Глава 50
Битва при Седжмуре

Кикумс, напоенный и накормленный, вынес меня из Дилвертона бодрой рысью. Прием, оказанный мне Рут, озадачил меня, потому что это было совсем не то, чего я ожидал. Я-то надеялся на трогательное и теплое прощание… Что за притча? К чему бы такая язвительность? Долго я думал над смыслом происшедшего, но так ни до чего не додумался, и решил, что у женского пола вообще семь пятниц на неделе, так что ломать мне голову не из-за чего.

Многое повидал я на своем пути и во всякие переделки попадал, но, честное слово, любезные читатели, потщись я все это здесь описать, уверяю, даже самые терпеливые из вас, утомленные моим многословием, возмутятся и воскликнут: «В своем ли он уме? Сколько можно описывать дороги, переправы и постоялые дворы? Сидел бы себе дома, вписывал бекон с яйцами и не высовывал носа за ворота фермы!» Признавая справедливость возможных упреков, я воздержусь от излишних подробностей и расскажу только о том, что имеет к моей истории самое непосредственное отношение, показывает, каков я есть на самом деле, и подтверждает доброе имя нашего прихода.

О том, как я, гонимый ложными слухами, носился места на место, а иногда и вовсе сворачивал подальше, чтобы не нарваться на королевских солдат, говорит простое перечисление городов, где я побывал,— Бат, Фрум, Уэллз, Уинкантон, Гластонбери, Шептон, Брэдфорд, Эксбридж, Сомертон и Бриджуотер. В Бриджуотер я прибыл в ночь на воскресенье, насколько я помню, четвертого или пятого июля. Кикумс и я были счастливы, наконец, добраться до места, где можно было получить за деньги мясо и овес, поскольку оба мы измотались вконец, мы надеялись здесь же немного передохнуть.

Отдохнуть здесь, однако, не было почти никакой возможности: город был наводнен солдатами герцога , если их вообще можно было назвать солдатами, потому что половина из них отродясь не бывала на военной службе, о том, с какой стороны браться за ружье, имела самое общее представление . Ходили слухи, что именно в эту ночь они собирались атаковать королевскую армию, или, как они ее называли, «армию папистов». Однако, наученный к этому времени горьким опытом, я перестал обращать внимание на слухи и после тщетных поисков Тома Фаггуса среди необученных солдат я вернулся на постоялый двор и бросился в постель, что называется, без задних ног.

Посреди ночи хозяйка разбудила меня. Я кинулся к открытому окну и услышал отдаленные раскаты мушкетных выстрелов и барабанную дробь. Господи, да ведь Том Фаггус может сейчас быть именно там! Одна пуля, один удар шпаги, и моя сестренка — вдова, а крестник Джон — беспомощный сирота. Я живо оделся, разбудил Кикумса (добрый мой приятель мирно посапывал в стойле) и, готовый к самому худшему, поскакал туда, откуда доносился шум битвы.

Я скакал на пушечный гром и хриплое пение труб, разносившиеся над открытыми болотами Седжмурской равнины. Я слышал, я чувствовал всем своим существом, что битва происходит где-то рядом, но вокруг стоял густой туман, места были совершенно незнакомые и всякий раз, когда нам с Кикумсом казалось, что мы вышли на верную дорогу, вода неожиданно и неизменно вставала у нас на пути, а луна, скудно разливавшая свет над широким пространством, была нам плохой проводницей.

Наконец, когда я совсем уже было потерял надежду сориентироваться между бесчисленными ручейками и рыхлыми кочками, поминутно оседавшими под копытами Кикумса, я выбрался вдруг на твердую землю и поскакал по направлению к небольшой деревушке, очертания которой едва угадывались в смутной промозглой мгле. Только что здесь грелись солдаты королевской армии, — их костры по-прежнему горели у околицы, — но внезапная атака мятежников согнала их с места и рассеяла по округе. Какой-то молодой человек, взявшийся мне помочь, провел меня кружными путями в арьергард мятежной армии. Было уже четыре часа утра, и солнце, медленно поднимаясь над равниной, все ярче и отчетливей высвечивало картину трагедии, разыгравшейся здесь минувшей ночью.

Господи, лучше бы мне тут век не появляться! То, что я увидел, навсегда врезалось в мою память, и до сих пор, когда, случается, я остаюсь наедине с самим собой и ночная мгла медленно отсчитывает свои бесконечные часы, эти кровавые сцены встают передо мной со всеми подробностями, и всякий раз они потрясают мое сознание, заставляя заново пережить кошмары прошлого.

Я увидел толпу, охваченную единственным желанием — поскорее унести ноги, толпу, покрытую грязью, потом и кровью, толпу, проклинающую каждый сучок на своем пути, каждый труп, лежавший у нее на дороге. Я увидел мертвецов, застывших с улыбкой благородного мужества на устах, устремив в небо голубые взоры. Я увидел и тех, кто испытал перед кончиной невероятные муки и замер с перекошенным лицом, не в силах преодолеть своих страданий. Большинство убитых и умирающих были простыми парнями, крестьянами и рабочими, привычными не к шпаге и мушкету, а к косе и кирке.

Я поскакал туда, откуда бежали несчастные, — там смерть по-прежнему трудилась, не покладая рук,— и отступавшие, крича мне вслед на полудюжине диалектов, чтобы я не делал глупостей, потому что неприятельская артиллерии уже вышла на позиции и вот-вот откроет огонь, — катились по равнине неудержимой волной.

Бой кончился; начиналась бойня.

- Монмуту — крышка! — закричал здоровенный шахтер, вооруженный киркой. — Драться дальше нет смысла. Возвращайся домой, парень!

Я остановил лошадь, не желая подставлять голову под шальную пулю. Несколько раненых протянули мне руки, и я спрыгнул на землю, желая хоть чем-нибудь им помочь и проклиная себя за то, что ничего не смыслю в лекарском ремесле.

Внезапно я почувствовал, как кто-то прикоснулся к моей щеке теплыми губами. Я обернулся и увидел перед собой лошадиную морду. Я торопливо поднялся и... Боже, да ведь это Винни! Голубушка моя, она смотрела на меня так печально, что одного ее взгляда было достаточно, чтобы расплавить даже каменное сердце. Она повернулась туда, где гремела и полыхала битва, и звонко заржала, а затем взглянула на меня в упор, словно спрашивая: «Ты меня понимаешь?» У меня было такое чувство, как будто в это мгновение Винни изо всех сил пыталась заговорить по-человечьи. Я приблизился к ней и ласково похлопал ее по крутому боку, но это было явно не то, что она от меня ожидала. Тогда я попытался влезть в ее пустое седло, но она тут же отбежала от меня и остановилась невдалеке, Я понял, что снова не угадал, чего она хочет. Меж тем земляничная красавица, развернувшись на месте, взглянули на меня так выразительно, что до меня, наконец, дошло: Винни хочет, чтобы я последовал за ней!

Итак, я снова влез на Кикумса и поскакал за Винни. Ее звонкое серебряное ржание, не сравнимое ни с каким другим, победно разнеслось над полем, предупреждая хозяина о том, что Винни спешит к нему на помощь.

Трах-та-ра-рах! Ядро разорвалось всего в каком-нибудь дюйме от задней ноги Винни, обдав ее черной грязью. Честное слово, я перепугался куда больше, чем Винни. Она же, быстрая, как мысль, успела наклониться над горячим смертоносным гостинцем и понюхать его, что бы из пороховой вони извлечь хоть какие-нибудь вести о Томе Фаггусе.

Нет, одно дело сойтись с врагом лицом к лицу, — тут бы я не сплоховал, — но когда такой вот штуковиной тебя хотят превратить в сплошное месиво... Брр! За какой-нибудь ничтожный холмик, за рощицу молодых дубков я готов был отдать в ту минуту всю траву, что накосил за год. Конечно, кое-кто попеняет мне за малодушие (особенно после того, как я решил, что без весточки от Лорны вообще жить не стоит), но что было, то было, из песни слова не выкинешь. Там, в Долине Дунов, гневный и воодушевленный, и пошел против пушки с голыми руками, но здесь, на Седжмурской равнине, я готов был землю рыть носом от страха, потому, что здесь мне умирать было не за что.

Войско Монмута редело на глазах. Уже три четверти простых простолюдинов, вооруженных косами, кирками, кузнечными молотами, полегли в поле, а остальных добивали солдатские пули. В этот момент королевская конница на полном скаку окружила с двух сторон беззащитную толпу, и сабли, взлетев над головами восставших, обрушились, на людей с хищным блеском.

Винни подалась влево, и я, не оглядываясь, поскакал за ней.