Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Привел господь! Царевич прирожденный
На дедовских и отческих престолах
И на своих на всех великих царствах
Воссел опять и утвердился…
Чудо
Великое свершилось! Божий промысл
Изменников достойно покарал
И сохранил лепорожденну отрасль
От племени царей благочестивых.
Вот праздник-то! Такого не видала
Москва давно. В нарядах береженых,
С сияющим на лицах торжеством,
Идет народ веселыми стопами
В предшествии хоругвей и икон…
Антихриста встречать!
А что народу!
Начни считать — умрешь и не сочтешь:
Идут и едут, и ползут и лезут.
Пора-то вольная, в полях убрались,
Посеяли, а сенокос не вдруг…
Ну и сошлись…
И все-то, братцы, рады
И веселы! Веселие такое,
Что об святой, в великий день Христов.
Греха-то что! Греха-то что!
Болтали,
Что в Угличе царевича убили,
И верили тогда; а вот он с нами!
И, значит, Бог его соблюл для нас.
Была молва, и прежде толковали,
Что Дмитрий, Углицкий царевич, жив…
В Москве молва, а в городах подавно…
И чуда нет, и нечему дивиться,
Что сохранил его Господь живого.
Никто тому и не дивится — знают,
Что Господу возможно все: он может
И мертвого из гроба воскресить.
Само собой!
Уж если Бог захочет,
Так сделает.
Ну, что и говорить!
И веришь ли, когда пришли к нам вести
Про смерть царевича, рыданье слезно
По всей Москве пошло; заговорили,
Что легче нам опять царя Ивана
Мучительство, чем вовсе сиротать
Без царского потомства; хоть и жутко
Бывало нам, а все-таки мы знали,
Что он — царева отрасль, не холопья…
И вот опять потомство Мономаха
На грозный стол родительский вступает!
Веселие духовное и радость
Вселенская…
Ну, радость не велика
Под клятвой жить! Святителя проклятье
Лежит на нас и чадах. Мы давно ли
Предстателя пред богом, патриарха,
Во время службы, в полном облаченье,
Свели с амвона, рубищем одели,
По улицам позорно волокли?!
И поднял он на нас свою десницу,
И проклял всю Москву и в ней живущих,
И, точно камнем. придавил нам души
Проклятием… Дела и мысли наши,
Утробы все проклятием покрыты;
Молитвы наши к Богу не доходят…
Ты не болтал бы громко при народе,
А то как раз в застенок попадешь.
Ахти, грехи! Ох, Господи помилуй!
Хоть пожевать чего бы, скуки ради.
Вон у него за пазухой отдулось…
Что у тебя: мошна али коврига?
Моя мошна-то по людям пошла,
Да и домой нейдет.
Ты, видно, тоже
Бессребреник?
Наг золота не копит!
Краюха есть в запасе, часом с квасом,
А то и так. С утра пошел из дома,
А брюхо — враг — вчерашнего не помнит.
Тащи ее, ломай да нам давай!
Поделимся!
Не о единем хлебе…
Да тише вы!
Вот дурья-то порода!
В боярские хоромы затесался,
Сидит, как гость; кадык-то свой распустит,
И не уймешь; не мимо говорится:
«Ты посади свинью…»
Ты не гневися!
Мы замолчим: робята, жуйте тише!
Чем так сидеть, давай перебуваться.
Да что вы, в хлев зашли?!
Позвать холопей
Да вытолкать вас в шею за ворота.
Судьям, дьякам и вам, отцы честные,
Гостям-купцам и прочему народу —
До матери сырой земли поклон.
Убогонький, садись со мной рядком!
Антихриста боюсь!
А разве скоро,
Афоня, ждать его?
Пришел нежданный!
Не надивлюсь! Боярин, князь Василий
Иванович, людей торговых лучших
Равняет с площадными торгашами;
Идет к нему и умный и безумный,
И скоморох и думный дворянин.
Да ты зачем к боярину-то ходишь?
Ума занять?.. А я своим торгую
По мелочи. Эх, бороды большие,
Вы рады бы простой народ заесть,
Да воли нет!
Куда тебя носило?
Ни по торгам, ни в лавках не видать…
Я в Туле был.
Зачем?
Хотел в казаки…
Казак — поляк!
Полякам да казакам
Житье пришло, Афоня; царь Димитрий
Вперед бояр к руке их допущает.
Бояр казаки чуть не бьют…
Боярин —
Татарин!
Что за диво, что бояре —
Татаровья: царем татарин был!
Что было, то прошло! Теперь Димитрий
Иванович, царевич благоверный
От племени Владимира святого…
В могилке Дмитрий!
Мы тебе, блаженный,
И руки свяжем, да и рот замажем…
Он простенький, с него взыскать нельзя.
Блаженный, на копеечку! Молися
О грешных нас!
Ты говорил, в казаки…
Охотой шел; да не горазд, сказали…
Чего ж не стало?
Воровать не ловок!
Чем воровать, так лучше торговать
Я золотыми, угорскими стану.
Цена теперь хорошая на них:
Нужда пришла царю нести в подарок.
А калачами полно?
Пользы мало.
Вот накупи ты польских кунтушей,
Так наживешь, товар не залежится!..
Идет молва, что князь Рубец-Масальский,
Петр Федорыч Басманов и другие
Хотят свои боярские кафтаны
На кунтуши сменять…
Язык-то длинно
Ты распустил, держал бы покороче.
Так не бывал?
Всё там еще покуда,
В Коломенском стану, у государя.
А скоро быть, ты чаешь?
Да пора бы;
Ты погляди, его боярску милость
Народу сколько ждет — скопились.
По́ что?
Наехали из Новгорода, Пскова
Посадские царевича встречать,
Московские торговцы площадные,
Крестьянишки из ближних деревень,
Попы без мест, дьячишки из приказов,
Убогие и всякие сироты,
И деловой и шлющийся народ.
Не всякий видел очи государя
Димитрия Иваныча, так лестно
У нашего боярина проведать
Про царское здоровье; не слыхать ли
Про милости какие для народа…
Не обессудь! Шум некакий в воротах,
Так побежать… Все как-то не на месте
Душонка-то холопская; все мнится,
Что вот наедет… Обожди часок.
Приехал князь.
А что-нибудь неладно!
Угрюм старик, нависли брови тучей,
Глаза горят и скачут. Ну, сироты,
Не лучше ль нам сбираться восвояси,
С добра ума, покуда не прогнали?
Прогонит раз, придем к нему в другой.
Тебе нужда, а у него их двадцать,
Да не чета бездельным нашим требам.
Да знамо, знамо, что и говорить! —
Такие ли его дела!
Так часом
И не до нас… И отдохнуть захочет
От дел житейских.
Человек бо есть.
То недосуг, то гневен, ну и в шею,
Не погневись.
Да хоть и погневися,
Кому нужда, кого ты испугаешь?
Смирен боярин, яко голубица,
И благости исполнен, претворяет
Свой гнев на милость вскоре, по писаныо:
«Не зайдет солнце в гневе вашем…»
Ну, брат,
Ты не скажи!
Идет боярин, тише!
Никто, как Бог! Никто, как Бог!
Боярин!
О здравии твоем позволь проведать!
Дворецкий из-за него машет рукой.
Я позову, кого мне нужно будет.
Коль не в пору, так я и ко двору.
Нет, обожди часок! За прегрешенья
Казнит Господь рабов своих не редко,
Да все не так же! Горе всем живущим!
Ты был в стану?
Я быть-то был…
Ну, что же?
Смешение языков, песни, грохот,
Пальба, стрельба, бесовское гуденье!
Далеко гул идет по чисту полю,
И мать сыра-земля верст на семь стонет;
Для русского крещеного народа
Позорище противное зело!
Царя-то видел?
Точно ефиопы,
Кругом него поляки, да черкасы,
Да казаки донские оттирают
И поглядеть поближе не дают.
Ну, что ж молчишь?
Спросить бы, да не смею.
Чего бояться! Развяжи язык!
Чернец?
Ну нет, не чернецом он смотрит…
Ошиблись мы с Борисом. Монастырской
Повадки в нем не видно. Речи быстры
И дерзостны, и поступью проворен,
Войнолюбив и смел, очами зорок,
Орудует доспехом чище ляхов
И на коня взлетает, как татарин;
А чернеца не скоро ты обучишь
Вертеть конем ногайским или саблей.
Умом я прост, а душу соблюдаю,
Геенского огня боюсь безмерно!
Скажи, кому мы крестным целованьем
Свою навеки душу эаручили?
Он — вор, не царь, и сходства очень мало
С покойником; не царская осанка,
Вертляв, и говорлив, и безбород,
Обличие и поступь препростые,
Не сановит, да и летами старше.
А кто ж бы он? Ты как мекать изволишь?
Крестись, Тимоша!
С нами крестна сила!
Антихрист он или его предтеча.
О Господи помилуй! Эко слово
Ты вымолвил!
И верить и не верить
Ты сам волен.
Василий, свет Иваныч,
Не мучь меня! Душа велико дело.
Не знаю, друг, похоже-то похоже,
А заверять не стану: ошибешься,
Да и тебя введешь в обман и грех.
Что он поляк и езовитской веры —
Вот это верно, Бог тебе порукой.
Боярин, ты убил меня! Ну, как же
Еретику служить! Святая церковь
Противиться велит до смерти крестной.
Ты что толкуешь! Умирать за веру!
Тебя ли хватит на такое дело!
В моей душе ты не бывал, боярин.
Ты не смеши!
Ты погоди смеяться,
Не торопись.
Вот новый страстотерпец!
В московские угодники задумал?
Не к рылу честь! Таких речей нелепых
Ни говорить, ни слушать непригоже…
Служи Царю по крестной клятве, вправду,
И всякого добра ему желай!
Ты — молодой слуга, себе ты должен
Искать богатства и служилой чести!
Покаешься под старость во грехах;
Служи пока мамону!
Ты, боярин,
Меня в тоску вогнал и закручинил,
До слез довел; мне жизнь теперь постыла.
Назавтра въезд, так приходи к пречистой,
Ко всенощной, молиться за царя!
Прости, боярин. Эко дело, право!
Пусти Конёва!
Дворецкий уходит, входит Конёв.
Что, Конёв, ты скажешь?
Да что сказать! В миру погибла правда,
Простор врагу. Бесовское мечтанье
Оси́тило проклятую Москву.
Ослеп народ, и смотрит, да не видит!
Царевичем расстригу величают.
Неужто все?
Да, почитай что все:
Крестьяне сплошь, торговцы мелочные,
Разносчики и площадная голь
От радости ликуют — даровое
Зачуявши вино. Из нашей братьи,
Торгующих, боярин, двое только
Шатаются! и верят, и не верят…
Привел к тебе.
Да люди-то надежны ль?
Церковные строители, любимцы
И ближние святому патриарху,
Ревнители о православной церкви.
Ну, милости прошу. Пускай войдут.
Не бойтеся боярина, идите!
Какое ваше дело?
Мы — сироты,
За спасеньем пришли к тебе, боярин.
Я вам не поп!
К святому патриарху
Ходили мы, бывало, за советом
О всех делах, духовных и мирских…
Женить ли сына, дочь ли выдать замуж,
Когда купить, когда продать товары
Повыгодней — за всем к нему ходили.
Чего же вам?
Пришли за утвержденьем.
На чем стоять…
Ты вместо патриарха
Отцом нам будь! Наставь и накажи!
Какого же вы, братцы, наказанья
Желаете?
Доподлинный царевич
В Коломенском иль вор и чернокнижник —
Смущаемся.
Уверь ты их, боярин,
Не верят мне, что вор, расстрига, Гришка,
Богданов сын, Отрепьев, по совету
Дияволю на царстве утвердился.
Боярин, так?
Чего же вам еще!
Отрепьев ли?
Отрепьев.
Побожися!
Дай руку!
Вот рука, зачем божиться!
Я целовал икону всенародно
И с лобного сказал, что он — Отрепьев.
Ну, слышали?
Спасибо, князь Василий
Иванович! Не погневись за нашу
Любовь к тебе и дурость! Мы за ласку
Боярскую челом тебе! Напредки
Не оставляй нас, мужиков…
Боярин,
А жить-то как? Приказывай! Что скажешь,
Тому и быть.
Живите как хотите.
Терпи, поколь потерпится.
А если…
Никто, как бог, и кончен разговор.
Мы в Старицу сбираемся, боярин,
В темнице патриарха навестить.
Допустят ли нас к Иову?
Пытайтесь!
Не будет ли приказу от тебя?
Приказу нет. Поклон земной свезите
И нерушимое благословенье
Мне попросите!
Конёв и купцы
С миром оставайся!
Сегодня трое, завтра будет больше,
А через месяц вся Москва — моя.
Безвестный царь, бродяга безымянный,
Душой поляк: как девка, малодушен;
Как малолеток, падок на утехи;
Как скоморох, без разума проворен;
Как пьяный дьяк, болтает без умолка.
Он вскормленник прямой панов хвастливых!
Недолго ждать, он прыть свою покажет,
И скоро люд московский, православный,
Бесчиния такого на престоле
Насмотрится, чего во сие не снилось!
Забвения отеческих преданий,
Кощунства иноземцев над святыней,
На грозном троне шутовских забав
Народ не любит. Грозному Ивану
Народ простил распутства, злодеянья,
Мучительства безропотно стерпел —
За сановитость царскую, за строгость
Его лица и поступи, за чинность
И набожность. Москва привыкла видеть,
Как царь ее великий, православный,
На высоте своей недостижимой
Одной святыне молится с народом,
Уставы церкви строгие блюдет,
По праздникам духовно веселится,
А в дни поста, в смиренном одеянье,
С народом вместе каяться идет;
Но скомороха на престоле царском
Терпеть не станет! Рано или поздно
Бродяга, царь московский самовольный,
Поплатится удалой головой.
Потом… потом… я — царь. Начнется снова
И благолепие, и чинность, и порядок.
По-старому мы царствовать начнем,
По-старому, в день нашего венчанья,
По всей Руси, под колокольный звон,
Польются милости народу щедро;
По-старому грозить полякам будем,
Пугать татар; по-старому… бояться
Изменников!., волжбы и чародейства!
По-старому… боярская крамола!
О Господи!., измены да опалы!
Xa-xa, xa-xa! Тревоги да крамолы!
Бояться их? Рожденному на троне
Тяжка она — корона Мокомаха!
А мне, рабу, холопу Годунова,
Почувствовать себя хоть раз владыкой,
Почувствовать, что между мной и Богом
Ни власти нет, ни силы! О!.. Каких же
Тревог, забот я побоюсь, какими
Крамолами во мне смутится сердце!
Решился я! Отныне каждый помысл
И каждый шаг ведут меня к престолу;
Умом, обманом, даже преступленьем
Добьюсь венца. О Господи! помилуй
Нас, грешников!
Богданка, где ты?
Ась?
Зови народ! Кого, чего им нужно?
Калачника с блаженным на поварне
И накормить, и ночевать оставить,
И рано утром привести ко мне.
Ну, живы ль вы?
По милости Господней!
Ходили в стан?
Ходили. — Все ходили.
А грамоты вам чли? Царевич Дмитрий
И пошлины и подати во льготе
И облегченьи учинить велел.
По милости своей и по совету
Бояр великих. Ну! Вы рады?
Рады —
Благодарим небесного Царя.
Крестьяне, вам, и вам, отцы честные,
И вам, и вам всем будет хорошо!
Ну, вот у вас и денег больше будет,
И животов прибудет.
Мы, боярин,
От радости себя не помним.
То-то ж!
За деньги-то смотрите не продайте
Чего другого, что дороже стоит.
Хоть умереть, а не понять ни за́ что
Твоих речей.
Захочешь, так поймешь.
Душа нужна, а деньги — тлен.
Боярин,
Я, многогрешный Богови и грубый,
Писанием предати покусихся —
Читающим на пользу и на память —
Восшествие исконного царя
На прародительские царства, еже
Очима видехом…
Запел ты рано!
Не торопись! Не в сутки город строят.
Не под дождем, мы лучше подождем.
Ты через гол приди, и почитаю.
Кругом царя мы иноверцев видим;
Дозволь спросить, прилежен ли Димитрий
До церкви Божьей?
Царь благочестивый
И набожный: с ним два попа латинских…
Ну, с богом! Эй, Богданка! Бочку меду
Им выкати! Да потчуй хорошенько.
Чтоб пили все за царское здоровье.
Василий, брат, за что же ты остаток
Широкого и славного потомства
Василия Кирдяпы вдосталь губишь!
Последние мы четверо остались
Без племени…
Да что как угорелый
Ты мечешься?
Из стана я, Василий…
Душа моя во мне захолодела.
Послушай ты меня!
Тебя послушать.
Так доброго не ждать! Ты, Дмитрий, глуп.
Я глуп не глуп, а голову жалею.
В запасе нет, всего одна на плечах.
Вот ты умен, а над собой не видишь
Погибели. Четвертый день мы ездим
С поклоном в стан, а проку что? Все хуже:
Между бояр смешки идут да шепот;
А царь, что день, грознее да грознее.
Чем это пахнет? Плахой либо ссылкой
И печною опалой!
Плакать, что ли,
И кланяться?
Иди скорей на площадь,
Сбирай народ, клянись перед иконой,
Что в Угличе ты хоронил другого;
Что Дмитрий жив, что подлинный царевич,
Царя Ивана сын, на трон вступает!
Винись во всем; скажи, что страха ради
Борисова вы лгали с патриархом.
Иди теперь, а завтра будет поздно.
Богдашка Бельский да Голицын Васька
По площадям и в улицах московских
Одно твердят, что Шуйский с патриархом,
Изменники царевы, обманули
И довели до клятвопреступленья
Народ в Москве; а ты молчишь и губишь
Себя и нас!
А чем же мне заплатят
За ложь мою? Насмешками, что поздно
Опомнился, что раньше нужно было
Покаяться. Меня на то и ловят,
Да не поймать! Я даром лгать не стану.
Я хоронил царевича; я знаю,
Кто жив, кто нет; один я правду знаю…
Им ложь нужна, а я почет люблю.
Я подожду, куда мне торопиться;
Придет пора, и правда пригодится.
Опомнись, брат! Мы на волос от смерти.
Уж лучше смерть; позор еще тяжеле!
Не сладко жить без чести, быть холопом
Басманова и Бельского с Масальским!
А говорят: «Спесивый Дмитрий Шуйский!»
Ну где же спесь твоя! Лишь в том, что кверху
Ты бороду дерешь, да слова толком
Не вымолвишь, ворчишь, как кот запечный!
Да не до жиру, брат, а быть бы живу!
Не Шуйский ты! Наш род в последних не был;
Немало нас погибло смертной казнью;
Мы шли на смерть, а чести не теряли.
Ко всенощной! Помолимся усердно
Пред Господом о крепости и силе
В борьбе с врагом. Для нас теперь, Димитрий,
Нет выбора другого: или плаха,
Иль золотая шапка Мономаха!
К Архангелу, к родителям пошел!
Какой народ за ним! Все в разном платье.
Известно кто: черкасы, угры, ляхи.
Крещеные?
А кто их знает!
Бесы.
Ну, полно ты! Бесов сейчас узнаешь.
Отведены глаза, на нас мечтанье
Напущено.
А ты узнаешь беса?
Так вон гляди! как есть в своем наряде.
И то ведь бес. Глядите-ка, робята!
Мы прокляты, живем без благодати,
И волен бес над нами: патриархом
Мы отданы ему во власть; он кажет
Что хочет нам, а мы глядим и верим.
Да вправду ли?
Молчи да слушай, глупый!
Десятские и сотские, смотрите,
Чтоб тесноты от множества народа
Не сталося, да накрепко блюдите,
Чтоб пустотных речей не говорили.
А буде кто лишь только заикнется
О вымысле нелепом Годунова
И патриарха, взять его скорее
За приставы, потом ко мне привесть.
Боярин наш Петр Федорыч, сироты
Мы бедные, дозволь взглянуть поближе
На батюшку, на наше солнце красно.
Ты кто таков?
Калачник, государь.
Почем меня ты знаешь?
Как, боярин,
Не знать тебя? Кто всех бояр храбрее?
Кто всех умней? Петр Федорыч Басманов.
Ты с виду прост, а не дурак, я вижу.
Ну, рад ли ты, калачник, государю?
Уж так-то рад, что и сказать нельзя;
Пригожих слов, по глупости, не знаю.
Пустить его поближе.
Я, робята,
Вам помогать.
Ну ладно, встань вот здеся,
Поталкивай, осаживай назад!
Веселый день, играет солнце красно
На золоте крестов церквей соборных.
Пора взыграть и солнышку над нами!
В час утренний, с высоких сих ступеней,
При ярком блеске солнца над Москвой,
Прошедшее каким-то сном тяжелым,
Мучительным, минувшим невозвратно,
Мне кажется. Великие потомки
Князей удельных и бояр исконных,
Мы не жили, мы только трепетали:
Не сон ли то, что царь Иван нарочно,
По выбору, губил мужей совета
И воевод, бестрепетных во бранях?
Ему царей татарских покоряют
И городы немецкие берут,
От крымских орд Москву оберегают,
А он, едва опомнившись от страха,
На сковродах железных воевод
Огнем палит и угли подгребает!
Напомнил ты родителя кончину,
Победоносца князя Михаила
Иваныча, спасителя России,
И опечалил сыну ясный день.
А легче ль нам от Годунова было?
Ты то скажи, Ивана-то оставь.
Терпели мы владык своих законных
Столетний гнев, потомков Мономаха,
А выходцев ордынских с корнем вон.
Ох, речи смелы!
Время таково.
Ты не привык; ну, ничего, привыкнешь.
К мучительству труднее привыкать,
А к воле легче.
Да, настало время
Вздохнуть и нам. Димитрий, Богом данный,
Видал иные царства и уставы,
Иную жизнь боярства и царей;
Оставит он татарские порядки;
Народу льготы, нам, боярам, вольность
Пожалует; вкруг трона соберет
Блистательный совет вельмож свободных,
А не рабов, трепещущих и льстивых,
Иль бражников опричнины кровавой,
На всех концах России проклято́й.
Веселый день!
И царь у нас веселый:
Сам молится, а музыка играй!
Повеселить отцов и дедов хочет.
Давно они в тиши гробниц смиренно,
Под пение молебное, под дымом
Кадильных ароматов, почивают
И музыки доселе не слыхали…
Прими, Господь, и упокой их души,
Князей великих, сродников моих,
Царей, цариц и чад их благоверных,
Скончавшихся и здесь похороненных,
Царя Ивана, Федора-царя!
Неладно, князь Василий, княж Иваныч!
Ты знаешь сам, в день радости царевой
Речей и лиц печальных не бывает;
Все веселы.
Промолвился оплошкой.
В церквах поют заздравные молебны,
А он оплошкой панихиду начал.
О здравии молись! За упокой-то
Ты сродников своих помянешь после.
Ты подожди родительской субботы.
Обмолвился, не всяко лыко в строку
Царя Ивана рано позабыли:
Оплошек не было; за них он на кол
Сажал, бывало.
Нет, Иван-то только
Приказывал, сажал-то ты с Малютой
Скуратовым.
Молчать бы нам, бояре,
Пригожее.
Я замолчу, я смирен.
Не бойся злой собаки, бойся смирной.
А Бельский все Ивана вспоминает;
Кому что мило, тот про то и грезит.
У них в крови с Басмановым холопство;
По их уму: не хам — так не слуга.
А Шуйский все родней своей кичится.
Как ни кичись, родней родного сына
Не сделаться.
Голицыным все воли
Недостает.
По Курбскому пошли;
Литва мила, завидно панам-раде!
Идет, идет! — Давай дорогу шире! —
Проваливай!
Да ты лупи их крепче!
Затылок наш к побоям притерпелся.
Ты православной шеи не жалей!
Весь народ
Отец ты наш! ты наше солнце красно!
Пресветлый царь и князь великий Дмитрий
Иванович!
Не торопись, поспеешь!
Боярам честь потом, а немцам прежде.
Дай с немцами ему наговориться.
Ну, Маржерет, мой храбрый капитан!
Вы — молодцы, вы бьетесь лучше русских.
Ты — мой слуга! Я знаю, ты не станешь
Жалеть врагов моих; а так же больно
Побьешь и их, как нас тогда побили
В Добрыничах. Ты что на это скажешь?
Votre majeste! Доколе капля крови
Французская останется во мне,
Я ваш слуга; я только жажду часу,
Чтоб показать пред вашими глазами
И преданность французскую и храбрость,
И умереть пред вашим Majeste!
Добрынской битвы долго не забудешь!
Побили нас! О боже, як побили!
Надейся вот на этих атаманов;
Вы, лыцарство, всех прежде утекли.
Да дуже ж бьются нимци, вражи диты.
Вперед бегут, как дурни, запорожцы;
За ними вслед донские казаки.
И побежишь! Крещеные мы люди,
А немцам что… им черти помогают.
Ось так! Ось так! Корела правду каже,
Як бы не бис, мы б, мабуть, не втекли.
Придет пора, тогда тебя я вспомню;
Я здесь, в Москве — среди своих детей,
И мне не нужно иноземной стражи.
А вот начнем войну с султаном турским,
Тогда пойдем, мой храбрый Маржерет,
Зубрить мечи и бердыши стальные
О бритые затылки бесермен.
Мне хочется померяться с тобою;
Ты храбр, а я завистлив; ты, я знаю,
Доволен будешь мной, jak boga kocham!
Vive l'empereur!
Ruft: «Hoch! vivat der Kaiser!»
Vivat! hoch! hoch!
Заохали, собаки.
В народе смех.
Пресветлый царь и князь великий, Дмитрий
Иванович, всея Руссии, Божьим
Произволеньем чудно сохраненный
И покровенный крепкою десницей
Наш государь и самодержец, ныне
Пожалуй нас, вступи в свои хоромы
И на отеческом престоле сядь!
Мне Бог вручил московскую державу
И возвратил родительский престол.
От юных лет невидимою силой
Я сохранен для царского венца.
Изгнанником безвестным я покинул
Родной земли пределы — возвращаюсь
Непобедимым цесарем, карая
Врагов своих и милуя покорных.
И радостно вступаю в отчий дом
Творить и суд и милость. Вам, бояре,
Мы скажем завтра жалованье наше.
Сегодня пир; гостей иноплеменных
Мы удивим московским хлебосольством.
По площадям велю вина поставить —
Гуляйте все с утра до поздней ночи
На радости о нашем возвращенье.
Храни тебя Господь на многи лета
И одоленье даруй над врагом!
Великий царь, дозволь ты мне, холопу,
Усердие явить перед тобою!
Мы, государь, с Барановым, с Масальским
Хотим скакать к народу — благо, много
Сошлось его с окольных деревень —
И с лобного поклясться всенародно
Целуя сей животворящий крест,
Что ты наш подлинный царевич Дмитрий,
Почившего царя Ивана сын.
Зачем скакать и всенародно клясться!
Народ меня не позабыл и любит.
Ты видел сам сегодняшнюю встречу,
И моего приказу нет тебе.
Но если ты усердствовать желаешь,
Благодарю, я воли не снимаю.
Скачи к народу, говори, что знаешь…
Идем наверх!
Те Deum laudamus!
За нами, pater!
Едем!
Князь Василий!
За нами, что ль? Оно бы не мешало
Поправить грех, покаяться народу.
Не ты б молол, не я бы это слушал!
Тебе учить меня не довелось.
Я стар, Богдан, да на подъем не легок.
Басманов и Масальский помоложе,
И молода боярская их честь.
Ну, пусть они и скачут вперегонку
С черкасами и польскими панами;
А мне с Мстиславским в царские хоромы —
Хозяина встречать.
Идем, бояре!
Петр Федорыч, ты — ближний государю,
Ужли стерпеть обиду от Василья?
Не выдай нас! Тебе стерпеть обиду,
Так нам житья от Шуйских не видать.
Нет, я не дам себя обидеть даром,
Не дам себе дорогу перейти.
Я поклялся царю и государю
Беречь его и выводить измену;
Изменников найду я в думе царской
И выведу царю измену их.
Подходит десятский.
Чего тебе? Что надо?
Мы, боярин
Петр Федорыч, купчину изымали:
Мутил народ и пустотные вести
Рассказывал о старом патриархе.
Кто он такой?
Прозванием — Конёв.
Хоть побожусь, что он подослан Шуйским.
Ко мне его, а вечером к допросу.
Поедемте!
Поедемте, паны!
Пахо́лик, ко́ня!
Хлопци! Ко́ней живо!
Так вот она — палата крепкой власти
И грозных дум, святой и неприступный
Приют царей!.. По золотому полю
Тяжелое и строгое письмо…
Так прочно все, такое вековое!
Вот старый трон; на нем мой брат Феодор
Сидел в мечтах о житии небесном,
О царственных заботах не радея.
Отец Иван для буйств своих татарских
Святую тишь палаты покидал
И в слободе кромешной запирался;
А здесь сидел, посаженный для смеха,
Крещеный царь татарский, богомольный,
Судил народ и жил благочестиво…
Где он теперь?
Про князя Симеона
Ты спрашивать изволишь? Годуновым
Он сослан был: Борис его боялся.
Он в вотчине, в Кушалине селе;
Слепой старик, едва волочит ноги.
Великий князь и царь всея России —
В изгнании! Гонцов к нему отправить,
Привезть опять в Москву с большим почетом
И величать по-прежнему царем.
Но, государь…
Басманов! Мне ль бояться
Татарина! Я не Борис. Я милость
Дарую всем опальным годуновским!
Довольно мук, Басманов! Ныне милость,
Одна лишь милость царствует над вами.
Ты милостью себя навек прославишь,
Но без грозы ты царством не управишь.
Не диво мне такие речи! Править
Вы знаете одно лишь средство — страх!
Везде, во всем вы властвуете страхом:
Вы жен своих любить вас приучали
Побоями и страхом; ваши дети
От страха глаз поднять на вас не смеют;
От страха пахарь пашет ваше поле;
Идет от страха воин на войну;
Ведет его под страхом воевода;
Со страхом ваш посол посольство правит;
От страха вы молчите в думе царской!
Отцы мои и деды, государи,
В орде татарской, за широкой Волгой,
По ханским ставкам страха набирались
И страхом править у татар учились.
Другое средство лучше и надежней —
Щедротами и милостью царить.
Великий царь, являй свои щедроты
И милости несчетные; но, ради
Сирот твоих, для нашего спокоя,
Жалей свою венчанную главу!
Не дай расти и созревать измене!
Изменников казни!
А где измена?
Изменник кто?
Боярин твой великий,
Василий Шуйский. Проследил измену
И вывел я; она ясна как день.
Не верю я. Владычество тирана
Пугливого вас приучило видеть
Изменников везде.
Бояр пронырство
Неведомо тебе, ты с нами не жил.
Грозна была опала государей,
Родителей твоих и Годунова;
Но если б знать ты мог бояр крамольных
Все помыслы, ты казням бы Ивана
Не подивился. В самой преисподней,
На самом дне клокочущего ада,
Не выковать таких сетей, какими
Они тебя и Русь опутать могут.
Великий царь, не верь своим боярам,
Не верь речам, улыбкам и поклонам —
Казни ты их направо и налево,
А Шуйского вперед — он всем начало.
Ужасен смысл речей твоих, Басманов!
Ты холодом меня обвеял. Думал
Я милостью привлечь сердца народа,
А ты казнить велишь.
Я умоляю.
Я никого не осужу один
И не пролью ни капли крови русской!
Над Шуйским суд назначить в нашей думе
Из выборных от всех чинов народа
И дать ему все средства оправдаться.
Оставь меня! Бучинского пошли!
Басманов уходит.
Ты здесь был, pater?
Как тебе угодно:
Коль хочешь-здесь, не хочешь — нет меня.
Monarcha invictissime!
Свершились
Пророчества твои: престол московский
Мы заняли.
Что трудно человеку,
То Господу легко. Небесный промысл
Ведет тебя, путем прямым и верным,
К величию; да ведают народы,
Что твой оплот, что твой руководитель
Не есть иной кто, nisi Deus noster!
Да ведаешь и ты, что избран Богом
Для дел великих. Ни мирская слава,
Ни гром побед да не прельстят тебя!
Святая церковь ждет побед духовных;
Давно умы святейших наших пап
Обращены на этот север дальний;
Давно они московских государей,
Схизматиков, апостольского трона
Чуждавшихся, к спасению зовут
И, scilicet, к спасенью их народов.
И ныне наш universalis pater,
Святейший Павел Пятый, умоляет
Всевышнего, да дарует он силу
Димитрию, второму Константину,
Овец заблудших дома своего
Привесть к стопам наместника Христова!
Бучинского ко мне!
Он — лютеранин!
На Шуйского донос; но я не верю
Басманову: он ослеплен враждою
И слишком предан мне. Василий Шуйский
Умнее всех бояр; его осудят,
Сомненья нет. И вот, Бучинский, средство
Из бывшего врага мне сделать друга
И лучшего слугу!
Поздравить папу
Со днем вступленья на престол Петра.
Пиши ему учтивостей побольше!
А вместо прежних наших обещаний —
Вводить латинство — мы теперь напишем,
Что мы не праздны на престоле царском.
Что мы, для пользы и для блага церкви,
Хотим начать войну с султаном турским.
А между тем поди скажи Игнатью,
Чтоб грамоты теперь же заготовил
И разослал, как будет патриархом,
По городам, чтобы молебны пели
За нас, царя и за царицу-мать
И Господа просили, да возвысит
И вознесет он царскую десницу
Над бесерменством и латинством.
Мудрость
В лице твоем воссела на престоле.
Поди, пиши, Бучинский!
Сиротливо
В душе моей! Расписанные своды
Гнетут меня, и неприветно смотрят,
Не родственно, таинственные лики
Из темной позолоты стен угрюмых…
Мне рада Русь, но ты, холодный камень,
Святым письмом расписанный, ты гонишь,
Ты трепетом мою обвеял душу —
Я здесь чужой! Сюда без страха входят
Отшельники святые только или
Московские законные цари…
Гляжу и жду, что с низенького трона
Сухой старик, с орлиными глазами,
Поднимется и взглянет грозно… грозно!
И зазвучит под сводами глухими
Презрительно-насмешливая речь:
«Зачем ты здесь? Столетними трудами
И бранями потомство Мономаха
Среди лесов Сарматии холодной
Поставило и утвердило трон,
Блистающий нетелеными венцами
Святых князей, замученных в Орде,
Окутанных одеждой херувимской
Святителей и чудотворцев русских, —
Гремящий трон! Кругом его подножья
Толпы князей, склоненные, трепещут
В молчании… Бродяга безбородый!
Легко тебе, взлелеянному смутой,
Внесенному бурливыми волнами
Бунтующей Украйны в сердце Руси,
Подъятому преступными руками
Бояр крамольных, взлезть на опустелый
Московский трон с казацкого седла:
Вскочить легко, но усидеть попробуй!»
Отец названый! Я себя не знаю,
Младенчества не помню. Царским сыном
Я назвался не сам; твои бояре
Давно меня царевичем назвали
И, с торжеством и злобным смехом, в Польшу
На береженье отдали. Не сам я
На Русь пошел; на смену Годунова
Давно зовет меня твоя столица;
Давно идет по всей России шепот,
Что Дмитрий жив. Опальное боярство
Из монастырских келий посылало
Ко мне в Литву, окольными путями,
Своих покорных, молчаливых слуг
На Годунова с челобитьем. В Польше
Король меня царевичем признал,
Благословил меня на царство папа,
Царевичем зовут меня бояре,
Царевичем зовет меня народ,
Усыновлен тебе я целой Русью!
Не твой я сын; а разве Годуновы
Наследники тебе? А разве Ромул,
Пастуший сын, волчицею вздоенный,
Царем рожден?
Как сон припоминаю,
Что в детстве я был вспыльчив, как огонь;
И здесь, в Москве, в большом дому боярском,
Шептали мне, что я в отца родился,
И радостно во мне играло сердце.
Так кто же я?.. Ну, если я не Дмитрий,
То сын любви иль прихоти царевой…
Я чувствую, что не простая кровь
Течет во мне; войнолюбивым духом
Кипит душа — побед, корон я жажду,
Мне битв кровавых нужно, нужно славы
И целый свет в свидетели геройства
И подвигов моих. Отец мой грозный,
Пусти меня! Счастливый самозванец
И царств твоих невольный похититель,
Я не возьму тиранских прав твоих —
Губить и мучить. Я себе оставлю
Одно святое право всех владык —
Прощать и миловать. Я обещаю
Прославить Русь и вознести высоко,
И потому теперь сажусь я смело
На сей священный, грозный майестат.
Короны царств моих! Еще корону
Желал бы я прибавить к этим трем —
Корону Крыма. Если ж наше счастье
Послужит нам, то, с помощию Польши
И императора, врагов Христовых
Мы выгоним из царства Константина;
И завоюют вере христианской
Иван — Казань, а Дмитрий — Византию.
Великий царь и государь Димитрий
Иванович всея России созвал
Бояр своих, окольничих, дворян
И вас, житые, выборные люди.
Для государского больного дела!
Его боярин, князь Василий Шуйский,
Забыв Господень страх, а целованья
И милостей царя к себе не помня,
Виновен стал ему в изменном деле.
Ни гнева, ни вражды я не имею
На Шуйского и мести не хочу;
Но, чтоб в Московском славном государстве
Без наказанья не был виноватый,
Велели мы московским всем народом
Судить его, чему он доведется.
Великий государь, велишь поставить
Изменника, боярина Василья,
К тебе на суд соборный?
Ввесть!
Ведите!
Скажи ему вину его, Василий!
Пусть он оправится, коль прав, винится —
Коль виноват.
Благодарю за милость!
Невинному защита: суд да Бог.
А дальше что?
Чего ж тебе еще!
Кажись, довольно, есть за что повесить.
Изменникам царевым суд короткий! —
Изменников и Бог велит казнить! —
Он — лиходей царев! — Его измена
Всем видима. Повинен смертной казни! —
Что нам судить его! Повинен смерти!
Василий, что ты скажешь в оправданье?
Царь-государь! Боярин твой великий,
Петр Федорыч, слуга тебе хороший!
Лихих людей он сыскивать горазд
И накрепко разведывать измену;
Изменники в речах своих расспросных
Басманову всю правду показали.
И ты теперь перед моим лицом,
Передо всем собором, признаешься
В своих речах бездельных?!
Государь!
Обманом жить я не умею, не был
И смолоду обманщиком, зачем же
Под старость мне обманывать учиться!
Моя вина! Винюсь перед собором.
Не верю я. От слов своих злодейских,
Предательских, ты лучше откажись!
Иль повтори их громко пред собором,
Тогда уж я оправдываться стану
Доказывать, что я — царя Ивана
Сын подлинный.
Да разве мы попустим?
Ни вымолвить, ни даже заикнуться
Изменникам твоим мы не дадим!
Мы голову за батюшку царя
Димитрия Иваныча положим,
Мы все умрем!
Басманов, Вельский и Масальский
Мы за тебя умрем!
Ты наш царевич! — Наше солнце красно! —
Казнить его, изменника, казнить!
Последний раз скажи мне, Шуйский, правду:
Твои ль слова, твоим ли наученьем
Изменники в народе говорили?
Мои слова, великий государь!
Вести его без всякой волокиты
На лобное! — На лобное его!
Вели молчать!
Молчите! Тише! Смирно!
Иль он себя нарочно губит, или —
Тут умысел!
Темна душа Василья.
По силам ли борьбу ты затевал?
Иль головы своей ты не жалеешь,
Иль помощи себе откуда ждешь?
Иль испытать меня ты только хочешь,
Не слабо ль я держу свою державу?
Не буду ль я, меня твои заслуги,
Высокий сан и старческие лета,
На замыслы твои глядеть сквозь пальцы?
Ошибся ты! Я взял свою державу
Железною рукой. Я принял царство
Для счастия подвластных мне народов,
А для грозы врагам и на измену
Держу сей меч, и сим мечом клянусь,
Что всякого, кто помешать захочет
Моей священной воле, уничтожу
И прах его развею далеко.
Ну, что же ты не молишь о пощаде?
Что не трепещешь? Иль тебе не страшен
Ни суд мирской, ни грозный гнев царя?
Не стану я просить себе пощады.
Моя вина — слепое исполненье
Велений царских.
Говори прямее!
Мы утверждались крестным целованьем
Царю Борису.
Ишь куда пошло.
Ты знаешь сам, что всяка власть от Бога.
Иной за страх служил, иной за совесть,
Да не порок служить и за награду.
Боярин твой, Петр Федорыч Басманов,
Не по уму и не по летам, рано
Добился чести преданностью рабской
Царю Борису. Царь бояр крамольных
Не миловал, грозна была опала
Ослушникам! Вон Бельский попытался,
Да сам не рад, проворовался в службе
И надолго себе бесчестья добыл.
Меня, раба, Борис послал к народу,
И раб пошел, творя его веленье,
И говорил, что не царевич Дмитрий
Идет в Москву с иноплеменной силой,
А вор, расстрига, еретик Отрепьев.
Поверили иль нет, и кто поверил
Словам моим — не знаю; я исполнил,
Что царь велел. Вот вся вина моя!
Не верь ему, великий государь!
Я все сказал, что за собою ведал,
Перед лицом царя я повинился,
И больше нет вины за мной. Велите
Пытать меня, хоть до смерти замучьте,
Вы не услышите ни слова больше!
Напрасно ты, Петр Федорыч, безвинных
Сирот пытал! Узнать тебе хотелось,
Что говорил, по царскому приказу,
Я с лобного; на каждом перекрестке
Спросил бы ты — тебе без пытки скажут,
Да не запрусь и я, не потихоньку —
На всю Москву я громко говорил.
Ждет милостей народ, а ты пытаешь.
Что значит — кровь! Отец был в палачах,
И ты по нем.
Он лжет перед собором,
Бесстыдно лжет! он ведомый обманщик!
Не с лобного — то было, да прошло, —
В своем дому недавно он народу
Бездельные те речи говорил.
Ни слова! Стой! Заглазно сколько хочешь
Нашептывай; в глаза не смей порочить
Вернейших слуг московских государей!
Чем клеветать на Шуйских, вы бы лучше
Царям служить у Шуйских поучились.
У тех ли Шуйских, что в Литву бежали?
У тех ли Шуйских, что царя Ивана
В младенчестве не досыта кормили,
В его глазах бояр его губили,
С митрополитов облаченье рвали?
Или у тех, что черный люд московский
Не раз, не два водили бунтом в Кремль?
Наш род большой, в семье не без урода.
Я б насчитал тебе десятки Шуйских,
Проливших кровь и головы сложивших
На всех концах, на всех украйнах русских,
В бою ручном и в городских осадах —
Да говорить я не хочу с тобой.
Боясь Бориса, ты солгал народу;
Зачем же ты потом не повинился
Во лжи своей? Когда Гаврило Пушкин
С Плещеевым нам грамоты читали
Димитрия Иваныча, ты где был?
Ты что ж молчал? А в день царева въезда
Опять не ты, а я да Петр Басманов
Поехали с народом говорить;
А ехать бы, по совести, тебе!
Ты Федором Иванычем был послан
Похоронить царевича, ты знаешь,
Кого ты хоронил. Вы с патриархом
Не раз божились, что царевич Дмитрий
Похоронен тобой в соборной церкви;
Зачем же ты молчишь теперь, не скажешь
Народу правды? Вы похоронили
Попова сына, так бы ты и молвил;
А ты молчишь да морщишься — мол, знаю,
Да не скажу до случая
Василий,
Зачем молчал ты о своем обмане?
Ты виноват передо всем народом —
Ты лгал ему. Я здесь, я на престоле,
Не в Угличе, не мертвый! Хоронили
Другого вы. Кого вы хоронили?
Ну, говори!
Казнить его, злодея!
Ты выслушай, великий государь!
Про мой обман, про вымыслы Бориса
Народ забыл и знать про то не хочет
На радости. Бездельные те речи
Я говорил давно; с Мстиславским после
Мы за тебя, под звоном колокольным,
Народ московский ко кресту водили
И верой, правдой, не жалея жизни,
Служить тебе учили. Для чего же
Про старое напоминать народу!
И Бельский да Басманов неразумно
Народ московский на Пожар сбивали,
Чтоб клясться в том, чему и так все верят.
Недаром же руками им махали,
Чтоб не клялись: «Мы и без вас-де знаем».
А без нужды божиться, лишь в сомненье
Народ вводить… И стало им обидно,
Что я разумно сделал, не поехал
На лобное. Чему бы обижаться?
Кому как бог даст: разум или глупость,
Так и живи! На Бога с челобитьем
К кому пойдешь!
Великий государь,
Я все сказал тебе, что может правый
Сказать в защиту правоты своей.
Теперь в твоих руках и суд и милость,
И головы и честь холопей царских,
Бояр исконных, суздальских князей.
Увесть его!
Вы слышали, бояре,
Окольничьи и думные дворяне,
И вы, честные люди; обсудите
И приговор поставьте по закону
И совести и расходитесь с Богом!
Чему приговорите, так и быть.
Подумайте! Чтоб не было обиды:
Казнить легко, да после не воротишь.
Хоть думайте, хоть нет, а он изменник!
Пиши скорее приговор соборный!
Честной собор, чему повинен Шуйский?
Казнить его! — Повинен смертной казни. —
Изменник он! Ему и смерти мало! —
Все Шуйские изменники! — И братьев
Помиловать нельзя. Какая милость! —
Всем Шуйским смерть! На том и порешили.
А тех за что? Они не виноваты.
Чай, Дмитрий-то свояки с Годуновым,
Вот и вина.
Нет, этак не порядок!
Так что ж писать?
Пиши: казнить Василья,
А Дмитрию с Иваном снять боярство
И в ссылку их по дальним городам.
Согласны все?
Согласны! — Ладно, ладно! —
Чтоб так и быть тому без перемены!
Пиши, Василий! Расходитесь с Богом!
Народ — волна: куда его подует,
Туда и льет. Уж Шуйских ли не любят,
А вымолви за них в защиту слово,
Так разорвут.
Не знаю только, ладно ль
Судить бояр собором черни буйной!
Короток суд народный — беспощадный.
Кровавый суд, без совести, без толку —
В нем Бога нет.
И затевать не надо б.
Служу царю, пусть царь меня и судит,
А не торговцы из лубочных лавок.
Убийство, а не суд. Мне Шуйских жалко.
Кому ж не жаль! Нет, Шуйский пригодился б,
Что ни толкуй! Он плут и проидоха,
А все наш брат боярин, нам он свой.
О чем, бояре?
О суде толкуем,
Что глуп народ, и бестолков, и буен,
А рассудил по правде.
Это верно.
А все ж не дело черному народу
Судить бояр. Он должен их бояться
Да слушаться; а дай ему почуять,
Что он судья над нами, плохо будет:
Он сам начнет без царского указа
Судить, рядить да головы рубить.
А что, ведь правда!
Есть о чем подумать;
Подумаешь — зачешется затылок.
Не напророчь! Не дай Господь дождаться!
На чем решили?
Шуйского Василья
Собором всем казнить приговорили,
А братьев разослать по городам.
Как ты прикажешь?
Приговор исполнить!
На лобном месте завтра прочитать
Его Василью; положить на плаху
Бунтовщика, занесть топор над ним
И объявить, что мы его прощаем,
Что вместо казни посылаем в ссылку
По смерть его, с лишением боярства;
А вотчины и все именье Шуйских
Мы отписать велим в свою казну.
Пошли Господь тебе на многи лета
И радостей и счастья, государь!
Довольны вы?
Язык всего не скажет,
Что чувствует душа; мы лучше дома
Помолимся о здравии твоем
И долголетии.
Куда прикажешь,
Великий государь, сослать Василья?
За Кострому — и завтра же отправить!
Не доезжая места, воротить
Его в Москву и возвратить боярство,
И вотчины, и все его именье…
А Ксения все плачет, все тоскует?
У нас уход за ней, как за царицей.
Не знаешь ли, чем слезы ей унять?
Уймутся сами. Скоро высыхает
Роса на солнце, а девичьи слезы
Еще скорей.
Заметил ты, Масальский:
В слезах она становится красивей,
Чем так, без слез?
Так пусть она и плачет!
Таких очей я ни в Литве, ни в Польше
Не видывал. Она меня полюбит!
Как думаешь, Масальский, ведь полюбит?
Великий государь, ума не хватит
О девках думать. Что ж об девке думать,
Полюбит ли! Да что ж ей больше делать.
Как не любить? Одна у них забота…
Поедем к ней! Желал бы я пред нею
С соперником сразиться, чтобы сердце
Красавицы от страха трепетало
И победителю наградой было.
Я Ксению люблю. Скажи, Масальский,
Чем покорить могу ее я сердце?
Что покорять! Она не враг тебе;
Вели любить, и разговор короток.
Что приуныл, Петр Федорыч? Обидно,
Что службишка твоя пропала даром?
Служи царю мечом на ратном поле
Да в думе головой, а не доносом,
Никто тебя обидеть не посмеет.
Обидно мне не за себя, бояре!
Он добрый царь, но молод и доверчив;
Играет он короной Мономаха,
И головой своей, и всеми нами.
Младый, цветущий юнош, князь Михайло
Васильевич, зачем меня, старуху,
Ты вытащил из монастырской кельи?
От суеты мирской давно отвыкла,
Ох, я давно отвыкла!
Государем
Приказано мне привезти тебя;
Он по тебе давно скучает. Будешь
Ты, наша мать, царицею московской.
Поверь ты мне, голубчик, ничего-то,
Ох, ничего-то мне не надо! Только
В монастыре и жить мне; я забыла,
Как люди-то живут.
В Москве немало
Жилья тебе; в любом монастыре
Великой государыне есть место.
Попомни нас тогда, своих холопей!
За дядю гнева не держи на нас!
Забыла я, голубчик, все забыла!
Ты млад еси, а красен и разумен;
Гуляешь холост?
Не женат пока…
Петр Федорыч идет к тебе, царица.
Ну пусть идет! О, Господи помилуй!
Вот грех какой, какое попущенье!
Туман в глазах, кружится голова.
Что говорить, что делать? Где набраться
Мне разума? Ну, буди власть Господня!
Царица наша, наша мать родная,
Ужли холопа Петьку позабыла?
Ты, Петя, встань! Ты молод был тогда.
Великий царь и государь Димитрий
Иванович зовет в свой город стольный
Тебя, царицу.
Ох, везут насильно,
А не зовут меня!
Он повелитель,
Не только звать и приказать он может —
Сама бы ты должна навстречу сыну
Не ехать, а лететь.
Навстречу сыну?
Где сын-то мой, Петр Федорыч? Где сын-то?!
Не знаешь ты, так я тебе скажу:
Я в Угличе его похоронила,
От слез моих там реки протекли…
Не говори, царица! жив Димитрий
Иванович.
У Спаса мы стояли
Обедню с ним в субботний день, на память
Пахомия Великого; в ту пору
Послал Господь такой-то красный день,
И таково тепло…
Царица наша,
Таких речей мне слушать непригоже!
И, быть греху, пришли мы от обедни,
Пошла я вверх, сижу да отдыхаю,
А он внизу с ребятками играет;
Известно дело, ноги молодые
Не устают; и понесли нам еству;
Хочу я встать — царевича покликать,
Вдруг слышу крик, так сердце и упало!
Бегу с крыльца, кормилка держит Митю,
А он кончается, а сука мамка…
Забудь про все! Одно, царица, помни,
Что ты всю жизнь терпела от злодеев.
И сам Борис, и все его холопы
Над царскою вдовою издевались.
Пришла пора поцарствовать тебе,
Назло врагам твоим, на радость братьям
И сродникам, опальным, заключенным.
Прошли года, во мне затихла злоба;
От радостей мирских я отреклась.
Борис в могиле — нас Господь рассудит
Его холопям мстить я не хочу!
Вот если б вы в то время догадались,
Как я в слезах, обрызганная кровью
Царевича, по Угличу металась,
Безумная, звала людей и Бога,
Кровавые поднявши к небу руки,
На месть Борису, — если бы тогда
Восстала Русь, Литва и вся Украйна
На этот род проклятый годуновский,
Разлучников единокровных братьев,
И надо было, чтоб царевич ожил,
Воскрес убитый, — я тогда бы сыном
Подкидыша паршивого признала,
Щенка слепого детищем родным!..
Замкни уста! Ты Дмитрия не знаешь!
Он наша радость, наше упованье.
Остановись! Душа моя не стерпит,
Не вынесет она позорной брани.
Пугать меня! — жену царя Ивана,
Того Ивана, перед кем вы прежде,
Как листья на осине, трепетали!
Я не боялась и царя Бориса,
Не побоюсь тебя, холоп!
Царевич!
Родимая!
Постой-ка! Ничего-то
Ты не похож.
Зачем тебе наружность?
Моя душа горит к тебе любовью
Сыновнею!
Пока ты в заключенье,
Среди старух, отживших и бранчивых,
Постом невольным изнуряла тело,
И молодость свою в слезах губила,
И вянул даром блеск очей твоих
И величавость царственного стана,
Я трон тебе готовил, я злодеев
Твоих губил, сбирал твой род и племя
По годуновским тюрьмам, и вкруг трона
Поставил их в блестящем одеянье
Сановников ближайших! Я очистил
Широкий путь тебе в твою столицу;
А ты взглянуть не хочешь на меня
И гонишь прочь, как недруга?
Молиться
Всю жизнь мою за милости твои
И чтить в тебе царя — рабой, коль хочешь,
Служить тебе я с радостию буду;
Но матерью!.. Нет! сердца не обманешь!
Не так оно забьется, если сына
Родимого прижмешь к своей груди.
Пусти меня опять в мою обитель —
Не сын ты мне.
А много ль нежной ласки
Ты видела от сына? И не скучно
Без ласки жить тебе?.. Ребенком малым,
Играючи, он прибегал к тебе
Склонить свою головку на колена
И засыпать под шепот нежных слов;
Другой любви и ласки он не ведал.
Прошло и то, и рано ты осталась
С сиротскими слезами вековать!
Припал ли он хоть раз к твоим коленам
Царем в венце и бармах Мономаха,
При радостных слезах всего народа?
Просил ли он себе благословенья
Землею править, суд и правду деять,
Прощать виновных именем священным
Царицы-матери, несчастным слезы
Ее руками отирать?
О, если б
Ты был мой сын! Поди ко мне поближе,
Взгляни еще в мой глаза!..
Димитрий,
Ты сирота, без племени и рода!
Я ласк твоих не отниму у той…
Другой!.. Она, быть может, втихомолку,
В своем углу убогом, пред иконой
О милом сыне молится украдкой?
Иль здесь, в толпе народной укрывает
Лицо свое, смоченное слезами,
И издали, дрожащею рукою
Благословляет сына?
Нет! О нет!
Одна ли буду матерью твоей,
Одна ль любить тебя, меня одну ли
Полюбишь ты?
О да! Одну тебя!
Ты назовись лишь матерью — я сыном
Сумею быть таким, что и родного
Забудешь ты.
Тебя я полюбила…
Невиданным почетом и богатством
Украшу я твое уединенье
В обители; под этой грубой ризой
По золоту парчой пойдешь ты к трону!
Смотри сюда…
От нашей царской ставки
До стен Кремля шумят народа волны
И ждут тебя. Одно лишь только слово!
И весь народ, и я, твой сын венчанный,
К твоим стопам, царица, упадем.
Ты мой! Ты мой!
И сын, и раб покорный!
Обнимемся! Союзом неразрывным
Мы связаны на жизнь и смерть. Пойдем!
Отбрось теперь свой посох: эти плечи
Могучие тебе опорой будут.
Царица! — Мать родная! — Ты сиротам,
Рабам твоим, покров и заступленье!
Ты нас зазвал к себе на перепутье,
На пирожок, на чарочку винца,
А угостил и допьяна и сыто.
Чем Бог послал! Какое угощенье!
Вот в Кракове Афонька наш пирует,
Не нам чета, и черт ему не брат,
Ломается — гляди, что курам на смех.
А мы в Москве играем в городки.
Однако царь изрядно проминает
Бояр своих. На земляную стену
Полезет сам, и ты за ним ступай!
А тут-то нас, не из пищалей, правда,
А палками по чем попало лупят.
Ученье — свет, а неученье — тьма.
Бока болят от этого ученья,
А толку нет. Не на кулачки драться,
Не лезть на башню прямо под обух;
Приказывать боярское есть дело.
Бока болят! Ну, поболят немного,
Да заживут; бесчестье не велико.
А вот бесчестье: Юрий Мнишек пишет
Высоко больно, к умаленью чести
Боярской нашей.
Так ли, князь Иван
Михайлович?
Чего ж еще! Он пишет:
«Я вам царя поставил, я-де начал
И кончил все, и как-де я приеду,
Перед царем о вас стараться буду,
О умноженье ваших прав боярских».
Каких еще нам прав?
Оно б не худо
Шляхетские нам вольности иметь;
Да вот беда — пан Юрий Мнишек сядет
На нас на всех, между царем и нами.
Оставим лучше эти разговоры.
Не нам судить! Что будет, то и будет.
Ну пусть бы Мнишек, а гляди — наедет
Родня его и сядет в думе царской
С боярами. Гоняет, как мальчишек.
Нас царь теперь, а уж тогда и вовсе
Молчать придется да глазами хлопать.
Как дуракам.
Ты хмелен, князь Василий.
И хмелен, да умен, — так два угодья.
А что писать нам Юрию? Вот Шуйский
И нужен бы!
Без Шуйского напишем,
Подумавши. Подумай, князь Василий,
И нам скажи!
Пишите вот что:
«Пан Юрий! Грамотку твою читали,
А пишешь ты про службу государю,
Что в дохожденье прирожденных панств
Служил ему и промышлял с раденьем,
И хочешь впредь добра ему хотеть,
И мы тебя теперь за это хвалим».
Вот и конец!
Разумно! Так и надо!
Пускай его читает.
Шуйский едет
В Москву опять.
Ну, радость не велика.
Не всё на волка, ты скажи — по волку!
Ну, хочешь ли побиться, князь Феодор
Иванович, а вот князья разнимут:
Я бьюсь с тобою о велик заклад,
Что не пройдет недели, князь Василий
И в думе первый, и в совете будет,
И самый ближний друг царю. Ну, хочешь?
Завидовать не стану, не завистлив —
Его при нем! Прощай!
Прощай, князь Федор
Иванович.
И я за шапку.
Что же!
Ты, князь Иван Михайлыч, посидел бы.
Ну, посиди.
До дому, князь Василий
Васильевич, пора. Прощенья просим,
Женишка ждет.
Ну, как, князья, хотите!
Я не держу: насильно мил не будешь.
За весть спасибо!
Было бы за что!
Не торопись. Недолго ждать, увидишь,
Я во хмелю, язык поразвязался,
Душа горит. Ты — друг; перед тобою
Могу я смело душу распахнуть.
Еще бы нет! Одна душа, два тела!
Умрет со мной.
Дай Шуйскому приехать
Да осмотреться; он сейчас увидит,
Куда ведут советники слепые
Царька слепого…
Ну!
Он им поможет.
С Басмановым он больше не заспорит:
Поддакивать и поблажать им будет;
И царик наш напрыгает недолго.
А после что? На трон Мстиславский сядет.
Мстиславский? Нет! Его на то не хватит;
Ума не нажил, смелости подавно;
А сесть на царство — мудрена наука.
Ну, Шуйский.
Верно. Только с уговором:
Пусть грамоту напишет он боярству
И поцелует крест — без нашей думы
Не делать шагу: смертью не казнить,
Поместий, отчин и дворов не трогать
Без нашего суда; а кто по сыску
Дойдет до казни — жен, детей не грабить;
Доводчиков не слушать! Да не токмо
На нас, бояр, не класть своей опалы,
Не осудя, — гостей, людей торговых
И волосом не трогать без суда!
Когда язык ему и руки свяжем,
Пусть царствует.
Такое дело ново,
И Шуйскому какая же неволя
Приказчиком боярским быть на троне?
Без записи такой не сесть на царство
Ни одному из нас: друг друга знаем;
Переплелись обидой да бесчестьем
Боярские роды; одной семьи нет,
Чтоб на другую зубы не точила.
Свои друзья, свои враги у всех;
Кто ни взойди теперь на трон московский,
Родня, друзья сейчас его облепят —
Врагам не жить.
Мудреная задача!
Не думаю, чтоб Шуйский поддался:
Он травленый.
Ну, мы не будем плакать;
Тогда пошлем к Жигмонту Владислава
Просить на царство: ешь меня собака
Неведомая, только не своя…
Пора к царю, телят нарядных кушать.
Пускай не всех, а только самых близких,
И то простых людей; из думы только
Татищева; а прочим говори,
Что скорбен, мол: не только человека,
И свету Божьего не хочет видеть.
Калачник Ваня раз десяток мимо
Ворот прошел, за тыном притулился,
Войти не смеет.
Ну, пусти его,
Введи его тихонько задним ходом.
Калачники, разносчики, торговцы,
Попы без мест, да странный, да убогий,
Да голь кабацкая — меня жалеют
И помнят обо мне, а наша братья
Советчики, да судьи, да думцы
Великие — что борода, то дума,
Что лоб, то разум — те меня забыли:
Поклона ждут… Да не дождутся: с ними
Заигрывать, как с девками, не стану.
Придет пора, поклонятся и сами.
Я не брезглив, мне всякий друг, кто нужен.
И сволочь хороша. Не плюй в колодезь!
Велика сила шлющийся народ!
Что скажешь, друг Иван?
Тебя, боярин,
Отец ты наш, в живых не чаял видеть;
Вот, Бог привел! Ну, как ты воротился?
Здорово ли? Об нас не позабыл ли?
Не бросишь ли сирот своих?
Не брошу.
Ну, дай тебе Господь! А мы всё те же,
Мы все твои. Я бьюсь теперь, боярин,
Из пустяков; повесили б уж, что ли,
Меня скорей иль голову срубили!
С чего бы так?
Жить не мило, боярин!
Рассказывать аль нет? Коль будешь слушать,
Я все скажу, а то вели отправить
К Басманову меня: я ворог царский.
И то, пошлю.
Так посылай скорее!
Я голова отпетая. Довольно
Погуляно, пора костям на место.
Куда спешить! Басманов подождет.
А ты покуда говори, что знаешь!
Что нового?
Все новое, боярин!
Палаты новы у царя; у немцев
Кафтаны новы — бархат фиолетов;
У русских вера новая — латинцы
В самом Кремле поставили костел
И целый день гнусят свои обедни,
Своим душам на вечную погибель
И на соблазн крещеному народу.
Теперь обедать с музыкой садятся,
Не молятся, ни рук не умывают.
Поляки бьют народ, секут и рубят
И встречного, и поперечных; бродят
По улицам, по лавкам, по базарам,
Берут добро без денег и без спросу.
И все молчат?
Нельзя и рта разинуть,
Защиты нет. В застенок да на плаху!
Петр Федорыч лютее волка стал:
Живого съест. Казнит немилосердо;
Монахов чудовских поразослали;
Тургенева казнили на Пожаре.
Чай, брата знал меньшого, Федьку?
Как же,
Ну как не знать!
Горячий был, как я же;
Доводчики его оговорили.
Короток суд: свели его на плаху.
Без брата жизнь постыла мне, боярин;
Я жив брожу, а он в сырой земле;
И мне туда ж. Да лишь бы поскорее!
Задешево я голову бы продал!
Нужна тебе?
Повремени до срока,
Ты голову сложить всегда поспеешь;
Не торопись: быть может, пригодится
На что-нибудь. Бери лоток на плечи,
Торгуй опять. Помалчивай о брате,
Повеселей гляди, на прибаутки
Не поскупись, да не болтай пустого!
А я тебя за прежние заслуги,
Уж так и быть, помилую: Петрушке
Басманову речей твоих не выдам.
В нужде иль горе, приходи ко мне,
И выручу, и денег дам на нужду.
Убогий где?
В Москве. Да мелет что-то
Нескладное.
А где живет?
В поварне
У патриарха, только кормят плохо.
Пришли его. Да заходите чаще.
Масальский князь с боярами наехал
От самого царя.
Ворота настежь!
Я растворил.
И двери настежь живо!
Великий царь и государь Димитрий
Иванович велел тебе сказать,
Боярин князь Василий, княж Иваныч,
Что он вины не помнит, и опалу
Твою с тебя снимает, сан боярский,
И вотчины, и все добро твое
Он жалует тебе, и дозволяет
Опять его царевы очи видеть
Пресветлые, и жалует кафтаном,
И шубою, и шапкою боярской.
Великие бояре; вы, царевы
Советчики, краса земли Московской!
Скажите мне, последнему холопу,
Каким путем-дорогой иль тропами
Звериными вы ехали ко мне?
Да разве есть ко мне дорога, лесом
Не заросла, не завилась травою?
Каких людей попутных вы встречали?
Кто вас провел, кто показал домишко
Убогий мой? Да разве есть на свете
Василий Шуйский? Разве люди помнят
В Москве о нем? Великие бояре!
Не вы нашли, не люди вам казали
Пути-дороги — царь вам приказал
Найти меня, и лесы преклонились,
И развился, как скатерть, путь широкий
И поднялся и светел стал мой дом,
Как царские высокие палаты:
И жив опять, и радостен хозяин;
Вчерашний смерд — опять боярин царский.
Скажите вы царю и государю,
Что дней моих остаток и дыханье
Последнее, душевный каждый помысл
Я отдаю ему; что стар и хил я,
Но сил еще у Шуйского достанет,
Чтоб доползти до ног его, коснуться
Его стопам холопскими устами
И верным псом на страже стать у трона…
Седлать коней! Боярскую одежду!
Лохмотья прочь! Я еду к государю;
А завтра вас прошу к себе, бояре,
На званый стол, на разливанный пир —
Отпраздновать со мной цареву милость!
Войти с помощью соц. сетей: