После столь грациозного, но мимолетного появления мисс Хейвуд мы с Барнсом опять оказались в туманной тьме. Сержант постепенно отошел от слишком невнятных для него бесед в отеле. И пока мы с ним спускались по дюнам к пляжу, он втянул меня в разговор на тему: Мыс Талисман и преступность.

– Говорю же вам, доктор Уэстлейк, ничего подобного в Талисмане не происходило. То есть совсем ничего с тех времен, когда двадцать лет назад, я пришел работать в полицию и прогремело дело Коры Митчелл.

Барнс отличался собачьим упрямством. Я мог бы заранее догадаться, что рано или поздно мне придется выслушать историю этой падшей женщины – сестры Митчелла. Но из чистой вежливости все же спросил:

– Коры Митчелл? Уж не о сестре ли мистера Митчелла здесь идет речь?

– О ней самой, – ухмыльнулся Барнс. – Хотя ему лучше даже не напоминать. Нет, сэр, не стоит произносить ее имени вслух, если он где-то рядом. Не пожелал потратить даже полдоллара, чтобы похоронить сестру по-людски, когда пару недель назад она умерла в тюрьме Халинга.

– Вот оно что! – сказал я, споткнувшись об один из любимых кустов мисс Хейвуд. Во мне уже взыграло легкое любопытство. Мистер Митчелл внешне не принадлежал к числу людей, у кого сестра могла оказаться преступницей.

– Да вы сами должны помнить о Коре Митчелл, – продолжал сержант. – Ее снимки попали тогда во все газеты. Даже в Нью-Йорке. Похитительница драгоценностей. Обыкновенная воровка, как говорят. Но Кора работала по-крупному. А поймали ее в итоге именно здесь. В нашем Мысе Талисман. – В голосе Барнса промелькнула даже чуть заметная гордость. – И я лично брал ее под арест. Прямо в городке, в отцовском доме. Моя физиономия тоже тогда красовалась в газетах. Да, сэр, славные были деньки.

Прилив все еще продолжался. Теперь уже прибой с грохотом обрушивался на песок совсем близко от нас. Но мы все же закончили спуск на пляж, идти по которому было заметно легче, чем по дюнам. И быстрыми шагами направились в противоположную от «Головы монаха» сторону – к постепенно осыпавшемуся выступу берега, где прежде был погост при старой церкви.

Барнс, конечно же, знал побережье как свои пять пальцев. И когда мы достигли определенной точки, которая, на мой взгляд, пока ничем не отличалась от прочих, он сказал:

– Вот где начинается старое кладбище. Сразу за следующей дюной.

Мы свернули с пляжа левее и, разумеется, сразу же попали на достаточно крутой, местами поросший травой склон дюны, которая обрамляла выступ берега. Песок осыпался под ногами, но справившись с подъемом, оказались буквально в нескольких футах от места, где мы с Дон впервые заметили свет фонаря.

Было что-то необычное в этом церковном погосте. Темнота, туман, грохот волн – все казалось таким же, как и повсюду. Но ощущалась и разница: едва уловимое, пугающее дыхание смерти, дополняемое каким-то особым ощущением полной уединенности.

Наши фонарики высветили чуть заметные холмики, бывшие некогда вполне достойными местами упокоения прежних поколений обитателей городка.

– Ну, доктор Уэстлейк, где же та могила, которую вы видели?

Я постарался сориентироваться.

– Фонарь находился сначала примерно вот здесь, когда мы увидели его свет, а потом переместился ближе к церкви. И задержался там, где я наткнулся на разрытую могилу рядом с невысокой елочкой. Ее должно быть нетрудно найти.

Мы стали осторожно двигаться среди холмиков; наши фонарики едва пробивали мутную тьму. Я вдруг ощутил, что готов вновь увидеть то загадочное розовое свечение, пробивающееся сквозь пелену тумана.

Но никакого свечения мы, конечно же, не увидели. Все вокруг было смутно, блекло и мертво.

– Это должно быть где-то совсем рядом, – пробормотал я.

И еще не закончив фразы, я заметил, как мой фонарик высветил из темноты едва различимый силуэт невзрачной ели всего в нескольких ярдах впереди.

Позади дерева еще более смутными тенями торчали надгробные камни, сумевшие до сих пор устоять под напором стихии. А дальше скорее угадывалось, чем виднелось, громоздкое каменное строение – сама церковь.

Я первым двинулся по проходу между могил в сторону дерева.

– Фонарь был оставлен там же – внутри разрытой могилы, а рядом в траве – большая лопата.

Мы достигли нужного места. У меня не было сомнений, что это оно. Мы направили лучи фонариков вниз.

Я невольно изумленно воскликнул, потому что здесь не оказалось ни фонаря, ни лопаты, ни дыры в земле.

Мне тут же вспомнились слова Суини: «Если происшествие имеет отношение к преступлению, можете не сомневаться, убийца уже забрал фонарь, а могилу засыпал».

Суини был истинным пророком.

На мгновение, глядя на ровную песчаную почву под ногами, я даже подумал, что весь эпизод стал плодом моего воображения. Но затем, когда луч фонарика стал скользить по пологим, лишенным надгробий могильным холмикам, я заметил, что земля одного из них выглядела более темной и рыхлой. Словно недавно вскопанной.

Барнс тоже склонился над этим местом.

– Кто-то действительно порылся. После вашего посещения он вернулся и закидал яму. Вы говорили, что заметили бронзовую табличку на крышке гроба. Фамилию не прочитали?

– Нет, не разглядел. Большая глупость с моей стороны.

– Ничего страшного. Невелика беда. – Барнс выпрямился во весь рост. – Док Гилкрайст, наш начальник по медицинской части, знает об этих могилах все. У него в конторе есть какой-то план. Они начертили его, когда океан начал сносить надгробия. Он точно скажет, чье это захоронение.

Барнс замолчал. Воцарившаяся тишина так же давила и действовала на нервы, как темнота и туман.

Могила разрыта, а потом засыпана. Девушка убита. Два китайских фонаря. Какого дьявола все это могло значить?

– Должно быть, нам стоит побродить здесь и поискать фонарь с лопатой. Вдруг их оставили. Но боюсь, мы ничего уже не найдем.

И Барнс медленно пошел между могил, освещая путь своим фонариком. Я последовал его примеру, ощущая бесцельность этого занятия. Трудно было с ним не согласиться. Мы, разумеется, уже ничего не обнаружили. Помимо взрыхленной земли на той могиле, ничто не указывало, что хоть одна живая душа побывала на погосте этой ночью или раньше.

Пришлось вернуться в гостиницу. Барнс отправился домой. И я усталой походкой брел к лестнице, чтобы добраться до своего номера и постели, когда телефон на стойке в вестибюле зазвонил. Я подошел, чтобы ответить. Это был Суини, которому не терпелось выяснить, чего нам удалось добиться. Я поделился с ним всей полученной информацией. Потом с большим трудом дотащился до своей комнаты и повалился на кровать.

Но, несмотря на крайнее утомление, я не сразу заснул. Какое-то время в дреме передо мной еще мелькали неясные образы. Прекрасное, похожее на нежный цветок лицо Мэрион Фэншоу, искаженное бессмысленной улыбкой. Смятенный взгляд темных глаз Вирджила Фэншоу. Серо-желтое лицо Бака Валентайна при виде обрывков фотографии.

Я успел подумать и о Мэгги Хиллман – в своем лучшем платье, с лоснящимся кончиком носа и с косметикой, размазанной по щекам. Вспомнил имбирные глазки мистера Ашера, оторвавшиеся от Библии и скользнувшие по соблазнительным ногам Нелли Вуд.

Последним мне явился образ мисс Хейвуд – привлекательной, артистичной, широко и белозубо улыбавшейся, проскользнувшей мимо нас в вестибюле с букетом восковницы в руках. «Такая отрада для глаз. И насколько это живописно. Я непременно сделаю завтра набросок натюрморта».

А во сне я увидел, как мисс Хейвуд, используя ветку восковницы вместо кисти, пишет небольшую, но такую милую акварель с изображением трупа Нелли Вуд…