Глава 40
Первый штурм Долины Дунов

 Не надо, любезные читатели, думать, что я и впрямь был таким тупицей, каким представил меня Джереми Стикльз. Я в самом начале догадался, а потом твердо уверился в том, что той девочкой, дочерью несчастных родителей, была именно Лорна, и вопросы я задавал только для того, чтобы за разговорами и расспросами унять свою душевную боль.

Когда Джереми описал тяжелую карету и тех, кто в ней находился, упомянул о поломке в окрестностях Далвертона и о тех местах, по которым эти люди продолжили свой путь, о времени дня, погоде и времени года, сердце мое зажглось нестерпимым огнем, и картины прошлого встали передо мной так, словно все это случилось только вчера: служанка миледи, выглядевшая не так, как наши женщины, водокачка на постоялом дворе, карета, медленно едущая в гору, прекрасная леди и очаровательный мальчик, но лучше всего я запомнил маленькую девочку, темноволосую, удивительно прелестную, девочку, у которой уже тогда был нежный, кроткий взгляд Лорны.

Но когда Джереми упомянул об ожерелье, накинутом на шейку девочки, и о том, что после разбойничьего нападения девочка пропала, перед моим внутренним взором сразу же вспыхнул сигнальный огонь, и я увидел унылую вересковую пустошь, Дунов, по-хозяйски неторопливо едущих по ней, и беспомощного ребенка, лежащего поперек разбойничьего седла. И когда я вспомнил, что как раз в тот день я вернулся домой, чтобы принять участие в похоронах отца, до меня вдруг впервые дошло, что именно тот день для обоих нас — одновременно — стал самым черным днем нашего детства.

По каким-то лишь ему ведомым причинам Джереми Стикльз скрыл от меня имя бедной леди, матери Лорны. Я не стал задавать ему третий вопрос, догадавшись, что смогу теперь легко найти на него ответ и без помощи королевского комиссара. Сказать по правде, я вообще боялся услышать это имя, потому что чем древнее и благороднее оно было и чем крупнее было состояние, с ним снизанное, тем меньше оставалось шансов у меня, простолюдина Джона Ридда, взять в жены такую девушку, как Лорна. В ее верности я не сомневался, но люди, общество, могли создать вокруг нас такие условия, что я сам как честный человек вынужден был бы отказаться от нее. При этой мысли у меня даже дыхание перехватило.

— О том, что я тебе рассказал, — предупредил Джереми, — знать не должен никто — ни Лорна, ни твоя матушка, и вообще никто-никто.

— Но, предположим, нас с вами обоих подстрелят при штурме долины, — ибо я теперь твердо решил идти с вами в бой плечом к плечу неужели же Лорна так ничего об этом и не узнает?

— Обоих подстрелят! — всплеснул руками Джереми Стикльз.— Не трави мне душу, парень, а то, гляди, впрямь накаркаешь. Нет-нет, на линию огня выйдут только солдаты, а я по-генеральски буду наблюдать за ними с холма. Тебя же я определю себе в адъютанты и оставлю где-нибудь рядом за деревом, если найду достаточно большое, чтобы спрятать тебя за ним.

Я засмеялся. Я знал, что Джереми храбр и хладнокровен в таких опасных переделках, и, к тому же, будь сейчас на его месте завзятый трус, и тот бы не стал с такой откровенностью рассказывать, как он собирается спасать свою шкуру в предстоящем сражении.

— Но,— продолжил Джереми, все еще усмехаясь,— кое-какие меры предосторожности все же нужно предпринять, потому как чем черт не шутит. Все, что я рассказал, я изложил в письменном виде, оставив инструкции насчет того, когда и при каких условиях письмо мое должно быть вскрыто, и так далее, и тому подобное. Все, парень, больше об этом — ни слова. После виски выкурим по сигаре и пойдем посмотрим на моих желтеньких.

«Желтенькие», как называл Джереми сомерсетширское ополчение из-за желтой отделки на их мундирах, спускались сейчас в долину, направляясь к нашей ферме. Дисциплиной тут и не пахло, и потому солдаты Джереми Стикльза поглядывали на новоприбывающих свысока.

А те шли кто во что горазд, гогоча во все горло, и, собравшись, наконец, у нас во дворе, построились кое-как в шеренгу, поприветствовали королевского комиссара нестройными голосами.

— А куда подевались ваши офицеры? — спросил Джереми, внимательно осмотрев разношерстную компанию. Вы, что же, явились без командиров?

В ответ компания только заухмылялась, бросая на Джереми многозначительные взгляды.

— Скажете вы мне, черт побери, или нет, где ваши офицеры? — вскипел Джереми, которого мало-помалу стала раздражать вся эта нелепица.

— Видите ли, сэр,— ответил, наконец, за всех один коротышка,— мы сказали офицерам, что они нам теперь не нужны, потому что сюда прибыл человек от короля, и он-то и возьмет нас под свою руку.

— Вы, что же, хотите сказать, негодяи,— воскликнул Джереми, не зная, смеяться ему или ругаться на чем свет стоит,— что ваши офицеры оставили вас на произвол судьбы?

 - А что же им оставалось делать? — пожал плечами коротышка.— Мы отослали их домой, и они только были рады унести ноги.

— Ну и ну! — сказал Джереми, обращаясь ко мне.— Интересная получается история, не правда ли? Здесь шестьдесят человек — сапожники, фермеры, штукатуры, портные и медники, и никого, кто бы мог поддержать среди них порядок,— никого, кроме меня и тебя, Джон. Уверен, никто из них с двух шагов не попадет в амбарные двери. С такими вояками Дуны наверняка перестреляют нас всех, как зайцев.

Обстановка, что и говорить, складывалась невеселая. Однако нашим светлым надеждам суждено было возродиться, когда час спустя на ферму прибыло ополчение из Девоншира. Это были здоровенные парни, которые рвались в бой и не отослали домой своих офицеров, а пришли на место сбора в боевой колонне, готовые побить не только Дунов, но и при необходимости и самих сомерсетцев впридачу, потому что любой из девонширцев способен был поколотить трех «желтеньких» и с радостью бы это сделал во славу своей красной отделки на мундире.

— Неужели вы полагаете, мастер Джереми Стикльз, — спросил я, с изумлением глядя на многочисленное воинство, — что мы, моя вдовая матушка и я, скромный молодой фермер, способны прокормить всю ораву, всех этих ваших «желтеньких» и «красненьких», пока они не возьмут штурмом Долину Дунов?

— Конечно же нет, сынок, — не моргнув глазом, ответил Джереми, — Пусть Анни ежедневно подает мне счет, а я буду его удваивать. Попомни мое слово, Джон: эта весенняя жатва принесет тебе, противу осенней, тройной урожай. И пусть тебя в свое время обвели вокруг пальца в Лондоне, нынче ты получишь свое сполна в деревне.

Нет, я был убежден, что честный человек так поступать не должен. Посоветовавшись с матушкой, мы решили, что все счета будут подаваться от ее имени.

— Ежели король станет платить нам в полтора раза больше, чем заплатил бы любой другой человек за то же самое, это и будет как раз то, что нужно,— сказала машина, и в этом был свой резон, потому что, как говорится в старой пословице,

Король и прихвостни двора

 В количествах несметных

Дают в итоге полтора

Обыкновенных смертных.

И все же у меня не было ни малейшего желания покушаться на казну его величества, но никакие мои уговоры на матушку не подействовали, и тогда я велел Анни, чтобы цены, проставляемые ею в счетах, были на треть ниже рыночных цен и чтобы конечный результат был, таким образом, вполне справедлив.

«Желтых» и «красных» было всего числом сто двадцать человек да еще плюс пятнадцать солдат регулярной армии. Когда началась муштра, все графство столпилось на ферме и вокруг нее, привлеченное столь редким в наших краях зрелищем, и нам, признаться, эти зеваки досаждали куда больше, чем солдаты и ополченцы. С девонширскими офицерами тоже была сплошная мука, и мы не раз пожалели, что их люди не поступили с ними так, как сомерсетцы со своими командирами. Этих господ невозможно было отвадить от нашего дома. Охраняя трех наших прехорошеньких девушек (третьей я считал Лиззи, потому что даже она могла быть очень милой, когда ей хотелось завладеть чьим-то вниманием), мы с матушкой следили в оба за юными отпрысками благородных семейств. Часто я не мог сомкнуть глаз до утра из-за того, что молодые люди, недвусмысленно посвистывая, всю ночь топтались под нашими окнами, а когда я выходил во двор, чтобы прогнать ухажеров, вокруг уже не было ни души, и только кот, как ни в чем не бывало, таращил глаза: и что мне неймется в такую рань?

Но вот настал момент, когда мы с матушкой вздохнули с облегчением: Джереми Стикльз отдал, наконец, приказ выступать в поход. Приходской хор, распевая псалмы, прошел с нами часть пути. Преподобный Бауден, пообещав не покидать нас, пока мы не сойдемся с противником на пистолетный выстрел, шагал во главе колонны. Сельские ребятишки высыпали на улицу, чтобы посмотреть, с каким молодецким видом взрослые дяди маршируют па войну.

Два пушечных ствола мы положили в лодку, и лошадки втащили их на холм, как на параде: дело обошлось без ругани, понуканий и щелканья кнутом.

Мы условились, что каждое подразделение будет состоять исключительно из одних земляков. Поэтому, когда мы достигли вершины холма, славные сыны Девона («красные») промаршировали по тропе, ведущей к Воротам Дунов, и свернули на запад, чтобы атаковать долину с гребня гранитных скал. Это было то место, где часовой когда-то окликнул меня в ту ночь, когда я, спеша на свидание к Лорне, рискнул проникнуть в долину через роковой проход. Тем временем «желтые» зашли с восточной стороны и заняли возвышенность, с которой когда-то я бросил взгляд на разбойничье гнездо в компании дядюшки Бена и с которой дерзко въехал к Дунам на диковинных снегоступах в ту пору, когда наш край терзали жесточайшие морозы. Этим ребятам было приказано установить пушку в лесных зарослях и не высовывать носа, пока девонширцы не займут позицию на противоположной стороне долины.

Третью пушку отдали в распоряжение пятнадцати солдат регулярной армии. «Красные» и «желтые» выделили им в подкрепление по десять человек, вооруженных кирками, и эта группа числом в тридцать пять человек должна была штурмовать сами Ворота Дунов. Предполагалось, что разбойники, попав под перекрестный огонь с востока и запада, не смогут организовать здесь значительную оборону. Джереми Стикльз и я шли в бой в этой штурмовой колонне. Одновременная трехсторонняя атака ста тридцати пяти человек, не считая девонширских офицеров, должна была принести победу.

Когда план кампании отпечатался в моем мозгу во всей своей гениальной простоте, я не удержался от потока восторженных слов в адрес «полковника Стикльза», как его стали с недавних пор называть офицеры и солдаты его маленькой армии.

— Я, конечно, заслуживаю самой высокой похвалы,— ответил Джереми без тени скромности, — однако в успехе не уверен, потому что дисциплина и выучка большинства оставляет желать лучшего, меж тем как Дуны осваивали ратное дело, как говорится, с младых ногтей.

Вам, любезные мои читатели, не следует ожидать от меня исчерпывающего описания сражения, потому что я был на одном лишь его участке, да и того, что происходило вокруг меня, во всех подробностях не запомнил. Однако лиха беда начало, расскажу, как сумею.

Итак, мы, тридцать пять человек, заняли позицию в том месте, где тропа, ведущая к Воротам Дунов, делает крутой поворот. Пушку зарядили по самое жерло, и при мысли о том, как она изрыгнет все, чем ее набили, становилось не по себе. Кроме лошадок, что приволокли сюда это чудовище, тут же находились и те, кого кое-кто из наших привел с собой из дома. Доброжелатели, сочувствующие и зеваки из окрестных сел путались у нас под ногами и хватали под уздцы эту бесполезную кавалерию, берясь присмотреть за ней и тем внести посильный вклад в общее дело. Друзья и соседи, тщательно готовившиеся к предстоявшей схватке, в последнюю минуту покинули наши ряды, но не разошлись, а остались досмотреть, чем все это кончится, и теперь во множестве толклись рядом, предвкушая наш грядущий триумф.

Бух-бух!

Наконец-то!

Пушечные выстрелы, донесшиеся издалека, означали только одно: ядра «красных» и «желтых» полетели в Долину Дунов (мы, во всяком случае, были уверены, что они полетели именно туда). Обогнув скалу, скрывавшую нас, мы двинулись вперед, ожидая, что ворота никто не защищает и что, выпалив по ним из орудия, мы сметем перед собой все преграды. «Ура!» — закричали мы, воодушевленные близостью легкой победы.

Но не успело грозное эхо отгреметь среди окрестных скал, как вдруг раздался пронзительный свист и тут же разом — залп дюжины разбойничьих карабинов. Несколько наших рухнули на землю, остальные яростно и неудержимо рванулись вперед, увлекаемые Джереми и мной.

— Давай, давай, ребята! — закричал Джереми.— Еще одна перебежка, и мы сядем им на головы!

Наши ответили ему восторженным ревом, ибо Джереми воззвал к чужой храбрости, не прячась за чужими спинами, и мы хлынули под гранитную арку, достигнув ее прежде, чем Дуны успели перезарядить карабины. Но едва первые из нас очутились под каменными сводами, как позади нас раздался ужасающий треск, вопли людей и ржание лошадей: огромный ствол дерева обрушился на нас, похоронив под собой пушку, двух человек и перебив спину жеребцу. Другая лошадь, барахтаясь, тщетно пыталась подняться на ноги.

Не помня себя от ярости, я зычно крикнул «Вперед!» и устремился в узкий проход. Пятеро-шестеро наших бросились за мной и впереди всех — Джереми Стикльз. И тут вновь загрохотало, и навстречу нам полыхнул гигантский сноп огня: это впервые заговорила артиллерия Дунов. Я схватил вражеского канонира за шиворот и швырнут его прямо перед собой. Орудийный расчет бросился наутек и скрылся за тяжелыми дубовыми дверями. Двери со стуком захлопнулись. Я в бешенстве схватил орудие обеими руками и бросил его вслед отступившим. Толстенные дубовые доски треснули, и медное чудовище намертво застряло в дверях.

Я оглянулся. Серый пороховой дым, клубясь в проходе, застилал от меня моих товарищей, но сквозь его густую пелену я услышал тяжкий стон, и он больно отозвался в моем сердце. Я поспешил назад и стал искать Джереми, мечтая только об одном: застать его в живых.

Вскоре я нашел его и еще троих наших, пораженных роковым выстрелом у самого порога разбойничьей цитадели. Двоих убило наповал, двоих ранило. Это их стон остановил меня в пылу и горячке боя, и одним из них, слава Богу, оказался Джереми Стикльз. Я тут же начал помогать несчастным, и о дальнейшем наступлении уже не могло быть и речи.

Джереми ранило в рот: два его зуба лежали у него на бороде, а одну губу оторвало напрочь. Я приподнял ему голову и попытался сдержать кровотечение, а он лишь молча и жалобно взглянул на меня...

Не знаю, сколько еще просидел бы я в этой каменной щели с дорогим моим другом, беспомощным, как дитя, но тут до моего слуха донесся крик мальчишки, бежавшего к нам по проходу, перепрыгивая через убитых и раненых:

- Все пропало! Скорее уходите отсюда! «Красные» и «желтые» бьют друг друга почем зря, а Дуны бьют и тех, и этих. Мастер Ридд, уходите, а то и вам худо придется!

Мы, немногие из оставшихся в живых, с недоумением переглянулись, потрясенные новостью. В нас еще теплились слабая надежда, что на других участках наступление развернется успешнее, чем на нашем, но то, что мы только что узнали, не укладывалось в голове. Почему девонширцы и сомерсетцы истребляют друг друга? Почему их оружие не обращено против Дунов?

Воевать далее было бессмысленно. Мы скатили в речку орудийный ствол, вытащив его из лодки, служившей подобием лафета, поместили сюда Джереми Стикльза и еще двоих раненых, впрягли уцелевших лошадок и положили конец страданиям тех бедных тварей, которым не повезло в бою.

Мы вернулись домой в глубокой печали, зная, что разбиты в пух и прах, но твердо уверенные в том, что нашей вины в том нет. Женщины наши, судя по всему, были с нами согласны, потому что встретили нас с восторгом, благодарные нам за то, что мы возвращаемся к ним живыми.

Вспоминать о том дурацком штурме мне и доныне неприятно, и потому, не вдаваясь более в подробности, замечу лишь, что причиной поражения стал дух раздора и зависти, царивший между «красными» и «желтыми». Проживая на границе двух графств, я не причислял себя ни к тем, ни к этим и потому мог судить о событиях вполне беспристрастно. Вначале их изложила одна сторона, затем, совершенно все переиначив, другая, затем, в самых крепких выражениях, обе вместе. Единодушны они были только в желании снова выступить в поход и отомстим, Дунам за пережитый позор. Я внимательно выслушал и тех, и других, и пришел к выводу, что подлинная картина боя складывалась следующим образом.

Прежде чем занять позицию в западной части долины, девонширцы («красные») должны были проделать долгий кружной путь между холмами. Зная, что соратники («желтые») припишут будущую победу себе, если им позволят открыть огонь первыми, доблестные девонширцы, заметив, что у сомерсетцев уже все готово и осталось только поднести фитиль к орудию, не стали утруждать себя точной наводкой. Кое-как пристроив орудие на косогоре, они придали ему весьма общее направление, положившись в остальном на милость Божию. Господь, однако, не стал вмешиваться во внутренние дела Девоншира, и пушка, забитая до отказа черепками от разбитых горшков и старыми дверными ручками, выстрелила в сторону несчастных сынов Сомерсета, убив одного из них и ранив двоих.

Сомерсетцы не стали ждать извинений от союзников и ответили им тем же. Мало того, заметив, что их выстрел нанес большой урон, повалив на землю пятерых «красных», они отметили сомнительный свой успех всеобщим злорадным воплем. (Брр, какая мерзость: даже вспоминать противно!). Короче говоря, бой разгорелся не на шутку, и ополченцы не жалели пороха, стараясь преуспеть во взаимном уничтожении. Хорошо еще, что их разделяла долина, а то не многим удалось бы уцелеть, чтобы поведать миру об этом побоище.

Тогда Дуны,— вот уж кто, наверное, посмеялся в тот день! — отозвали своих людей с галереи и, выйдя из долины через тайный проход (через тот самый, которым когда-то воспользовалась Гвенни, проводя меня к Лорне), атаковали сомерсетширцев с тыла, уложив на месте всю орудийную прислугу — четырех человек. Остальные бросились наутек, и тогда разбойники, захватив еще неостывшую пушку, скатили ее к себе в долину. Итак, из трех пушек, что были у нас на вооружении еще утром, домой вернулась только одна: ее приволокли на себе девонширцы, чтобы было чем похвастаться вечером.

 Таков был печальный конец нашего отважного предприятия, и всяк сваливал вину на другого, и все горели желанием поправить дело. При этом все сошлись на том, что беда приключилась из-за преподобного Баудена: он поднялся на гору в шляпе, но без рясы. (При чем здесь пастор Бауден? Мне это, признаться, до сих пор непонятно.)