Глава 22

– Итак, – говорю я, беря кусок пиццы. – А у тебя что? Есть по-настоящему интересная история?

Она на мгновение задумывается.

– Ну, я помню, как мы с тобой в средней школе сидели на английском, а миссис Кэмп куда-то вызвали, и когда она ушла, ты встал перед классом и прочитал целую лекцию о символизме в старом фильме «Тупой и еще тупее». Мы ржали, как сумасшедшие, но миссис Кэмп была очень недовольна, когда вернулась.

– Ага, – говорю я, – «Тупой и еще тупее» один из моих любимых фильмов.

– А еще я один раз видела, как ты ехал, стоя на капоте машины, и когда она наехала на бордюр, ты улетел в кусты. Я подумала: «Ой, боже мой, он умер!» Но ты тут же вскочил и опять прыгнул на машину. Ты помнишь это?

– Так, смутно. – Мне льстит, что она помнит такие вещи, но я не собирался слушать истории о себе. – Ну, а про тебя у тебя истории есть?

Она морщит носик.

– Я скучная.

– Не ерунди. Только представь: ты здесь единственный человек, который в пять утра объезжает окрестности, причем даже в те дни, когда у тебя уроки. Я считаю, это очень круто. Она улыбается.

– Ну, думаю, на моем «газетном» маршруте случались интересные вещи. Один раз… не знаю, могу я рассказывать об этом или нет.

– Мне ты можешь рассказать все.

– Это немного неприличная история – говорит она. – Мне тогда было двенадцать.

Я качаю головой, как бы сокрушаясь, что ее мать, словно рабовладелец, отправляла малого ребенка на полный опасностей «газетный» маршрут.

– В то время, – продолжает она, – маме еще помогала моя старшая сестра, так что мама выдавала мне сумку, и я разносила газеты пешком по нашему району, а они с Эмбит объезжали другие районы. Мама стала разрешать мне изредка садиться за руль, только когда мне исполнилось четырнадцать. В общем, однажды я шла по улице и, вроде как грезила наяву – ты, думаю, сказал бы, что я спала на ходу, – и вдруг из-за живой изгороди выходит дядька. Абсолютно голый!

– Господи. И что ты сделала?

– Бросила сумку и побежала. Я, наверное, пробежала четыре квартала, прежде чем увидела нашу машину. Я остановилась посредине проезжей части и стала махать руками, и мама подъехала и забрала меня.

– Она вызвала полицию?

– Хм, вообще-то нет. – Она опускает взгляд на остывшую пиццу. – Она велела мне вернуться, подобрать сумку и разнести оставшиеся газеты.

Я не верю своим ушам. Вот это мамаша!

– Спорю, что тебе было ужасно страшно, ведь ты знала, что где-то поблизости бродит голый маньяк.

– Да, – кивает она. – Мне все время казалось, что он выслеживает меня. Потом я видела его, он вышел из другого дома, одетый, но просто сел в машину и уехал. На «Лексусе». Мне тогда это показалось странным.

– В следующий раз, когда такое случится, не слушай свою маму и не возвращайся.

– В следующий раз? Думаешь, это может повториться?

– Ну, возможно, но не в точности.

Я готовлюсь разъяснить ей свои теории о существовании непонятностей в повседневной жизни, но меня прерывают. Какая-то девчонка – насколько я помню, я никогда ее не видел прежде, – подлетает к нам и говорит Эйми:

– Ага, он наконец-то соизволил прийти, да? Эйми втягивает голову в плечи.

– Привет, Кристал.

Я по-джентльменски встаю и протягиваю руку.

– Меня зовут Саттер Кили. Рад познакомиться. Она словно не замечает моей руки.

– Я знаю, кто ты.

– Это Кристал Криттенбринк, – говорит Эйми. А Кристал сообщает:

– Мы дружим со второго класса.

Каким-то образом ей удается произнести это с таким высокомерием, как будто я просто пылинка в сложной схеме их прекрасной дружбы. Я хорошо знаю таких – всю жизнь родители баловали ее и твердили, что она особенная и неповторимая, что другой такой девицы-красавицы на свете не сыскать, и ей никогда не приходило в голову, что не все человечество разделяет эту точку зрения.

Суть в том, что она совсем некрасивая толстуха. В отличие от Кэссиди с ее пышными аппетитными формами, Кристал Криттенбринк – нечто аморфное, как рыба-капля. Голова у нее большая, а личико микроскопическое, а рот размером с маленькую монетку. Но все это было бы ничего, если бы не унылые каштановые волосы, собранные в причудливый хвост, который торчит прямо из макушки. Наверняка она каждый день смотрится в зеркало и считает, что ее внешний вид – вершина стиля.

Но она подружка Эйми, и я приглашаю ее присесть. Она же общается только к Эйми:

– Шевелись. Через пять минут собрание.

– О, что за собрание? – спрашиваю я, пытаясь изобразить некое подобие вежливого интереса.

Кристал бросает:

– Французского клуба. Тебя это не касается.

– Ты иди, Кристал, – говорит Эйми. – Я чуть опоздаю.

– Не будь дурой, – говорит Кристал. – Все собрание-то на пять-десять минут.

На лице Эйми мелькает обида, но она, судя по всему, уже привыкла к тому, что Кристал называет ее дурой.

– Ты права, – говорит она и поворачивается ко мне: – Кажется, мне пора идти. Я совсем забыла об этом собрании. Извини.

– Но ты не доела пиццу.

– Она может взять ее с собой, – говорит Кристал.

– Да, думаю, я возьму ее с собой.

– Не забудь, что ты обещала натаскать меня по алгебре.

На лицо Эйми возвращается улыбка, но тут встревает Кристал:

– Пустая трата времени.

Я игнорирую ее и не отвожу взгляд от Эйми.

– Дай мне свой номер.

– Мой номер?

– Да, номер твоего телефона.

– Домашнего?

– Ага. Или мобильного. – Кажется, у нее трудности с тем, чтобы понять суть моей просьбы. Вероятно, никто из парней никогда не просил у нее номер телефона.

– Тогда домашнего. У меня нет мобильного. Она принимается рыться в рюкзаке в поисках клочка бумажки, а Кристал подгоняет ее со словами:

– Брось это, пошли.

Эйми быстро записывает свой номер и протягивает мне листок. Под номером нарисована улыбающаяся рожица.

– Я позвоню тебе, и мы договоримся о времени, – говорю я. – Когда ты будешь дома?

– Кто знает? – говорит Кристал, в буквальном смысле утаскивая Эйми за собой. – Думаешь, ей больше нечего делать, как сидеть дома и ждать твоего звонка?