Глава 23

Удивительно, моя мама в самом деле звонит в два часа, проверяя, дома ли я и соблюдаю ли условия заключения. Она очень сурова со мной, называет «мистером» и обращается на «вы». Не знаю, почему считается, что обращение «мистер» и на «вы» подчеркивает серьезность ситуации, тем не менее, это довольно распространенная тактика среди взрослых.

На этот раз я вынужден отдать должное своей маме. Она действительно твердо стоит на своих позициях. И снова заводит речь о военной академии. Признаю, я поступил хреново, когда поджег костюм Кевина. Только сделал-то я это нечаянно, без злого умысла.

Все время разговора Рикки нежится в шезлонге в пяти футах от меня. Когда я кладу трубку, он спрашивает:

– Слушай, чувак, а твои предки действительно считают, что ты купишься на этот бред про военную академию? Ведь у тебя выпускные через три месяца. Даже если бы они впихнут тебя туда на три месяца, что это даст?

– Согласен. Это бессмысленно. Думаю, это просто их способ дать мне понять, как низко, по их мнению, я пал.

Я иду к барной стойке. Сегодня у меня выходной в магазине, поэтому сейчас самое подходящее время, чтобы намешать целый кувшин крепкого мартини.

– Вот что я тебе скажу, – говорит Рикки. – Им не приходит в голову, что по какой-то дикой случайности ты попадешь в действующую армию, тебя отправят в Ирак, и ты подорвешься, как брат Джереми Хольтца?

– Не знаю. Им нравится изображать из себя патриотов. Возможно, они обрадовались бы, если бы я подорвался – это стало бы лучшим событием в их жизни. Они бы многие годы хвастались этим. Вырезали бы из газет свои фотки, на которых они притворяются убитыми горем и рыдают над моим накрытым флагом гробом.

Рикки на это:

– Представляю. Типа это настоящий патриотизм. Такие люди считают, что если ты хочешь мира, значит, ты – антиамериканский, антимилитаристский мусор. На мой же взгляд, самая промилитаристская позиция – это когда ты хочешь, чтобы перестали убивать американцев. Я вырос среди военных – мой отец, дядьки. Я не хочу, чтобы они даже уезжали из города без веской на то причины. Эта чертова война меня просто бесит. Знаешь, что это такое?

– Трясина?

– О, еще какая! Гнилое болото, клоака. А на поверхности плавает дерьмо размером с тумбочку. Политики не думают, что мы, современная молодежь – не что иное, как магниты для фугасных мин, участвующие в их сфабрикованном вторжении? Мой отец служил во флоте, и я тоже был не прочь послужить, но теперь уже не хочу. Везде правят вампиры, старина. Злобные атомные вампиры. И их предводитель – древний, круглоголовый кровосос по имени Генералиссимус Хал И. Бартон. Иисусе! Думаешь, я сражаюсь в атомной войне с вампирами? Ни фига. Я бы лучше записался в протестное движение. Но где оно? Ни одного нет. Как будто всем лень. Или у всех просто промыты мозги.

– Слушай, – говорю я, – чертов ты хиппи, ты бы перестал на эту тему распространяться. Может, по приказу Генералиссимуса Хэла весь дом утыкан «жучками»? Ты и опомниться не успеешь, как мы окажемся в какой-нибудь тюряге на Кубе, в цепях, прикованные к полу и без надежды на адвоката.

– Эх, все это было бы смешно, если бы не было слишком реальным.

Смешав мартини, я предлагаю Рикки стаканчик, но он отказывается.

– Слежу за талией, – с сарказмом говорит он. Я вожу стаканом у него перед носом.

– Да ладно тебе. Ты же знаешь, что хочешь.

– Не, чувачок. Я завязываю.

– О, клево. Мне больше достанется. – Я сажусь и включаю телик.

– Это мое новое решение, – говорит Рикки. – Никаких вечеринок по будням.

– А что с травкой?

– Я и с ней завязываю. Я секунду изучаю его.

– Послушай себя, – говорю я. – Ты же был королем укурков. Одно свидание, выходные на созвоне, обед в понедельник – и Бетани уже тебя полностью переделала.

– Бетани тут ни при чем. Я просто устал от всего этого. Это старо, каменный век. Мне хочется чего-то нового.

Я поднимаю свой стакан и рассматриваю его на свет.

– Идеальный мартини никогда не старится.

– Я серьезно, – говорит Рикки. – Помню, мне было года четыре или типа того, мы с отцом ходили в банк. Сейчас вестибюль банка – это самое скучное место в мире после почты, а тогда там было безумно интересно. У них там был маленький фонтанчик в центре. И я не верил своим глазам. Бассейн с водой – и в помещении! Я подзывал отца, показывал ему все это, а он говорил: «Ага, фонтан». Как будто в этом не было ничего особенного.

Но тогда для меня это был не просто бассейн с водой – там были монетки. И я говорил отцу: «Пап, смотри, там деньги!» А он отвечал: «Да, люди бросают монетки в фонтан и загадывают желания». Желания! В моих глазах он стал еще лучше. Оказывается, это волшебный фонтан! Я был в благоговейном восторге! А папа заполняет заявление на депозит и не подозревает, как удивителен мир вокруг.

– Да, – говорю я, – у меня был такой момент с мамой и дохлой коровой на обочине.

– И что дальше? – восклицает Рикки. – Тебе исполняется одиннадцать или двенадцать, и все это теряет для тебя новизну. Из тебя напрочь выбивают способность видеть волшебство, но ты не хочешь, чтобы мир был таким. Ты хочешь, чтобы волшебство оставалось, не теряло свою прелесть. Поэтому, когда ты пьешь или куришь косячок, у тебя появляется ощущение, будто то восприятие, что было в детстве, возвращается.

– Волшебство нужно любить, – говорю я. – Не значит ли это, что ты все-таки хочешь поддать?

– Не, чувак. Я к тому, что и выпивка приедается. У нее, как и у всего остального, есть моральный износ. Так работает наша система. Это гигантская игра, построенная на злоупотреблении доверием, мошенничество. Что-то устаревает, и ты вынужден покупать новое, оно тоже устаревает, и так до бесконечности. Все наше общество – это полигон для наркоманов.

– Вы так считаете, профессор? – Мне нравится провоцировать его на то, чтобы он развивал свои теории.

– Естественно, чувак. Спорю на миллион баксов, что кто-то уже изобрел вечный двигатель, но атомные вампиры уничтожили его. То же самое с тканями, которые никогда не изнашиваются.

– Ага, – вторю ему я, – спорим, у них есть метки для гольфа, которые никогда не ломаются, и деревья, на которых растут «хот-доги».

– Можешь прикалываться сколько угодно, – говорит Рикки, – но не исключено, что ты прав.

– Я буду скучать, когда ты перестанешь курить травку и задвигать теории вроде этой.

Он усмехается.

– Мне не нужно обкуриваться, чтобы толкать теории. Все и так перед глазами, достаточно посмотреть MTV. – Он указывает на телевизор. На экране мускулистые парнями в плавках и девчонки в бикини вертятся под какой-то попсовый отстой.

– Они даже наши тела превратили в товар. Животы, сиськи, ягодицы, грудные мышцы. И ты должен покупать новые тренажеры, или книги о новых диетах, или еще что-то в таком роде. Ты вынужден обращаться к пластическому хирургу, который подрежет тебе отвисший живот или отсосет жир из задницы.

– Угу, – киваю я. – Непонятно все это, чувак. Смирись с непонятностями.

Но он ни в какую:

– Я не собираюсь мириться с этим бредом. Разве ты не понимаешь, о чем я? Они превращают нас в товар. За этим стоят те же самые атомные вампиры. Они подсылают своих приспешников, чтобы те гипнотизировали тебя поп-певцами-тире-стриптизерами, или новейшей видеоигрой, или новейшей моделью мобильника, или новейшим бумбара-бумбастером в кино. А потом, когда они вводят тебя в гипнотическое состояние, они заманивают тебя в свой огромный мегаэлектрический замок.

– Мегаэлектрический замок? Круто!

– Нет, это не круто. Потому что, когда ты попадаешь туда, они пропускают тебя через специальную машину, похожую на томограф, которая называется душеизъятелем, и когда ты выползаешь из нее с другого конца, ты представляешь собой не что иное, как товар.

– И как называется этот товар?

– Опустошенность, чувак, вот как он называется. И всю оставшуюся жизнь они будут продавать и перепродавать тебя до тех пор, пока в последний раз не упакуют в ящик и не зароют в землю.

– Ого, – говорю я. – Ты точно ни разу не дунул сегодня?

– Точно, ни одной затяжки. – Он устало качает головой. – Мне нужны перемены, точно говорю. Я сыт по горло атомными вампирами. Я не хочу быть их товаром. Не хочу быть святыми дарами для их святой троицы. Ты знаешь, что такое – их святая троица?

– Пиво, вино и виски? Он машет рукой.

– Ни фига подобного. Святая троица атомных вампиров – это бог секса, бог денег и бог власти. Бог секса платит дань богу денег, а бог денег – богу власти. Бог власти все рушит. Остальные вроде и ничего, когда они сами по себе, а вот бог власти – самая настоящая сволочь. Именно он направляет своих слуг, чтобы те гипнотизировали нас Новинками. Все это не волшебство. Это суррогат волшебства. Это отстой. Нет, я не говорю, что больше не хочу веселиться и получать удовольствие. Я просто хочу найти что-нибудь такое, что могло бы сойти на замену.

Я молчу, чтобы убедиться в том, что он закончил, потом салютую ему своим стаканом.

– Аминь, брат Рикки! Это была потрясающая проповедь.

– Так это правда или нет?

– Абсолютная правда. Нам всем хочется чего-нибудь, что вдохновляет. – Я не говорю ему о том, что одно дело хотеть чего-то, и совсем другое – верить в то, что желаемое можно получить.

– Отлично. – Он салютует мне воображаемым стаканом. – Еще раз подтверди свое согласие со мной, брат Саттер!

– Аминь, брат Рикки, аминь!

– Аллилуйя, брат, аллилуйя!

Мы оба уже хохочем. Я делаю большой глоток мартини и говорю:

– С завтрашнего дня я присоединяюсь к тебе, вот что. Ни капли алко до выходных. А в выходные мы устроим большую попойку.

– Ты ж вроде наказан?

– Когда это меня останавливало? У меня в спальне, между прочим, есть окно.

Он ничего на это не говорит, но потом выясняется, что в пятницу он идет на какой-то концерт с Бетани, а в субботу обедает с ней и ее родителями.

– Обед с ее родителями? – я не верю своим ушам. – Плохи дела, чувак. Процесс твоей переделки идет опережающими темпами.

Он пожимает плечами.

– Я просто хочу быть с ней точно так же, как ты хотел быть с Кэссиди.

– Да, но я не хотел проводить с ней все выходные каждую неделю.

– А почему ты не пригласил на свидание эту девушку с «газетного» маршрута? Ты же все равно сегодня собираешься звонить ей, не так ли?

– Эй, я говорил тебе: я не собираюсь с ней встречаться. Позволь мне повторить: она не та девушка, с которой я хотел бы заниматься сексом. Ни сейчас, ни в обозримом будущем. Я не буду заниматься с ней сексом в машине. Я не буду заниматься с ней сексом в сортире. Я не буду заниматься с ней сексом в баре. Я не буду заниматься с ней сексом в амбаре. Я вообще нигде не буду заниматься с ней сексом.

– Ох, ясно, я забыл. Ты же собираешься спасать ее душу. Аллилуйя брату Саттеру с его комплексом мессианства.

– С чем-чем?

– С комплексом мессианства. Это значит, что ты считаешь, будто должен ходить по свету и спасать всех.

– Не всех. Только одну девчонку.

– Аллилуйя, брат!