Книга: 47 отголосков тьмы (сборник)
Назад: Шайтан придет
Дальше: Как я умирал

Пушистая белая кошка с красными глазами

Митя и Рома, два мужичка несколько затрапезного вида, сидят на старенькой пристани лодочной станции, спустив ноги к воде, и выпивают. Митя, тот, у которого остатки пегих волос на плешивой голове нелепо торчат в разные стороны, а бурый нос размером и формой напоминает пожухлый гороховый стручок, служит здесь ночным сторожом. Проживает тут же, на лодочной станции, в деревянном сарайчике неподалеку, где устроена лежанка из неструганых досок, древнего надорванного матраса с клочками ваты наружу и верблюжьего засаленного одеяла. Митя – натуральный бомж, у него нет другого жилья, поэтому по причине ухудшения погодных условий исполнять обязанности лодочного сторожа он может только до наступления первых серьезных холодов, то есть в лучшем случае до середины октября. Потом придется бросать работу и перебираться куда-нибудь поближе к теплу. Вариантов немного, самый верный и уже опробованный прошлой зимой – к кочегару Коляну, в котельную бани № 2. Или еще куда, если здесь сорвется. Зачем гадать заранее? Жизнь – она обязательно шепнет что-нибудь на ухо, когда придет срок.
Митя – бомж культурный, известный в наших краях своим всегдашним ровным поведением, да и, без преувеличения, славным прошлым, поэтому не отказал ему Григорьич, хозяин лодочной станции, в месте сторожа на летний сезон. Потому как точно знал, не подведет Митя ни в коем разе, да и расходов на его содержание потребуется меньше, чем на сторожа из города, оформленного официально. Хоть и был Митя пьющим – как без этого, – но не злоупотреблял, не в его это менталитете, потому и находился в доверии у местных работодателей.
Второй из выпивающих, Рома, хотя того же поля ягода, но покрепче и покрасивше будет. Довольно-таки плечистый малый, ростом повыше и лицом румян, как будто только что с мороза заявился. Симпатяга мужчина, не иначе, услада местных баб, а тоже вот теперь бомжует, поскольку от них же, дамочек этих, и пострадал по причине собственной безмерной доверчивости.
Этим летним вечером Рома заглянул к другу на огонек не просто так, а по поводу. У него вдруг образовалась шальная выпивка, и он тут же, не колеблясь ни разу, рванул на лодочную, к Мите, который частенько выручал его раньше в засушливые дни. Сам Рома, что греха таить, был склонен, пил настолько часто, насколько позволяло наличие денежных знаков в кармане. Не разбежишься, конечно, но свинья всегда грязь найдет, вот и Рома ежедневно выбирал свою норму, а на какие шиши – только пожимал плечами и жмурился, как кот, если какой-нибудь балбес интересовался.
До лодочной станции пешком от города поболее часа хода по перелеску, вдоль ржавых заброшенных железнодорожных путей. Поэтому добрался Рома до места уже затемно, хотя вышел загодя и надеялся быть у друга до заката. Но случился с ним по дороге один странный случай, который его подзадержал. Собственно говоря, ничего особенного не произошло, просто на выходе из города, когда пробирался между старенькими гаражами общества «Авангард», заметил, что за ним шагах в двадцати плетется кошка. Все бы ничего, да больно уж необычно выглядела животина. Так необычно, что Рома даже растерялся поначалу. Жуть какая белая была эта пушистая кошка – прямо-таки снежной белизны, а на белой морде – глаза красные, как угольки, светятся. Потом ведет себя эта альбиносиха довольно-таки необычно. Идет сзади, как приклеенная, – ни на шаг не приближается, но и не отстает. Останавливается Рома, и она останавливается. Сделает Рома шаг к ней навстречу, и кошка отступит на то же расстояние, но дальше не убегает, встанет как вкопанная и смотрит в упор. В общем, совсем не понравилось Роме такое бесцеремонное поведение бродячей кошки, огляделся он по сторонам, подобрал осколок кирпича и метнул в надоедливую скотину. Промазал немного, но напугал котяру сильно. Метнулась она в сторону и пропала из виду. В недоумении покачал головой Рома и двинулся дальше. Прошел десяток шагов, и как будто что-то толкнуло его в спину. Оглянулся – бог мой, опять белая кошка вышагивает за ним, как ни в чем ни бывало! На том же расстоянии и в той же манере, как будто крадучись, шагает.
Что-то дрогнуло в Роминой душе, леденящими струйками просочился внутрь страх. Не так все как-то, даже мурашки по шкуре поползли, хотя тепло вокруг было, летний вечер, июльский. Рома попросту растерялся от непонимания происходящего и собственного страха нелепого. Испугаться кошки? Бред. Но ведь испугался же. С чего бы, по какой-такой причине?
Рома далеко не дурак, но здесь попросту не понял самого себя. Что же так его напугало в прибившейся бродячей кошке? Задумавшись, он в некотором напряжении огляделся. Рома стоял на небольшой, заросшей травой насыпи, вдоль которой идут ржавые рельсы заброшенной железки. Вроде все как обычно. Вокруг густой заболоченный осиновый лес с множеством подгнивших упавших деревьев, гнилой лес, одним словом. Неприятное место, но ведь в болото никто вас не гонит, а вдоль заброшенной железной дороги путь к реке вполне сухой и проходимый. Вокруг еще светло, хотя вечер поздний и не за горами ночь. Да и что говорить еще, ведь сколько раз, с самого детства, хаживал он этим самым путем на Черемшан, все знакомо здесь до последнего деревца – с закрытыми глазами не заблудишься. Так откуда же свалился на его голову этот нелепый страх? Да, необычно прилипчивая кошка, да, необычного белого цвета, никогда таких белых кошек не доводилось видеть, но что из этого? И в ответ на эти хаотичные, тревожные мысли откуда-то из самых глубин его натуры вдруг подступила к сердцу беспричинная злость, бессмысленная злость, быстро переходящая в ослепляющую ярость.
Рома крякнул, присел на корточки, загреб обеими ладонями пригоршни щебня и, неловко споткнувшись о сгнившую деревянную шпалу, быстрым шагом двинулся навстречу кошке. Та выждала мгновение, как будто не могла поверить в случившееся, а затем бросилась прочь вдоль рельсов. Пробежав за ней десяток метров, Рома на ходу швырнул вдогонку щебень, тяжело дыша, остановился. Кошка же, пробежав по инерции еще пяток метров, тоже остановилась и как ни в чем не бывало расселась на шпалах, начала облизывать шерстку, прихорашиваться. Короткая пробежка явно ничуть ее не напрягла, в отличие от Ромы, у которого глаза полезли на лоб, а в груди сипело, как из кузнечных мехов. Перенапрягся, что поделаешь, физическая форма с такой жизнью давно не та, зато страх вдруг взял и улетучился. Сплюнул Рома сквозь зубы, развернулся и пошел себе дальше своей дорогой. Оглянулся раз – белая кошка тащится за ним, оглянулся второй – исчезла куда-то чертова животина, как будто след простыл. Чудеса, приключится же такое! Усмехнулся сам себе Рома и тут же забыл о случившемся.
Смеркалось. С реки чуть повеяло ветерком, принесло болотные запахи гниющих водорослей. По-скорому развели костер, уху поставили из Митиных подлещиков, которых натягал хозяин на удочку еще час назад, аккурат к Роминому приходу получилось.
Время к полуночи. Солнце окончательно свалилось куда-то за высокие камыши, что плотно растут вдоль протоки, на которой пристань. Багровая заря вполнеба поблекла, выцветала, потускнела и постепенно поглощалась подступающей чернильной чернотой. Тишина, только нервный гуд бесчисленных комариных стай над головой да бодрое потрескивание костра. Вечер настолько хорош, насколько хорошим может быть ясный июльский вечер в средних российских широтах, на одном из бесчисленных притоков матушки Волги. Море разливанное всего самого чудесного и пронзительно задушевного вокруг – что еще нужно человеку в его неприкаянной жизни?
Выпили, поели ухи, еще выпили, помолчали. О чем говорить, когда душа поет? А дело обстояло именно таким образом. Какое-то умиление, тихая радость спустились с небес и проникли в души друзей, так сладко стало на душе, что ничего больше и не требовалось от жизни. Окружающая действительность приобрела полную законченность и абсолютное совершенство. Невыразимая нежность охватила их неприкаянные души.
– Есть там еще что в посуде? – несколько прямолинейно нарушил Рома затянувшуюся волшебную тишину.
Митя покосился на темную бутыль-бомбу объемом в ноль восемь литра и вздохнул сожалеюще:
– Кажись, нема, закончилось вино.
Принесенный Ромой «Агдам» пошел на удивление хорошо, а, собственно, чему тут удивляться, когда такая закусь на столе? Ушица получилась что надо – густая, наваристая, костровым дымком пахнущая. В ухе что главное? Чтоб все необходимое в наличии было – рыбка свежая, только из реки, пшена горсть на котелок, пара картошек, лучок, соли чуток, ну, лаврушка, перец по вкусу. И вари долго, не торопись, рыба развариться должна, мякоть от костей отойти. Подлещик – рыба не высшей пробы, костей много, поэтому в разваренном состоянии намного удобнее его употреблять в пищу.
– Вот и хорошо, – облизав ложку, откликнулся Рома, – здоровее будем. Много пить вредно, но, хочу заметить, вот именно сейчас для полноты чувств засмолить не помешает.
– Найдем, Рома, кайн проблем.
Митя похлопал по карманам своей вечной ветровки и вытащил из левого помятую пачку «Примы». Помятая-то помятая, но, однако, почти полная пачка. А это уже большое везение и счастье на данный момент: без сигарет совсем тяжко было бы ночное время коротать.
Задымили, расшугав дымом комаров, нависших над головами. С приходом темноты количество кровососов заметно уменьшилось, но все же достаточно оставалось, чтобы сбивать с мысли и портить строй намечавшейся беседы. Но что можно поделать с проклятыми комарами, как только привыкнуть к ним и не обращать на назойливое комариное племя чрезмерного внимания?
Повторюсь, та июльская ночь выдалась ясной и звездной. Откуда-то из-за верхушек дальнего леса медленно поднимался ввысь слегка ущербный круг луны, освещая окрестности холодным светом и отражаясь в темной речной воде зыбким колышащимся пятном.
– Вот я и говорю, – продолжил Рома мысль, зародившуюся где-то внутри, а теперь нетерпеливо рвущуюся наружу, – разве все это справедливо?
– Ты о чем, Рома? – спросил Митя, окуная тарелки в воду прямо с пристани и счищая с них остатки рыбных костей.
– О жизни, о чем же еще.
– Что же тебе в ней кажется несправедливым?
– Все.
Митя положил чистые тарелки друг на дружку, взялся споласкивать ложки и стаканы. Трапеза закончилась, пора порядок наводить. Митя почему-то считал (несмотря на документы, безусловно, подтверждающие обратное, – а он в свое время неплохо проработал этот личный вопрос), что в его жилах присутствует доля немецкой крови, потому заставлял себя любить порядок, орднунг, если по-ихнему. Кстати, этот самый орднунг давался ему не так чтобы очень тяжело, скорее даже наоборот, без особых моральных усилий, поэтому, кто знает, может и был он в чем-то прав в этих кровных подозрениях на свой собственный счет? А документы – все ли в них всегда бывает правдой?
– Почему так? – спросил Митя, впрочем, заранее зная ответ друга. Тема судьбы, рока в нашей жизни всегда была и по-прежнему оставалась любимой Роминой мозолью.
– Как-то все не так вокруг нас обстоит, ты не находишь? Хочешь одного, а делаешь совсем другое. Точно знаешь, что нельзя этого делать, а все же делаешь, как будто какой-то подлец специально толкает тебя под руку.
Митя отнес чисто вымытую посуду в сарай, вернулся, закурил. Помолчал с минуту, тонкими изящными струйками аппетитно выпуская дым из ноздрей и задумчиво глядя перед собой.
– Наверное, ты прав, Рома.
– Конечно, прав, как же иначе? Даже народная отговорка для таких случаев есть – мол, бес попутал. Был со мной случай, еще в той жизни…
Друзья опять уселись на пристани, спустив ноги к воде. Солнце ушло за горизонт, но темноты как не бывало. Поднялась огромная луна. Она была почти полной, не хватало лишь самой малости до завершенности ее полноты. Луна висела прямо перед друзьями, и от нее по темной воде тянулась к ним мерцающая серебристым светом лунная дорожка. Эта светящаяся рябь на воде как будто обладала магнетическим притяжением, она властно приковывала к себе взгляд, хотелось смотреть и смотреть на нее, не отрываясь. Митя уставился на лунную дорожку оцепеневшим взглядом, и его вдруг пронзило странное чувство всезнания, всепроникновения, вездесущности. Он всем своим существом почувствовал, как исчезает его тело, распадается на мельчайшие частицы, части, собственно, даже не имеющие геометрических размеров как таковых, настолько эти частицы бесконечно малы, попросту призрачны. И в то же время в процессе этого растворения в окружающем мире Митя продолжал ощущать себя как целостное обособленное существо. Впрочем, себя ли? Всего лишь на одно мгновение, на один кратчайший миг он вдруг ощутил себя во всем. В каждом кванте, каждом атоме нашего материального мира присутствовала частичка его сущности, которая, с одной стороны, жила сама по себе, своей собственной жизнью, с другой – это безусловно был он сам, целиком, Дмитрий Казаков, физик по образованию, кандидат наук, а ныне бомж без роду и племени. Распавшийся на бесконечное количество нано-Митей, безраздельно владеющих и мудро управляющих каждой частичкой нашей Вселенной, и в то же время остававшийся пьяненьким бомжом, сидящим летней лунной ночью на полуразвалившейся старой пристани в какой-то пропащей российской Тмутаракани и внимательно слушающим немудрящие россказни своего друга, такого же жалкого бомжа, как и он сам. За одно мгновение Митя обозрел весь мир, одновременно поучаствовав во всех событиях, протекающих здесь и сейчас в нашем мире, – побыл частичкой миллионноградусной плазмы загадочного квазара в миллиардах световых лет от Земли, клеточкой кривенькой березки, растущей на болотах Финляндии, атомом ноготка мизинца на левой ноге вечного кубинского диктатора Фиделя Кастро. И в то же время на него обрушилось и придавило чудовищное знание всего и вся, что когда-то было в прошлом и произойдет в будущем, до самого скончания веков. В этот миг Митя ощутил вдруг величайшую ответственность за все происходящее в мире, почувствовал, что в его власти изменить все, направить все мировые процессы туда, куда качнется аддитивная составляющая мировой розы ветров, или туда, куда просто захочется ему, заштатному бомжище. И любое его решение будет признано справедливым и правильным! Митя не только ощутил бесконечную власть над миром, но и соблазн использовать эту власть так, как решит он и только он. О этот невыразимо сладкий вкус безграничной власти!
– Что с тобой, ты меня не слушаешь. Спишь что ли?
Рома покосился на друга, который, прикрыв глаза, тихонько посвистывал носом.
– Нет, что ты, я тебя внимательно слушаю, – встрепенулся Митя и как-то растерянно огляделся вокруг. – Просто мне показалось…
– Приснилось что? Ты ведь уже засопел как цуцик.
– Не знаю, что это было, но как-то необычно все, нирвана какая-то, совсем на сон не похоже.
– Расскажи немедленно! – Рома положил руку на плечо друга и слегка встряхнул того. – Твоя очередь, ночь долгая.
– Сейчас, погоди. – Митя с несколько растерянным видом вытянул из пачки помятую сигаретину. Она оказалась надорванной точно посередине. Митя оторвал половинку и, рискуя обжечь губы, прикурил от спички, загоревшейся с третьей попытки, – коробок был слегка подмочен. Глаза на секунду ослепило от яркой вспышки у глаз, а когда зрение восстановилось, Митя увидел на берегу, недалеко от догорающего костра, кошку, необычно белую и пушистую. Она небрежно развалилась на травке и облизывала передние лапы, совершенно не обращая на людей внимания. Весь ее томный вид демонстрировал полное равнодушие к окружающему миру и к двум человеческим существам, сидящим неподалеку на пристани.
– Смотри, кто к нам пришел! – Митя показал на кошку.
Рома оглянулся и выматерился.
– Черт, опять она!
– В смысле?
– Это та самая кошка, она привязалась ко мне по дороге к тебе. Я ее гоню, а она не уходит. Потом, показалось, отогнал, исчезла куда-то – ан нет, притащилась сюда за мной. Честно тебе скажу, не нравится мне эта тварь, совсем не нравится. А почему не нравится – не пойму, вроде кошка как кошка, только белая чересчур. Альбинос наверное.
Митя взглянул на кошку пристальнее. Она, как будто почувствовав внимательный человеческий взгляд, повернула голову и в ответ взглянула на него. В отблеске костра ее глаза сверкнули мрачным багровым светом. Митя вздрогнул, и откуда-то из самых потаенных закоулков памяти всплыло давно и прочно забытое воспоминание…
Тридцать лет назад бесконечно уставшим Митя приехал к родителям на летние каникулы после успешно завершившегося первого курса столичного универа. Позади остались два семестра непрерывной пахоты, теперь же предстояли два полных месяца абсолютного безделья. Тяжко дался ему первый год столичной жизни после детства и юности, проведенных в глухой провинции. Но все в жизни когда-нибудь проходит, прошел и этот бесконечный год. Но и первые, заработанные густым соленым потом студенческие каникулы не сложились…
В один из июльских вечеров сидели они с отцом на скамейке под окнами родительского дома. Погода тем летом радовала душу: всего было в меру – ливень с грозой пройдет, потом снова жара, и природа вздохнет облегченно и расправит свои плечи, и заструятся с новой силой жизненные соки по стволам и стеблям деревьев и трав.
Быстро темнело, сумерки сгущались. Прямо перед домом, сразу за дорожкой из красного кирпича, располагался малинник, который занимал не меньше сотки приусадебного участка. Отец сплоховал и прошлым летом почему-то не подрезал кусты малины, как делал всегда сразу после сбора урожая. В результате в этом году малина разрослась вширь и ввысь, и ничего с ней поделать было нельзя. Рядом с домом образовались настоящие малиновые джунгли. Отец виновато качал головой, но, естественно, не мог трогать кусты до сбора урожая, который, кстати, выдался на редкость богатым. Созревающая малина висела на кустах аппетитными гроздьями, количество ягод явно измерялось несколькими большими ведрами.
– Как там, мама? – спросил Митя, взглянув на отца, который немного хмурился. Матери неможилось последние дни, сегодня она пораньше легла спать. Уставала она сильно, несколько раз за день ей требовалось прилечь на диван, передохнуть, набраться сил, чтобы дальше что-то делать по домашнему хозяйству.
– Вроде заснула, – сказал отец. – Завтра вызовем врача, не нравится мне ее состояние последнее время. Ни на что не жалуется, а устает сильно.
Отец замолчал и взглянул на величественное полотно ночного неба, с наступлением темноты все более заполняющееся бесчисленными искрящимися крапинками.
– Какая чудовищная бездна пространства между нами и звездами, она бесконечно чужда и непреодолима для человека, – сказал отец и положил руку на Митино плечо. – И не нужно человечеству рваться в космос, в мертвую пустоту, это тупик и самообман.
Митя кивнул головой, но разговор поддерживать не спешил, хотел послушать отца. Нечасто выдавались такие минуты, когда все дневные дела уже позади, а спать еще не хочется. Тогда садились они с отцом во дворе, смотрели на угасающий в вечерней дреме мир и говорили о чем-то, обо всем.
– Что в небе есть полезного для человека? Ничего. Или мертвящий холод бесконечного космического пространства, или немыслимый жар звезд. Что в этом может быть интересного? – продолжал отец.
– А как же братья по разуму, мы ведь можем встретить там иную разумную жизнь?
– Нет никаких братьев по разуму. Если же они есть, то где они? За миллиарды лет истории Земли могли бы и проявиться. Если не проявляются, значит, или их нет вообще, или мы – их подопытные кролики. Они где-то рядом наблюдают и ведут нас по жизни. Так получается, если следовать законам формальной логики. Если же принять во внимание историю религий и их концепцию загробного мира, то здесь тоже две возможности. Или концепция Бога выдумана от начала до конца и человечество примитивно заблуждается по этому поводу уже на протяжении тысяч лет, или все это правда, загробный нематериальный мир существует, и задача состоит лишь в том, чтобы средствами науки разыскать к нему пути помимо ворот смерти.
– Ты имеешь в виду, что цивилизация в своем развитии может достичь уровня, когда ей будет уже неинтересен окружающий бренный материальный мир? Зачем мучиться в материальной оболочке, когда лучше всем вместе уйти туда, в нетленный мир, туда, где царит Вечность?
– Конечно, если это было бы так, это позволило бы непротиворечиво и гармонично соединить в одно целое религию и науку. Иначе истина науки должна каким-то образом уживаться с верой религий. Я не понимаю этого сложившегося диссонанса.
Я замолчал, уставившись на темные кусты малины, немного ошеломленный грандиозностью умственных построений отца. Его мысли часто трудно опровергнуть сиюминутно, в момент их появления на свет. Да я, собственно, к этому не особо стремился. Ведь интересно же из уст своего собственного отца услышать то, о чем сам частенько задумываешься. Прикосновение к мировым безднам всегда бодрит дух.
Но что это? Темные кусты малины дрогнули, расступились, и на освещенную дорожку осторожно ступила белая кошка. Она вышла на свет так естественно и непринужденно, как будто всегда здесь жила, а сейчас просто вернулась к хозяевам после вечернего моциона.
– Что за кошка? – спросил я отца. – Она что, у вас живет?
– Приблудная, – ответил отец, – первый раз ее вижу. Такую заметную белую скотину я бы точно запомнил. Откуда она взялась, не знаю, соседская, наверное.
– Не нравится мне она, – почему-то вырвалось у меня, и я потянулся за метлой, стоящей у стены дома.
– Да, как привидение какое-то, вылезла из кустов и не уходит. А глаза-то – смотри, какие красные глаза, как будто горят изнутри. Тьфу, нечисть!
Отцу белая кошка тоже явно не понравилась, но он остановил меня с метлой, сходил в дом и вынес несколько кусочков колбасы. Тут проснулся Шарик, сторожевая дворняга, нехотя выполз из конуры и недоуменно уставился на гостью, непринужденно жевавшую колбасу буквально в метре от него. Весь его вид выражал крайнюю степень изумления этим бесцеремонным и попросту наглым поведением представителя мерзкого кошачьего племени. Шарик чуть приподнял правое ухо, пару раз крутанул веником хвоста и задрал его вверх, выражая таким образом кипящее внутри негодование происходящим форменным безобразием. На его глазах хозяин кормит с рук приблудную тварь ненавистной кошачьей породы вареной колбасой высшего качества, да за какие-такие заслуги?! Шарик уставился на отца, округлив глаза и тяжело дыша от дикого внутреннего напряжения. Неужели хозяин способен на такое подлое предательство? В конце концов верный пес не выдержал, гавкнул изо всех своих собачьих сил и бросился на кровного врага. И что меня тогда поразило, так это необычное поведение белой кошки. Да, она безусловно испугалась рассвирепевшей собаки, но испугалась как-то не так, не слишком естественно. Дело в том, что Шарик находился на цепи, которая ограничивала меру его власти над окружающим миром. Кошка ужинала колбасой на каменном крыльце, прилегающем ко входной двери в дом. Длина цепи рассчитана таким образом, чтобы собака не могла попасть на крыльцо. Поэтому весь благородный порыв Шарика был обречен с самого начала. Но это знали я и отец, но вот как про это догадалась пушистая белая кошка? Ведь она в ответ на яростный рывок Шарика не вздрогнула от испуга, не бросилась сломя голову в малинник, спасая свою кошачью шкуру, – отнюдь, она лишь лениво повернула голову в сторону заходившегося в хриплом лае пса, сочувственно кивнула и, закусив в рот приличного размера кусок колбасы, неторопливо удалилась в темноту, как бы наглядно демонстрируя, что не желает дальше обострять наметившийся конфликт интересов.
Мы подивились такому выдержанному поведению приблудной кошки и ушли спать. Но вот Шарик, возмущенный до глубины души непринужденностью поведения белой скотины, еще долго злобно ворчал в ночи.
Потом эта кошка появлялась еще и еще, она даже иногда заходила в дом, но не в сами жилые комнаты, а всегда останавливалась на веранде, где стояли запыленный диван и рассохшийся шифоньер. Она обнюхивала старые вещи с таким видом, как будто хотела уловить в них что-то важное для себя. Я не понимал ее поведения, даже немного опасался, правда, непонятно чего, но уже не гнал кошку, швыряя в нее первым попавшимся предметом. К тому же не до нее сейчас было, другими думами оказалась занята голова: маме поставили страшный диагноз – онкология неоперабельная, считаные месяцы до конца.
– Понимаешь, Рома, я эту кошку уже видел много лет назад, когда мама умерла.
– Извини, конечно, но кошки столько не живут. У тебя мама, кажется, в семьдесят пятом скончалась? – Рома возражал другу, но как-то неубедительно, как будто сам себе не верил.
– Я понимаю, это глупо звучит, но кошки так похожи, обе пушистые, чисто белые и глаза, страшные красные глаза, из них как будто искры сыплются, – Митя говорил потерянным голосом, переводя взгляд с кошки на друга. – Не нравится мне она, и тогда очень не понравилась, зря я ее сразу не прогнал, как только она появилась, может, беды бы с мамой не случилось.
– Ну, это ты явно преувеличиваешь. Я хоть и не такой образованный, как ты, но в приметы всякие-разные не верю. Обычная бродячая кошка, много таких брошенных животин шатается по белому свету.
– Не знаю, Рома, не знаю, по мне, так гнать нужно эту кошку, пока не поздно.
– Да погоди ты, хоть покормить ее, ведь от самого города за мной тащилась. Рыба у тебя осталась?
Митя вздохнул, помотал несогласно головой, однако потянулся за садком, в котором бултыхалась пара мелких рыбешек. Зацепил одну и зашагал с пристани к кошке, показывая, что еду несет. Кошка настороженно следила за ним, но не двигалась с места. Митя медленно наклонился и протянул ей рыбку, но вдруг резко выпрямился и пнул кошку ногой – и так мощно пнул, как будто одиннадцатиметровый удар исполнял на силу, а не на точность. Кошка с громким шипеньем отлетела от Мити, да так неудачно, что бухнулась в воду и тут же погрузилась с головой. Мгновение – и она вынырнула и, отчаянно суча лапами по обманной воде, медленно двинулась вплавь к берегу. Хоть и неглубоко тут, в трех метрах от тверди земной, но для кошки, по природе своей не слишком приспособленной к плаванию, глубины вполне достаточно, чтоб захлебнуться и утонуть. Тем более Митя еще и весло схватил и отбрасывает кошку дальше в воду, не дает ей достичь берега. Изнемогает уже животина, обессиленная, плюется, фырчит, а поделать с веслом ничего не может, не те силенки.
– Ты чего, Митя, сдурел совсем? – Рома наконец вышел из оцепенения и бросился к другу. – Зачем ты ее, это же живое существо!
– Уйди, эта тварюга убила маму, теперь уж от меня не уйдет!
– Что ты несешь, это обычная кошка, перестань сходить с ума!
Митя, отбросив веслом кошку подальше от берега, повернулся к Роме и, сощурив глаза, произнес тихим злым голосом:
– Пошел ты знаешь куда? Не лезь не в свое дело, придурок. Иди к своим бабам и советуй там своим прошмандовкам, как им жить. Гуляй отсюда, пока мозги тебе не вышиб.
– Мить, ты чего? – оторопевший Рома отступил на шаг и поднял правую руку перед собой, ко лбу, как бы защищаясь. – Просто кошку жалко, за что ты ее так?
– За что? А ты помнишь Нину?
– Какую Нину, ты о чем?
– Одноклассницу Нину, не придуривайся, все ты прекрасно помнишь.
– А, ты про это… Но ведь когда это было, что ты в самом деле?
– Когда было… Кошку сейчас пожалел, добренький какой, а тогда в души нам наплевал, это ничего, проглотят как-нибудь, так ведь считаешь?
– Какие души, что за бред! Да она сама меня тогда пригласила, если хочешь знать, и ничего не было между нами, я здесь вообще ни при чем!
– Я ее любил, понимаешь, любил больше всего на свете, и она могла полюбить, я ей нравился. А тут ты, этот твой день рождения…
– Ну и что, проводил до дома, но ничего ведь между нами не было, не было! Это и следствие установило!
– Ты переночевал у нее, родителей не оказалось дома, а потом, после тебя, наутро она повесилась. Гнида, что мне тут несешь!
Последние слова Митя кричал уже во весь голос. Его весло, описав широкий полукруг, врезалось Роме в голову с левой стороны, прямо в висок. Хоть и защищался он обеими руками, но не смог удержать стремительно надвинувшуюся лопасть. Да попало весло в голову еще так неудачно, прямо ребром острым. Рассекло ухо сверху, но это еще полбеды, зашили бы эскулапы, главное, конечно, висок – висок не выдержал такого дерзкого с собой обращения. Слаба у нас голова в целом, непрочная, а самыми слабыми местами как раз и являются темя, основание черепа и эти самые виски. Короче говоря, треснула тут же черепная коробка у бедного Романа в районе левого виска со всеми вытекающими последствиями в виде дрожащего студня окровавленного мозга.
Митя смотрел на остывающее тело своего друга Романа Краснопольского и думал о бренности бытия. Вот был человек – и нет человека. Только что ходил, дышал, чувствовал что-то, радовался стакану «Агдама» и бычку «Примы» в придачу. А теперь где ты, Рома, какими неведомыми дорогами бродит твоя душа? И вообще – бродит ли? Может, нет никакой души и закончилось все для тебя раз и навсегда сегодня, этой волшебной июльской ночью после неудачного удара веслом почему-то рассвирепевшего вдруг бомжа Мити, твоего единственного настоящего друга? Пожил как-то, потешил себя в этой жизни чем бог послал и в вечный покой отправился. Зачем жил, почему вдруг умер – нет ответов на эти вопросы и никогда не будет. Но как же можно так жить, мужики, всегда находясь в тумане?
Сидит белая кошка с красными глазами на лужайке, на безопасном расстоянии от глубоко задумавшегося Мити, ни за что порешившего своего друга Рому, отряхивает свою пушистую богатую шерстку от капель речной воды и ухмыляется открыто. Она-то знает.
Назад: Шайтан придет
Дальше: Как я умирал