Книга: 47 отголосков тьмы (сборник)
Назад: Владимир Чакин
Дальше: Пушистая белая кошка с красными глазами

Шайтан придет

1
– Мама, что ты хочешь? Попить?
Мира наклонилась к женщине с изжеванным желтым лицом, которая распласталась на кровати, чуть поворотив голову вправо, к стене.
– И-и-и, – раздалось в ответ.
Голос неестественно тонкий, неприятно режет слух, не иначе сдает щитовидная железа. Но Мира все-таки поняла, мать действительно хочет пить.
– Сейчас, подожди.
Прошла на кухню и набулькала минералки в чашку. Вернулась и, приподняв голову матери, влила в рот несколько капель. Женщина, не открывая глаз, жадно сглотнула первую порцию влаги, но тут же слегка отшатнулась.
– Напилась?
Женщина еле заметно кивнула. Она часами лежала с безучастным видом, закрытыми глазами и практически без движения. Лишь иногда дергалась под одеялом левая нога – и не то чтобы дергалась, а лишь немного сгибалась в колене, оставаясь в этом положении несколько секунд, затем возвращалась в исходное состояние. Как будто женщина проверяла себя, не потеряла ли она полностью способность двигаться. До восьмидесятилетия оставалось три дня, а женщина поставила себе целью дожить, обязательно дожить до славного юбилея. А это было отнюдь не безусловным в ее сегодняшнем положении.
Звонок в дверь. Мира открыла.
– Мама, это врач.
Высокая женщина с миловидным лицом и плоской, сельдеобразной фигурой скинула плащ и осталась в белом халате, аккуратно выглаженном, халате, который она всегда надевала при выездах к больным на дом. У нее есть два халата для таких выездов, она надевала их по очереди и никогда не надевала один халат два раза подряд, обязательно стирала в тот же день, сразу после возвращения с выезда. А больных, в основном лежачих, на один выезд приходилось, как правило, не менее десятка.
– Как вы себя чувствуете, Антонина Пафнутьевна?
Вопрос остался без ответа, и врачиха обратилась к Мире:
– Как ваша мама?
– Без изменений. Слабенькая, кушает с ложечки, порой приходится уговаривать. Подгузники каждое утро меняю. Сегодня, кстати, остался сухим. В туалет по-большому уже неделю не ходит.
Врачиха кивнула, достала из ранца стетоскоп, прибор для измерения давления.
Выполнив процедуры, обратилась к Мире:
– У вашей мамы хорошее сердце и легкие в норме, никаких посторонних шумов. Вижу пролежни на спине у шеи с правой стороны, регулярно обрабатывайте их камфорным спиртом, не запускайте. Да, слабительное, удвойте норму. В целом состояние стабильное, причин для беспокойства пока нет.
Мира кивнула, отвела глаза. Врачиха внимательно взглянула на нее и спросила:
– Вам пора возвращаться? Вы, кажется, из Омска?
Мира вздохнула.
– Не то чтобы пора… Муж справляется, но…
– Понимаю, семья. Дети есть?
– Дочь, студентка, взрослая, живем в клетушке однокомнатной. Трудно им без меня…
Врачиха поднялась, поманила Миру за собой и прошла на кухню.
– Вот что я вам скажу. Мама ваша безнадежная, но сердце здоровое, поэтому прогноз благоприятный. Такое состояние может длиться месяцами и годами.
Мира охнула.
– Я приехала месяц назад, когда мама отключилась. До этого соседки помогали, хорошие женщины, а сейчас нужен постоянный уход.
– Да, у нее был микроинсульт. Сейчас сознание сужено, она почти ничего не чувствует и не понимает.
– Не знаю, что делать, я не смогу здесь долго находиться, все бросить там…
– Понимаю. Наймите сиделку…
– Сиделку? С мамой нужно находиться постоянно, а социальные работники могут заехать лишь на пару часов в день. За постоянного человека нужно платить бешеные деньги, откуда они у меня?
– Ну не знаю, думайте, здесь все в ваших руках. Только имейте в виду, если мать останется без ухода, брошенной, я отправлю ее в дом престарелых, а эта квартира отойдет государству в счет оплаты содержания вашей матери.
Врачиха распрощалась и ушла, оставив за собой легкий запах жимолости.
2
Ближе к вечеру позвонил Виталий.
– Как ты там?
– Все по-прежнему, без изменений. Сегодня врач приходила, говорит, еще долго…
– Что долго? Ты же говорила, что плохая теща.
– Говорила, но сердце у мамы здоровое, так что как теперь будет…
– Погоди, ты что же, там остаешься? А мы, а работа твоя?
– Виталик, я понимаю, но что же делать, за ней нужно постоянно смотреть, нельзя бросать. Врач сказала, что квартиру эту можно потерять.
– Как потерять?
– Государство заберет, если маму отправят в дом престарелых как нуждающуюся в постоянном уходе.
– Как это заберут квартиру, что за ерунда?
– Закон такой, в счет платы за содержание в доме престарелых.
В трубке повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь сухим треском далеких разрядов.
– Виталик…
– Что Виталик, что Виталик! Ты понимаешь, ведь нам нужна эта квартира? Машке уже двадцать, а мы живем втроем на двадцати метрах в одной комнате! Она не ночевала дома два раза, пока ты там прохлаждаешься! Взрослая дочь уже, опомнись, дорогая!
– Виталик, погоди, что ты кричишь, конечно, все так, но что мне-то делать, что я могу?
– Что хочешь, то и делай, а я пошел за водкой.
– Постой, Виталик, тебе же нельзя, опять сорвешься! Ты же два года как закодированный, сколько делов было!
– Да плевать я хотел на всех вас, одна болтовня! Люблю, люблю – что ты мне лапшу вешаешь? Одна у мамы осела, все бросила, другая по ночам где-то шатается, в гулящие записалась.
– Не надо, Виталик, не пей, я что-нибудь придумаю!
– Что ты можешь придумать, сидишь там, сопли жуешь. Ну и сиди дальше, кому ты нужна, курица долбаная.
Виталий бросил трубку, а Мира еще несколько минут смотрела в пустоту. У нее все спуталось в голове, она никак не могла сориентироваться, прийти в себя. Кухонный шкаф, плита, раковина то теряли резкость, расплываясь в тумане, то вновь обретали четкие границы и становились овеществленными предметами.
Что, что он говорит, как это все неправильно, несправедливо! Она же и приехала к матери в расчете на то, что конец не задержится, у нотариуса подать заявление о вступлении в наследство, потом через полгода продать мамину квартиру и с этой доплатой купить в Омске двухкомнатную. Разве она виновата в том, что у мамы здоровое сердце, что она будет еще долго жить?
Машинально Мира потянулась за бутылкой с минеральной, хлебнула из горлышка, да неудачно, и страшно закашлялась, мотая головой и долбя себя кулаком в грудину.
3
Около восьми вечера зашла соседка, живущая двумя этажами выше, татарка Дина. Эта пожилая сухонькая женщина в возрасте далеко за шестьдесят после выхода на пенсию отчаянно ударилась в религию, посещала мечеть, читала Коран, учила арабский язык и вообще пять раз в сутки молилась, совершала намаз по всем правилам, то есть перед каждой молитвой принимала душ и переодевалась в чистую одежду. Ко всему три года назад Дина в составе организованной группы из Казани совершила хадж в Мекку и Медину, где проживал когда-то пророк Мухаммед.
– Здравствуй, Дина.
– Здравствуй, Мира. Как у вас дела?
– Что ты, Дина, спрашиваешь, что тут может быть нового? Приходила участковый врач, сказала, сердце здоровое, состояние стабильное.
– Вот и хорошо, значит, поживет еще Пафнутьевна. А я зашла по дороге, кошкам еду носила.
– Молодец, Дина, ты так за ними ухаживаешь, каждый день кормишь.
– А что мне, все равно еда остается, хватает на всех.
– Сколько сейчас кошек в подвале?
– Пятнадцать. В прошлом году кто-то всех отравил, все передохли, а сейчас опять собрались. Эта красавица трехцветная окотилась, подросли уже котята, молоком отпаивала.
– Возьми у меня, там котлетка осталась, суп какой-то, отнеси кошкам. Мама ведь не ест почти ничего, да и у меня нет особо аппетита.
– Корми маму, через силу заставляй. Вся сила от еды получается.
– Кормлю, вкусненькое когда приготовлю, что всегда мама любила. Вчера вот супчик грибной сварила из сушеных опят, сегодня омлет покушала. Только ведь съест три ложки и не хочет больше.
– Лежит, вот много организму и не требуется.
– Дина, а правда, что мы для вас неверные? Что же ты ходишь к нам, маме помогаешь?
– Помогать нужно всем нуждающимся людям, какой бы веры они ни были. Аллах все видит и все поймет.
– А вот у вас, чтобы в рай попасть, что нужно сделать?
– Нужно хорошие дела делать для людей и животных всех, нужно молиться…
– Так значит, ты себе место в раю зарабатываешь, когда кошек кормишь и к маме по-соседски заходишь?
Дина косанула на Миру, но сдержалась и ответила спокойно:
– Можно и так сказать, если хочется. Аллах Всемогущий во всем разберется и оценит всех по заслугам их. Нужно жить по совести, не делать зла, а то шайтан придет.
– Шайтан? А кто это такой?
Дина смутилась, поправила платок на голове.
– Ох, зря я это сказала, нельзя вообще упоминать про него, не было бы худо.
И Дина в расстроенных чувствах ушла, бормоча под нос молитву.
4
Засыпала Мира здесь всегда трудно. До двенадцати бубнило радио, которое всегда слушала мама. Сейчас слышит – не слышит, а традиция сохранилась, выключить Мира не смела.
В комнате темно и тихо. Вещи как будто затаились. Ни звука не доносится со стороны, противоположной от окна, где мамина кровать. Мира лежит прямо под окном, на стареньком диване со скрипучими острыми пружинами, впивающимися в бок при каждом неосторожном движении.
Из окна чуть сочится рассеянный лунный свет, от которого в комнате появляется какая-то зыбкость, неустойчивость.
Мира прикрыла глаза и попыталась припомнить что-нибудь приятное из своего детства. Как назло, в голову лезли всякие дурацкие мысли. То вспомнилось, как за ней гонялся с кочергой в руках в стельку пьяный, слетевший с катушек отец. Это он рассвирепел за то, что она защищала мать, задержавшуюся с какой-то очередной общественной гулянки. То вдруг всплыла сцена из школьной жизни, кажется, шестой класс. Учителка истории говорит ей в лицо при всем классе, какая она уродина и кому она будет нужна, если еще и учиться хорошо не будет. Почему уродина, никакая она не уродина, а вполне нормальная внешне, пусть и не красавица. За что она меня так – кажется, не выучила что-то про Средние века. Да, историчка была не подарок. Мира вздохнула и повернулась на правый бок.
И вместе с мерзким скрипом пружины услышала какой-то посторонний звук со стороны материной кровати. Как будто кто-то шлепнул голыми ногами о деревянный пол. Так отчетливо и звонко прозвучало это в тишине комнаты, что Мира невольно вздрогнула, приподнялась на руках и бросила туда взгляд. И даже как-то поначалу не слишком удивилась, увидев, что мать сидит на кровати, спустив ноги на пол, и даже силится подняться. Попытки встать на ноги, видимо, требовали от нее огромных усилий, мать фырчит от злости, но не сдается, пробуя подняться снова и снова.
– Мама, как ты, как смогла сесть?
Мира не верит своим глазам. Месяц с лишком без движения, а тут вдруг взять и самой подняться с кровати?! Это похоже на чудо!
Мира хотела вскочить с дивана, подойти к маме, обнять, помочь ей подняться. Бескрайнее ликование охватило ее душу, ведь маме явно лучше, она даже пытается встать на ноги!
Но что-то во всем этом было не так, неправильно, не по-настоящему что ли. Дело в том, что Миру саму как будто сковало морозом в одну ледяную глыбу. Как ни старалась, она не могла шевельнуть и пальцем. Смотрит на руки, а они как не свои, не хотят ничего делать, не подчиняются – и все тут, будь они неладны! И ноги, и все тело, и голова – в странном оцепенении. Только и можно что смотреть вперед, на маму.
А у мамы все выходит гораздо лучше. Вот она, наконец, поднялась во весь рост, пошатываясь, шагнула, еще раз, еще. Вот она уже в двух шагах от дивана!
Остановилась. Смотрит.
– Мира, – и голос-то у нее почти такой, каким был раньше, никакой не тонкий и не противный, каким стал после инсульта.
– Что, мама? – Мира говорить может, но не знает, что говорить. Что тут скажешь, когда на твоих глазах происходит этакое диво?
– Доченька, прости меня, я так виновата перед тобой.
– Что ты, мама, – Мира в крайней растерянности. Она видит, как мать осторожно наклоняется, медленно опускается на колени. Потом протягивает руки. Они почти касаются лица Миры.
– Прости меня, Мира, за все прости. Моя бесконечная общественная работа – это неправда, у меня был другой человек, я его любила, а не твоего отца. Я наплевала на семью, бросила вас. Потому отец и пил, что догадывался обо всем. И это именно я виновата в его ранней смерти. Ты была тогда совсем ребенком, многого не понимала.
На глазах у матери блеснули слезы, слезы в лунном свете, лунные слезы.
И тут по всему телу Антонины Пафнутьевны сверху вниз пробегает крупная дрожь. Такие устойчивые всегда, предметы в комнате вдруг сдвинулись с места и медленно пошли по кругу, центром которого была Мира. Шкаф, телевизор, окно, дверь, снова шкаф – величественно проплывают перед ее затуманенным взором, постепенно набирая скорость и деформируясь, искажаясь, теряя устойчивость формы. Шкаф прогнулся в немыслимо прекрасном па а-ля Нуриев, окно теперь больше напоминает изящную угловатую бессмыслицу на картине Кандинского, телевизор – поросший бархатно-зеленым мхом валун в отрогах Урала. Все быстрее и быстрее проносятся перед ней преобразившиеся, заигравшие неземными красками, такие знакомые когда-то вещи, и уже как будто начинают стираться границы между материальными формами, и все окружающее начинает переплетаться в изящной, таинственной вязи.
Мира постепенно оказывается в центре удивительной воронки с бешено вращающимися, расцвеченными неземной гаммой цветов стенками. Она как будто свободно парит в пространстве, но что-то становится не так, ее неотвратимо тянет вниз, где в туманном, шевелящемся сумраке прячется бесконечно отвратительный и ужасный некто. Ее охватывает животный страх, она не хочет вниз, она сопротивляется, но все напрасно, ведь нет никакой опоры вокруг, все такое воздушное, скользкое, гладкое. Мира извивается всем телом, напрягает все силы в агонии желания жизни, тянет руку к руке матери, которая оказывается рядом, касается ее! И тут же все исчезает.
Мира приоткрыла глаза. В комнате рассеялся мрак ночи, посерело, за окном тусклый осенний рассвет. Мать лежит на своем привычном месте, на кровати напротив, немного повернув голову вправо, к стене.
5
Про сон, приснившийся прошедшей ночью, Мира так и не вспомнила, хватало текущих забот. Она варила манную кашу и вспоминала вчерашний разговор с мужем. Положение отчаянное: и уезжать, бросая беспомощную мать, нельзя, и оставаться нет больше никакой возможности – муж срывается, дочь пропадает. Может, все пока еще совсем далеко не зашло, но без хозяйского надзора в семье уже наметился явный разлад, какой-нибудь еще месяц, и дальше осколков от былого семейного счастья уже не соберешь. Так дальше продолжаться не может, ясно как день, но что делать, как найти выход из этого явно безвыходного положения?
Мира доварила манную кашу, добавила в нее побольше сливочного масла, как мама всегда любила, подошла с тарелкой к матери. Взглянула ей в лицо. Равнодушное, отсутствующее выражение, как будто она вообще здесь ни при чем, посторонняя, чужая. Мать часто и в прошлом надевала эту маску отчуждения, когда хотела отдалиться, абстрагироваться от происходящего вокруг. Возможно, это была простая защитная реакция от преследований ревнивого мужа, но Миру всегда сильно задевала эта странная манера поведения матери. В эти мгновения девочка казалась сама себе брошенной, беззащитной, никому не нужной. А сколько было в прошлом еще всего такого, которое хотелось бы скорее забыть, вычеркнуть из памяти навсегда, но которое назойливо и услужливо почему-то лезет и лезет из памяти, обдавая холодом ненависти и злости на незаслуженные прошлые обиды!
Мира смотрела на холодное лицо матери и недоумевала. Что ей еще надо? Могильный холод уже дышит в затылок, а она все пыжится, что-то кому-то доказывает, никак не уймется. Правильно говорят – горбатого могила исправит. Но где она, где эта такая желанная сейчас могила, сколько можно бесконечно терзать и мучить окружающих? Какая-то неведомая струнка тоненько тренькнула в Мириной душе и оборвалась навсегда.
Мира судорожно вздохнула, зачерпнула полную ложку каши, изливающейся растаявшим сливочным маслом, медленно понесла ко рту матери. Но остановилась на полдороге, замерла на мгновение, а потом живенько отправила содержимое ложки себе в рот. Не выдержала и бросила быстрый взгляд на мамино лицо. Как будто какая-то тень мелькнула по нему и пропала. Или только показалось?
Все в первый раз получилось как-то очень естественно, можно сказать, непринужденно, но как-то по-садистски что ли? Сварила дочка кашку маме, поманила, а потом съела аппетитное варево сама. И не поперхнулась. В следующий раз, после полудня, когда подошло время кормления, Мира уже не носила еду в комнату матери, а кушала на кухне. Хлебала вкусный борщ, прислушиваясь к себе, и не чувствовала внутри ничего, никаких угрызений совести не было и в помине. Значит, она на верном пути, значит, так тому и быть.
Плотно пообедав, заглянула к матери, сунула руку в подгузник. Сухо. Уже второй день не мочится. Хотя вчера я ее, кажется, еще поила.
Вечером позвонил Виталик. Она сразу поняла, что это он, хотя в трубке на другом конце долго молчали и только сопели, не произнося ни слова.
– Виталик, что же ты молчишь, скажи хоть что-нибудь!
Мира постепенно теряла терпение, но держала себя в руках, не повышала голос – она хорошо представляла, что творится сейчас на душе фактически брошенного мужа.
– Как дела? – его голос был угрюмым, хотя, кажется, не искаженным бурлящим внутри алкоголем. Значит, Виталик, держится. Молодец.
– Нормально. Я кое-что придумала, теперь все пойдет как надо.
– Что придумала?
– Ну, не будем об этом. Потом расскажу, не приставай, – на Миру вдруг напало странное оживление. Ей хотелось весело болтать, шутить, смеяться. Все идет как идет. Скоро все закончится и она вернется к мужу и дочери. Конечно, вернется, как же может быть иначе? – Как там Маша?
– А что Маша? Валяется, читает, готовится к сессии.
– Она дома?
– Где ж ей еще быть, дома, конечно, – Виталик, казалось, даже удивлялся вопросам Миры. Что ж, значит, пока все в семье наладилось, и слава Богу за это.
Ближе к восьми вечера по дороге к кошкам, с кастрюлей, наполовину заполненной объедками, зашла Дина.
– Ничего не осталось на ужин моим красавицам?
Дина выглядела уставшей, как-то жестче обычного проступали на лице морщины, пожухлые волосы неопрятно выбивались из-под повязанной серой косынки.
– Возьми из тарелки.
Дина переложила в кастрюлю огрызки колбасы, рыбные хвосты, потом прошла в комнату.
– Ну как ты, Тоня?
Антонина Пафнутьевна явно услышала вопрос, ее левая нога под одеялом дернулась и согнулась в колене, голова тоже шевельнулась, чуть приподнялась и вернулась в исходное положение, примяв подушку.
– Кушала сегодня? – Дина задавала обычные вопросы, которые она задавала уже многие месяцы, посещая лежачую соседку. Когда соседка еще была в силах, она отвечала на расспросы сама, сейчас рядом с больной находилась ее дочь, специально приехавшая из Омска ухаживать за больной матерью.
– Все в порядке. С утра мы покушали кашку, в обед борща давала. Помаленьку, но кушает мама.
Дина кивнула, но что-то ей показалось не так, она наклонилась к матери, спросила тихим голосом:
– Что ты, Тоня? Скажи, что тебя беспокоит?
Потом оглянулась на Миру, сказала:
– Что-то ее беспокоит, ты подгузник меняла сегодня?
– Сухо было, не меняла. Спать, наверное, хочет…
– Да-да, спать, конечно, – Дина погладила Пафнутьевну по плечу. – Ты корми ее обязательно, через силу, но корми, заставляй съесть хотя бы кусочек.
– Да кормлю я, кормлю, – Мира не заметила, что невольно повысила голос.
Дина удивленно взглянула на нее, добавила:
– В еде вся сила человеческая. Ты умница, все бросила, приехала маме помочь. Аллах все видит, во всем разберется и тебе тоже воздаст по заслугам.
Как-то нехорошо, неестественно прозвучали последние Динины слова, царапнули сердце Миры своим вторым, потайным смыслом. Как будто что-то знала Дина, о чем-то догадывалась. Или уже мерещатся всякие намеки на ровном месте?
Усталость навалилась тут на Миру, прямо с ног готова свалиться женщина от полной физической немощи, на нет обессилела от всего окружающего. Выпроводила она тогда по-скорому из квартиры надоевшую соседку и рухнула без сил в объятия скрипучего, но такого родного дивана.
6
Лежит Мира на спине, смотрит отрешенно в потолок, по которому мечутся тени, порожденные призрачным светом из окна, и кажется ей, что плывет она на утлой резиновой лодке посреди бескрайнего моря-океана. Вокруг ночь глухая, тишина полная, покачивает лодку волна лениво, как бы нехотя, спросонья. А над головой совсем близко нависло тысячетонным черным колпаком бездонное звездное небо, затянутое порочной вуалью Млечного Пути. И такой пронизывающий холод идет оттуда, из глубины небес, что Мира вздрагивает всем телом, сбрасывая наваждение, трясет головой и садится на диване. Всякая дребедень снится, хоть глаза не закрывай.
Она встала, неловко пошатнувшись, как будто на самом деле стояла на плывущей лодке, покосилась на лежащую мать. Лежит и лежит себе, в тишине комнаты раздаются ее редкие вздохи. Упрямый крутой подбородок отчетливо чернеет на светлом пододеяльнике. Голова чуть вправо, глаза прикрыты. Сколько же ты еще так пролежишь, мама родная?
Что там вчера снилось, никак не удается вспомнить. А ведь что-то с матерью связано, кажется, но что, что именно? Вынесло из головы напрочь вчерашний сон, ничегошеньки не осталось в памяти. А может, это и к лучшему, что хорошего может присниться в такой нервной обстановке? А плохое и помнить ни к чему.
Мира отвернулась от матери, присела на диван. Радио что-то неразборчиво бубнило, значит, двенадцати еще нет. Вся ночь впереди, а сна ни в одном глазу. Когда же закончатся мучения? Когда она, наконец, уедет из этого проклятого города, который высасывает из нее последние силы?
Мира вздохнула тяжело и тут же почувствовала, что в комнате есть кто-то третий. Не увидела, а только почувствовала, почувствовала шестым или десятым чувством, всей своей измученной душой почувствовала. Огляделась испуганно. Никого, конечно, никого. Впрочем… Что там за тень в углу, за шкафом, неподалеку от матери. Просто тень или…
– Кто здесь? – почти выкрикнула она и вцепилась судорожно в края одеяла. – Кто там прячется?
– Без еды человек может прожить долго, чуть не месяц с лишним, но вот без воды – считаные дни. А если не кормить и не поить… – раздался из угла спокойный женский голос, как будто даже знакомый голос. – Точное решение проблемы, только…
– Кто вы? – не верила своим ушам Мира. – Как вы здесь очутились?
– Вы меня поняли именно так, как хотели понять. Все было в ваших руках, и вы сделали свой выбор.
– О чем вы говорите? Уходите, я не хочу вас слышать!
Из темного угла выдвинулась человеческая фигура, фигура во всем белом.
Мира судорожно вздохнула, хлоп-хлоп глазами:
– Участковый врач! Что вы здесь делаете?
– По вызову. Так ведь, Антонина Пафнутьевна? – обратилась она к лежащей матери. – Что вас беспокоит, аппетит никак появился? Водицы испить желаете?
Не дождавшись ответа, врачиха снова обратилась к ошеломленной Мире:
– Успокойтесь вы, на вашей я стороне, хоть и врач по профессии. Кому нужно это бессмысленное растительное существование? Кому нужно это обессилевшее старичье? Сами уже не живут фактически, а продолжают тянуть за собой в пропасть молодую жизнь. Да и если уж быть начистоту, не маячило бы вам этой квартиры в виде наследства – пальцем вы бы не пошевелили для больной матери.
– Кто вы такая, чтоб мне такое говорить? Я приехала к маме сразу же, как только поняла, что она не может без меня обойтись.
– Да, приехала, когда поняла, что теряешь все, а сейчас вообще заторопилась обратно. А мама вот еще пожить хочет, не так ли, Антонина Пафнутьевна?
– Поймите вы, у меня семья рушится, я не знаю, что делать…
– Как я понимаю вас! И почему у нас не Бельгия или Голландия? Легкий укольчик врача – и конец мучениям. Где-то читала, в древности на Руси был обычай отправлять стариков зимой в лес помирать. На сани кладут беспомощных бабушку или дедушку, везут сани в лес и оставляют на ночь. Утром приезжают и забирают окоченевшее тело. Тоже легкая смерть: когда замерзаешь, умираешь незаметно. Только поначалу тебе холодно, потом приходит тепло и засыпаешь спокойно, навсегда засыпаешь. Счастливая смерть – заснуть и не проснуться. – Врачиха подошла вплотную к матери и говорила, как будто обращаясь только к ней. – За что, за что вы обрекаете вашу несчастную маму на смерть от голода и жажды? Это ужасная, мучительная смерть!
– Замолчите вы! – Мира вскочила в бешенстве и бросилась к врачихе, растопырив пальцы рук и намереваясь разодрать лицо непрошеной гостьи острыми ногтями. Шаг, другой, третий навстречу к белеющему в темноте пятну – но ее руки вместо человеческой плоти провалились в пустоту. И пятна-то уже никакого не осталось, растворилась бесследно проклятая врачиха, как будто вообще не было ее в комнате. Жуть!
Мира оглядывается в растерянности – куда она делась, куда спряталась? Все в комнате призрачно и туманно в лунном свете из окна. Смотрит на мать и видит, как ее лицо как будто светлеет, пропадает ужасная темная желтизна, разглаживается кожа, выправляются черты – мама молодеет, становится такой, какой она навсегда запечатлелась в памяти Миры с давних-давних пор, со времен раннего детства. Она была такой красивой, ее мама, такой ласковой и доброй! Как она любила мамины мягкие теплые руки, когда она завивала косички на ее головке. Какой радостью и любовью светился тот волшебный мамин образ!
Но что это? На мамино лицо опустилась тень беспокойства, черты обострились, осунулись. Легкая гримаса боли исказила мамино лицо, из закрытых глаз выступили первые слезинки. Они медленно скользят по щекам, становятся крупнее и как будто теряют первоначальную хрустальную прозрачность. И вот уже огненно-красные капли крови сверкают и переливаются на искаженном от боли таком родном мамином лице!
Мира бросается к матери, обнимает, целует ее, бормочет ласковые слова, но что творится с маминым лицом, какие ужасные изменения происходят буквально на глазах! Лицо усыхает, сжимается, темнеет. И вот в дрожащих руках Миры оказывается лишь пустой череп, который легко отделяется от шейных позвонков. Мира с ужасом смотрит в пустые глазницы и видит в них проклятую клубящуюся мглу, от которой нет спасения. Серые липкие щупальца мглы медленно выползают из глазниц, растут, ширятся и охватывают удушливым плотным коконом тело Миры. Она сопротивляется изо всей мочи, бьется, как муха в паутине, но кокон все теснее и теснее. Мира задыхается, удушье становится нестерпимым, она последним усилием дергается всем телом, пытаясь освободиться, и, наконец, просыпается.
7
Наутро у Миры разболелась голова. Затылок налит свинцовой тяжестью. Глаза готовы выскочить из орбит от мучительной внутренней ломоты.
И на этот раз сон полностью выветрился из ее головы. Помнилось лишь, что опять снился кошмар, каким-то образом связанный с матерью. Сон забылся, но внутри осталось смутное, неопределенное беспокойство.
Мира слетала в магазин за продуктами, зачем-то взяла водки, которую всегда терпеть не могла за чрезмерную крепость и мерзкий вкус. К матери после пробуждения не заходила, как-то не тянуло даже. Вышла рано утром оттуда, осторожно прикрыв за собой дверь и отрезав навсегда прошлое.
Долго жарила кусок говядины, тыча в него вилкой. Настоящая подошва, а не мясо, куда смотрела, когда покупала. Покойнице-корове лет десять, не меньше было на момент заклания, а то и все двадцать. Дорогие продукты стали, за творог две сотни выложила, что за бешеные цены при наших зарплатах. Две сотни тю-тю, а есть нечего, пару раз побаловаться с чаем – и закончится творог. Не забыть завтра за квартиру заплатить и телефон, а то отключат, месяц не плачено. Ничего святого у людей не осталось, дерут три шкуры за все, а правды не добьешься. В дверь позвонили? Кто это там приперся? А, Дина, здравствуй, здравствуй… Что-нибудь кошкам? Найду, найду. Возьми у раковины на тарелке свежемороженую путассу, специально для твоих кошек сегодня купила. Пусть кушают, красавицы, им положено. Как мама? А что мама, все хорошо. Не нужно, не ходи туда, спит, не беспокой, не нужно. Не ходи, говорю, что, плохо слышишь? Да, кормила. Чем? Какая тебе на хрен разница чем? Продуктами кормила, чем же еще. Мясо, творог, колбаса тебя устроят? Почему так разговариваю? А как с тобой еще разговаривать? Ходишь тут, высматриваешь, вынюхиваешь. Кто тебя вообще приглашал? Недаром говорят, непрошеный гость хуже… Ты ведь татарка, Дина, да? Как там у вас боженька называется, Аллах, кажется? Плевать хотела на твоего шайтана, не боюсь я его! Что-что? Нельзя так говорить – увижу и кирдык придет? Не свисти, милая, пусть только появится, я ему такое устрою, не взвидит света белого твой шайтан. Забодала уже своим шайтаном, сил моих больше нет. Ох, ушла наконец, дура старая, до чего прилипчивая, ходит-ходит, вынюхивает-вынюхивает… Кажись, мясо сготовилось, огурчиков маринованных достать из холодильника на закусь. Выпить хочется, трубы гудят! Что еще бабе для счастья нужно – выпить, закусить да мужичка покрепче. Виталик – слабак, одни понты кидает, а сам и минуты не продержится. Лешу бы сюда – эх, Леша, Леша, Лешенька, стомилась моя душенька! Где ты бродишь, друг мой милый, разгони мою печаль… Эх, жизнь моя, жестянка, а ну ее в болото! Это кто к нам пришел? Мамочка пришла, соскучилась никак, родная? Плохо одной лежать-куковать, бедная моя, как я тебя понимаю. Ну садись, садись за стол, выпей со своей доченькой за все хорошее. Теперь тебе лучше будет, на поправку пойдешь, и будем с тобой всегда вместе. Никому я тебя не отдам, заберу с собой, моя милая, моя ненаглядная…
8
– Что там на Ленина случилось, доложите.
– Позвонила какая-то бабка, сигналила на странное поведение соседки снизу. Вернее, не самой соседки, а ее дочери, которая приехала ухаживать за больной матерью. Поехал с нарядом проверить, мало ли что, странно все выглядит по описанию бабки, чуть не покушение на убийство – уморение голодом тяжело больной матери. Не открывала, пришлось ломать дверь. В общем, опоздали, товарищ майор…
– Опоздали… Что там случилось?
– Вскрыли дверь, проходим на кухню, а там – кровищи! Труп матери в сидячем положении у стола, прислонен к стене, обезображен до неузнаваемости. Восемнадцать ножевых ранений, все смертельные – в область сердца, лица и шеи. У ее ног на полу лежит женщина, по-видимому, как раз ее дочь. У этой голова отсечена почти полностью, на лоскутках кожи еле держится, как не отскочила от тела? Рядом с трупами на полу нож окровавленный, такой большой разделочный нож…
– Ваши версии?
– Что тут гадать, дело яснее ясного. Дочь искромсала мать, а потом и себя порешила.
– Ага, значит, убийство с последующим самоубийством. Мотивы?
– Опросил соседей. Получается, никогда дочь с матерью хорошо не жили, лаялись всегда, как собаки. Замуж вышла дочь, уехала в Сибирь, ни разу не приезжала до последнего времени. А тут матери совсем плохо стало, уход постоянный потребовался. Приехала дочка, да видать, быстро надоело за мамой горшки выносить…
– С мотивами понятно, хотя странно все, ведь не чужой человек, мать родная, не находишь, Бузыкин?
– А что удивляться, товарищ майор, в жизни оно по-всякому бывает. Помните случай в Ромодановке?
– Где маманя троих своих спиногрызов собственными руками удавила? Да, Бузыкин, жизнь сложна…
Назад: Владимир Чакин
Дальше: Пушистая белая кошка с красными глазами