Глава 18. Возвращение

Шёл снег.

Первый снег.

Его крупные снежинки, рождённые в ледяном поднебесье, переливались под солнцем радостными искрами.

И только над самой землей они, овеянные её теплым ещё дыханием, подтаивали и утрачивали блеск, подвижность, падая уже водянистой кашицей.

Снежная туча была далеко, за Спирком, а тут, над Вожной, над холмом Стовграда, небо было васильковым, ровным, высоким. Над Мостом Русалок стояла радуга.

Снежная радуга.

Она то почти исчезала, то возникала нереально яркими мазками.

Иногда она повторяла себя вдоль Стохода, повинуясь ветру и солнцу.

Стовград, наполненный людом, дымил многочисленными кострами, перекликался, пел, стучал топорами.

Стребляне Дорогобужа, Буйце, Меженца, Старослава, Просуни, Изяславья, челядь и вои Стовова, всадники Водополка Тёмного, вернувшиеся с Мечеком, варяги, послы Ятвяги Полоцкого, волхи из Куяба, купцы были тут.

Отдымили погребальные костры, подняв к небу павших в сече, и на их месте всем миром был насыпан курган.

Перегруженные плоты унесли по течению поклёванные падальщиками тела швабов.

Тёмная Земля шумно отгуляла победу, отмачивая свои раны заговорёнными снадобьями и вознося здравицы богам.

Двое стреблян в запахнутых от холода зипунах и сдвинутых на затылки меховых шапках сидели у тына, недалеко от воротной башни и подставляли под снег грубые, потрескавшиеся ладони.

Тот, что неотрывно глядел на простор за Вожной, хрипло заговорил:

– Да, Хилок, ну и дела творятся ныне в Тёмной Земле. Прямо как в сказании о скидийском князе и его сыновьях. А что, ты ходил к кургану?

– Да, мне дед наказал. Сходил я с братьями, бросил несколько корзин, – ответил Хилок. – Дед сказал, что на его памяти это единственный курган в этих местах. Их давно уже не насыпали над погребальными кострами. Жаль, не довелось мне повидать этого погребения. Нужно было охранять скарб в Спирке. Как это было, Прашник?

– Ты слышал, наверное, о волхе Рагдае?

– Да, это тот, что жил на том месте, где сейчас курган. Я поднимался однажды на его Медведь-гору, когда охотился в тех местах. Тогда мы с братом не успели найти обратную тропу в Просунь и заночевали там.

– Так вот, Рагдай призвал волхов и сказал, что сеча была под оком богов и боги участвовали в ней. Хотя это было и так ясно, клянусь Матерью-Рысью. Иначе откуда на нас свалились швабы. И почему потом два дня горело небо и отчего высохло Волотово болото. Нет, конечно, боги только и могли повалить весь лес от Просуни до Спирка и стереть Медведь-гору. – Прашник покосился в сторону воротной башни, откуда вышло несколько варягов, сопровождающих воз, направлявшийся к реке, вниз по склону, к тому месту, где варяжская ладья грузилась перед отплытием. – Рагдай сказал, что все павшие должны быть похоронены по древнему обычаю, в кургане. И волхи согласились с ним.

Стреблян Просуни, Дорогобужа, Буйце, Меженца, Старослава, Изяславья, бурундеев с их вирником Швибой, челядинов и воев Стовова положили всех вместе, но каждого со своими родовыми стягами, внутри редкого и невысокого тына в виде ладьи. Туда положили и боевых коней, и все оружие, и ещё много оружия, добытого в сече. Положили еды и питья, сколько могли, украсили их, чтоб предстали они перед богами достойно. Бабы пели, плакали, плели венки и косы из увядших цветов, и многие из них по своему желанию ушли за мужчинами. И многие рабы ушли за ними. Говорят, что, когда занялся огонь, глаза Перуна в Дорогобуже сделались мокрыми, а кровь приношений у его ног запеклась. Костёр горел две ночи, и я сам видел, как иногда вставали воины из огня, поднимая оружие, будто крича нам что-то. А все пели. И Претич, и Оря, и Стовов со своим варягом были там. И там Претич с Орей клялись в вечном мире, порешив, что Оря сядет в Дорогобуже, а Претич с братьями поставит град на Стоходе у Лисьего брода. Стовову было решено отдать богатую виру и идти с ним следующим берзозолем на Полтеск, против Ятвяги, а Стовов сказал, что, имея такой союз и если стребляне замирят его с Водополком Тёмным, то он после погрома Ятвяги сможет идти на Царьград. Он отпустил бурундеина Кудина и Мечека, пришедшего с всадниками, с этим словом и богатыми дарами Водополку, обещая не позднее просинца выступить против дедичей. Не знаю, правда это или нет. Стовов хитрый. Теперь его Часлав останется княжить в Стовграде. – Стреблянин ткнул пальцем себе за спину, туда, где за частоколом визжал поросенок, тявкали собаки и тюкали топоры. – Город обстраивают. Все на нашей землице и у нашей реки. От него любого зла ждать можно, особенно когда бурундеи ушли к себе в Игочев. Я помню, когда ещё старейшиной был волх Отчич, Стовов пришёл к Каменной Ладоге со своими черемисами и осадил её. Потом обещал мир тамошнему старейшине и дары. А когда тот, поверив, отрыл проход, то порезал и полонил всех воев. А волха закопал живьём.

– Да нет, Прашник. Гляди, он отпускает своих варягов, – озадаченно сказал Хилок, указывая на ладью, просевшую под тяжестью добычи; варяги заметно торопились, недовольно стряхивая снег с бород, озадаченно трогая ладонями воду. – Они не останутся зимовать у нас. Они уйдут в Лапландию.

– Все они инородцы, все себе на уме. Своих-то они в общем костре не погребли. Отправили на горящих плотах вниз по Вожне, вслед за исклёванными вороньём швабами. – Прашник презрительно повёл плечами. – Люди не рыбы. Их прах должен покоиться в земле, а не в воде.

– Вчера один из них выведывал, не знаю ли я, где двое варягов, что пришли с Рагдаем. Я слышал, эти двое украли у конунга золото. – Мечтательно закатив глаза, Хилок почесал подбородок, засеянный только только начавшей расти бородой. – У них, наверное, много золота. Можно было б выкупить любую невесту хоть в Просуни, хоть в Изяславье породниться со старейшинами. А то и собрать свою дружину. Клянусь Матерью-Рысью, если Оря не уменьшит мне закуп для свободы, сбегу в Лапландию, к варягам.

– Не нужно было коня у Столпника красть. Вот и не было б закупа. А теперь вот плати виру. Десятую от гривны. Всё по правде. Тебе ещё сколько?

– Ещё год отрабатывать. Жалко, к сече не поспел. Продал бы какой-нибудь меч и отдал виру, – вздохнул Хилок и поднялся. – Ну что, пойдём? Гаша, наверное, заждалась уж. Да и окрошка простыла.

Стребляне побрели к воротной башне, щурясь на припекающее солнце, предобеденно урча животами и оглядываясь на берег и ладью, где среди варягов возникла странная суматоха.

– Воры. Все они воры, клянусь Матерью-Рысью, – сказал Прашник, пройдя меж распахнутых воротин и шарахаясь в сторону, уступая дорогу трём дружинникам Стовова, проскакавшим так, будто двоих стреблян не существовало вовсе.

Стовград был полон людом, дымил многочисленными кострами, перекликался, пел, отсыпался в шалашах, стелил еловые крыши над свежими срубами.

Стребляне и черемисы хоть и сидели подчас спина к спине у костровищ, но держались подчёркнуто раздельно.

Когда Хилок и Прашник, окликнутые кем-то из родни, остановились у одного из шалашей, из гостевой избы появился Рагдай в сопровождении Искусеви и Крепа. За ним вышел сыто икающий Семик и Ацур.

Семик довольно оглядел двор, заложив руки за голову, сладко потянулся:

– И чего тебе, Рагдай, тут не сидится? Зачем идёшь на зиму глядя в этот Царьград? Клянусь Даждьбогом, не понимаю. Князь к тебе дружен. Желает доверить пестование Часлава. Учение его.

Да куда ты пойдёшь, через семик-другой Вожна может стать подо льдом.

– Ничего, в нижнем течении дует степняк. Проскочим до ледостава, – ответил Рагдай, явно чем-то озабоченный; он был все ещё бледен, а правая рука держалась тесьмой на уровне груди, хотя глаза, как прежде, были пронзительно сини и тверды. – Куда это Гуттбранн подевался?

– Он, наверное, с дружиной. Готовит ладью к походу, – водя языком за щекой и оттого неимоверно коверкая слова, сказал Ацур.

– Нет, он взял шестерых своих воев и пошёл к Крапу, в сторону кургана, – отрицательно замотал головой Искусеви, ловя на себе недобрый прищур Семика. – Они могут внезапно напасть на Вишену и Эйнара, которые там скрываются до отхода Гуттбранна.

– Кто-то видел их в лесу и донёс Гуттбранну. Что вы знаете про это? – Рагдай развернулся к Ацуру и Семику, неожиданно смутившимся под его пристальным взором. – Вы оба знали, где пережидали эти два варяга. И Стовов знал. Где он?

– Князь спит после трапезы, – ответил Семик. – И он повелел никуда тебя не пускать. Если ты вздумаешь сейчас пойти к Журчащему Крапу, мы удержим тебя силой.

– Вот как. Стало быть, и в Царьград мне не дадут уйти. Стовов решил сделать из меня няньку своему чаду? – чрезмерно спокойно, с металлом в голосе спросил кудесник и оглянулся на Крепа, который с независимым видом шёл к лошадям, жующим у коновязи овёс. – Он снова решил нарушить клятвы?

– Схожу за князем. – Семик проворно нырнул обратно в проём двери, а Ацур, заметив, как Креп отвязывает трёх коней и затягивает подпругу, вынул меч. – Стойте на месте. Эй, Мышец, Тороп, Линь! Живо сюда!

Трое дружинников, бросив на полглотке похлёбку, похватали кто острогу, кто меч. Проворно приблизились, уставляя на кудесника блещущие острия.

Рагдай только плечами пожал, заметив, впрочем, что несколько стреблян, побросав работу, но не оставив топоров, начали заинтересованно собираться неподалёку.

Креп был уже в седле, держа другого коня под уздцы.

Стовов появился в дверях сонный, пахнущий медовухой и сеном. Сощурившись на Рагдая, на своих воев и недовольно гудящих стреблян, он обеими руками почесал затылок, потянулся, прокашлявшись, плюнул в землю, хрипло спросил:

– Что тут такое? Кого убили?

– Де нет, князь, не убили. Кудесник хочет ехать, – из-за его спины сказал Семик, тыча пальцем в Крепа.

– Ну-ну…

Откуда-то от скотного двора примчался Люток, сделав несколько широких витков среди напряжённо застывших людей, облаял Стовова, Ацура. Сморщив морду и капая слюной с кинжальных клыков, остановился подле Рагдая.

– Что, Стовов, я теперь твой пленник? – с некоторой весёлостью спросил Рагдай, а Люток вопросительно задрал левое ухо.

– Да нет. Это мои люди что-то напутали. – Князь помолчал, наблюдая, как двое стреблян спешно, без сёдел вылетели со двора за подмогой. – Просто будет соколиная охота. И я хотел тебя позабавить.

– Хорошо, раз так. Креп, давай коня, – удовлетворённо кивнул Рагдай, но дружинники угрожающе затупили ему дорогу.

– Вот видишь, Рагдай. Мои вои чего-то не понимают, – ухмыльнулся Стовов. – Клянусь Даждьбогом, это не я. – Он засмеялся весело, но недобро. – Ладно. Хочу, чтобы ты ехал с княжичем Чаславом в Царьград и обучил там его греческому, премудростям разным, писанию, кудесам.

– Так ведь ты хотел в следующее лето идти на Царьград вместе с Водополком. Как же ты даёшь своё чадо в залог будущему врагу? – Кудесник изумился настолько, что даже забыл о своём неожиданном пленении.

– А вот… Вот он, князь Стовграда! – Стовов выудил откуда-то из-за спин Семика и дружинников усталого мальчика, Часлава. – Вот, поедешь с этим кудесником за земли, за моря, в богатый град. Поглядишь. – И, уже обращаясь к Рагдаю, сказал: – Мои мысли – идти на Царьград через три лета, когда ты с княжичем вернёшься. Когда он уже прочно воссядет на коня. Я хочу, чтоб он знал там каждый закуток, каждый ход. Ведь он поведёт воев вместе со мной. Пусть знает, как живёт враг. А что недоглядит он и мои люди, доглядишь ты, кудесник, светлая голова. Клянусь богами, хочу иметь тебя в соратниках, Рагдай.

– Вернее, иметь во мне ведуна и челядина. Ты забираешь мою свободу, хватаешь меня как рабыню в бане, – покачал головой Рагдай и вдруг улыбнулся, увидев, как Часлав выворачивается из-под отцовской руки, сосредоточенно и настырно. – Ты когда-нибудь наступишь себе на хвост, хитрый лис Стовов. – Наполовину вынутый меч кудесника исчез в ножнах. – Я хотел идти в Царьград. И пойду. А ты, дитё, пойдешь со мной?

Мальчик, застигнутый вопросом за выдиранием из кулака Стовова края своего крошечного пурпурного плаща, неожиданно посерьёзнел и задумался, словно от этого зависела его жизнь. Он потёр кулачком под носом, обвёл светлым взглядом собравшуюся толпу стреблян, полтора десятка дружинников, своих испуганных мамок, упираясь то в оскал пса Лютока, то в глаза Ацура, то в резную фигуру Перуна у надворотной башни.

– Ну, чадо? Поедешь с Рагдаем, Ацуром и челядью, без мамок? – умиляясь и выпуская сына, спросил Стовов, и все утихли, как в ожидании пророчества.

Часлав ещё раз поглядел на Рагдая, на Ацура и, поджав губы, покрутил головой, словно пробуя, крепко ли она сидит на плечах. Потом звонко сказал:

– А мамки противные. Не хочу их. Кудахчут всё и молоком с мёдом опаивают.

Толпа радостно расхохоталась, копья поднялись вверх, мечи, напротив, опали к земле.

– Вот. Он согласен, – невозмутимо заключил князь.

Рагдай только рукой махнул:

– Ладно, хитрец. Будь по-твоему. Только со мной пойдёт Креп, чудин твой Семик, Ломонос и те двое варягов, Вишена Стреблянин и Эйнар Рось. А сейчас я должен найти их и упредить Гуттбранна. И клянусь небом, если ты воспрепятствуешь, я буду биться до конца.

Стовов быстро, выразительно взглянул на Ацура, и тот понимающе кивнул, выставляя ладони успокаивающим жестом.

– Рагдай, поклянись всеми богами, что это будет так. – Стовов приблизился к кудеснику, морщась от оглушительного рявканья Лютока.

– Клянусь всеми богами, – ответил Рагдай, а потом добавил: – Только ты дай слово, что не будешь с товаринов, проходящих по Вожне, брать больше четверти гривны с ладьи.

– Хорошо, клянусь своим мечом и милостью Перуна, – торжественно изрёк князь. – А теперь торопись. Гуттбранн скоро будет у кургана и там отыщет твоих варягов. Он убьёт их. Ацур с воями сопроводит тебя. Так. На всякий случай.

– Пошлите кого-нибудь в Дорогобуж, вслед гонцам. Скажите Оре, что всё улажено и чтоб не трогался с места, – крикнул Рагдай в толпу стреблян, которые уже начали расходиться к своим делам.

– Всех этих сыроедов надо вытолкать из Стовграда, как только будут закончены срубы, – проворчал себе под нос Стовов, следя за тем, как Рагдай усаживается в седло, как влезают на коней трое дружинников в полном вооружении, а Ацур напоследок пеняет на что-то одной из мамок.

Когда уже полетели из-под копыт шмотки мокрой глины двора, перемешанные с короткой соломой, князь крикнул Рагдаю:

– А почему не больше четверти гривны с ладьи?

– Потому что тогда из Просуни, как-то ночью, стребляне скрытно спустятся на плотах и вырежут да пожгут Стовград. Это их река, – не останавливаясь, крикнул в ответ Рагдай и скрылся за воротами, утягивая за собой цепочку всадников.

– Мудр, однако. – Князь от души пнул здоровенную сонную свинью, плетущуюся к зловонной луже у другого конца избы, и пошёл досыпать.

Солнце застыло в зените.

Небо из василькового стало водянисто-голубым, с длинными прядями прозрачных облаков, выползающих с северо-запада.

Студёный ветер налетал длинными порывами, ещё не имея сил закрыть лужи ледком, но уже превращая дыхание в пар. Не встречая препятствий, он стремительно пробегал от Волотова болота почти до Моста Русалок, над рядами поваленных с корнем деревьев и прибитой жухлой травой.

Насколько хватало глаз, вывернутые с корнем, кое-где сломанные на пень стволы сплошной засекой лежали, как и упали, кронами от единого центра северной оконечности Волотова болота, где до сих пор, даже в столь солнечный день, стояло сияние и клубилось марево.

Над этим опустошением парил сокол, подставляя крылья встречному ветру, обнимая, братаясь с ним, и за то ветер возносил его неподвижный силуэт под самые облака. Несколько тяжёлых воронов завистливо кружили в отдалении, кувыркаясь иногда, борясь с неподвластным им потоком. Они явно хотели достичь сокола, видимо потревожившего их за трапезой над телом лесного зверя, погибшего под рухнувшим лесом.

После того как бешеный галоп, моментально взмыливший лошадей, был прерван сплошной преградой, а двое дружинников вылетели из сёдел, преодолевая невидимую яму, стало ясно, что дальше двигаться можно только пешими.

Оставили одного из воев с лошадьми.

Почувствовав под ногами воду разлившегося Крапа, Ацур взобрался на корневище мощного вяза и, покрутив головой по сторонам, крикнул:

– Я вижу их. До них несколько полётов стрелы.

– Кого ты видишь? – вскинул к нему лицо Рагдай.

– Их. Гуттбранна. Они идут к кургану с лошадьми. Тащат за собой. – Ацур спрыгнул вниз, как большая, тяжёлая кошка. – С лошадьми они движутся как улитки. Клянусь Одином, к кургану мы доберёмся одновременно.

– Их семь?

– Похоже.

Чем ближе становился курган, тем проще было идти.

Обгоревшие стволы почти не имели сучьев, обломанных или сгоревших.

Определив наконец среди луж и грязной жижи старое русло Журчащего Крапа, они двинулись вдоль него.

– Разрази меня молния, если это не похоже на упражнения на брёвнах, – сказал Ацур на краткой остановке после бесчисленных пригибаний, перелезаний, перепрыгиваний; он, как и все, был чёрным от влажного древесного угля, вымокшим, всклокоченным. – Вон, вон, там слабый дым костра. Если б мои воины развели такой пожар на стоянке, пришиб бы!

К костру у Кавыч-камня, к двум завёрнутым в шкуры и беспробудно спящим фигурам они выбрались на несколько мгновений раньше, чем зазвякало в отдалении оружие людей Гуттбранна и упряжь его коней.

– Вставайте! – крикнул Искусеви и стянул с Вишены и Эйнара их покрывала, при этом на них рухнул хлипкий навес из еловых веток и травы.

– Кто тут?! – Вишена, ещё слепой ото сна, решительно махнул вокруг себя мечом, с которым спал в обнимку. – Ацур? Рагдай?

– Гуттбранн? – повторяя его изумление, спросил Эйнар, и все обернулись в направлении его взгляда.

Гуттбранн был озадачен. Он остановился со своими воинами в двух десятках шагов от костра, поставив ногу на поваленный ствол, облокотился на обнажённый меч и разочарованно засопел аж на всю пустошь.

– Земля такая большая, Гуттбранн. От края до края и Один, наверное, не окинет взглядом за один раз. Моря, горы, льды, леса, степи. А мы с тобой вечно утыкаемся нос в нос, как две собаки над одной костью. – Вишена уже окончательно проснулся, напялил на голову рогатый швабский шлем с маской и так говорил, с торчащими во все стороны из-под обода соломенными кудрями и поблёскивающими из прорезей синими льдинками глаз. – Я знал, что рано или поздно мы встретимся вот так. Без спешки. Один знает, что делает. Но послушай вот что. – Вишена, говорящий теперь по-варяжски, кидал слова, словно камни из пращи, произнося окончание каждой фразы чуть громче предыдущей. – Тут собралось много достойных воинов. И Ингвара, и Хрига, и Вольквина, которых ты привёл, я тоже считаю. Ты. Это ты, коварный, бесчестный, виновен во всем. Это ты ударил меня в спину там, в фиорде, после того как не помешал Остару убить нашего конунга Гердрика, хотя и был там вместе со Стремгланном. Стремгланна нет, он кормит собой рыб. Я помог ему в этом. Я помогу и тебе. Давай, пусть спор решит поединок, пусть нас рассудят боги!

– Так ты был тогда в Страйборге, когда Остар убил Гердрика? – удивлённо спросил Гуттбранна один из его соратников.

– Он всё врёт. Он убил Гердрика вместе с Остаром, и потом они поделили его золото, добытое в походе на кельтов, – огрызнулся Гуттбранн. – Пусть лучше скажет, где золото.

– Да вот оно, – ответил за Вишену Эйнар: раскрутил ремень на одном из мешков, лежащих в изголовье, и повалил его. На солнце вывалились чаши, браслета, кольца. – Мы поклялись вернуть это золото Тюре и Хельге, как только Олаф установит в Страйборге порядок. Слушай, Ингвар, присоединяйся к нам. Если ты придёшь в Страйборг с нами, то восстановишь своё имя викинга. И ты, Вольквин, Торн.

Вольквин и Ингвар переглянулись и задумались. Было видно, как проносятся по их лицам волны озарений, сомнений, растерянности и убеждённости.

– Место, дайте нам место. Сейчас я выпущу кишки из этого склавенского недоноска. Иди ко мне, Вишена, чтоб ты сдох! – Лязгая кольчугой и выставляя вырванный у Ингвара щит, Гуттбранн перелез через ствол, на котором стоял, и оказался перед Вишеной.

– На! – Ацур протянул Вишене свой щит, но тот отмахнулся. – Не нужно. В поединке щит только отвлекает.

– Слушай, Рагдай, а варяги-то колеблются, – шепнул Рагдаю на ухо Креп. – Может, приколоть этого буяна по-быстрому. А там всё и разъяснить.

– Нет. – Рагдай отрицательно мотнул головой. – Всё будет так, как будет, и я уже вижу печать смерти на его лице.

– На чьём лице? – Не дождавшись ответа, Креп посторонился, как и все, освобождая поединщикам пространство.

Ни Гуттбранн, ни Вишена не спешили нападать.

Они двигались в странном танце, плавном, тягучем, топча уголь потухшего костра, словно привыкая к этому месту, поддерживая дистанцию чуть большую, чем требовалось для глубокого выпада. Они сверлили друг друга сощуренными глазами, из которых брызгала ненависть. Острия их мечей, выставленные вперёд, иногда соприкасались, звякая, как бы примериваясь, принюхиваясь.

Наконец Гуттбранн сделал неуловимый мягкий шаг вперёд и ударил, почти без замаха, метя в колено врага.

Вишене потребовалось лишь так же нерезко подставить свой клинок, чтобы отвести удар в сторону.

Затем Гуттбранн с тупым упорством, с нарочитой вялостью ещё два раза повторил эту попытку, но, когда Вишена в очередной раз отвёл удар в сторону, Гуттбранн всем телом подался вперёд и ударил щитом, его плоскостью, умбоном.

Вишена упал и покатился, одновременно вставая, увидев, вернее ощутив кожей, как меч врага вязко вонзился в землю, в оставленную им тень.

Снова оказавшись на ногах, он двумя руками рубанул подставленный щит и начал бить непрерывно, то сверху, то снизу, подсекая.

И каждый отскок оружия был началом замаха и следующего удара.

Гуттбранн едва справлялся с таким напором.

Он явно уступал в подвижности, щит на уставшей руке опускался всё ниже, пока не был брошен.

В его левой руке оказался поясной нож.

Вишена озадаченно застыл, морща брови, чтоб хоть как-то помешать струйкам пота со лба заливать глаза.

Гуттбранн осклабился, прорычал что-то невнятное и, отбив вниз меч Вишены, широко полоснул ножом.

Лезвие рассекло кожаный панцирь на плече, выцепив из-под него лоскуты рубахи и кровяные брызги.

– Проклятье! – Вишена попятился, пробуя руку; рука не слушалась.

– Я убью, убью тебя! – Гуттбранн двинулся вперёд, намереваясь повторить столь удачное сочетание ударов, но ему помешал Ингвар.

– Второй клинок. Нельзя. – Ингвар в три шага оказался рядом с Гуттбранном и древком копья выбил нож, под одобрительные восклицания своих и чужих.

Гуттбранн взвыл, как раненый лось, и бросился было на Ингвара, но крик Вишены заставил его опомниться:

– Эй, ты, рыбья кишка, я тут!

Поединщики снова сошлись, и глядящие на схватку уже не могли увидеть клинков ни на мгновение не останавливающихся мечей.

Только искры и блистающие, свистящие круги.

Они не увидели, отчего улетела далеко в сторону рогатая шапка Вишены и отчего вдруг Гуттбранн застыл, как столб Фрейра, задрав голову в небо.

И только когда Вишена повернулся к врагу спиной, устало воткнув меч в землю, и, пошатываясь, побрёл к куче золота конунга Гердрика, они поняли, что схватка закончена.

А Гуттбранн всё стоял, буравя глазами облака, и кровь тёмными струйками лилась по его груди, огибала наборный пояс, струилась по штанинам и обмоткам поржней, достигала земли, мешаясь с золой сгоревшего леса.

Наконец он рухнул лицом вниз и его кровь из перерубленной ключицы, найдя свободный выход, брызнула маленьким фонтаном и сразу иссякла.

– Он умер как настоящий викинг, не выпустив из рук меча, клянусь Одином, – сказал Ингвар, поворачиваясь к угрюмо стоящим соратникам. – Но при жизни он не был викингом. И я снимаю с себя клятву, ему данную. Да простят меня боги. Я сожалею, что участвовал в заговоре против истинного конунга Страйборга, славного Гердрика. Теперь я буду служить его дочерям. Вернее, той, кого совет рода поставит править Страйборгом. А это будет Хельга. Как родившаяся на год раньше. Клянусь Одином и своим мечом!

– И я клянусь служить Хельге, – отозвался Торн, и его поддержали остальные варяги. – Пусть Вишена поведёт нас в Страйборг и будет нашим конунгом. Мы женим его на Хельге!

– Ну вот, – вздохнул Рагдай, показывая Крепу, чтоб тот помог Эйнару сгрести золото обратно в сумы. – Только что они клялись Хельге и тут же устроили заговор о насильном замужестве. Вишена, нравится тебе Хельга?

Варяг помотал всклокоченной головой:

– Мне нравится её служанка Биргит. А ещё дочь хёвдинга Йерена, Маргит, а ещё…

– Так ты будешь нашим конунгом, Вишена? – нетерпеливо спросил Торн.

– Это должна решать вся дружина. А так я согласен, – ответил Вишена и после недолгого раздумья добавил: – Только без Хельги. А если совет не поставит меня над дружинами Страйборга, я им не отдам золота. Шучу.

– А почему и нет? Клянусь Одином! – пожал плечами Ингвар, но Эйнар крикнул на него злобно:

– Помолчи. Он шутит.

Рагдай тем временем с удивлением наблюдал, как Вишена извлекает из-за пояса кожаный мешочек, оттягивает его края вниз, обнажая стеклянное горлышко, осторожно вынимает стеклянную же пробку и прикладывает её к плечу через рассечённый панцирь.

– Это что у тебя, Вишена? Уж не вода ли Матери Матерей?

– Да, вот. Немного осталось живой воды. – Вишена отвернулся, чтоб не видеть негодующих глаз кудесника. – А как, ты думаешь, я восстал из мешка костей после того пожара с привидениями и танцами горных духов? Пока с Эйнаром пробовали, какая из воды какая и сколько нужно, почти все и истратили. То воду в ручье подожгли, то скелет кабана заставили пробежаться. Натерпелись, знаешь, клянусь Фрейром. Раны затягиваются быстро. Только вот на её месте кожа вырастает плотная, как ноготь, но гнётся хорошо. Если б целиком искупаться, можно в битву без панциря идти. Совсем как берсерк из саги о Хаскольде.

– Утомили вы меня, и когда только уйдёте обратно в свой Страйборг. – Рагдай неожиданно улыбнулся, наклонившись к Вишене, тихо спросил: – Пойдёшь со мной в Миклгард, сопровождать княжича Часлава?

– Не-ет. Я пойду в Страйборг. Но клянусь Одином, если б меня было двое, я б пошёл и с тобой, колдун, – ответил Вишена, протягивая Рагдаю мешочек с живой водой.

– Я уверен, если б тебя было ещё больше, ты б влез куда только можно. И в Страйборг, и со мной в Миклгард, и со Стововом на дедичей, и с Махмуд-бен-Джалилем на франков майордома Жура, и с Журом на этого Махмуда-бен-Джалиля, – развеселился Рагдай и, перешагнув через тело Гуттбранна, пошёл к лошадям.

К Стовграду они возвращались вместе.

Варяги озабоченно переговаривались о ранней зиме, возможных препятствиях у Гетланда, оставшемся в Страйборге Остаре и его сторонниках, которые могут покуситься на золото и руку Хельги.

Рагдай молчал, глядя в гриву коня.

Ацур что-то гудел себе под нос, изображая песню.

Солнце, скатившись с зенита, было уже в четверти пути к западу.

Студёный ветер усиливался, готовя, комкая новую снежную тучу.

Не заезжая в Стовград, они спустились к тому месту, где варяжская дружина готовилась к отплытию.

Потрёпанная походами ладья мерно покачивалась на воде, натянув держащие её якорные верёвки, и резная голова оскаленного морского дракона качалась вместе с ней. Ветер упорно толкал её в бок, отрывая от берега.

Варяги встретили прибывших гнетущим молчанием.

Они так и стояли, кто с просмолённой паклей в руках, кто с клетью кудахтающих кур или намотанной на локоть бечевой, пока Ингвар с Эйнаром переносили золото, а Торн волочил по подмостьям тело Гуттбранна.

Наконец к ним на палубу поднялся Ингвар и подбоченясь сказал:

– Гуттбранн обманывал нас. Он был рядом с Гердриком, когда того убил Остар. Он и Остар обвинили в убийстве дочерей славного конунга и наших соратников – Вишену, Эйнара и Свенда. Я сожалею, что мы убили Свенда и помогли Остару завладеть Страйборгом. Теперь Вишена убил Гуттбранна в честном бою и отомстил ему за смерть Гердрика. Он и Эйнар Рось сберегли золото Гердрика. Мы должны пойти в Страйборг и восстановить справедливость во имя Одина. Пусть Вишена Стреблянин будет нашим конунгом. Он берсерк, его хранят боги. Он и нам принесёт удачу!

– Они признают его конунгом? – тихо спросил Креп у Ацура.

– Эти ранрикийцы меняют свои решения, как дети. Не то что люди Халейги, – ответил тот, поворачивая коня к Стовграду. – Или убьют, или признают. Эй, Тороп, Линь, за мной! Нам тут нечего больше делать.

Тем временем через борт ладьи перегнулся Эйнар и махнул рукой Вишене:

– Иди сюда, конунг. Дружина хочет слушать тебя о предстоящем походе на Страйборг.

Вишена облегчённо выдохнул, лицо его разгладилось, а пальцы выпустили на шее янтарный оберег.

– Хвала Одину. – Он обернулся к Рагдаю. – Пожелай мне удачи, колдун. Быть может, встретимся ещё. Храни крепко свою Чёрную книгу и будь счастлив. Прощай, да хранят тебя боги! – Вишена спрыгнул с коня, бросил повод, как бросают сломанный в бою клинок, и, спустившись к воду, взбежал по подмостьям на ладью. – Подбирайте сходни, берите якорь. Мы уходим из Тёмной Земли. Мы идем к родным фиордам. На Страйборг!

– На Страйборг! – загрохотали втягиваемые на палубу сходни. – На Страйборг! – загудел боевой рог голосом дракона. – На Страйборг! – упали вёсла в муть Вожны. – На Страйборг!

Снова пошёл, повалил снег. Теперь он уже не таял у самой земли, а падал на неё властно, густо, быстро устилая её.

Когда варяги удалились настолько, что нельзя было уже различить лиц, от Стовграда, нахлёстывая коня, примчался Искусеви. Он на ходу соскочил на влажную землю берега, не удержавшись упал, вымазанный глиной, со снегом в волосах, вбежал по колено в воду, простирая руки вслед уплывающей ладье.

Рагдай двинул коня к нему:

– Ты где пропадал, чудин?

– О боги, я так хотел уйти с ними и замешкался! Будь проклят этот Стовов со своей соколиной охотой! – Искусеви в отчаянии затряс кулаками, замотал головой. – Я так хотел стать викингом, вернуться в Маарахвас с кучей золота и выкупить Эдду!

– Я думаю, они ещё вернутся. Не позже чем в следующее лето. Если Вишену и Эйнара в Страйборге или по дороге туда не убьют. – Рагдай прищурившись глядел вслед ладье, медленно уходящей за поворотом Вожны; конь под ним брезгливо перебирал ногами, стараясь не ступить в ледяную воду.

Искусеви вытирал глаза, Креп тянул стреблянскую песню о Водяном Деде, дальнем пути, заворожённом шлеме и девушке, вечно хранящей молодость.

– Да нет, наверное, не убьют…