Глава 22
Два признания

Нет, ее слезы не вогнали меня в тоску. Лорна любит меня! — мысль об этом не могли отравить никакие жалобы, никакие вздохи.

Я попрощался с Лорной и заторопился домой, чтобы открыться, наконец, матушке, тем более что и Лорна пообещала, что расскажет о нашей любви своим близким. Я бы уже давно рассказал обо всем матушке, но я знал, что нарушаю ее планы в отношении Рут Хакабак, знал, что ей будет нелегко отказаться от лелеемых замыслов, но знал я также и матушкину отходчивость и потому надеялся, что сердиться на меня она будет недолго и скоро, как это уже не раз бывало, примет мою сторону.

Увы, все получилось не так, как я хотел. Вернувшись домой, я увидел, что к нам на завтрак пожаловал Том Фаггус. Нет, он не балагурил, как всегда, а сидел, молча уткнувшись в тарелку, и это было на него непохоже, но по тому, как он украдкой поглядывал на Анни, а ей не сиделось на месте и глядела она только на него, я понял, что разговор предстоит нелегкий, и от всей души пожалел бедную матушку.

После завтрака мне нужно было вспахать один из наших дальних участков, и я предложил Тому прогуляться вместе со мной. Том отказался, и я не стал настаивать, предоставив ему возможность поговорить с матушкой, хотя, сказать по правде, я был не в восторге от того, что нашим зятем может стать человек с подмоченной репутацией. Я положил обед в заплечный мешок и отправился на работу, решив провести в поле весь день.

Когда я вернулся, сквайра Фаггуса уже не было в доме, и это показалось мне плохим знаком, ибо если бы матушка, узнав о намерениях Тома, дала свое согласие, она непременно пригласила бы его на ужин, чтобы отметить столь знаменательное событие. С первого взгляда стало ясно, что дело у Тома не выгорело, а тут еще Лиззи, выбежав мне навстречу, затараторила:

— Ой, Джон, ты знаешь, у нас такое случилось, такое случилось! Матушка вся не своя, а Анни так просто все глаза выплакала. А знаешь, почему? Нипочем не догадаешься, а я так уже давно подозревала...

— Мне эти загадки ни к чему,— проворчал я, напуская на себя равнодушный вид, чтобы эта девчонка не воображала о себе слишком много. — Ты подозревала, а я давно обо всем знал. Но ты, видать, не слишком огорчилась, услышав новости.

— А что мне, плакать, что ли? Мне нравится Том Фаггус. Он — единственный, кого я считаю настоящим мужчиной в наших краях.

Да, ниже пояса ударила меня Лиззи, ничего не скажешь. Мастер Фаггус завоевал ее благосклонность своей ненавистью к Дунам, и эта ненависть, надо сказать, была мне непонятной, потому что, насколько мне было известно, Дуны не сделали ему ничего плохого. Может, с его стороны это было лишь ревностью к тем, кто превзошел его в разбойном деле? Как бы там ни было, я не стал пререкаться с Лиззи, зная, что мое молчание досадит ей больше, чем слова.

В дом мы вошли вместе. Матушка тут же послала за мной, но я, задержавшись около заплаканной Анни, попытался, как мог, успокоить ее.

— Джон, миленький, замолви за меня хоть одно доброе словечко, когда пойдешь к матушке,— всхлипывая, попросила она, беря меня за руку и умоляюще глядя на меня.

— Замолвлю, котенок, обязательно замолвлю. И не одно словечко, а целую сотню. Не бойся, сестренка: я расскажу сейчас матушке о своем выборе, а он, по сравнению с твоим... Вот увидишь, не пройдет и пяти минут, как матушка позовет тебя к себе, и назовет самым лучшим, самим послушным своим ребенком, и превознесет кузена Тома до небес, и пошлет за ним верхового, а уж потом... А потом за меня вступишься ты, но, боюсь, тебе придется потрудней.

— Нет, Джон, прошу тебя, братик, не рассказывай ей о Лорне, то есть, повремени, не делай этого хотя бы сегодня!

— Нет, сестричка, именно сегодня и именно сейчас — чтобы покончить с этим сразу и навсегда.

— Но подумай о матушке, Джон. Сначала одна новость, и тут же — за ней — другая. Такого удара матушка не перенесет.

— Перенесет — вот увидишь: клин клином вышибают, а уж матушку я знаю, как свои пять пальцев. Сначала она страшно рассердится на тебя, потом на меня, потом на обоих вместе. Затем — мысленно — она начнет сравнивать нас, чтобы решить, кто же бессовестней, затем снова сравнит, чтобы определить то лучшее, что сулит каждому из нас его выбор, а затем, прикинув и так, и этак, матушка придет к выводу, что мы не бессовестные хотя бы уж потому, что мы — ее дети. Затем, поразмыслив еще какое-то время, она решит, что она несколько погорячилась и вспомнит о том, как мы всегда были добры к ней, и о том, как любили нашего отца. После этого она вспомнит, как любила она, когда была такой, как мы, повздыхает, немного поплачет, потом улыбнется, пошлет за нами и простит нас, своих самых любимых, самых дорогих деточек.

— Господи, Джон, и откуда ты все это знаешь? — вытирая слезы, с изумлением и улыбкой спросила Анни.— И с чего это люди взяли, что ты — недалекий малый? Ведь ты говоришь чистую правду. Скажи, Джон, откуда ты все это знаешь?

— О чем ты говоришь, Анни? — ответил я.— Да я был бы распоследним дурнем, если бы, прожив на свете столько лег, не разобрался в собственной матери!

Беседу свою с матушкой описывать не стану: все получилось именно так, как я сказал.

После полудня матушка сидела в саду на скамейке, склонив голову на мой кожаный жилет, обняв Анни за талию правой рукой и не зная, кого из нас жалеть больше. Она еще не простила тех, кто похитил сердца ее деточек— Тома Фаггуса и Лорну,— но к этому времени она уже думала о них чуть получше, а о своих птенчиках — и того лучше.

Ныне, сидя на садовой скамейке под сенью огромного ясеня, мы уже чувствовали, что матушка смягчилась, и единственное, что от нас сейчас требуется,— дать ей выговориться вволю, и мы слушали ее, не перебивая и не обижаясь на то, что она говорит с нами, как с малыми детьми.

Итак, после всех треволнений большая часть препятствий между Анни и Томом рухнула. Что до меня, то, выложив матушке все начистоту, я снял, наконец, тяжкий камень с души, и удовольствоваться приходилось пока только этим, потому что частые встречи с Лорной были все так же невозможны, как и прежде.

Как-то Лорна сказала, что больше всего на свете ей хотелось бы жить спокойной и непритязательной жизнью, и когда я передал это матушке, она тут же начала думать изо всех сил, как бы вырвать Лорну из-под власти Дунов и, взяв ее под свою опеку, по меньшей мере, на год, научить ее сбивать масло, делать сметану, творог, словом, научить всем премудростям фермерского хозяйства.

В общем-то, в том, чтобы выкрасть Лорну из Долины Дунов, не было ничего невозможного. Но, во-первых, согласится ли Лорна покинуть своего дедушку, пока он жив? Во-вторых, где я возьму полк солдат, чтобы защитить ее от разбойников? Разве Дуны, обнаружив пропажу, не бросятся тотчас же на поиски своей королевы и, найдя ее у нас, разве не перебьют нашу семью, не сожгут наш дом перед тем, как с торжеством водворить ее на прежнее место?

Всеми этими сомнениями я поделился с матушкой, и она со вздохом признала, что мне ничего не остается, как только денно и нощно присматривать за Лорной со стороны, следить за тем, что делают Дуны, разгадывать их планы и ждать, ждать, ждать — ждать своего часа.

Здесь матушка неуклюже намекнула на то, что пока суть да дело, я мог бы влюбиться в какую-нибудь другую богатую наследницу, с которой и хлопот будет меньше и которая будет для меня синицей в руке, а не журавлем в небе. Единственное, чему она рада, заметила матушка, так это тому, что расстроились планы дядюшки Бена женить меня на его маленькой Рут, рада потому, что дядюшка обозвал меня трусом, рада, сказала она, заканчивая, что ее невесткой не станет карлица-внучка этого старого скряги.

Увы, бедная Рут Хакабак слышала весь разговор! Последовала жаркая перепалка, и тут мы убедились, что характер у Рут куда как тверже, чем мы предполагали. Она заявила, что после того, как она узнала, что матушка думает о ней и о ее дедушке на самом деле, она не останется под нашим кровом ни дня, ни часа.

На следующий день она покинула нас, и я проводил ее до Эксфорда , а дальше вверил ее заботам Джона Фрая.

Она простилась со мной со слезами на глазах, но при этом она отправила со мной доброе послание матушке, пообещав снова приехать к нам на Рождество. Меня несказанно обрадовала отходчивость Рут, потому что в этой размолвке матушка была всецело неправа, но никогда бы не призналась в этом.

Прошел месяц. Существенного в моей жизни ничего не произошло, за исключением того, что, проводив Рут, я тут же встретился с Лорной и рассказал ей о том, что открылся матушке. Когда Лорна услышала, что вся наша семья с нетерпением ждет ее на ферме Плаверз-Барроуз и что матушка с Анни хотят выучить ее фермерскому хозяйству, она покраснела и сказала, что пока дедушка жив, она не оставит его, но даже если бы она была свободна, добавила она, что из того? Ведь она принесет беду под крышу любого дома, который примет ее. Да, она была права, и я не смел этого отрицать, и Лорна, заметив, что я расстроен, постаралась утешить меня. Она сказала, что мы должны надеяться на лучшие времена, а потом спросила, как долго я буду ждать ее.

— Будь моя воля, не ждал бы ни одного дня,— промолвил я, и голос мой дрогнул от нежности. Лорна в смущении отвернулась.— Но я готов ждать всю жизнь, — продолжил я,— если уж такова моя недобрая судьба. А сколько бы ты могла ждать меня, Лорна?

— Пока ты любишь меня, Джон. Ты связал свою жизнь с моей и в знак этого подарил мне колечко. Когда вокруг меня будут чужие и я не смогу носить его, я буду лелеять его у своего сердца. Но я тоже свяжу себя с тобой и тоже подарю — не колечко, нет, а большое кольцо, такое большое, что носить его впору великану, и, значит, тебе оно будет как раз. Посмотри, какое оно необычное: на нем какие-то древние знаки, а вот здесь, похоже, изображен кот, сидящий на дереве. Это кольцо красовалось в центре моего старинного ожерелья. Дуны было забрали его у меня, но дедушка заставил их вернуть отнятое. Господи, да на тебе лица нет! Возьми себя в руки, Джон, и скажи, что ты об этом думаешь?

— Думаю, что твое кольцо стоит полусотни таких, как то, что я подарил тебе, и потому я не смогу принять его.

— Если ты не возьмешь знак моей любви, я верну тебе твое жемчужное колечко.

И она посмотрела на меня так решительно, что я вынужден был немедленно ей подчиниться. Я надел ей на палец свое колечко, а ее золотое «великанское» кольцо надел себе на мизинец.

Я потому так подробно рассказываю об этом кольце, что оно, любезные читатели, играет важную роль в истории Лорны. Я спросил Лорну, где теперь ожерелье, которое она носила в детстве и откуда было вынуто кольцо. Она ответила, что сейчас она едва ли это знает, но она помнит, что когда ей было что-то около десяти лет, дедушка попросил ее отдать ожерелье на хранение ему, пока она не станет взрослой и не сможет сама заботиться о своих драгоценностях. Однако он отдал ей кольцо, сказав, что она должна гордиться им. И вот теперь она сняла его с груди и отдала его Джону Ридду, своему избраннику, своему суженому.

Но прежде, чем я привык к кольцу, и прежде чем окружающие привыкли видеть его на моей руке, и прежде чем я снова увиделся с Лорной, в наших краях произошли события, разом нарушившие привычное течение нашей спокойной жизни.