Глава 9
«Вечерело. В высоких сапогах Баррекра хлюпала зловонная жижа. Спран криво улыбнулся и сказал:»…
Именно эти фразы обнаружились на мониторе Костиного ноутбука, когда они проснулся. Ноутбук стоял на тумбочке рядом с кроватью и сиял неживым светом.
«Чёрт, что же это такое? — проворчал Костя и потёр сонные глаза. — Забыл я, что ли, вчера его выключить, и он пахал всю ночь?.. А сам я ночью что делал? Неужели писал? Не помню ничего! Кто этот Спран?»
Чем больше он напрягал память, тем плотнее становились потёмки, которые застилали всё вчерашнее. Почему-то ныл затылок. Костя нащупал там шишку, и вместе с болью возникло воспоминание, смутное и ужасное.
«Да не было этого! Мне тут всё время снится всякая хрень,» — отмахнулся Костя.
Утро стояло чудесное, за окном кто-то чирикал. Футболка и джинсы, чистые и отглаженные, свешивались со спинки стула, а белоснежные кроссовки застыли у кровати в третьей позиции. Красота!
«Стоп! Я же ничего этого не стирал и не гладил! Я даже не знаю, где здесь утюг!» — подумал Костя и вздрогнул.
Идеальная чистота вещей, от которых так и несло рекламной морозной свежестью, казалась теперь зловещей.
«Нет, этому безобразию должно быть какое-то простое объяснение, — сказал он сам себе. — Может быть, я лунатик? Встал, себя не помня, и взялся за стирку штанов? Никогда не слышал про таких лунатиков-трудоголиков, но, может, я какой-то особенный? Потому что иначе… Иначе трупы, сыщики и ведьмы совсем не сон. Тогда что? Чепуха, бред! А если не вполне бред? С этим надо разобраться».
Костя быстро оделся и вышел в сад, на солнышко.
Первым делом он решил сходить к композитору Галактионову, чтобы поговорить с его женой. Ида Васильевна, думал он, не только отъявленная сплетница, то есть особа информированная, но, кажется, и вполне вменяема, то есть не умеет наводить порчу, повелевать ветрами и превращаться в юную красотку. Ничего странного в ней нет, кроме угощений от Петра Первого. Но это пустяки!
Следуя тропинкой мимо огорода Каймаковых, Костя нарочно прибавил шагу. Он даже хотел три раза плюнуть через левое плечо, но вместо этого почему-то встал на карачки и тихонько прильнул глазом к самой широкой щели в заборе.
Конечно же, он увидел Инессу! Она расстелила драный коврик посреди увядшей, прибранной в кучки ботвы и преспокойно загорала топлесс. Белизна и идеальные формы её тела поражали, а груди снова были плотны и высоки, будто отлиты из гипса. На шее блестела цепочка с жёлтым медвежьим зубом.
Заметив Костю, Инесса делано смутилась. Она прикрыла грудь ладошками, хотя заслонить такие прелести не достало бы и десятка рук.
— Лежу вот, — замурлыкала она глупым детским голосом (тем самым, что был у неё прежде, до вчерашнего дня). — Я знаю, городским нравятся девушки с загаром. Загорю, и ты меня ещё больше любить будешь. Заходи, малинки дам — у нас растёт особая, до самых морозов спеет! А хочешь, на баяне сыграю?
— Потом, — буркнул Костя.
Он еле оторвал себя от забора, и то потому, что вспомнил, как видел во сне старуху в сиреневых трусах. Тут же некстати всплыл в памяти труп тёщи Смыковых. «Ну и каша заварилась!» — подумал он с тоской.
Он отправился дальше по тропинке. Бодрые аккорды рояля Галактионова становились всё слышнее. Это были резкие, неприятные звуки.
Костя остановился и вздохнул: «Как мне всё здесь надоело! И домой не сбежишь — сыщики собрались меня допрашивать, когда оклемаюсь. Кстати, а почему это я не болен? Я отравился какой-то дрянью, я стукнулся башкой о что-то деревянное, меня морально донимали — а я, как огурчик. Мне хочется прыгать, кричать и любить женщин! Инесса сегодня страшно вульгарна, но ни в одном журнале я не видал такого тела. А ведь там и фотошопом многое подправляют… Если плюнуть на композитора и композиторшу и пойти сейчас к Инессе на огород»…
От этого опасного шага Костю уберегла сама Ида Васильевна. Она шла ему навстречу, держа в руках букет полевых цветов. Её сложная голубоватая причёска и помадное сердечко были в полном порядке, но лицо выглядело озабоченным.
Она так и кинулась к Косте:
— Вот хорошо, что я вас встретила! Сегодня тяжёлый день.
— Вы хотите сказать, утро?
— Какое утро, когда пол-третьего! Мы с Мишей с шести на ногах. Эти ужасные события… Михаил Пахомович был на грани срыва. Его спасает только искусство!
Она с нежностью посмотрела в ту сторону, откуда гремел рояль. Из головокружительных пассажей с трудом вырисовывалась песенка про Антошку и картошку.
— Что же у вас случилось? — спросил Костя участливо.
— Ах, даже не знаю, с чего начать… Вчера, как вы знаете, убили тёщу Смыковых. Хотя вы были отравлены и вряд ли помните… Кстати, как вы сейчас? Дайте посмотрю. Станьте-ка сюда, на свет! Прекрасный цвет лица. Что значит молодость! Так вот, в огороде Смыковых нашли грядку, облитую кровью несчастной жертвы. Вокруг было множество следов. Следы женские, 36 размера. Такие же следы, как выяснилось, были под окном покойного Артура Зайцева. Участковый Загладин, наш Бабай, по заданию следователя стал искать женщину с соответствующим размером ноги.
— Как в сказке про Золушку? — засмеялся Костя.
— Именно! Перемерял все ноги в округе и нашёл всего двух подозреваемых (размер-то маленький, редкий в наши дни). Первая подозреваемая — Лена Шапкина из конопеевской аптеки. Смешно, правда?
Костя, зная возможности аптекарши, смеяться не стал. Напротив, у него по спине забегали мурашки, и тропинка под ногами дрогнула.
— А вторая подозреваемая? — спросил он.
— Она перед вами!
И Ида Васильевна спрятала обиженное личико в букет.
— Не может быть! — вполне искренне возмутился Костя.
— Конечно, это абсурд. Но представьте, наш бугай участковый собрался меня задержать и везти в район. В каталажку! Я была шокирована, но твёрдо решила оказать сопротивление. Я заперлась в шифоньере, а Михаил Пахомович забаррикадировал дверь, придвинув к ней рояль. А ведь ему нельзя волноваться, он гипертоник. Ужас, ужас! Спас меня только Данилка.
— Лейтенант Карманов?
— Да. Он ведь вырос здесь, в деревне. Между нами, он был весьма неприятным ребёнком, всегда с соплёй и грязными ногтями. Но сегодня он проявил себя с лучшей стороны. Он заявил, что я не могу быть убийцей.
— Почему это? — бестактно поинтересовался Костя.
— Потому что следы и под окном у Шнурковых, и в огороде Смыковых сильно вдавлены в землю, что говорит о значительном весе убийцы. Такое трудно представить, но преступница — тяжеленная бабища с маленькой ножкой. Я же слишком изящна и со своим весом не могла натоптать таких глубоких следов.
— И вас оставили в покое?
— Если бы! — простонала Ида Васильевна. — Данилка заставил меня пересмотреть всю обувь и проверить, не пропало ли чего. Вообразите, сколько у нас с 1948 года накопилось по чуланам старья! Я смертельно устала от этой возни. Вот погулять вышла, забыться…
— У вас, конечно, ничего не пропало?
— Как раз наоборот! С веранды исчезли мои старые чешские босоножки. Из них Михаил Пахомович собирался сделать мухобойки. Он давно обещал, но слишком занят творчеством. Годами о чём-то его просишь, а он только отнекивается — и вот чем всё кончилось. Данилка и тот длинный, следователь, признали, что сама я никого не убивала, зато могла быть организатором убийства. И снабдить исполнительницу своей обувью. Представляете, какой вздор!
— Да уж, фигня полная.
— Фигня фигнёй, а мне велено никуда отсюда не выезжать, пока следствие не кончится. Это вопиющее попрание прав человека! Хотя мы с Мишей и так уже шестьдесят лет не покидаем Копытина Лога, всё равно обидно. Впервые за все эти годы мне захотелось куда-нибудь отлучиться. Хотя бы в Верзилино. Мне там делать, конечно, нечего, но назло этим сатрапам… Нет, сюда вы зря свернули. Нам прямо и прямо!
Костя остановился в изумлении:
— Мы что, куда-то с вами идём? В какое-то определённое место?
— Как? Разве вы не к дому Лены Шапкиной направлялись?
При воспоминании об этом гостеприимном доме Костю бросило в жар. Но он нашёл в себе силы небрежно бросить:
— Что я там забыл?
— Вы что, не хотите посмотреть, как у Лены делают обыск? Точно такой же, как у нас? Все уже там! Внутрь, конечно, никого не пускают, но из-за забора можно получить общее впечатление.
Костя хотел сослаться на дела и отправиться восвояси, но они с Идой Васильевной были уже у дома аптекарши. Вокруг действительно собралась приличная толпа. Любопытные заглядывали через забор. У калитки стояли незнакомые милиционеры и осаживали зевак.
Ида Васильевна повертелась в толпе и шепнула Косте:
— Здесь нам делать уже нечего: обыск в доме закончен. Надо зайти с другой стороны, к сараям. Краем уха я слышала, что там сейчас проводится следственный эксперимент.
Глупые зеваки, в числе которых была Кристинка, стащившая кабачок, остались любоваться пустым двором. А вот Ида Васильевна кружным путём, огородами повела Костю в самое интересное место.
Скоро они оба вместе с кучкой самых продвинутых копытинцев уже выглядывали из-за крыжовенных кустов. Великолепная картина открывалась перед ними: по пустым картофельным грядам, по копаной земле бродила аптекарша Шапкина. Шаги она делала размеренные и при этом высоко поднимала ноги. Данилка Карманов её фотографировал, следователь записывал что-то в блокнот юного пчеловода. Неизвестный мужчина пропитого вида ползал на коленях и вливал в аптекаршины следы какую-то неаппетитную кашу.
— Слепки делают, — шёпотом пояснила Ида Васильевна. — Только зря всё это: у Лены вес, как говорят в народе, бараний, вроде моего. Она тоже в убийцы не годится.
— Посмотрим, — с надеждой ответил Костя.
Сыщики тоже не спешили с выводами. Прухин остановил Лену, подозвал Бабая и велел ему лечь на грядку. Бабай выполнил приказ. Лёжа он выглядел ещё более громоздким. Его пурпурное, как георгин, лицо было серьёзно.
— Жмура изображает, — хихикнул один из зрителей, тот старик, чьи песни Галактионов превращал в кантаты.
Старик не ошибся: по требованию следственной группы Лена подошла к Бабаю, присев, схватила его под мышки и попыталась приподнять.
— Это они проверяют, могла ли Лена протащить тёщу Смыковых из огорода в овраг, — догадалась Ида Васильевна.
— Тёща в четыре раза меньше Бабая была, — заметила домработница Шнурковых, пытаясь сделать своим мобильным телефоном горячий снимок.
— На зум жми, дура, — советовал ей народный певец. — Нет, Бабая Ленка не осилит. А вот тёщу… Тут, чтоб проверить, надо кого полегче класть. Хоть тебя, Демьяновна!
Старая шептуха закатилась деланным девическим смехом.
— Тёща легче Бабая, — гнула своё домработница. — Её бы Ленка могла утащить. А вот Артур наш, тот да, тот здоровущий был качок. Но до Бабая ему всё равно далеко.
Как аптекарша ни старалась, оторвать участкового от земли она не смогла. Бабай встал, его спину стали отряхивать общими усилиями. Данилка его сфотографировал, а следователь Пряхин уныло смотрел вдаль.
Вдруг его взгляд наткнулся на Костю. Зеленоватое лицо следователя оживилось, он поманил Костю рукой. Тот ступил было в колючий крыжовник, но следователь недовольно покачал головой. Указательным и средним пальцем он изобразил корявую фигурку, делающую, семеня, круг к сараю.
У сарая, где зеваки могли что-то подглядеть, но подслушать ничего не бы сумели, Прухин строго посмотрел Косте в глаза:
— Как самочувствие, гражданин Гладышев? Вам лучше? Чего это у вас лицо такое красное? Жар?
— Да, — сказал Костя.
Не признаваться же, что это он свёз покойников в овраг и теперь вспыхнул от неловкости и страха!
— Вы, раз отравились, пейте больше воды, — посоветовал Пряхин. — Алкалоиды с мочой и выйдут. Мы с вами ещё поговорим под протокол, а пока поглядите-ка на это.
Следователь вынул из папки фотографию нестарого мужчины. Мужчина был отлично выбрит, одет в стильный костюм, держал в руке коньячную рюмку в форме луковицы и улыбался во весь рот. Но Костя узнал его сразу — это был Робинзон, человек с пустой дачи. Обладатель кучи червонцев.
— Знаешь его? — шепнул Прухин совсем интимно.
— Это тот, что у Боголюбовых… — прошелестел в ответ Костя, но Прухин его понял.
Костя из красного стал уже бледно-полосатым и спросил смелее:
— Скажите, он бандит?
— Кажется, нет. Это некий Руслан Коровин, бизнесмен, патологический игрок. Продул всё, что мог, полгода скрывается от кредиторов. Жил по приятелям, потом его след затерялся. Всплыл здесь — вчера утром его приметили мальчишки в лесу. Он собирал и ел паслён. По одной из версий он стянул червонцы у Шнурковых, и это видела гражданка Смыкова…
— Наверное, он уже сбежал?
— Сбежал? Куда? Он горожанин, а вы видели наши леса. Все дома в округе мы обошли. И уехать он никак не мог: за дорогами уже два дня, как установлено наблюдение. Так что здесь он где-то прячется. Если встретите его, звоните мне, Карманову или идите к участковому. Лады?
Костя рассеянно кивнул.
К любопытным он возвращаться не стал, хотя Ида Васильевна и манила его из крыжовника тощей лапкой. От сараев он свернул к лесу — оттуда можно вырулить на улицу Мичурина. Теперь он избегал ходить мимо оврага. Это конечно, было глупостью. Ведь не мог какой-нибудь здешний куст или дятел вдруг завопить: «Вон он! Это Костя Гладышев был тут со своей тачкой! Он трупы с обрыва скинул!» Но лишний раз видеть очертания этих деревьев, но заглядывать в зелёную яму оврага… Бр-р!
— Вы писатель, вам это будет особенно интересно!
Оказывается, Костю давно теребили за рукав. Он обернулся и увидел профессора Безносова. Старик, как всегда, был жизнерадостен, румян, осыпан растительной трухой и неразлучен с оранжевым ведром.
— Не упирайтесь, идёмте! — потребовал он. — Как мастер слова, вы просто обязаны это видеть.
Листья падали так часто, что весь воздух в лесу стал пёстрым, будто в заплатках. Пустые паутины липли к лицу. Холодно, неуютно пахло грибами
Профессор шагал легко, а Костя вдруг снова почувствовал неодолимую слабость в ногах. «Это всё «Альбукерке» проклятый! — думал он, хватаясь за встречные осинки, как за посохи. — Ни черта из меня с мочой не вышло. Да и сам я хорош: вместо того, чтоб дома отлежаться, потащился зачем-то в лес с этим сумасшедшим. Дома, впрочем, не лучше — от Айвазовского начинается морская болезнь. Да и труп могут подкинуть в любую минуту…»
— Зря вы грибками брезгуете, — говорил профессор, наполняя своё ведро склизкой нечистью со шляпками. — Первоклассный белок — колбасы не надо!
Он сорвал что-то чёрно-фиолетовое и положил в рот, причмокивая.
— Галлюциногенные грибы вы тоже потребляете? — спросил Костя.
— А как же! Только у меня никаких галлюцинаций от них не бывает — поем и сплю, как младенец.
— И кошмары не снятся?
— Никогда! Сновидения бывают редко, в основном эротика и мягкое порно. Всё в рамках закона. Я своему здоровью не враг и никакой искусственной дряни в рот не беру. Что грибы! Однажды угостил меня Фомич килькой в томате. Вот тогда я и узнал, что такое кошмары! Не знаю, как до утра дожил: и на «Титанике» тонул, и на планету какую-то фиолетовую меня командировали, и ректора своего бывшего я душил, и он меня.
— А я ликёром отравился, — пожаловался Костя. — Такая слабость, что идти не могу. Вот возьму и прямо сейчас упаду.
— Падайте на здоровье! Мы как раз пришли.
Они стояли на поляне, окружённой густым осинником. Листва почти вся облетела и усыпала землю. Жалкие голые деревца качались на ветру. Чуть дальше плотным строем сомкнулись старые ели. Что-то в них потрескивало, постукивало, шуршало, и никак Костя не мог понять, то ли это лесные звуки, то ли в голове у него шумит.
Профессор вышел на середину поляны, опасливо оглянулся и указал пальцем себе под ноги:
— Видите?
— Не вижу, — честно признался Костя.
— Ну, как же! — изумился Фёдор Леопольдович. — Эх вы, урбаноид! Смотрите-ка: всюду лесная подстилка не тронута, дерновый слой цел, только листиками сверху присыпан. А тут какая-то неестественная куча, будто дворник поработал. Теперь видите?
— Теперь вижу. Ну и что?
Профессор оглянулся ещё раз, достал из кармана комбинезона голубой детский совок и присел на корточки. Ловкими движениями он разметал палые листья, действительно собранные в плоскую кучку. Из-под листьев глянул мокрый песок. Безносов поскрёб и песок. Под совком мелькнуло что-то светлое. Тут уж и Костя присоединился к профессору, толстой палкой стал ковырять землю, отодвигать прелую листву.
— Эх, хорошо, землица рыхлая, — радовался Безносов. — Копался тут кто-то совсем недавно. О, смотрите, какая штука!
Действительно, среди песка и комков почвы обрисовалась крышка картонного ящика, в каких привозят фрукты откуда-нибудь из Мавритании. Своим острейшим ножичком профессор аккуратно разрезал шпагат, который стягивал ящик, и приподнял крышку.
Под крышкой обнаружилась ещё и толстая плёнка. Профессор быстро вырезал в ней круглое окошко. Даже в тусклом свете сырого дня ясно блеснул благородный металл. Костя не верил своим глазам: бесчисленные профили Николая Александровича, теснясь, выглядывали из дыры.
Безносов схватил одну монету, сунул Косте под нос:
— Каково?
Костя ахнул:
— Золото! Как это вы, Фёдор Леопольдович, обнаружили клад?
— Намётанный глаз грибника, молодой человек. Глубинные знания естественных природных процессов! Внимательность, любовь к родному краю! Здоровое питание дарами сибирского леса!
Костя не мог оторвать глаз от императорских профилей.
— Ясно, это те самые червонцы, — пробормотал он.
— Империалы, — уточнил профессор. — Помните, точно такой же я нашёл на даче Боголюбовых?
— Помню. Эти монеты Шнурков стащил из сейфа своего компаньона. Он зарыл их в помидорах, а потом не смог найти. Это страшная история. Хотите, расскажу? Какой-то Салтанаев имел любовницу…
Дослушав, профессор покачал головой:
— Да, история весьма некрасивая. Думаю, об империалах проведал Артурка, иначе зачем его убили? Он узнал про помидоры, вырыл из-под них монеты и понёс сюда перепрятывать. Но тут кто-то его настиг…
— Я даже знаю, кто был этот кто-то! — вскрикнул Костя. — Тот бизнесмен, что жил на пустой даче Боголюбовых.
— Бизнесмен? Вы серьёзно? — удивился профессор. — Когда мы были на той даче, мой вариатор реагировал на тонкие вибрации. Это указывало не на реального человека, а скорее на призрак, фантом.
— Никакой он не фантом! Я сам его один раз видел, а сегодня следователь мне его фотографию показал. Вот только фамилию этого перца я позабыл, потому что звал его Робинзоном. Он игрок, много задолжал. Ему очень были нужны деньги, потому что кредиторы шли по пятам. Он как-то раздобыл эти червонцы, отнёс на боголюбовскую дачу и сидел там, считал, как Скупой Рыцарь. Я это в окошко подсмотрел. Скорее всего, он и закопал здесь ящик.
— Очень даже может быть, — согласился профессор. — Но вы тоже хороши! На даче Боголюбовых торчал обыкновенный мужик, а вы морочили мне голову, твердили, что там какие-то паранормальные явления случаются.
— Ничего подобного я не твердил! Я сразу сказал, что там какой-то хмырь сидит. Это уж вы сами придумали про паранормальное.
— Нет, вы! Однако сейчас перед нами золото вполне материальное. Если из-под помидоров и извлёк его Артур Зайцев, то зарыл ящик не он. Это факт.
— Почему это?
Профессор Безносов ткнул совком разрытую землю, из которой торчал сырой скорчившийся окурок.
— Сигарета «Мальборо», — сказал профессор. — Этот бычок пролежал в земле недолго — вон какой свеженький. А зарыли его вместе с ящиком.
— Ну и что?
— А то, что Артурка был фанатом бодибилдинга и здорового образа жизни. Он не курил.
Костя вспомнил блюдечко в полуподвале: оно было полно таких же кривых бычков. Всё сходится, прямо как у Шерлока Холмса! Великий сыщик был как раз специалистом по окуркам.
Но неужто Робинзон безжалостный убийца? На вид самый обыкновенный человек, любитель ставриды в масле. Тем не менее он хладнокровно прикончил Артура и тёщу Смыковых. А как же тогда следы маленьких женских ножек?
Костя стал припомнить, какие ноги были у Робинзона, но не смог. Наблюдательностью следопыта он не отличался.
— Если Робинзон зарыл здесь золото, куда он тогда подевался? — вздохнул Костя. — Вчера утром мальчишки встретили его в лесу. С тех пор никто его не видел, хотя милиция рыщет изо всех сил.
— Вот здесь я как раз не вижу никакой проблемы, — безмятежно сказал профессор, достав из ведра большой чешуйчатый гриб и грызя его, как морковку. — Полагаю, вашего Робинзона тоже кто-то выследил. Только не здесь, на поляне — клад, как видите, цел. Может, его наконец настигли кредиторы? Похитили и пытают сейчас утюгом, как у них принято? А он кричит и колется?
Костя только пожал плечами. У него вдруг возникло скверное предчувствие, что Робинзон в эту минуту и не думает кричать. Он мёртв. И его труп лежит на даче Колдобиных. В английской гостиной с камином!
Эта картина с такой ясностью возникла перед Костиными глазами, что он вздрогнул и зажмурился. Чтоб отогнать ужасные видения, Костя задал деловой вопрос:
— Фёдор Леопольдович, а что мы будем делать с кладом?
Профессор только поморгал своими кукольными глазами, а Костя продолжил:
— По-моему, ящик надо прямо сейчас взять с собой. Чтоб нас не тронули ни кредиторы Робинзона, ни сам Робинзон, надо клад быстренько сдать в милицию. Нам ведь по закону полагается сколько-то процентов вознаграждения. В любом случае это приличные деньги.
Он представил свою порцию золотых с императорским профилем, а потом «Коготь тьмы», роскошно изданный за счёт автора. Дальше всё просто: публика, шум, слава. Быстренько надо будет новый роман написать и тоже тиснуть покрасивее…
— Ерунда всё это, — категорически заявил профессор, хотя и не мог знать про Костины грёзы. — Надо ящик поглубже закопать, желательно в другом месте. И забыть.
— Вы с ума сошли!
— Нет, молодой человек, это вы с приветом. Вспомните-ка лучше, сколько народу полегло из-за этих славных золотых кружочков. Дело мутное, непонятное! Как вы всё это себе представляете? Мы вдруг притаскиваем этот ящик, требуем свою долю… Думаете, в милиции на нас всех покойников не повесят?
— Почему именно на нас?
— А им что, раскрываемость не нужна? Конкретные результаты по громкому делу не нужны? Уж поверьте моему опыту! Когда одна коза-студентка накатала на меня телегу… Нет, мне больно это вспоминать, да и не нужно. Я одно знаю: надо держаться в стороне. Деньги большое зло.
— Это гнилая теория! — возмутился Костя. — Вы как хотите, а мне деньги до зарезу нужны.
Профессор вдруг насупился:
— Чего это вы, молодой человек, так выпрыгиваете из штанов? Причём тут ваши нужды? Клад нашёл я — я им и распоряжусь, как сочту необходимым. То есть зарою в землю. Сюда я пригласил вас по дружбе, как художника слова. Думал, старый идеалист, что вы получите впечатления в метафизическом вкусе. А вас обуял бес алчности! Это некрасиво, особенно в такие молодые годы.
— Бросьте! Ни за что не поверю, что вы закопаете золото и потом никогда к нему не вернётесь, — ехидно усмехнулся Костя.
— Не вернусь. И закопаю не так, как этот дилетант с боголюбовской дачи, то есть чтоб всякая собака тут же отыскала. Да я так закопаю, что сам завтра пойду искать и не найду!
— Но это глупо! Если вам не нужны деньги, то другие-то в них нуждаются. Я, например. Или бездомные московских окраин. Или голодающие дети Сахары. Или тигры амурские. Или разработчики нанотехнологий. Подумайте о них, Фёдор Леопольдович!
— Чего тут думать — наливай да пей! — раздалось вдруг сзади.
У Кости кровь застыла в жилах: голос был хриплый, знакомый, страшный.
Костя обернулся и увидел, что огромный сутулый человек шагает прямо к ним сквозь кусты.
Шёл этот человек, не спеша и не таясь, хрустя ветками и сплёвывая на золотые и красные листья, усеявшие землю.
Это был, конечно, Толька-Нога: тяжело ступали два ботинка нечеловеческого размера. Впрочем, и в лице Тольки человеческого было мало, и не из-за грубости черт. Нет, это было обычное продолговатое лицо, неброское, с небольшим ртом; нос даже чуть-чуть походил на римский. Зато взгляд серых глаз не только ничего не выражал — он не оставлял малейшей надежды.
Костя понял, что сейчас смотрит на него сама смерть. Он быстро вскочил, метнулся в сторону и почти сбил с ног невысокого парня. Тот выскочил будто из-под земли, а из его ладони, как у фокусника, вдруг вырос нож. Лезвие блеснуло тихо, бегло, и стало ясно, что даже воздух оно режет с наслаждением.
— Держи этого, Фиса, — приказал парню Толька.
Костя отступил, неотрывно глядя на нож. Парень криво улыбнулся.
— Всё-таки какой ты, Анатолий, противный человек, — горестно сказал профессор Безносов. — Неприятен ты мне.
— У, сейчас плакать буду, — хмыкнул Толька. — Кривой, хлам этот поганый ты бери.
Ещё и Кривой какой-то вылез из кустов! Кличку этому широкоплечему человеку дали ничуть не изобретательно: один глаз у него был живой, карий, а другой по контрасту молочно-голубой и мертво смотрел куда-то в переносицу.
Кривой тоже достал нож и шагнул к профессору.
— Ну вот, даже инвалида ты, Анатолий, на свои нехорошие дела подбил, — сказал Фёдор Леопольдович с осуждением. — А вы, милейший, давно у офтальмолога консультировались? Не пробовали класть под веко тонкие срезы чепурницы ложношишковатой?
С этими словами профессор треснул Кривого оранжевым ведром по носу. Тот взвыл от боли. Несколько перезрелых сизых грибов выскочили из ведра и прилипли к груди бандита.
Кривой грубо выругался. Тем временем старый грибник, высоко прыгая через кусты, уже удалялся в ельник. Костя никогда не видел, чтоб кто-то так быстро бегал, тем более в сланцах. Со страшной частотой мелькали грязные профессорские пятки, подпрыгивала роза на шляпе.
— Атас! Держи его! — хрипло взвыл Толька-Нога.
Кривой и Фиса бросились в погоню. Костю Толька схватил за плечи своей громадной рукой. Сделал он это ловко, как в кино, когда берут заложников. Ни ножа, ни пистолета к Костиному горлу он приставлять не стал — Костя и так не мог пошевелиться. От ужаса у него перед глазами поплыл куда-то вправо бледный осинник. Толька даже дышал страшно — громко, с мерным скрежетом в груди (Костя собственной спиной чуял этот скрежет). Вдобавок от бандита исходил густой животный смрад.
Фиса с Кривым скоро показались из подлеска. Профессора с ними не было.
— Ушёл, — доложил Косой, свирепо разглядывая больным глазом переносицу.
— Мы старого лешего потом найдём. Он местный, бакланить зря не станет, — прохрипел Толька. — А вот этого мочить надо. Фиса!
Фиса был тут как тут со своим ножичком. Костя попытался что-то сказать, но получилось нечленораздельное нытьё. Фиса с Кривым только засмеялись. Они были так ужасны, что на минуту Костя решил, что всё это происходит не с ним и даже не на самом деле. Ведь снятся же иногда такие страшные сны! Особенно в детстве, когда насмотришься ужастиков…
«Не свита ли это Воланда? — вдруг осенило Костю. — Один, во всяком случае, здесь тоже с мутным глазом. Тогда двое других кто?»
Он силился вспомнить имена книжных дьяволов, но не мог, потому что Толька ещё плотнее сдавил ему шею своей ручищей, и сознание заполнил непроглядный багровый кисель.
— У, кафы рыжие, — проурчал Косой, присев над развороченным кладом.
«Причём тут Феодосия?» — подумал последний тающий закуток Костиного мозга.
Косой запустил руку в ящик, звякнул монетами, вынул целую горсть золотых и приблизил к одушевлённому карему глазу.
— Пст, — цыкнул на него, как на котёнка, Толька-Нога. — Грузи всё в наш сидор, а этого фраерка тушить пора. Быстро и небольно.
Он толкнул от себя Костю прямо на Фису. Тот ухмыльнулся и тоже сделал шаг навстречу. Сделал бы и другой, последний, но вдруг тихо хрустнули кусты, и с ближайшей ели свалилась длинная зрелая шишка.
Бандиты оглянулись. Раздвигая суковатой палкой кусты, к ним приближалась Клавдия Степановна Каймакова.
Была она одета по-походному: штормовка, шаровары с начёсом, резиновые сапоги, через плечо корзина на верёвке. Из-под линялого платка выбивались седые прядки, тонкие, как паутина. Шла она на бандитов спокойно, будто были это не крепкие мужики с ножами, а бессловесный сухостой.
Морщины на лице Клавдии Степановны вдруг перестроились в улыбку. Блеклые глаза сверкнули, укололи иголками зрачков.
— Шли бы вы отсюда, ребята, — сказала старуха Каймакова, поскольку никакого приветствия не дождалась. — Там, в ольшанике, хлебных сыроежек видимо-невидимо! Наломайте себе к ужину, чтоб курей по деревне не красть.
Слушая такую ересь, бандиты насупились.
— Сама иди, Степановна, — прохрипел Толька. — Иди от греха, а то и тебя порешим.
— Паренька отпустите, тогда пойду, — сказала Каймакова.
— Паренька нельзя, — серьёзно пояснил Толька. — Никак нельзя. Так что уходи, пока цела.
— Не пойду. А вот вы уйдёте, ребята.
Кривой, всё ещё на корточках у клада, выругался. Фиса сделал очередной шаг к Косте.
Старуха Каймакова нахмурилась. Своей палкой она ловко ткнула Фису в лоб, так что тот отпрянул с удивлённым видом.
Больше терять время Клавдия Степановна не стала. Той же палкой она очертила вокруг себя и Кости геометрически идеальный круг. Будто вырезанный в мокрой земле и палых листьях, круг этот смотрелся очень странно и почему-то напоминал о стадионе. Фиса хихикнул. На его лбу темнел грязный след старухиной палки.
— Ну, Степановна, сама виновата, — прохрипел Толька.
Нехотя он двинулся на Каймакову. Никакого оружия у него не было — наверное, он собирался задушить хрупкую старушку голыми руками. А Костя по себе знал, что руки эти железные. Мрак нечистой жизни въелся в них и сделал почти чёрными, а линии жизни и смерти, по которым обычно гадают, так глубоки, будто нанесены резцом.
— Дайте мне вашу палку, — шепнул Костя Каймаковой. — Я попробую врезать ему по башке.
— Храбрый ты, — ответила старуха нежно, — только ничем эту башку не прошибёшь. И всё равно не бойся.
Толька вплотную приблизился к кругу, вычерченному старухой, и сунул за черту свою знаменитую ногу в громадном ботинке. Костя внутренне сжался, однако Толька сразу отскочил назад. Он завыл тонко, сипло и жалобно, как раненый хряк. Пострадавшую ногу он поджал, а на другой прыгал и крутился вокруг своей оси, сотрясая почву и ближайшие деревца, которые тут же ссыпали на него все свои последние листья.
— Ну, Степановна, падла, — стонал он, — напросилась! Братва, мочите их!
Фиса с ножичком и Кривой, неохотно оторвавшийся от клада, с двух сторон ринулись к кругу. У черты оба они странным образом рухнули на землю, бранясь и потирая ушибленные места.
От боли бандиты рассвирепели. Вскочив на ноги, с невнятными, но грозными воплями бросились они на штурм невидимой преграды. Костя с ужасом видел, что разъярённый Кривой мчится прямо на него с ножом — и вдруг теряет равновесие, падает на колени, хватает руками воздух, а на его лице расплывется багровое пятно. Даже его нос, кажется, сам собой сплющивается, как бывает, когда прильнёшь к стеклу. Теперь уже оба его глаза — и карий, и голубой — смотрели дико и непонятно куда.
— Ведьма! — ревел Толька, хромая вдоль заповедного круга и безрезультатно пробуя хотя бы пнуть его или затоптать. — Чёртова ведьма! Это ты ребят тогда сгубила! Вовку Дрель! И Пыню!
Клавдия Степановна только усмехалась:
— По себе лучше поплачь! Я-то тебя пожалела, велела пойти по сыроежки — всё-таки ты вырос у меня на глазах. Ты такой хорошенький был в два годика! А ты, дурак, заупрямился. Ну-ка, пошёл вон со своими уродами!
Толька ещё раз замахнулся на старуху пудовым кулаком, но всё-таки скомандовал своим приятелям:
— Амба. Жёлтики берём и канаем!
Бандиты бросились к яме с кладом, и это тоже не понравилось Клавдии Степановне.
— Я же сказала, за сыроежками! — прикрикнула она.
— Щас! — хмыкнул Кривой, самый жадный.
Он уже пытался вытащить ящик из земли.
— Шагом марш в ольшаник! — потребовала Каймакова и плюнула в сторону непослушных.
Всех троих тут же опрокинуло на землю липким вихрем. Целая туча мелких тусклых мух-людоедов вскипела над ними. С утробным жужжанием мухи спустились к разрытой яме. Бандиты задёргались, завыли и, как ужаленные (вернее, в самом деле ужаленные) помчались в разные стороны.
— Шибче! — присвистнула Клавдия Степановна вслед убегающим.
— Они в самом деле попадут в ольшаник? — спросил Костя.
— Гораздо дальше. Уж больно меня разозлили!
Она спокойно вышла из круга и палкой поворошила палую листву. Костя не уследил, как черта затянулась. Никакого круга на земле больше не было. Костя кинулся к кладу. Пока он делал эти несколько шагов, яма с ящиком тоже успела пропасть. Теперь на поляне не было не только раскопа, но и той кучки листьев, которую вчера приметил профессор.
Костя обошёл поляну несколько раз — никаких признаков клада! Он поскрёб щепкой то место, где они с Безносовым недавно копали. Поразительно! Земля тут была такая же, как везде: твёрдая, покрытая сухой травой, насквозь пронизанная нетронутыми корешками.
— Это вы сделали? — спросил Костя Клавдия Степановну.
— Я. Надоели эти червонцы — одна беда от них. Как Шнурков их сюда притащил, так и пошла заваруха. Не думай о золоте — это тлен. Это земля, прах, труха. Да ты сам сейчас щепкой ковырял и видел.
— А что не тлен?
— Тебе было здесь страшно?
— Конечно, было, когда эти трое… Если бы не вы…
Она молчала: ждала, пока Костя не оторвётся от разглядыванья травы и земли, которые скрыли ящик с золотом.
А он всё не мог поверить своим глазам. Что, если монеты и сейчас там? В глубине, под путаницей корней?
Клавдия Степановна смотрела на него с улыбкой. Её улыбка слагалась из тонкого узора морщин. Ветра не было, но седые волосы старухи, выбившиеся из-под платка, были так легки, что колыхались в ответ совершенно неощутимым движениям воздуха.
Она спокойно сказала:
— Ну, что ж, вот теперь ты мой.
