В столовой я увидел свою дочурку, уже занявшую обычное место для трапезы. Ее светлые волосы взлохматились, нос украшало черное пятно неизвестного происхождения. Словом, вся ее внешность представлялась сплошным нарушением правил застольного этикета.

– Я заказала яичницу с ветчиной и беконом, а повар пообещал приготовить мою пеламиду к завтраку, – она явно была довольна собой. – Как думаешь, папа, мне необходимо делиться рыбой с Бобби Фэншоу? Могу я встать завтра пораньше, чтобы съесть ее до того, как спуститься вниз он?

На самом деле Дон успела проникнуться к пятилетнему Бобби самыми нежными покровительственными чувствами, но даже их сумел поколебать ее неуемный аппетит.

– Ты обязана предложить ему немного своей рыбы, если он захочет отведать ее, – ответил я строго.

Наименее миловидная из двух горничных-официанток принесла поднос с нашим ужином. И мы все еще налегали на еду, когда мистер Митчелл, управляющий, показался в столовой. У него теперь вошло в привычку появляться здесь, как только кто-то из постояльцев садился за стол. Гостиница давно лишилась метрдотеля, но хозяин считал его обязательной фигурой в столовой, а потому по мере сил старался сам заменить столь важную персону, неизменно наведываясь сюда в одном из своих безукоризненно сшитых костюмов.

В этот вечер он склонился к столу с моей стороны, наблюдая за нашим ужином, как респектабельная старая дева ревностно следит за аппетитом учеников воскресной школы, приглашенных ею на чай с пирожными.

– Надеюсь, вы довольны, доктор Уэстлейк?

Этот вопрос явно относился к качеству поданной еды. Но меня так и подмывало ошарашить его в ответ на чисто формальную вежливость чем-то вроде: «Вовсе нет. Далеко не все хорошо, мистер Митчелл. На вашей террасе создалась столь взрывоопасная атмосфера, что может взлететь на воздух весь отель. А еще кто-то бродит по старому погосту с китайским фонарем и раскапывает безымянные могилы. К чему бы это?»

Но я лишь пробурчал:

– Все просто прекрасно, мистер Митчелл.

Уложить Дон спать не составило труда. Она начала клевать носом, еще не допив третий стакан молока. Я немного посидел в ее комнате, наблюдая, как рыжевато-русая головка все глубже погружается в подушку, а дремотное бормотание про рыбу и Бобби Фэншоу переходит в равномерный детский сон.

Освобожденный от родительских обязанностей, я спустился по широкой лестнице, застеленной сильно вылинявшей ковровой дорожкой. Когда же я добрался до вестибюля, открылась дверь крошечного общего кабинета, и на пороге возникла женская фигура. Это была последняя из давних любительниц «Талисман-инн» и ее восьми нынешних обитателей – мисс Хейвуд.

Она единственная из всех постояльцев пользовалась душноватым кабинетом и вообще принадлежала к редкому типу людей, которым еще нужны кабинеты в маленьких сельских гостиницах. Высокая, грациозная, хотя и неопределенного возраста, мисс Хейвуд, несомненно, обладала той привлекательной внешностью, которая пережила свой расцвет в раннюю эпоху немого кино, а теперь уже давно вышла из моды. Свои нестриженные темно-русые волосы она собирала в «артистический» греческий узел у основания лебединой шеи. И одевалась в свободного покроя платья-блузоны, в каких ходят на чтения стихов в богемные кафе. Насколько я понял, мисс Хейвуд занималась живописью. У нее для каждого находилось доброе слово, хотя в целом она вела образ жизни замкнутой в себе интеллигентной леди.

Но даже в этой женщине присутствовали некие таинственные черты. Порой в глазах вспыхивал странный свет, который показывал, насколько обманчивым может быть ее пропитанный запахом лаванды, безыскусный, на первый взгляд, облик, а лицо по временам приобретало сходство с маской. И когда она улыбалась, как делала, например, сейчас, улыбка затрагивала только губы.

– Добрый вечер, доктор Уэстлейк. Как вижу, наша маленькая компания распалась сегодня раньше обычного.

И мисс Хейвуд промелькнула мимо меня облаком батика. Я вышел на террасу. Она совершенно опустела. Мэрион Фэншоу, очевидно, отправилась к своему талантливому, хотя и не слишком верному мужу, а мистер Ашер удалился с Ветхим Заветом к себе.

Можно лишь гадать, как проводили время на пляже Нелли Вуд и Бак Валентайн, если они вообще оставались вместе. Одновременный уход мог оказаться лишь вызывающей выходкой для остальных.

Я посмотрел в темноту пляжа сквозь окно террасы. Ничего не было видно, кроме клубящегося тумана, и не слышно, кроме хлюпающих звуков прилива. И снова образ китайского фонарика у только что разрытой могилы навязчиво всплыл в памяти, словно наваждение. Следовало ли мне сообщить об увиденном официальным властям? И если да, то кому именно?

От усталости я не мог раздумывать слишком долго. Выйдя из пустой террасы, отправился в свой номер, разделся, нырнул под одеяло, почти мгновенно заснув.

Прошло, видимо, совсем немного времени, когда меня разбудил громкий стук. Я стряхнул с себя сонливость. Теперь стало ясно, что стучали именно в мою дверь. Затем отчетливо раздался голос мистера Митчелла:

– Доктор Уэстлейк, доктор Уэстлейк, вы не спите?

Я хмуро усмехнулся и включил лампу на тумбочке рядом с кроватью. Митчелл, все еще полностью элегантно одетый, стремительно вошел.

– Ах, доктор Уэстлейк, прошу прощения, что потревожил, но вас просят к телефону внизу.

– К телефону?

Поскольку друзей в округе у меня не было, я с тревогой подумал, что звонок междугородный и хотят сообщить неприятные новости о моих оставленных на время пациентах.

– Да. Звонит доктор Гилкрайст. Говорит, дело весьма срочное, иначе я бы и не подумал вас будить.

– Гилкрайст? – воскликнул я.

Доктор Гарольд Гилкрайст был местным врачом, который делил свое время между небольшой практикой и посещением женской исправительной колонии в Халинге, расположенном в нескольких милях дальше вдоль побережья. Там он числился медицинским консультантом. Человек амбициозный и умный, застрявший в силу обстоятельств в крошечном городке, он воспринимал меня как символ большого, манящего внешнего мира. Я знал, что совсем недавно он вернулся в страшном разочаровании из Бостона, предприняв неудавшуюся попытку устроиться в крупную больницу. По-видимому, его все-таки приняли туда, и теперь он спешил сообщить о своем успехе.

Наскоро запахнувшись в халат, я последовал за Митчеллом в темный и пустой вестибюль. Телефон находился в отдельной кабинке у левой стены. Я зашел внутрь, плотно закрыв раздвижную дверь, чтобы пресечь любые попытки Митчелла подслушать наш разговор.

Трубка попросту свисала на проводе. Я взялся за нее.

– Уэстлейк, это вы? – прохрипел голос Гилкрайста, обычно звучавший приятно и добродушно. – Вам нужно немедленно приехать. Произошло нечто ужасное. Мне нужен взгляд коллеги, мнение еще одного врача.

– Послушайте, – начал я. – В конце-то концов, у меня отпуск. И я не намерен куда-то тащиться посреди ночи, чтобы осмотреть чужого пациента, если только…

– Пациента? Это не пациент, Уэстлейк. Здесь… Сумасшествие какое-то. Произошло убийство!

– Убийство? – бессмысленно, как попугай, повторил я.

– Да, убийство. Причем самое невероятное, жуткое преступление, с каким я когда-либо сталкивался. Вам нужно приехать сейчас же.

– Но…

– Я звоню вам с поста береговой охраны. А труп здесь рядом у подножия скалы, которая называется «Голова монаха». Знаете такую?

– Конечно.

«Голова монаха» была огромной, причудливой формы одинокой и величавой скалой, которая наподобие дьявольской скульптуры возвышалась на пляже примерно в полумиле от гостиницы.

– Со мной Барнс – сержант Барнс из городской полиции. Это он сначала позвонил мне. Я уже вернусь к трупу, когда вы доберетесь сюда. Только, умоляю, побыстрее, Уэстлейк!

– Но…

– И никому в гостинице пока ни слова о случившемся, – снова перебил меня Гилкрайст, прежде чем я смог хоть как-то отреагировать на сообщение. – Нам не нужно, чтобы кто-то вертелся под ногами. Будем держать все в секрете, сколько сможем.

– Хорошо, – ответил я. – Прибуду к вам скоро. Но скажите мне хотя бы, Гилкрайст, кто это? Кого убили?

Но ответа на столь важный для меня вопрос не дождался – услышал только щелчок, когда на другом конце провода положили трубку.

Уже окончательно проснувшийся, я выскочил из будки. Мистер Митчелл смотрел на меня выжидающе.

– Доктор Уэстлейк, искренне надеюсь, что ничего слишком серьезного не…

– Вы же знаете Гилкрайста, – прервал я его. – Всего лишь небольшая проблема.

Затем бегом устремился мимо управляющего вверх по лестнице в свой номер. Влез в старый шерстяной свитер и в плотные брюки, а сверху надел ветровку, все еще влажную после рыбалки.

К счастью, среди моих вещей на туалетном столике нашелся фонарик. Я схватил его и сбежал вниз мимо одинокой фигуры Митчелла и через дверь террасы вышел в темноту к дюнам, тянувшимся вдоль пляжа.

Туман еще более сгустился. Временами он начинал казаться плотным и даже твердым, словно огромный серый гриб распустил невероятных размеров шляпку поверх песка. Я с трудом прокладывал себе путь в сторону «Головы монаха» вслед за тусклым кружком света своего фонарика, не имея никаких ориентиров, кроме более громких звуков прибоя вдоль берега.

Странно, но посреди мрака и жути ночи на этом пустынном пляже факт убийства воспринимался не столь пугающе, как в только что оставленном мною отеле. В моем сознании теснились самые разнообразные фантазии и мысли. Кого все-таки убили? Был ли это мой знакомый? Неужели один из постояльцев гостиницы? Передо мной один за другим вставали образы угрюмых лиц, которые я совсем недавно видел на террасе, – Бак Валентайн… Мэрион Фэншоу… Мистер Ашер… Нелли Вуд…

Вдруг особенно высокая и мощная волна обрушилась в глубь пляжа, и каскад невидимой воды, чуть не сбив меня с ног, отбросил в сторону. Снова обретя равновесие, я поневоле стал двигаться левее, чтобы находиться подальше от полосы прибоя.

В первые секунды после этого происшествия, утирая влагу с глаз, в туманной мгле мне не виделось ничего необычного. И лишь потом, как это бывает в кошмарных снах, стал постепенно различать мерцание света впереди.

Сначала я решительно отказался поверить в это. Казалось, что мое возбужденное сознание играет со мной и память попросту воссоздает тот мираж, который мы с Дон заметили ранее сегодня на погосте при старой церкви.

Я моргнул раз, потом еще. Но свет оставался на месте, убеждая в своей реальности.

Впереди меня, разрывая сплошную стену черно-серой тьмы, лишь в одном очень узком месте, мерцал розовый свет. Он был мне хорошо знаком – слабое колеблющееся сияние, отбрасываемое дешевым расписным китайским фонарем…

Я ощутил, как на голове встали дыбом даже намокшие волосы. Окружавший туман ожил и стал представляться бесплотными пальцами, стремившимися вцепиться в мою глотку.

А затем сквозь шум прибоя донеслись едва слышные звуки мужских голосов. Выкрикнув имя Гилкрайста, я побежал по песку навстречу розовеющему светящемуся кружку.

Через несколько секунд я столкнулся с другой мужской фигурой в отсыревшей ветровке, а стоявший рядом Гилкрайст сказал:

– Уэстлейк! Слава богу, вы уже здесь! Мы позвонили инспектору Суини в Халинг. Но он еще в пути. Идите сюда. Мы пока ничего не трогали, чтобы смогли увидеть труп в том виде, в каком его нашли. Прилив становится все выше, и скоро ее тело придется перенести.

– Ее?!

Но Гилкрайст ухватил меня за рукав и потащил ближе к свету.

– Кто это? – снова прокричал я как можно громче, чтобы слова не заглушил шум моря. – Кого убили?

Гилкрайст, казалось, не слышал меня. Он лишь ускорил шаг.

Из темноты донесся еще один мужской голос, и Гилкрайст ответил:

– Это доктор Уэстлейк, Барнс. Тот, что остановился в «Талисман-инн». Я пригласил его сюда, чтобы у нас было мнение двух медиков.

Барнс служил местным полицейским. Я видел его несколько раз в городке и смутно припоминал внешность – солидный мужчина, черноволосый, с налетом меланхолии в темных глазах.

Мы достигли места, где стоял Барнс. Его рослый силуэт возвышался между нами и китайским фонарем, заслоняя от нас то, что освещалось.

– Знакомьтесь, Барнс, это доктор Уэстлейк.

Барнс басовито приветствовал меня:

– Здравствуйте, доктор. Хочу сказать, что дело очень скверное. Ничего подобного не случалось в наших краях с тех пор, как я был совсем юнцом.

Для меня по-прежнему все оставалось неясным. Сами того не сознавая, они довели мое чувство тревоги до крайности. Обойдя полицейского, я направил луч своего фонарика дальше в туман.

Громада «Головы монаха» проступала как нечто еще более темное в окружавшей нас мгле. На этом смутном фоне был отчетливо виден розовый китайский фонарь, прислоненный к влажному и покрытому водорослями основанию скалы. Присмотревшись к рисунку, отметил, что точно так же был расписан фонарь, который я видел на церковном дворе. И цвет оказался тоже розовым. Такую окраску придавал свет от короткой, оплывшей свечи, установленной внутри в специальном стеклянном стаканчике.

Этот светильник, столь зловеще напомнивший о посещении кладбища, вызвал у меня предчувствие чего-то страшного.

И поэтому то, что лежало рядом, у подножия скалы, чуть подсвеченное розовым сиянием, уже не показалось мне настолько ужасающим. Хотя, видит бог, выглядело это достаточно жутко и безумно одновременно. Гилкрайст оказался абсолютно прав. В прошлом полиция не раз привлекала меня к расследованиям убийств. Но и я не видел прежде ничего подобного.

На песке лежала девушка. В полной неподвижности, словно спала. Затмевая луч моего фонарика, розовая подсветка выделяла распростертую фигуру, напоминавшую тело усопшей, выставленное в церкви, на которое падали отсветы от оконных витражей.

И поза, приданная трупу, тоже выглядела нарочито набожной. Руки девушки сложили на груди так, будто она собиралась молиться. Глаза были закрыты. Юбку тщательно вытянули и разгладили, чтобы по возможности полностью прикрыть ноги. На ней был красный плащ, надетый поверх платья, и белый шарф, прикрывавший золотистого оттенка волосы.

Ее вид производил достаточно мрачное впечатление. Мне это стало ясно при первом же взгляде на лицо, привлекательное красотой черт классической скульптуры, которое всего несколько часов назад видел таким самоуверенным и полным жизни.

– Это Нелли Вуд, – произнес я вслух. – Нелли Вуд – гувернантка семейства Фэншоу.

– Ее щека! – Голос потрясенного Гилкрайста неожиданно громко прозвучал у самого моего уха. – Взгляните на ее щеку, Уэстлейк.

Я уже и сам, конечно, успел обратить на нее внимание, и именно отметина на щеке мертвой девушки свидетельствовала о безумном деянии.

Родинка, при жизни чуть портившая классическое совершенство лица Нелли Вуд, и сейчас четко выделялась на ее левой щеке. Но ужасала не сама по себе родинка, а то, что с ней сделали.

Вокруг нее на фоне восковой бледности кожи выделялся неровный алый круг, словно выведенный рукой умалишенного.