Невольницы
Действие первое
ЛИЦА:
Евдоким Егорыч Стыров, очень богатый человек, лет за 50.
Евлалия Андревна, его жена, лет под 30.
Никита Абрамыч Коблов, богатый человек, средних лет, компаньон Стырова по большому промышленному предприятию.
Софья Сергевна, его жена, молодая женщина.
Артемий Васильич Мулин, молодой человек, один из главных служащих в конторе компании.
Мирон Ипатыч, старый лакей Стырова.
Марфа Севастьяновна, экономка.
Гостиная в доме Стырова; в глубине растворенные двери в залу, направо от актеров дверь в кабинет Стырова, налево — в комнаты Евлалии Андревны. Мебель богатая, между прочей мебелью шахматный столик.
Явление первое
Марфа (входит слева), Мирон (заглядывает из залы).
Мирон(кланяясь). Марфе Савостьяновне!
Марфа. Мирон Липатыч! Да взойдите, ничего…
Мирон входит.
Какими судьбами?
Мирон. Барина навестить пришел, наслышан, что приехали.
Марфа. Приехали, Мирон Липатыч.
Мирон(нюхая табак). На теплых водах были?
Марфа. На теплых водах. Были и в других разных землях, два раза туда путешествовали… Ну, и в Петербурге подолгу проживали. Много вояжу было; прошлое лето вот тоже в Крым…
Мирон. И вы завсегда с ними?
Марфа. В Крыму была; а то все в Петербурге при доме оставалась.
Мирон. Постарел, я думаю, Евдоким Егорыч-то?
Марфа. Конечно, уж не к молодости дело идет, а к старости, сами знаете. Ведь вот и вы, Мирон Липатыч…
Мирон. Ну, мы другое дело: у нас это больше… знаете… от неаккуратности.
Марфа. А вы неаккуратность-то эту все еще продолжаете?
Мирон. Нет, будет, довольно, порешил… все равно как отрезал. Теперь уж ни Боже мой, ни под каким видом.
Марфа. И давно вы это… урезонились?
Мирон(нюхая табак). С Мироносицкой предел положил. Думал еще со Страшнóй закончить; ну, да, знаете, Святая… потом Фомина… тоже, надо вам сказать, неделя-то довольно путаная. Попрáвная неделя она числится; голова-то поправки требует, особенно на первых днях. Ну, а с Мироносицкой-то уж и установил себя как следует. И вот, надо Бога благодарить, Марфа Савостьяновна, до сих пор… как видите! И чтобы тянуло тебя, манило, али тоска… ничего этого нет.
Марфа. Ну, укрепи вас Бог!
Мирон. Очень чувствительный я человек, Марфа Савостьяновна, — сердце мое непереносчиво! Обидит кто или неприятность какая, ну, и не сдержишь себя. Не то чтоб у меня охота была или какое к этой дряни пристрастие; а все от душевного огорчения.
Марфа. Разно бывает, Мирон Липатыч: кто от чего. Но, при всем том, безобразие-то все одно.
Мирон. Так, значит, состарились мы с Евдокимом Егорычем?
Марфа. Да, таки порядочно. Коли вы его давно не видали, так перемену большую заметите.
Мирон. Три года не видал. Как тогда поженились, так мне от места отказали, молодую прислугу завели. Нет, Марфа Савостьяновна, пожилому на молоденькой жениться не след.
Марфа. Да ведь она не то чтобы очень молоденькая, двадцати пяти лет замуж-то шла.
Мирон. Самый цвет… вполне…
Марфа. Да вот уж три года замужем.
Мирон. Все-таки женщина в полном своем удовольствии; а мы-то с Евдокимом Егорычем уж скоро грибы будем. Старый-то на молодой женится, думает, что сам помолодеет; а заместо того еще скорее рушится, в затхлость обращается.
Марфа. Почему вы так полагаете? Отчего ж бы это?
Мирон. От сумления.
Марфа. Может быть, и правда ваша.
Мирон. Старый человек понимает, что молодая его любить как следует не может; ну, и должен он всякий час ее во всем подозревать; и обязан он, коли он муж настоящий, за каждым ее шагом, за каждым взглядом наблюдать, нет ли какой в чем фальши. А ведь это новая забота, ее прежде не было. А вы сами знаете: не лета человека старят, а заботы.
Марфа. Да, уж настоящего спокою нет.
Мирон. Какой спокой! И я про то ж говорю. Я теперь Евдокима Егорыча — ох! как понимаю. Опять же не из своего круга взята.
Марфа. Какого вам еще круга? Маменька их в заведении, которое для барышень, главная начальница.
Мирон. Мадамина дочь, вроде как из иностранков.
Марфа. Вы это напрасно… Только что обучена на всякие языки, а природы нашей, русской.
Мирон. А промежду себя они?..
Марфа. Ну, конечно, не так, как молодые…
Мирон. Контры выходят?
Марфа. А все ж таки…
Мирон. Стражаются?
Марфа. Что вы, как можно! Несогласия между ними незаметно.
Мирон. И часто у них это бывает?
Марфа. Что?
Мирон. Стражение?
Марфа. Да что вы, какое стражение? Из-за чего им? Живут как следует, как все прочие господа.
Мирон. Ведь вы правды не скажете: женская прислуга всегда за барыню; плутни у вас заодно, а за маклерство вам большой доход. У Евдокима Егорыча, как я вижу, нет никого, чтобы преданный ему человек был: поберечь его некому. Значит, Евдокиму Егорычу верный слуга нужен. Я теперь понял из ваших слов все дело.
Марфа. Вы зачем же к Евдокиму Егорычу?
Мирон. Слышал, что у них камардина нет; так хочу опять к ним проситься.
Марфа. Теперь гости у нас; а подождите немножко в кухне, Мирон Липатыч, по времени я доложу.
Мирон. Что же не подождать! Екстры нет, больше ждали. (Уходит.)
Из кабинета входят Стыров и Коблов.
Явление второе
Стыров, Коблов и Марфа.
Стыров(Марфе). Пошли узнать, дома ли Артемий Васильич! Если дома, просить его ко мне.
Марфа уходит.
Будем продолжать прежний разговор. Я похож на нищего, который вдруг нашел огромную сумму денег и не знает, куда с ними деться, как их уберечь; все боится, чтоб их не украли.
Коблов. О чем вы жалеете, в чем вы раскаиваетесь, я не понимаю.
Стыров. Ну, положим, что я не жалею и не раскаиваюсь; довольно с меня и того, что я чувствую неловкость своего положения. Вы, я думаю, понимаете, что человеку с моим состоянием весьма естественно желать себе спокойствия и всякого удобства.
Коблов. Как не понимать! Но вы меня извините, я никакой неловкости, никакого неудобства в вашем положении не вижу.
Стыров. О таком деликатном предмете, разумеется, я могу говорить только с одними вами: у нас общие дела, общие интересы, и уж мы привыкли поверять друг другу то, что для посторонних должно оставаться тайной.
Коблов. Уж позвольте и мне говорить с вами откровенно. Вы знаете, как я глубоко уважаю Евлалию Андревну: поэтому, чтобы не стеснять себя в разговоре, мы будем говорить не о вас и не о ней собственно, а вообще, то есть о всяком муже и жене, какие бы они ни были.
Стыров. Хорошо. Вы, я думаю, знаете сами, что для счастья в супружеской жизни весьма важно, чтобы выбор с обеих сторон был непринужденный и вполне свободный.
Коблов. Да, это условие нелишнее, хотя нельзя сказать, чтобы необходимое.
Стыров. А ведь Евлалию Андревну выдали за меня почти насильно. Мать до двадцати пяти лет держала ее взаперти и обращалась с ней, как с десятилетней девочкой. Я ее купил у матери.
Коблов. Да хоть бы украли. Ведь вы венчаны, значит, вы находитесь в положении мужа и жены. Отношения эти известны, определены, и задумываться тут не над чем.
Стыров. И притом неравенство возрастов…
Коблов. Да ведь она видела, за кого идет.
Стыров. Не видала, я ослепил их с матерью. Когда я нечаянно познакомился с ними, меня сразу поразили некоторые особенности в характере Евлалии. В ней было что-то, чего я не встречал в других девушках; а я их видал-таки довольно на своем веку. Быстрые перемены в лице — то оно как будто завянет, то вдруг оживится и осветится; порывистые движения, короткое, судорожное пожатие руки при встрече; прямая речь, без всякого жеманства, и почти детская откровенность. Все это вместе было довольно привлекательно. Но ведь не влюбился же я — в мои годы этого не бывает, — я просто захотел приобресть ее, как редкость. И упрекаю теперь себя за это, как за поступок неосторожный.
Коблов. Напрасно.
Стыров. Я пошел путем прямым и верным; я не давал опомниться им с матерью: бывал у них по три раза в день, делал безумные траты для их удовольствия, осыпал подарками… И вот в результате: старый, постоянно занятой делами муж и молодая, страстная и способная к увлечениям жена.
Коблов. Что ж из этого? К чему эти признания? Я и без вас знал, что мужья и жены не всегда бывают равны возрастом и одинаковы характером. Я опять-таки повторяю: ведь вы венчаны, значит, вы стали в известные отношения друг к другу — вы муж и жена. Эти отношения уже определены, и они одинаковы и для молодых и для старых, и для страстных и для бесстрастных. Муж — глава, хозяин; а жена должна любить и бояться мужа. Любить — это надо предоставить жене: как ей угодно, насильно мил не будешь; а заставить бояться — уж это дело мужа, и этой обязанностью он пренебрегать никак не должен.
Стыров. Но ведь она молода, ей жить хочется… Когда войдешь в ее положение…
Коблов. А зачем это вам входить в ее положение? Нет, вы этого не делайте! Начнете входить в положение жены, так можете приобресть дурную привычку входить в чужое положение вообще. Если последовательно идти по этому пути, так можно дойти до юродства. Там сирые да убогие, несчастные да угнетенные; придешь, пожалуй, к заключению, что надо имение раздать нищим, а самому с цветочком бегать босиком по морозу. Уж извините, такого поведения рекомендовать нельзя человеку деловому, у которого на руках большое коммерческое предприятие.
Стыров. Мы уклоняемся от предмета… Я говорил с вами не о житейских правилах: я имею свои, и довольно твердые, и в советах не нуждаюсь. Я говорил только о том исключительном положении, в котором я нахожусь, После свадьбы, вы знаете, сейчас же мы уехали в Петербург, два раза ездили в Париж, были в Италии, в Крыму, погостили в Москве; везде не подолгу, скучать ей было некогда. Теперь я должен прожить здесь, по своим делам, год или более; город довольно скучный, развлечений мало, притом же она может встретить кого-нибудь из своих прежних знакомых. Когда я женился, ей было двадцать пять лет; нельзя же предполагать, что у нее совсем не было привязанностей; а при скуке старые привязанности штука опасная.
Коблов. Конечно, опасная, если вы будете вольнодумствовать.
Стыров. Как «вольнодумствовать»… Что это значит?
Коблов. То есть пренебрегать правами мужа. Как, по вашему мнению, должен поступить муж в случае неверности жены?
Стыров. Ведь это, глядя по характеру… Я не знаю… может быть, я только заплакал бы; а может быть, и убил бы жену.
Коблов. Ну, вот видите ли! Значит, для вас прямой расчет не допускать неверности.
Стыров. Без сомнения; но как это сделать?
Коблов. Надо стараться устранить всякие поводы к соблазну, надо принять меры.
Стыров. Да какие меры? В том-то и дело.
Коблов. Во-первых, надо отнять совершенно свободу у жены, ограничить круг ее знакомства людьми, хорошо известными вам.
Стыров. Да тут знакомство и так невелико; выбирать-то не из кого… Известные лица… А кто здесь нам хорошо-то известен?
Коблов. Да вот, например, все служащие у нас.
Стыров. Без исключения? И Мулин?
Коблов. И Мулин. Он нам предан, вся будущность его в наших руках, кроме того, он очень неравнодушен к деньгам и постоянно ухаживает за богатыми невестами. А не женился он до сих пор только потому, что все ждет, не появится ли еще побогаче.
Стыров. Итак, во-первых, знакомство; а во-вторых?
Коблов. А во-вторых, надо учредить негласный надзор над женой.
Стыров. То есть шпионство. На кого ж возложить эту обязаность?
Коблов. Прежде всего на прислугу.
Стыров. Что вы говорите! Да ведь это гадко.
Коблов. Вы бывали больны? Ну, конечно, бывали и принимали не одни только сладкие лекарства. Когда дело идет о здоровье, так вкуса в лекарствах не разбирают.
Стыров. Как хотите, а к такому средству можно прибегать разве уж в последней крайности.
Коблов. В крайности уж будет поздно. Тем-то это средство и хорошо, что предупреждает крайности. Всякое увлечение вначале очень невинно; тут-то его и накрывать. У женщины, Евдоким Егорыч, два главные двигателя всех их поступков: каприз и хитрость. Против каприза нужна строгость, против хитрости — абсолютное недоверие и постоянный надзор.
Стыров. Но как же со всем этим вы согласите любовь к жене?
Коблов. Как? Очень просто. Ведь любим же мы своих маленьких детей, однако за капризы их наказываем и без нянек не оставляем.
Стыров. Но справедливо ли смотреть на женщин как на маленьких детей?
Коблов. Да мы, кажется, не о справедливости разговор начали, а о спокойствии для мужей.
Стыров. Хорошо. Благодарю вас! Я подумаю… и приму в соображение ваши слова. (Садится к шахматному столику.) Не сыграем ли в шахматы? Мне прислали недавно резные, превосходной работы. (Вынимает из кармана ключик и отпирает ящик стола.) Я их запираю от любопытных. Растеряют либо переломают.
Входит Марфа с телеграммой.
Явление третье
Стыров, Коблов и Марфа.
Марфа. Телеграмму подали из конторы. (Подает телеграмму Стырову.)
Стыров(прочитав телеграмму). Наш пароход с баржами остановился; значительное повреждение. (Встает. Ключ остается в замке ящика. Передает телеграмму Коблову.) Надо ехать самому. (Взглянув на часы, Марфе.) Скажи Евлалии Андревне, что я уезжаю на пароходе на несколько дней… Я поеду на пароходе через полчаса… Распорядись, чтобы мне приготовили и собрали все, что нужно, да вели закладывать лошадей.
Марфа. Слушаю-с. Мирон Липатыч тут дожидается.
Стыров. Какой «Липатыч»?
Марфа. Ваш бывший камардин.
Стыров. Что ему нужно?
Марфа. Должно быть, без места, так наведаться пришел.
Стыров. Хорошо; пошли его сюда.
Марфа уходит.
Коблов. Надо как можно скорее исправить повреждение, время не ждет, а главное, надо разобрать, кто виноват.
Стыров. Я за тем сам и еду. А вы потрудитесь с вечерним пароходом нам механика прислать.
Входит Мирон.
Явление четвертое
Стыров, Коблов и Мирон.
Стыров. Здравствуй, Мирон! Что ты?
Мирон. Слышал, что у вас человека нет, так желаю послужить вам, Евдоким Егорыч, по-старому, как прежде я вам… верой и правдой…
Стыров. По-старому? И пить будешь по-старому?
Мирон. Нет, зачем же, помилуйте! Это даже совсем лишнее.
Коблов. Не ехать ли мне с вами?
Стыров. Нет, вы, Никита Абрамыч, горячи очень; тут надо быть хладнокровнее. (Мирону.) Ну, так как же?
Мирон. Зачем пить? Пить не надо, Евдоким Егорыч. Ну его! Я и врагу не желаю.
Коблов. Вы мне телеграфируйте, что такое там у них.
Стыров. Непременно.
Мирон. Как же вы хотите, чтобы я пил?
Стыров. Да я вовсе не хочу. С чего ты взял?
Коблов. Дней пять пробудете, с проездом?
Стыров. Да, я думаю, не более.
Мирон. Нет, уж вы этого теперь от меня не дождетесь, потому я от себя надеюсь…
Стыров. Вот и прекрасно.
Мирон. Кабы в том что хорошее было, ну, тогда бы, пожалуй, отчего ж не выпить; а то ведь это только наша глупость одна и даже со вредом… Так к чему же это? Кому нужно? Кто себе враг? Да, кажется, наставь мне в рот воронку да насильно лей, так и то я… нет, не согласен; увольте, скажу…
Стыров. Как же ты прежде-то?
Мирон. Так как прежде мы были на холостом положении, ну уж аккуратности этой и не наблюдаешь; а теперь как можно! Теперь надо себя стараться содержать…
Стыров. Ну, хорошо, я тебя возьму на пробу, только уж не взыщи, если…
Мирон. Да нет, Евдоким Егорыч, ожидать мудрено, чтобы… Ни к чему не ведет, вот главное… Не хорошо, дурно, очень дурно.
Стыров. Сегодня же ты и поступишь. Я сейчас уезжаю; смотри без меня за порядком, за чистотой в доме, за всем.
Мирон. Понимаю, очень понимаю.
Стыров. Кто будет меня спрашивать, отказывай, говори, что меня в городе нет.
Мирон. Никого не буду принимать, вот как. Ох, как я вас понимаю!
Стыров. Понимать тебе нечего, а надо слушать и исполнять.
Мирон. Да уж вот как стараться буду, уж вот как… ну, уж одно слово… вот уж как; как раб… самый… который…
Стыров. Хорошо, ступай! Пособи там собрать мои вещи, ты это дело знаешь.
Мирон. Слушаю-с. (Уходит.)
Коблов. Я пойду ответ напишу на телеграмму. Да надо приказать, чтобы лодка была готова принять вас, а то они проспят, пожалуй. (Уходит в кабинет.)
Входит Мулин.
Явление пятое
Стыров и Мулин.
Стыров(подавая руку). Я за вами посылал, Артемий Васильич.
Мулин. Что вам угодно, Евдоким Егорыч?
Стыров. Я записку составил, она там у меня, в кабинете на столе; надо ее хорошенько редактировать.
Мулин. Велика?
Стыров. Листов шесть, семь.
Мулин. А к какому времени вам она нужна будет, Евдоким Егорыч?
Стыров. Через неделю, не далее. Успеете?
Мулин. Как не успеть! Я сегодня же и начну заниматься.
Стыров. Только уж сами и перепишите начисто; это дело важное и весьма секретное; я, кроме вас, никому поручить его не могу.
Мулин. Благодарю вас и постараюсь оправдать ваше доверие.
Стыров. Да вы уж не один раз оправдывали. Я вам, любезнейший Артемий Васильич, больше доверю, чем это дело, я вам доверяю жену свою. Я получил телеграмму и сейчас уезжаю на несколько дней. Прошу вас на это время поступить в распоряжение Евлалии Андревны и быть ее кавалером. Если вздумает она погулять на бульваре или в общественном саду, так уж вы, пожалуй, будьте при ней неотлучно.
Мулин. Я прошу вас, Евдоким Егорыч, если только возможно, освободить меня от этой обязанности.
Стыров. Почему это?
Мулин. Наш город — сплетник, ужасный сплетник; за неимением новостей он ежедневно сам сочиняет внутренние известия.
Стыров. Что же могут сочинить про вас?
Мулин. Наше городское воображение отважно, оно ни перед чем не останавливается. Для людей, которым нужно говорить во что бы то ни стало, у которых зуд в языке, — святого ничего нет.
Стыров. Пусть говорят; мы с женой не боимся разговоров, да и вы не красная девушка. На что вам беречь свою репутацию? Иль жениться задумали? Вам еще рано, погодите немного! Нельзя же нашим женам без кавалера оставаться!
Входят Евлалия Андревна и Софья Сергевна.
Явление шестое
Стыров, Мулин, Евлалия и Софья.
Евлалия. Вы уезжаете?
Стыров. Да, сейчас. И вот оставляю тебе кавалера, Артемия Васильича. Тебе выезжать ведь некуда?
Евлалия. Нет, куда же! Я никуда не поеду без вас.
Стыров. А если вздумаешь в сад или на бульвар, так приглашай с собой Артемия Васильича.
Евлалия. Очень рада. Вы ненадолго?
Стыров. Не знаю; как дела потребуют; во всяком случае не более как на неделю.
Евлалия(Мулину). Вам не скучно будет со мной?
Стыров. Евлалия, разве так говорят? Ты на комплименты напрашиваешься.
Софья. А что ж за беда! Пусть молодой человек учится, ему в жизни пригодится.
Мулин. Мне учиться незачем; я и так умею.
Евлалия. А правду умеете говорить?
Мулин. И правду умею, когда нужно.
Евлалия. Только когда нужно? Да разве не всегда нужно правду говорить?
Софья. Да что вы, ребенок, что ли? Вас это удивляет, что люди не всегда правду говорят?
Евлалия. Так зачем же нас учили?
Софья. Да кто нас учил? Учителя. Им нельзя было не учить чему-нибудь, им за это деньги платят; а жить учиться уж мы должны сами.
Стыров. Вы, я вижу, в философию ударились. Философствуйте на здоровье; а нас извините, мы вас оставим. Пойдемте, Артемий Васильич, я вам покажу записку, про которую говорил.
Стыров и Мулин уходят в кабинет.
Евлалия. Зачем так шутить? Мужчины в самом деле могут подумать, что мы не всегда говорим правду.
Софья. Да разве я шутила, разве это шутки? Какие у вас еще ребячьи понятия! Это слезы, а не шутки. Женщина не только не всегда должна говорить правду, а никогда, никогда. Знай правду только про себя.
Евлалия. А других обманывать?
Софья. Конечно, обманывать, непременно обманывать.
Евлалия. Да зачем же?
Софья. Вы только подумайте, как на нас смотрят мужья и мужчины вообще! Они считают нас малодушными, ветреными, а главное, хитрыми и лживыми. Ведь их не разубедишь; так зачем же нам быть лучше того, что они о нас думают? Они считают нас хитрыми, и надо быть хитрыми. Они считают нас лживыми — и надо лгать. Они только таких женщин и знают; им других и не нужно, только с такими они и умеют жить.
Евлалия. Ах, что вы говорите!
Софья. Что ж по-вашему? Начать мужу доказывать, что я, мол, хорошая, серьезная женщина, гораздо умнее тебя, и чувства у меня гораздо благороднее, чем у тебя. Ну, что ж, доказывайте; а он будет улыбаться да думать про себя: «Пой, матушка, пой! Знаем мы вас; тебя на минуту без надзору оставить нельзя». Ну, утешительное это положение?
Евлалия. Да неужели это так?
Софья. Поживите, так увидите.
Евлалия. Но если мы лучше, так мы должны стать выше их.
Софья. Да как вы станете, коли в их руках власть, власть, ужасная тем, что она опошляет все, к чему ни коснется. Я говорю только про наш круг. Посмотрите, взгляните, что в нем! Посредственность, тупость, пошлость; и все это прикрыто, закрашено деньгами, гордостью, неприступностью, так что издали кажется чем-то крупным, внушительным. Наши мужья сами пошлы, и ищут только пошлости, и видят во всем только пошлость.
Евлалия. Это вы говорите про женатых, а холостые?
Софья. Такие же.
Евлалия. Ну, уж я вам положительно не верю.
Софья. Как угодно. Дай Бог только, чтобы разочарование вам не очень дорого обошлось. Нет, я вижу, что вы совсем не знаете наших мужчин.
Евлалия. Но ведь в нашем кругу много иностранцев.
Софья. Да разве они лучше наших? Наши дружатся с ними, братаются, перенимают от них новые пошлости да сальные каламбуры и воображают, что живут по-европейски. Мой муж тоже уважает Европу и очень хвалит. Он бывал на юге Франции, знаком там со многими фабрикантами; но что же он вынес из этого знакомства? Он говорит: «Там мужья-то еще круче нашего с женами обращаются, там они вас вовсе за людей не считают». Вот вам и Европа! Не надо нашим мужьям хороших жен! Они воображают, что жены-то еще пошлее и глупее их, и чрезвычайно довольны своей судьбой и счастливы. Если б Бог, каким-нибудь чудом, открыл им глаза и они бы увидали, что такое их жены в самом-то деле, насколько они выше их по уму, по чувствам, по стремлениям, как противны женской душе их хищнические инстинкты, они бы потерялись, затосковали, запили бы с горя.
Евлалия. Как же вы переносите такую жизнь?
Софья. Человек ко всему может примениться. Прежде мне очень тяжело было, а теперь и я не много лучше их; я такая, какую им нужно. Рано или поздно и с вами то же будет, или начнете дни и ночи в карты играть.
Входят Стыров, Коблов и Мулин.
Явление седьмое
Евлалия, Софья, Стыров, Коблов и Мулин.
Стыров. Ну, что ж, решили вы свой спор?
Коблов. О чем?
Евлалия. Всегда ли нужно правду говорить?
Коблов. Ну, я женское решение этого вопроса давно знаю.
Евлалия. Какое же оно?
Коблов. Правду можно говорить иногда только приятельницам, и то с большой осторожностью; а мужьям никогда.
Софья. А вы женам разве говорите правду?
Коблов. Ну, это другое дело; нашу правду вам незачем и знать. С вас довольно и того, что мы находим нужным сказать вам; вот вам и правда, и другой никакой для вас нет.
Евлалия. Мне кажется, вы на жену смотрите, как на невольницу.
Коблов. А что ж такое, хоть бы и так? Слово-то, что ли, страшно? Вы думаете, я испугаюсь? Нет, я не пуглив. По мне, невольница все-таки лучше, чем вольница.
Стыров. Однако мне пора. Прощайте!
Евлалия. Не проводить ли мне вас на пароход?
Стыров. Нет, зачем! Там толкотня, суета.
Коблов. И мы домой, Софья Сергевна!
Софья. Хорошо, поедем.
Все уходят в залу. Слева выходит Марфа.
Явление восьмое
Марфа, потом Стыров.
Марфа. Уехали, что ли? (Заглядывает в залу.) Нет еще, целуются; прощаются. (Оглядывая комнату.) Не забыл ли Евдоким Егорыч чего? Это чья шляпа-то? А, это Артемия Васильича… ну, он, чай, вернется за ней.
Входит Стыров.
Стыров(говорит в залу). Подождите, я на одну минуту, я забыл кой-что… (Марфе.) Марфа, слушай! Береги Евлалию Андревну без меня! Ты знаешь, как я ее люблю.
Марфа. Да как же, помилуйте! Нешто я не вижу?
Стыров. Я в дороге все буду думать о ней: что она делает? не скучает ли?
Марфа. Уж как не думать? Конечно, думается.
Стыров. Так ты уж и не отлучайся от нее! Я, как приеду, так потребую от тебя отчет: что она без меня делала, говорила, даже думала. Я так ее люблю, что, понимаешь ли ты, мне все это приятно знать… все, все… мне это очень приятно. (Дает Марфе кредитный билет.)
Марфа. Понимаю, Евдоким Егорыч, будьте покойны.
Стыров. Не то чтоб я… ну, ты понимаешь; а уж я ее очень люблю. Так что смотри. Ну, не все же ей дома сидеть.
Марфа. Конечно, дело молодое…
Стыров. Так для прогулок или выехать куда я просил Артемия Васильича; а вот дома-то ты…
Марфа. Да уж будьте покойны!
Стыров уходит.
Ишь ты, старичок-то!.. Что он дал-то? (Глядит на ассигнацию.) Пять рублей… Значит, услуги требует. Что ж, ничего, не больно скупо. Да за что и дать-то больше? Доносить-то, должно быть, нечего будет. А коли будет что, так и с другой стороны, гляди, перепадет; тоже не поскупятся. Бери то с того, то с другого — отличное дело. Люблю я такие места. Только умей себя вести, а то на что лучше! (Прислушиваясь.) Чу! Уехали. Пойти показать Липатычу, куда платье да белье Евдокима Егорыча убрать; там всё пораскидали. (Уходит налево.)
Из залы входят Евлалия и Мулин.
Явление девятое
Евлалия и Мулин.
Мулин(взяв шляпу). Честь имею кланяться.
Евлалия. Куда вы?
Мулин. В контору.
Евлалия. Еще поспеете. Разве вам не приятно посидеть со мной десять минут?
Мулин. Очень приятно; но у меня есть дело: Евдоким Егорыч поручил мне большую и спешную работу.
Евлалия. Это одни отговорки. Вот уж больше недели мы живем в одном доме, и вы ни разу не удостоили меня вашей беседы.
Мулин. Что вы говорите, помилуйте! Чуть не каждый день я у вас обедаю, да и по вечерам мы часто беседуем довольно долго.
Евлалия. Да, болтаем глупости, от которых уши вянут. Вы, впрочем, больше с мужем разговариваете да с посторонними, а не со мной. А вот так, наедине, вы ни разу…
Мулин. Наедине? Не помню… кажется, нет.
Евлалия. И вы никогда не искали случая, вы даже как будто стараетесь избегать его.
Мулин. Избегать — не избегаю и искать — не ищу. У нас нет никаких дел, никаких общих интересов с вами; нет ничего такого, что бы заставило меня искать случая говорить с вами наедине.
Евлалия. Интересов! А сама я для вас не интересна?
Мулин. Я вас не понимаю.
Евлалия. Вам не интересно знать, например, почему я вышла замуж за человека, который вдвое старше меня?
Мулин. Признаюсь вам, я и не думал об этом; это до меня нисколько не касается.
Евлалия. Нет, касается.
Мулин. Каким образом? Объясните, сделайте одолжение!
Евлалия. Мы с вами знакомы давно, задолго еще до моего замужества. Помните, как мы, бывало, в зале у маменьки музыку Шопена слушали, а на акте вальс танцевали; помните, с балкона на звезды смотрели.
Мулин. Очень хорошо помню.
Евлалия. Неужели вы никогда не замечали, неужели не видали?
Мулин. Нет, видел.
Евлалия. И оставались равнодушны?
Мулин. Кто же вам сказал, что я оставался равнодушен?
Евлалия. Так что же?.. Вам стоило только слово сказать, протянуть руку, и я пошла бы за вами без оглядки хоть на край света.
Мулин. Я это очень хорошо знал, и, если бы был богат, я бы не задумался ни на минуту. Но, Евлалия Андревна, каждый дельный человек думает о своей судьбе, вперед составляет себе планы; благородная бедность в мои планы не входила. Я мог предложить вам только нищету, и вы бы ее приняли. Нет, вы лучше поблагодарите меня, что я не погубил вас и не запутал себя на всю жизнь.
Евлалия. Значит, вы жалели, берегли меня?.. Вы любили меня?.. Очень?
Мулин. Да, вы мне нравились… Нет, зачем скрывать! Я любил вас.
Евлалия(задумчиво). И только бедность помешала нашему счастью?
Мулин. Да, конечно, только бедность, ничего больше.
Евлалия. Я так и думала. Теперь выслушайте меня, выслушайте мое оправдание!
Мулин. Зачем, Евлалия Андревна! Не надо.
Евлалия. Надо, Артем Васильич. Вы можете думать очень дурно обо мне, вы можете подумать, что я польстилась на деньги Евдокима Егорыча, что я продала себя. Я дорожу вашим мнением.
Мулин. Ничего дурного я о вас не думаю; я знаю, что вас выдали почти насильно.
Евлалия. Насильно выдать замуж нельзя: я — совершеннолетняя. Меня можно осуждать за то, что я слабо сопротивлялась, скоро сдалась. Да, все вправе осуждать меня за это; но не вы, Артемий Васильич.
Мулин. Почему же?
Евлалия(опустя глаза). Я знала, что вы живете в одном доме с Евдокимом Егорычем, что вы будете близко, что я могу вас видеть каждый день…
Мулин(пораженный). Что вы говорите?
Евлалия. Я принесла жертву для вас… я хотела уничтожить препятствие, которое нас разделяло.
Мулин. Вы уничтожили одно и создали другое: тогда вы были свободны, теперь у вас муж.
Евлалия. Ах, не говорите! Я не люблю его и не полюблю никогда. Я не знала… я думала, что выйти замуж без любви не так страшно; а потом… ах, нет… ужасно… перестанешь уважать себя. Он мне противен.
Мулин. Может быть, но я-то обязан Евдокиму Егорычу всем своим существованием и чувствую к нему глубокую благодарность. Не забудьте, я пользуюсь его доверием; он доверяет мне все, он доверил мне и вас. Злоупотреблять доверием у нас считается уж не проступком, а преступлением; это бесчестно, грязно…
Евлалия(с сердцем). Подбирайте, подбирайте: гадко, скверно, мерзко. Ну, так что же вы тут… стоите передо мной? Я не понимаю! Что вам нужно от меня?
Мулин. Ничего не нужно; вы сами меня остановили.
Евлалия. Да что у вас глаз нет, что ли? Вы слепы? Разве вы не видите, как я страдаю? Меня увезли от вас, три года возили по всей Европе… я старалась забыть вас (со слезами), но не могла… Я все еще люблю вас… Разве вы не видите?
Мулин. Вижу, и вижу также, что надо помочь этой беде, что я должен принять меры.
Евлалия. Какие «меры»?
Мулин. Мне надо переехать из вашего дома.
Евлалия. Да, вот что.
Мулин. Я уж говорил Евдокиму Егорычу, что и мне неудобно, и его я стесняю.
Евлалия. Так убирайтесь, убирайтесь; кто вас держит!
Мулин. Он не желает, чтоб я переезжал; но теперь это становится необходимым, и я настою.
Евлалия. Убирайтесь, сделайте одолжение!
Мулин. Я только дождусь его приезда.
Евлалия. Чем скорей, тем лучше.
Мулин. Честь имею кланяться! (Идет к двери.)
Евлалия. Да постойте же, постойте! Куда вы? Это странно: придет человек, повернется… не успеешь слова сказать.
Мулин. Что вам угодно?
Евлалия. Вы забудьте то, что я говорила сейчас! Вы не верьте моим словам: я сама не знаю, что со мной… на меня иногда находит… Все это вздор, глупый порыв… Вам переезжать из нашего дома незачем, решительно незачем… Я не стану искать свидания с вами… будем видеться только при муже, при посторонних… Так зачем же вам переезжать? Зачем бежать? Ведь это смешно…
Мулин. Нет, оно, знаете ли, все-таки покойнее.
Евлалия. Для кого?
Мулин. Для меня.
Евлалия. Какое же вам беспокойство жить здесь?
Мулин. Да не только беспокойство, даже опасность.
Евлалия. Чего же или кого вы боитесь?
Мулин. Вас, а более всего самого себя. Сохрани Бог! Ведь без ужаса нельзя себе представить, какие могут быть последствия. Я еще молод, вы тоже… На грех-то мастера нет.
Евлалия. Довольно, довольно! Уж, пожалуйста, не придумывайте! Оставайтесь! Чего вам бояться? Ведь уж я вам сказала, что мы будем видаться только при посторонних. Чего же вам!
Мулин. Да, если так… пожалуй, конечно.
Евлалия. Так вы останетесь?
Мулин. Извольте, останусь.
Евлалия. Ну, по рукам. Вот так. Будем друзьями!
Мулин. Друзьями, друзьями, и ничего более.
Евлалия. Да, да, еще бы! Ах, пожалуйста, не думайте дурно обо мне, Артемий Васильич! Я хорошая женщина.
Мулин. Помилуйте, смею ли я сомневаться. До свидания, Евлалия Андревна! Мне пора за дело приниматься.
Евлалия. До свидания, милый Артемий Васильич!
Мулин. Разве милый?
Евлалия. Милый, милый! (Бросается к Мулину.)
Мулин. Что вы, что вы?
Евлалия(берет его за руку и смотрит в глаза). Поцелуйте мою руку!
Мулин. Извольте, с удовольствием. (Целует руку Евлалии.)
Евлалия(горячо целует Мулина; сквозь слезы). Ведь вы моя первая и единственная страсть! (Плача машет рукой.) Уходите!
Мулин. Прощайте! (Уходит.)
Евлалия. Пять лет я мечтала, пять лет дожидалась свидания с ним… Он боится себя… Он меня еще любит. Как я счастлива! (Почти рыдая.) Как я счастлива! Мечта моей жизни сбывается. О, я еще увижу радости. Единственная моя радость — это он; мне больше ничего не нужно.
