до сих пор ломали копья, случайно ли совпадение этой фамилии с названием деревни. Многие считали, что миллионщики Копытины вышли именно из этих мест.
Может, они и вышли, да только кончили плохо — чересчур уж были склонны к буйству и чёрной меланхолии. В конце концов все они перевешались, перестрелялись, а двое даже насмерть удушили друг друга. Богатство пошло прахом. В Нетске их знаменитый сад выкупила и превратила в общественный городская Дума. Их роскошная дача в Копытином Логу — деревянная, но издали очень похожая на Колизей — сама собой сгорела в 1918 году. Впрочем, как и все остальные дачи.
Пепелище быстро затянулось тонконогим осиновым лесом. Это не мешало местным жителям утверждать, что на копытинской даче любил отдыхать адмирал Колчак. Какая нелёгкая могла занести Верховного правителя России в такую дичь и глушь, никто объяснить не мог. Зато показывали кривую сосну солидного вида, под которой якобы адмирал часто спал, подложив под голову аккуратно свёрнутый белоснежный китель.
Очевидцы этого спанья не переводились в Копытином Логу до сих пор. Вообще долгожителей в этих местах всегда было полно. Многие даже могли бы попасть в книгу рекордов Гиннеса, если бы не теряли так часто паспорта.
Те копытинцы, что застали Колчака под сосной, естественно, помнили и более поздние времена. Тогда здесь начали строить посёлок отдыха для деятелей культуры. Но скоро началась война, и стало не до дач.
Одну дачу таки доделали в 1948 году, и вселился в неё молоденький композитор Галактионов. Теперь он давно уже влился в ряды копытинских патриархов.
Следующий дачный натиск Копытин Лог отразил играючи. Было это уже при Хрущёве. Местные угодья нарезали горожанам по три сотки. Однако ржавые на вид копытинские почвы ни в какую не пожелали растить редиску и огурцы, насеянные чуждой рукой. Ничего съедобного у дачников не родило, зато громадные сорняки вырастали в одну ночь, как в тропиках Жуки и гусеницы пожирали огороды пришельцев с жестоким, издали слышным хрустом. Он напоминал звук столовской картофелерезки.
Скоро городских садоводов и огородников из Копытина Лога как ветром сдуло. Удивляло одно: огороды местных жителей были в полном порядке и давали рекордные урожаи. Особенно славилась копытинская морковь — огромная, сладчайшая, но всегда в виде человеческой фигурки с ручками, ножками и даже признаками пола.
Самое жестокое противостояние деревни и дач пришлось на роковые 90-е. Тогдашний дачный кооператив унаследовал он своих предшественников-неумех вполне вегетарианское название «Мичуринец». Только теперь прибыли в Копытин Лог не скромные огородники, а бесшабашные кооператоры, новодельные банкиры и даже кое-кто из братвы. Всё это был народ горячий, упрямый, не стесняющийся в средствах.
Поначалу перевес был на стороне чужаков. Дачи (в том числе и колдобинская) выросли, как грибы. Появился знаменитый бетонный забор, гладкая дорога и даже шашлычная.
Новые поселенцы почувствовали себя хозяевами. Они решили бревенчатую улочку, испокон веку составлявшую Копытин Лог, свести с лица земли — уж больно портила она красивый цивилизованный пейзаж. Только как это сделать? Старички и старухи, что составляли большинство в деревне, не хотели переселяться ни в ближайшее Конопеево, ни на тот свет. Дачники-скоробогаты пробовали их и споить, и купить, и пугнуть, но не вышло из этих затей ничего.
Напротив, на новой улице Мичурина стали твориться странные вещи: два особняка ни с того ни с сего вдруг сгорели, а в третьем обвалился потолок, чуть не насмерть придавив домработницу и йоркширского терьера. Дальше — больше. Некоторые дачники уходили в лес по грибы или жарить шашлыки и не возвращались уже никогда.
Началось следствие. Исчезновение дачников списали на криминальные разборки, которые бушевали в те лихие времена — как на грех, пропавшие грибники состояли во враждебных группировках.
Однако сами-то братки знали, что их разногласия не при чём. Дело было в чёртовой деревне! Какая-то неведомая сила вставляла здесь палки в колёса прогресса. И дачники-мичуринцы поклялись срыть ненавистную деревеньку под корень.
Начали с демонстрации силы. Средь бела дня убогие сараи трёх упрямых, но немощных бабок-шептух Пелагеи, Матрёны и Марьи были облиты бензином и подожжены. Огонь жадно набросился на лакомую поживу — сухое, веками выдубленное дерево, из которого были сложены старушечьи сараи. Но странное дело: через минуту пламя хлынуло прочь от сараев и, резвой струйкой пробежав вдоль бетонного забора, просочилось на улицу Мичурина. Там мигом выгорели четыре лучшие капитальные дачи. Аккуратно выгорели — без жертв, но дотла.
Тогда было решено проклятые сараи снести бульдозером. Обеспечить акцию взялся дачник Бурезин, строительный подрядчик.
Поглядеть на акт вандализма сбежался весь Копытин Лог. Главные зеваки и сплетники соседнего Конопеева тоже прибыли — кто на велосипедах, кто на мотоциклах с колясками. Некоторым конопеевцам пришлось тащиться пешком, но зрелище того стоило.
Ровно в полдень бешеным бугаем взревел мотор бульдозера. Громадная машина медленно двинулась к сараям, сминая в грязную кашу вековые копытинские бурьяны.
Когда до первого из обречённых строений оставалось метра два, толпа потрясённо ойкнула: какая-то плёвая серенькая птичка с жалобным писком заметалась перед чудовищной пастью бульдозера. «Давай, давай!» — нетерпеливо кричал дачник Бурезин, сизый от гнева.
Однако бульдозер ничего не дал. Он металлически лязгнул, будто рыгнул, закряхтел и смолк. Лишь струйка вонючего синего дыма изошла из его чрева.
На том дело и кончилось — сараи остались стоять на прежнем месте. Вернуть бульдозер к жизни не удалось ни в тот день, ни неделю спустя, ни вообще никогда. Только месяца через полтора Бурезин эвакуировал своё чудо техники из Копытина Лога. Понадобилось для этого два огромных тягача, которые, говорят, были списаны с Байконура.
После провала с сараями как-то ночью на одной даче, за глухими жалюзи, собрался актив дачного кооператива. Актив был крут. Мичуринцы, не на шутку перепуганные пожарами, исчезновениями и прочими страшными вещами, в новое правление избрали исключительно представителей криминальных кругов. Многие из правления теперь, правда, угомонились, расплылись и перешли к легальному бизнесу, однако старые связи и ухватки сохранили.
— Надо кого-нибудь из деревенских хрычей или хрычовок замочить, — предложил казначей мичуринцев Виктор Ильич Шаблыкин по кличке Клык. — Мокрое дело им мозги прочистит.
Члены правления проголосовали за прочистку мозгов единогласно — как одна поднялись восемь сильных рук с красноречивыми наколками и французским маникюром. Наметили и первую жертву — бабку Каймакову Клавдию Степановну. Каймакова была стара, как мир, одинока, но зловредна донельзя.
— Замётано. Сделаем, — подвёл черту председатель правления Сергей Афанасьевич Чузиков (ранее он был известен как Пыня и держал бригаду на Фокинском рынке).
Слово Пыни было твёрже алмаза. Правление облегчённо вздохнуло. Теперь можно было взяться и за пивко (решая наболевшие проблемы, мичуринцы совмещали приятное с полезным, и перед активистами всегда стояли кружки с пенным напитком и тарелки со всевозможными пивными вкусностями).
В тот раз Пыне лучше было бы взяться за воблу. Но был он сорви-головой, позёром и снобом. Привычным жестом, который некоторых женщин сводил с ума, он взял с тарелки солёную фисташку и забросил себе в глотку. Тут же он сипло заперхал, выкатил глаза и принялся хватать воздух громадным разинутым ртом.
Опрокидывая кружки, члены правления вскочили с мест. Сколько ни колотили они Пыню меж лопаток и ниже, сколько ни рубили его ладонями под дых, чтоб выбить фисташку, сколько ни вспоминали, что бы ещё такое сделать, ничего не помогло. Несчастный председатель мичуринцев через несколько минут испустил дух. Он остался лежать на полу неподвижный, синий, страшный. Пахло от него смертью и пивом, пролитым на рубашку.
Нелепая гибель Пыни потрясла мичуринцев. Им ничего теперь не осталось, кроме мести. Считается, что это блюдо надо подавать холодным, но от промедления оно всё-таки теряет остроту. Заместитель, друг и подельник Пыни, Вован Тартасов, он же Дрель, следующей же ночью окружил со своими ребятами избу старухи Каймаковой. У ребят имелись серьёзные пушки и большой опыт подобной непыльной работы.
Старуха, напротив, вела себя легкомысленно. Она даже не удосужилась закрыть ставни! Её окошко ярким желтком сияло в ночи, из-за занавески доносилось бормотание героев сериала «Единственная моя».
Но даже если б её ставни и были прикрыты и до упора прикручены изнутри болтами, что эти трухлявые деревяшки для ребят с Фокинского рынка! Ребята шли по саду тихим кошачьим шагом. Они видели, что за занавесками в горошек ясно проступает сутулый старушечий силуэт.
Дрель прицелился спокойно — так целятся в утку в парковом тире. Ни капли не дрожала его большая жёсткая рука.
— Брень! — звякнула пуля, отправившись почему-то не в бабкино окно, а в ствол вековой берёзы.
Берёза эта, в темноте почти не различимая, стояла далеко в стороне. На её стволе на уровне человеческих глаз была прибита жестянка — донышко консервной банки из-под килек. Кем прибита, когда, зачем? Скорее всего, на берёзе, на этой жестянке, некогда висел рукомойник.
Пуля странным образом попала именно в ржавое донышко! Срикошетив, она впилась в лоб человеку по прозвищу Дрель. Человек этот, как подкошенный, свалился в вонючую помидорную ботву. Кто-то из ребят бросился к нему, а остальные побежали к избушке, крича и беспорядочно паля.
Никому из храбрецов не суждено было добраться до проклятого окна — один в потёмках напоролся глазом на сухой и острый, как шило, сучок, другого тупо, но чувствительно что-то ткнуло повыше щиколотки. Много позже — слишком поздно! — выяснилось, что был это гадючий укус. Спасти парня не удалось.
После столь ощутимых потерь мичуринцы присмирели, но было уже поздно. Рок то и дело неумолимо гвоздил захватчиков Копытина Лога и подстраивал всякие мелкие, но противные каверзы — мышиные нашествия, перебои с электричеством, бездонные ямы на дороге, которые неизвестно откуда брались. Обычно машины дачников застревали в лесу, в паре километров от посёлка. Когда на другой день Бурезин слал технику, чтоб засыпать провал, дорога оказывалась ровной, как полотенце, а на месте вчерашней ямы лежал весёлый букетик ромашек.
Скоро мичуринцы совсем перестали рваться на природу. Как ни живописны здешние места, почти все решили свои дачи продать. Только никто дачи эти не спешил покупать. Слухи — и правдивые, и с тремя коробами прибавлений — ползли и ползли. К Костиному приезду посёлок совсем обезлюдел.
— Теперь одни Шнурковы, соседи ваши, всё лето на даче кукуют, — заметил профессор. — Однако им тоже тут не удержаться. Попомните моё слово: лет через десять на месте улицы Мичурина будет шуметь лес. Природа хрупка, но бессмертна. Она всегда возьмёт своё. А если не возьмёт, тогда и всему конец. Вспомните: брат академика Сеченова выпивал три ведра водки в неделю, однако…
Профессор вдруг осёкся на полуслове и весь обратился в слух. Он даже выпростал из своих зеленоватых кудрей небольшое красное ухо и, приложив к нему ладонь рупором, замер. Его красно-голубые глазки сделались неподвижны, как у манекена в бутике.
— Что такое? — удивился Костя.
Он пожал плечами. Что тут можно услышать? Кругом дичь да глушь, да шуршит в елях хвойный прибой, да какая-то птица иногда сварливо вскрикивает.
— Ложись! — вдруг скомандовал Безносов.
Тихо, но по-военному решительно скомандовал.
Затем он толкнул Костю в густой боярышник, который разросся на поляне. У старика оказалась тяжёлая рука — Костя отлетел в сторону легко, будто куль, набитый тряпками. Сам профессор рухнул рядом. Между собой и Костей он поставил ведро с дарами леса.
— В чём дело? — возмутился Костя.
Земля под ним оказалась сырой не в эпическом, а в самом буквальном смысле: к локтям и коленкам сразу прилепились заплаты из грязи, а уж к заплатам прилип лесной сор, вроде того, что пестрел в профессорской шевелюре.
Костя попробовал встать, но профессор схватил его за шиворот и ткнул лицом прямо в колючую траву.
— Молчите! — прошипел он.
Руку с воротника Кости он не снял.
Так Костя и лежал, прижавшись щекой к грубой щетине августовской травы. Ничего интересного он не видел, разве что какую-то зеленобокую козявку, которая перед самым его носом, мелко перебирая лапками, карабкалась по длинному стеблю. Это было скучное зрелище, зато Костя наконец расслышал треск веток и голоса.
Голоса приближались. Скоро чьи-то ноги (кажется, пары три) протопали по тропинке мимо боярышника. Стало по-настоящему страшно. Костя решил, что оранжевое профессорское ведро прохожие обязательно заметят. Что тогда делать?
Он скосил в сторону профессора глаз, укушенный комаром. Странное дело: разглядеть Безносова среди пестроты кустов оказалось невозможно. И ведро, и зелёная борода, и фиолетовые сланцы неразличимо вплелись в лесной узор. Даже надпись «Спецстрой» на комбинезоне казалась стайкой ромашек.
— Я кафы рыжие сам видел, — донёсся сквозь кусты голос такой хрипоты, какая нарабатывается лишь годами тяжёлой и неправедной жизни.
— Будем брать, — ответил другой голос, тоже хриплый, но с астматическим присвистом.
Хруст веток и хриплые голоса стали удаляться. Скоро они совсем стихли. Тогда профессор Безносов с поразительной лёгкостью поднялся на ноги. Он не стал стряхивать с себя новую порцию сухого былья и паутины, зато протянул руку Косте.
— Кто это такие? — спросил Костя, вставая. — Зачем мы от них прятались?
— Это Толька Пирогов, местный уроженец, — пояснил профессор. — Недавно отсидел шестой срок. Отморозок! Кажется, опять что-то замышляет — вот и дружки к нему откуда-то с севера прикатили. С такой компанией я с глазу на глаз предпочитаю не встречаться. Запросто грибы отнимут!
— Неужто и почечуйницу? — удивился Костя.
— Не исключено. Страшный человек Толька, непонятный человек, непредсказуемый. Знаете, какое у него погоняло, то есть кличка, то есть ник? Нога.
— Почему?
— Посмотрите-ка сюда.
Профессор указал пальцем на тропинку. Там на сыроватой почве довольно внятно отпечатался след громадного ботинка. Узорные следки соучастников бывшего зэка петляли рядом. Они казались игрушечными, хотя были самого ходового мужского размера. Если бы Костя сам не видел, как прошёл мимо него страшный человек Толька, ни за что бы не поверил, что Толькины следы подлинные.
— Вот так и рождаются антинаучные мифы о йети, снежных человеках всех широт и прочая лабуда, — заметил профессор. — Природа — вот творец всех чудес. Одно из них — ноги Тольки Пирогова. А женская красота разве не чудо? Это ж надо было додуматься приделать именно в этих местах эти штучки…
— Вы, Фёдор Леопольдович, наверное, биолог, — решил Костя.
— А вот и не угадали! Я радиотехник. Сейчас на покое и изучаю мать-натуру. Обратите-ка внимание на колючки, что прикрепились к вашим ляжкам.
Костя осмотрел колючки.
— Эти семена совершенны, — объявил профессор. — Мудрые творения природы! Путешествуя на вас, они жаждут продолжить себя в вечности. А грибы! Как-нибудь я покажу вам книгу академика Амирханяна. Это самый полный и глубоко научный труд о грибах. Кое-что есть по этой теме у немцев, ну, и вездесущие англичане… Только мура всё это! Какие в Англии грибы? Тогда как здесь мне лично довелось…
Профессор не замолкал ни на минуту. По лесу он шёл легко, как олень — Костя едва поспевал за ним вприпрыжку. Скоро вместо заветного местечка, где очень много хвороста, они оказались на деревенской улице. Причём деревня была незнакомой. Выглядела она куда исправней и цивилизованней, чем Копытин Лог.
— Конопеево! — объявил Фёдор Леопольдович.
