Глава 36
Встреча веселая, встреча печальная

Единственное, о чем я теперь помышлял — и об этом знала вся округа — это жениться на Лорне (если, конечно, она не будет против), а после этого уделить нашей ферме столько сил и внимания, чтобы уже ничто и никогда не угрожало благополучию нашего семейства. В том, чтобы обеспечить близких, я не видел больших трудностей: Анни должна была вот-вот выйти замуж за Тома Фаггуса, а там, глядишь, кто-нибудь пленится и нашей Лиззи, потому что и она у нас выросла премиленькая, хотя, между нами будь сказано, не такая хорошенькая, как Анни. Более того, я был почти уверен, что нас ожидает небывалый урожай трав и зерновых, потому что, как сказано в старой поговорке.

Дожди зарядили, на фут половодье,

Не будет ни травки, ни хлеба в угодье.

Но снега три фута даруются небом,

Чтоб горя не знать нам с травою и хлебом!

Правда, мы потеряли много скота, но цены на продовольствие подскочили неимоверно, так что деньгами мы не потеряли ничегошеньки. Что греха таить, частенько мы ворчали и одно время даже искренне верили, что нам придется голодать, но, подсчитав убыток и прибыток, убедились в том, что эта зима не отняла у нас ни зажиточности, ни удачи, но, более того, прибавила нам сметливости и предусмотрительности.

Матушка моя стояла на том, что Лорна еще слишком молода, чтобы я мог помышлять о браке с ней. Было и еще одно препятствие, связанное с тем, что мы с Лорной принадлежали к разным конфессиям, то есть у нас с ней было разное вероисповедание. Семейство наше еще со времен королевы Елизаветы было протестантским, и потому Лорна — католичка — должна была перейти в нашу веру и отречься ото всех и всяческих папистов. Лорна, однако, и слышать ничего не хотела о том, чтобы отказаться от веры своих предков.

— Я люблю тебя, и мне вовсе не нужно, чтобы ты менял веру, — сказала она.— Почему же ты, если ты любишь меня, толкаешь меня на такую измену?

Я не знал, что ей ответить, тем более, что, честно сказать, не видел я особой разницы в этих наших верах.

Лорна пришла в нашу маленькую церковь, где преподобный Бауден возобновил службу, когда растаял снег, и сказала, что ей здесь очень нравится. Все жители нашего прихода, кто в состоянии был передвигаться, а также половина из тех, кто проживал по соседству с Орским приходом, пришли в то воскресенье в нашу церковушку. Люди, не смевшие и близко подойти к нам, когда Дуны угрожали нам огнем и мечом, оделись в лучшее, чтобы увидеть, как леди Дун идет в церковь. Лорну это нисколько не смутило: она даже не подозревала, что все эти люди соберутся только ради того, чтобы посмотреть на нее.

Теперь, когда дом наш был в безопасности и рана на лбу затягивалась, мне поручили съездить к Рут и пригласить ее к нам. В одно прекрасное весеннее утро, когда воздух наполнили птичьи песни, я весело поскакал в Далвертон, взяв с собой оружия и боеприпасов столько, что хватило бы на целый взвод.

До полудня оставалось еще два часа, меж тем как я уже стоял у дверей дядюшки Бена и громко стучал в них кулаком. На стук вышла сама Рут. Увидев меня, она зарделась, как ясное солнышко, и я, не удержавшись, сделал ей самый изысканный комплимент, на какой был способен, от чего Рут зарделась еще больше. Она взглянула на меня такими любящими глазами, что, честное слово, не влюбись я много лет назад в Лорну, с этой минуты и на всю оставшуюся жизнь я полюбил бы Рут Хакабак.

— Имею честь приветствовать в вашем лице свою дорогую родственницу, мисс Рут, — церемонно сказал я и поцеловал ее, как того требовали всяческие манеры и правила хорошего тона, каких я нахватался в свое время в Лондоне. Я всего лишь показал ей свою столичную выучку, но она зарделась в третий раз, да так, что уж и небу, поди, стало жарко, и глаза ее наполнились таким светом, что я от смущения начал топтаться на месте и без нужды озираться по сторонам.

(Матушка моя, перед тем как мне тронуться в путь, уединилась со мной так, чтобы никто из девушек нас не услышал, и наказала мне: я должен сделать все, чтобы Рут со мной было приятно. Ныне я, как мог, следовал ее наставлениям.)

Рут так и не услышала от меня о Лорне, а я не знал, как бы поделикатнее о ней сообщить. Рут привела меня на кухню, где все сверкало, и блестело, и царила идеальная чистота, и, запинаясь на каждом слове, сказала, что счастлива видеть меня у них в Далвертоне, а я все глядел на нее и все думал, какая она все-таки прелесть. Один-два раза я попытался рассказать ей, какие дела творятся у нас в Плаверз-Барроуз, как мы сражались и победили Дунов, и что их королева живет теперь у нас в доме, но Рут перепутала все имена, и я никак не мог втолковать ей, кто такая Лорна, и кто такая Гвенни Карфекс, и единственной, о ком она пожелала узнать что-нибудь новенькое, оказалась Салли Сноу. Нет, как вам это понравится?

— А что поделывает дядюшка Бен? — спросил я кузину Рут (мы привыкли называть его именно так, хотя родство наше было весьма отдаленным).— Почему со дня нашей последней встречи мы не получили от него никаких известий?

— За последние полгода дедушка так изменился, что я и сама не знаю, что о нем подумать, — ответила Рут,— Часто, не сказавшись никому, он уезжает из дому в любое время дня и ночи, и никто не знает, где он и когда вернется, и одевается он при этом, как простой ремесленник. Самое худшее, это то, что если ему засядет в голову какая-нибудь идея, ее не выбьешь оттуда никакими силами.

Рут вздохнула.

— Он же укорачивает себе век, кузен Джон,— продолжила она.— Ничто ему не мило в этой жизни. Он только курит трубку и целыми днями рассматривает осколки коричневых камней, которые пригоршнями достает из карманов. Он так гордился своей лавкой, а нынче он забросил все дела, полностью передоверив их старшему приказчику и мне.

— Что же станет с вами, дорогая Рут, если со стариком, не дай Бог, что-нибудь случится?

— Не знаю, честное слово, не знаю,— чистосердечно ответила Рут,— мне и подумать об этом страшно. Как бы там ни было, все зависит только от него, от моего дедушки.

— Все, дорогая Рут, зависит только от вас,— сказал я,— потому что в будущем весь мир ляжет у ваших ног.

— Да-да, я знаю, на что вы намекаете, но сама мысль об этом мне невыносима. Когда, бывает, мы с ним повздорим и он грозит не завещать мне ни гроша, я всегда отвечаю ему, что богатство для меня еще страшнее бедности, и он все не верит, что я говорю серьезно. Вы только подумайте, кузен Джон, как странно! он не верит ни одному моему слову!

— Это вовсе не странно,— ответил я,— если знать, как он ценит деньги. И знайте, вам никто не поверит, пока... Пока не заглянет в ваши правдивые и прекрасные глаза, дорогая.

Я сказал Рут именно то, что думал, не имея в виду ничего иного. Что мне всегда нравилось в Рут, так это ее спокойный прямой взгляд и ее большие карие глаза. А сейчас эта маленькая девушка опустила их долу и отвела их в сторону, не сказав ни слова.

— Пойду присмотрю за лошадью,— сказал я, чтобы сменить тему разговора.

К обеду дядюшка Бен не вернулся. За стол мы сели втроем: третьим был старший приказчик, мужчина лет пятидесяти или более того, по имени Томас Кокрам. У него, как мне показалось, были свои, причем весьма серьезные, виды на маленькую Рут.

Когда обед закончился, Рут под благовидным предлогом избавила нас от присутствия мастера Кокрама, не предложив ему даже стакана вина. Вместо этого она велела ему проверить кое-какие счета перед приходом дядюшки Бена.

Затем Рут повернулась ко мне и просто, безыскусно сказала:

— Вы провели сегодня в дороге все утро, кузен Ридд, а впереди еще долгая дорога домой. Что-то скажет дорогая тетушка Ридд, если я отпущу вас, не дав вам выпить чего-нибудь на прощание? Все ключи при мне, а у дедушки, говорят, лучшее вино в Западной Англии. Что предпочитаете— портвейн или херес?

— Сказать по правде, прекрасная кузина, по вкусу я их совсем не различаю — разве что по цвету,— ответил я,— однако, «портвейн» звучит благороднее и богаче, и потому пусть будет портвейн.

Маленькая моя кузина духом слетала в заветный погребок и вернулась с черной бутылкой, покрытой пылью и паутиной. Откупорив бутылку, она налила искрящегося розового вина, издававшего нежный запах свежих фиалок. Вино мне понравилось так, что... Словом, я даже не заметил, как пробежало время. Первый стаканчик Рут пропустила вместе со мной, а от второго и всех последующих отказалась наотрез, следя, однако, за тем, чтобы мой не оставался пустым никогда, и, надо признать, это ей удалось как нельзя лучше.

— Что значит эта маленькая капелька для мужчины такой силы и стати, кузен Ридд? — приговаривала она, и всякий раз прекрасные розы расцветали на ее милых щечках.— Говорят, голова у вас такая крепкая, что вы не пьянеете ни от какого вина!

— Так оно и есть,— ответил я.— Однако же, удивительная у вас память, дорогая Рут: прошло столько времени, а вы — ну надо же! — не забыли такую мелочь.

— Это еще что: я помню всякое слово, что вы когда-либо произнесли, кузен Ридд, потому что говорите вы мало, а голос у вас — глубокий-преглубокий... А сейчас вы должны прикончить вторую бутылочку.

— Должен, значит, должен,— не стал возражать я,— терпеть не могу гордецов и упрямцев. Кстати, сколько вам исполняется в следующий ваш день рождения?

— Восемнадцать, дорогой Джон,— ответила Рут, и мне так понравилось, что она назвала меня «Джоном», что я чуть было не поцеловал ее опять. Но в этот момент я вдруг вспомнил о Лорне — моей Лорне — и подумал о том, в какую бы ярость пришел я, если бы какой-нибудь другой мужчина поцеловал бы ее вот так же, как я сейчас собирался поцеловать Рут, и, сдержавшись, я откинулся в кресле, ожидая прибытия другой бутылочки.

— А помните, как мы танцевали в тот вечер? — спросил я, когда Рут открывала вторую бутылку.— Не хотели бы вы приехать к нам снова и потанцевать на моей свадьбе, кузина Рут?

Бедняжечка, она чуть не выронила бутылку. Она наполнила мой стакан, и щечки ее стали бледными.

— Вы, кажется, что-то спросили меня? — чуть слышно пролепетала она.

— Да нет, ничего особенного, Рут. Я только хотел сказать, что все мы очень любим вас. Я намерен жениться в самом ближайшем будущем. Вы приедете помочь нам?

— Конечно... конечно, кузен Ридд, если... если дедушка позволит мне оставить дела на это время.

Она отвернулась, подошла к окну и тяжело вздохнула. А я — я просто не знал, что делать, но, обдумав положение, решил, что с моей стороны мужественней и порядочней всего было бы выложить ей все начистоту. В конце концов, она даже не знает имени моей будущей жены и думает, что это Салли.

Собравшись с духом, я рассказал Рут, как все было — год за годом, не пропуская никаких подробностей. Я рассказал ей о своей любви к Лорне и о бесчисленных опасностях и преградах, стоявших и по-прежнему стоящих между нами. Я рассказал, какой бедной, беспомощной и одинокой была Лорна, и какой печальной была ее молодость до тех пор, пока я не выкрал ее из Долины Дунов. И когда я кончил, она тихо спросила меня, не поднимая Головы:

— А она любит вас, кузен Ридд? Говорила ли она вам, что любит вас... любит всем сердцем!

— Говорила...— промолвил я таким же тихим голосом,— Неужели вы думаете, что происхождение могло убить в ней чувство?

Ничего не ответила Рут. Она встала, прошлась по комнате, а потом, зайдя за мое кресло, нежно поцеловала меня в голову. Слезы, кипевшие в ее душе, вырвались наружу и покатились по ее щекам.

— Я надеюсь, вы будете очень счастливы в вашей... в вашей новой жизни,— чуть слышно прошептала она.— И вы обретете то счастье, какое заслуживаете, и будете счастливы настолько, насколько сможете осчастливить других... Господи, я, кажется, совсем забыла о своих обязанностях! Извините: дедушка не выходит у меня из головы, и оттого на сердце у меня так тяжко...— Она смахнула слезу.— Вы мне только что пересказали такой чудесный роман, а я даже не налила вам стакан вина. Налейте себе сами, дорогой кузен, а я через минуточку вернусь.

Она вышла из комнаты и когда воротилась вновь, я подивился ее самообладанию: никто бы не подумал, что она только что плакала, и лишь холодные дрожащие руки выдавали ее волнение.

Дядюшка Бен так и не появился в этот день, и Рут, обещавшая приехать к нам и прогостить две недели, сказала на прощание, что ничего у нее, пожалуй, не выйдет, потому что она представить себе не может, как она оставит дедушку одного, и я подумал, что она права и не стал настаивать на своем.