Тропинка живописно петляла вдоль заросшего ряской пруда. День был жарким, и я ловила себя на мысли, что готова искупаться даже в этой зеленой стоячей воде. Дорожная сумка неприятно терла вспотевшую под ее тугой ручкой кожу. Я остановилась, поставив сумку подле ног, – на внутреннем сгибе локтя остался мятый красный след, в узорах которого за время дороги успела набиться пыль. Идти оставалось всего 7-10 минут, но мне было до того противно ощущать себя грязной, перегретой и вымотанной, что я осторожно спустилась к самому пруду. Оживив цветущую воду ладонью, я зачерпнула немного и освежила руки по локти. Все же надо немного расслабиться. Я на месте – и спешка больше не нужна. Как только я осознала это, усталость и раздражение немного спали – я решила отдохнуть возле пруда, ощутить прохладу, идущую от воды, полюбоваться знакомым пейзажем. Но от вида ивы, растущей на противоположном берегу, мне стало тоскливо. Я вспомнила, как в детстве мы с братом любили сидеть под ее раскидистыми ветвями, как играли возле пруда, окруженные природой и тишиной. Тогда все было по-другому – город шумел за полсотни километров от нашего уютного домика, и мне казалось, что так спокойно и хорошо, как мы, больше никто не живет. Папа настоял когда-то, незадолго до нашего с братом рождения, приобрести дом вдали от «душного каменного муравейника». Мама поддержала его, ослепленная радостью от того, что УЗИ показало двойню и что она сможет воспитывать здоровых, розовощеких от свежего воздуха малышей. Но прошли годы, и сосны, окружавшие наш дом, превратились в глухую стену, извилистые тропинки – в грязное унылое бездорожье, а тишина и спокойствие природы – в «душащую скуку безлюдной глуши». Было много споров, убеждений и шелестящих среди безмолвной ночи кухонных разговоров, которые мы с братом подслушивали, затаившись на верхних ступенях лестницы. Когда среди монотонных ответов сдержанного отца проступали резкие нотки решительного маминого голоса, мы невольно вздрагивали и мысленно умоляли ее отказаться от намерения переехать в город. Но наши мысли не долетали до сознания матери. Их перехватывали короткие волны ее мечтаний, в которых шуршали шины бесконечных машин и озорно стучали каблучки ее новеньких серых туфель (после переезда я вовсе не могла смотреть на эту пару, почему-то считая именно их повинными в том, что мама соскучилась по ровному асфальту и взбунтовалась против уютных, местами прорастающих тропинок).

В городе мы поселились в большой, светлой двухкомнатной квартире, окна которой выходили на оживленную площадь. Мама была в восторге.

Дом, к счастью, мы не продали и пару летних месяцев проводили там, теперь уже именуя его дачей. Мы с братом расселялись по своим бывшим комнатам, довольные тем, что нам не нужно, как в городе, делить на двоих одно небольшое помещение.

Каждый год в самом начале июня мы приезжали сюда всей семьей, пока не случилось это…

Я ступила на гладкие доски крыльца и воспоминания ревниво затеснились в голове. Сердце учащенно забилось – я мысленным взором наблюдала за тем, как, словно по конвейеру, память проносила передо мной разные сюжеты и образы, когда-то бывшие настоящим. Но вот механизм угрожающе заскрипел и остановился, раскрывая передо мной панораму того дождливого февральского дня, который я тщетно стараюсь стереть из памяти уже два года.

Я обнаружила Игоря, когда вернулась из школы. Он откинулся на спинку своего компьютерного кресла и, казалось, просто о чем-то задумался. Машинально поздоровавшись с ним, я прошла в ванную, даже не обратив внимания на то, что он мне не ответил. Когда молчание последовало и за моим предложением выпить чаю, я насторожилась. Уже на пороге нашей с ним комнаты меня охватила непонятная тревога.

– Игорь, – еще раз позвала я, и снова тишина. Хотя нет. Абсолютной тишины в комнате не было – мерно шипело и иногда потрескивало оборудование брата, которое он с трудом собрал ради опытов с так называемым феноменом записи голосов с того света.

Неясное предчувствие как размытый силуэт в темной комнате, в которую ты так боишься зайти. Ты знаешь, что там есть нечто страшное и что это тебя напугает, но черное пятно в углу комнаты так неразличимо, почти невидимо. Но можешь быть уверен – оно там есть, и, когда твои глаза привыкнут к темноте, ты его увидишь. Я стояла на месте, ощущая, как это предчувствие во мне обретает форму. Мысли о том, что брат просто спал, у меня тогда не возникло. Отчего-то я была уверена в том, что произошло что-то страшное. Еле переставляя ноги, я приблизилась к креслу и неожиданно для самой себя резко повернула его за подлокотник. В глазах потемнело, словно из какого-то кошмарного сна до меня донесся гулкий стук падения небольшого пластмассового предмета (как потом выяснилось, упаковки снотворного). Бледное лицо Игоря было пугающе расслабленным – глаза закрыты, рот немного приоткрыт, на нижней губе и подбородке подсыхала пена. Я не смогла закричать, горло сдавило так, что я боялась задохнуться.

«Оно не зря здесь, оно все объяснило», – пронеслось в голове, словно кто-то выкрикнул это в мои мысли, выкрикнул и сразу убежал, испугался того, что я стану спрашивать. Но я и не собиралась – тот крик улетел не до конца осознанный, бесплотный, как бывает, когда перед сном слышишь бессвязные фразы, видишь неясные образы. Точно – перед сном… Реальность постепенно ускользала от меня. Медленно оседая на пол, я впервые ощутила, как отдельные мышцы мои натянуто замирают и становятся тяжелыми и неподвижными.

Я не помню того момента, когда вернулись родители. Очнулась я лишь через несколько часов в постели. Сквозь стремящееся защититься сном сознание я услышала незнакомые уверенные голоса, звучащие на фоне сдавленных рыданий матери:

– Причина смерти установлена, о каком вскрытии может идти речь? Зачем? Оставьте его в покое! – подвывала мама.

– Поймите, мы должны это сделать. Сейчас среди подростков его возраста, – человек смущенно закашлялся, – повысились случаи употребления запрещенных наркотических веществ.

– Он же снотворное принял! Неужели непонятно?! – не выдержал всегда спокойный отец.

– Там могло быть не снотворное, – после долгой паузы прозвучал сухой, уверенный ответ, – и мы должны это выяснить.

Тяжелые шаги тревожно и страшно зазвучали по направлению к комнате родителей, в которой я находилась. Я зажмурила глаза и даже хотела скрыться под одеяло, но тут хлопнула входная дверь и звенящую тишину «проклятой квартиры» (которую родители тут же выставили на продажу) сотрясла новая волна рыданий и крика.

На следующий день, как раз когда мы паковали вещи для переезда к бабушке, раздался телефонный звонок. Эти звуки были привычны и обыденны для уха на протяжении стольких лет, но именно сегодня, в этот самый момент, они зазвенели тревогой и смертельной пустотой. Я знала, что звонят из морга, чувствовала это кожей, и мне казалось, что если кто-то поднимет трубку, квартира наполнится едким запахом чужих мертвых тел, среди которых сейчас лежал мой брат.

– В его желудке не обнаружены таблетки. В его крови вообще не обнаружены посторонние препараты, – еле выдавил отец и, беззвучно сотрясаясь, ушел в ванную.

Смерть брата осталась тайной. Вскрытие не показало никаких серьезных нарушений в организме, и определить конкретную причину смерти так и не удалось. Меня долго мучило навязчивое чувство вины, мне казалось, что, если бы не мой обморок, брат был бы жив, ведь я могла успеть вызвать скорую. Эти мысли не покидали меня ни на секунду, даже несмотря на то, что я знала – смерть Игоря наступила примерно за час до моего возвращения. От этой изматывающей паранойи мое здоровье серьезно пошатнулось, что стало для мамы двойным ударом. Ночные кошмары, сменяющие бессонницу на посту моих мучителей, казались лишь досадной неприятностью по сравнению с тем, как на полученный стресс отреагировало мое тело. Время от времени все мышцы сотрясали ужасные спазмы, после чего они деревенели и я некоторое время оставалась в той позе, в которой меня заставал приступ. Единственной положительной стороной было то, что психиатр, наблюдавший тогда мое состояние, порекомендовал родителям не продавать дачный дом, чтобы оставить для меня единственную ниточку, связующую с самыми счастливыми воспоминаниями.

Действительно, пребывание в этом доме давало мне необходимый покой и чувство безопасности. Приступы здесь случались реже. В первое лето после трагедии мама отказалась ехать сюда и после семейного совета (в котором я, разумеется, не участвовала) было решено продать этот дом, чтобы достать деньги на новую квартиру. Но мое состояние летом и осенью того года заметно ухудшилось, паралитические приступы накрывали меня чуть ли не через день, я отказывалась от еды, и меня постоянно рвало по утрам. Тогда после очередного сеанса с врачом выяснилось, что необходимо моей несчастной поломанной психике, и все зимние каникулы мы провели в домике.

Планы на это лето тоже выстраивались согласно программе моего выздоровления. В этот раз мы не смогли приехать все вместе: именно в день, когда был запланирован отъезд из города, к бабушке напросились родственники, и так как вся семья их давно не видела, решено было отложить поездку на пару дней. Я и представить не могла такого подвоха в виде непрошеных, ненужных мне людей. Пришлось поднять бунт. Мама долго не хотела отпускать меня одну раньше времени, но в конце концов согласилась с тем, что мне просто необходимо оказаться в любимом месте. Они с отцом собирались приехать только через день.

Входная дверь приятно скрипнула, и дом тут же окутал меня родными запахами. Я поставила дорожную сумку рядом с диваном и решила пройтись по всем комнатам. Была ли реальность так чудесно раскрашена мечтой в тот день или же мое сознание насытило краски, чтобы помочь мне вдоволь ощутить счастье от долгожданной встречи, но дом сиял неправдоподобным совершенством. Солнечный свет узорчато проникал в гостиную сквозь ветки винограда, привязанные вдоль окон. Я медленно обходила комнату за комнатой, любуясь каждой незначительной деталью: стопка книг на круглом деревянном столике возле дивана, приоткрытый коробок спичек, оставленный на каминной полке, запыленные перила лестницы, ведущей на второй этаж – все казалось мне каким-то нереальным, сотканным из нежной материи воспоминаний и надежд на лучшее.

Поднявшись на второй этаж, я замедлила шаг, приблизившись к комнате брата. Ощущение покоя и легкости покинуло меня, безропотно подчинившись нарастающей тоске и печали. Дверь орехового оттенка с темным матовым стеклом будто таила за собой все то, что я пыталась спрятать в сознании подальше от самой себя. Простояв в нерешительности пару минут, я все же повернула дверную ручку. В конце концов, Игорь умер не здесь, а обычная комната не может держать меня в непонятном страхе.

Уже оказавшись в комнате, я поняла, что шагнула в нее с закрытыми глазами. Теперь на счет раз, два…

Здесь ничего не изменилось, только немного выцвели обои и скопилась пыль, а так… даже темно-бордовая толстовка осталась висеть на стуле с того дня, как ее рассеянно определил сюда хозяин. Я сделала несколько неуверенных шагов вглубь комнаты и осмотрелась внимательнее. Весь письменный стол был заставлен оборудованием брата, на котором он когда-то пытался ловить призрачные голоса. Если честно, меня всегда пугало это его увлечение. В городе нам приходилось делить одну комнату на двоих. Вечерами, когда я уже собиралась ложиться спать, Игорь настраивал свои приборы на «охоту». Помню, как сквозь сон до меня доносился хрип и треск, не такой громкий, чтобы мешать уснуть, но достаточно пугающий, чтобы укрываться с головой и пытаться чем-то занять свои мысли. Теперь, глядя на запыленное оборудование, я терзала себя несбыточными мечтами вернуть те вечера. Мама, в свое время считавшая занятие сына глупой забавой, все же не смогла избавиться от приборов – посчитала, что это будет неуважением к памяти об Игоре. Кассетный магнитофон, старое радио и еще один неизвестный мне предмет, напоминающий упрощенный микшерский пульт (откуда он только все это достал?) покрывал мохнатый слой пыли. Я присела за стол и осторожно провела ладонью по панели радио, расчистив окошко с обозначением настройки частот. Работает ли оно? Мне не хотелось признаваться самой себе, но я немного боялась ночевать здесь одна. Людские голоса и музыка пришлись бы кстати. Придется спуститься вниз и включить электричество. Радио я захватила с собой, так как собиралась провести вечер и заночевать внизу. Главное – вернуть его на место до приезда мамы – неизвестно, как она среагирует на то, что я взяла вещь брата.

Проверив выключателем наличие электричества, я поставила приемник на кухонный стол. Немного покрутив колесико настройки, я наткнулась на одну из популярных, но не любимых мной станций. Когда я слышу идиотский смех ведущей этой волны, мне кажется, будто эта ироничная затычка всех бочек постоянно все высмеивает. Ей в этом всегда поддакивает какой-то студентик (так и вижу сероватые зубы под пушистым навесом горделивой бородки). В общем и целом, их дуэт занимал большую часть эфирного времени. «Радиоироничнойсукиисосунка» FM! Не перекючайтесь! Настроение немного отяжелело – первоначальный восторг от встречи сменился мутноватым ощущением обыденности. Неуютной обыденности. Я продолжила поиски, блуждая вдоль резких шумов, неразборчивых обрывков фраз и треска. Будто тоже вышла на охоту… От этой мысли мне воовсе стало жутко. «А если я сейчас услышу голос Игоря?» Тревога, заставшая меня еще у входной двери комнаты брата, поспешно и уверенно (словно только того и ждала) вернулась на законное место. Дом, казавшийся мне райским садом моих воспоминаний, теперь стал скрытным и коварным. Будто за то время, пока я не была здесь, что-то изменилось. Но могло ли? Нет, главное – не придумывать, не накручивать. Ведь мои мысли тоже поддаются настройке – нужно только провернуть колесико. Когда радио стало выдавать равномерные, не режущие слух шумы, я вдруг почувствовала, как же сильно хочу в туалет. Это отрезвило меня. Оставив поиски, я направилась в ванную.

«Все-таки нос обгорел», – с досадой подумала я, рассматривая свое отражение в подвесном зеркале. Забавно: когда мы здесь жили, это зеркало отражало только мою макушку, теперь я вижу свое лицо прямо перед собой. Думала ли я тогда, с трудом приподнимаясь на цыпочках, что через несколько лет буду бояться взглянуть в глаза своему отражению. Увиденная мною смерть застыла как картинка, и теперь в любой момент может проявиться там, обрести свои контуры в черных зрачках, в светлой радужке. Чего я только не передумала за все это время! Меня мучили такие страшные фантазии, что казалось, будто голова, раскаленная до предела моими мыслями, скоро взорвется и выпустит их все наружу, покажет реальности! Каждый день как сыпучая тропинка над пропастью, и вот мне начало казаться, что все это наконец-то позади, но…

На протяжении всех этих лет мне приходилось выполнять колоссальную работу по поддержанию своих мыслей в нормальном состоянии. «Подальше от пропасти», – твердила я себе в те моменты, когда чувствовала, что тщательно запрятанные мысли вот-вот вновь с грохотом и криками вырвутся наружу. Я не могла допустить этого снова.

Склонившись над раковиной, я зачерпнула пригоршню холодной воды – это поможет мне прийти в себя. Пару раз плеснув в лицо, я замерла, подставив ладони под успокаивающе шелестящий поток. Тревожные мысли постепенно исчезали, и я уже собиралась выйти из ванной, как неожиданно услышала торопливые громкие шаги и голоса. В доме кто-то был.

Сначала я подумала, что это родители все-таки решили приехать пораньше. Я уже собиралась открыть дверь и выйти к ним навстречу, когда услышала пронзительный визг и грубый мужской голос: «Заткнись, дрянь!»

Что происходит? Мое сознание путалось и не могло выдать мне разумного объяснения. Я стояла, прижавшись ухом к двери, и чувствовала, как бешенно колотится сердце, как стучит в висках и как страх начинает завоевывать все мое существо.

«Только не это, только не сейчас», – умоляла я неизвестно кого, растирая ладонью уже успевшие до предела напрячься мышцы правой руки. В глазах защипало; испугавшись выдать себя, я зажала рот ладонью и перехватила жалобный всхлип. Тем временем к двери в ванную кто-то подошел. Я сильнее прижала ладонь к губам, боясь даже вздохнуть. Дверь угрожающе громыхнула, но задвижка не позволила ей приоткрыться ни на миллиметр. Я закрыла глаза, чувствуя, как горло сдавливает крик.

– Что ты там возишься? – рявкнул кто-то (судя по звуку, из кухни).

– Я думаю, здесь кто-то есть, – второй голос зазвучал совсем рядом, – потому что дверь закрыта изнутри, а замок в ней не встроен.

– Черт, – голос прозвучал с кухни, но звук шагов начал приближаться. Неожиданно дверь опять громыхнула. И опять.

– Почему ты был так уверен, что в доме никого нет, когда мы тащили ее сюда? – обладатель этого голоса был значительно моложе того, что подошел только что.

– Не знаю, – пауза, за ней опять остервенелый рывок за дверную ручку, – я наводил справки, говорили, что тут давно уже никто не живет. Заброшенное место.

– Будем ломать? – молодой голос сочил нетерпением и жаждой что-нибудь разрушить и обеспечить себе больше впечатлений.

Тот, что постарше, долго не отвечал. Я прижалась ухом к двери насколько могла, чтобы не пропустить ни одного их решения и движения. Я не знала, что буду делать, если они действительно сломают дверь, но догадывалась, что будут делать они. Меня убьют.

Секунды напряженной тишины нарастали, через какое-то время я четко услышала глубокое и немного хриплое дыхание – казалось, что дышат прямо мне в ухо. Я отпрянула от двери – ведь если я так слышу его, значит, он так же слышит меня.

– Ломаем, – последовал короткий тихий ответ. Я зажмурилась и сразу ощутила, что щеки обжигает поток слез. Сквозь раздирающий сознание страх я почувствовала, как ноги, превратившиеся в два деревянных столбика, уже не хотят меня держать. Я что есть силы схватилась за ручку двери, стараясь сохранить тело в вертикальном положении. Не хватает еще упасть! Где-то внутри еще теплилась надежда остаться здесь незамеченной. И она оправдалась!

В тот момент, когда дверь вновь откликнулась тяжелым грохотом, с кухни раздался крик и топот двух пар ног направился в его сторону. Я стояла, облокотившись всем телом о дверь, и слушала то, что происходит в доме. Крик повторился, но тут же сменился сначала плачем, а потом сдавленным мычанием и всхлипами. Меня прошиб пот – крик принадлежал ребенку.

Я держалась за дверь, мысленно умоляя свои мышцы расслабиться. Мое каменное тело в любой момент могло выдать меня грохотом своего безвольного падения. Тем временем голоса немного стихли, судя по всему, эти люди осели на кухне и о чем-то негромко переговаривались. Ребенка не было слышно. Мне следовало напряженно вслушиваться, но все мои мысли занимал лишь страх того, что я могу упасть.

Надо сосредоточиться на ощущениях. Я вспомнила, как однажды при таком приступе я заставила себя успокоиться, закрыть глаза и постараться представить, как я себя чувствую в нормальном состоянии. Мои мышцы послушны и упруги, они расслабленны. Мое сознание рисует образы моего свободного движения: вот я иду, то ускоряя, то замедляя шаг, в икрах чувствуется приятное натяжение. Натяжение, но не напряжение. «Натяжение, но не напряжение», – мысленно твердила я и к своему великому облегчению почувствовала, как мышцы ног начинает отпускать. Постепенно расслабились руки – я вновь могла ощущать свое тело подвластным мне. Никогда еще прежде у меня не получалось так быстро вернуться в нормальное состояние, словно само подсознание запрограммировало меня на спасение. Мысли, какое-то время идущие в спокойном медитативном потоке, снова лихорадочно засуетились в голове: «Насколько опасны эти люди? Как мне отсюда выбираться? Впрочем, не только мне – ребенка тоже нужно спасать».

Затаив дыхание, я прислушалась. Со стороны кухни доносились сдавленный плач и шаги.

– Да сядь ты и успокойся, – донесся голос того, кто старше, – нас не вычислят, мы сможем получить деньги и свалить из страны. Я продумал эту схему более чем детально, объективно нам ничего не угрожает.

– Ты не мог предусмотреть все! Всегда есть место случайностям!

– Заткнись, сука! – я вздрогнула от неожиданности, так и не разобрав до конца, к кому это было обращено: к нервному напарнику или же к ребенку. Во всяком случае, замолчали оба.

Я осторожно опустилась на пол и села на невысокую ступеньку около ванны. Как могла разрешиться эта ситуация, я не могла представить. Оставалось только надеяться на то, что они на какое-то время покинут дом. Но будет ли причина для этого? Если кто-то из них и отлучится, второй явно останется на посту. Я закрыла глаза и облокотилась о холодный край ванны. Оставалось только ждать.

Неожиданная мысль заставила мое сердце биться такими ударами, что я даже побоялась выдать себя этим. Около дивана стоит моя дорожная сумка! Если они заметят ее (как еще не заметили?!), я пропала. К тому же в сумке остался мобильный, который в любой момент может зазвонить. Осознав все это, я поняла, что ждать мне остается не спасения, а своего неминуемого конца. От этой страшной мысли захотелось выть, звать на помощь, успеть умереть раньше того, как меня обнаружат. Все что угодно, главное – не допустить момента, когда с той стороны откроется дверь в мое убежище.

Не сумев совладать с собой, я тихонько заплакала. Слезы лились нескончаемым потоком, не сдавливая горло, не сжимая грудную клетку. Я беззвучно рыдала – мое тело еще не осознало того, что «режим спасения» уже можно выключить, и старалось не выдать меня ни всхлипом, ни кашлем.

Не знаю, сколько я проплакала, но горло начало жутко саднить. Я подняла тяжелые распухшие веки и взглянула на кран – безумно хотелось пить. Несмотря на охватившее меня отчаяние, стараясь вести себя как можно тише, я поднялась с места. В нерешительности повисла над раковиной. Как только этот кран поворачивался, он издавал глухой трубный звук и иногда просто выталкивал воду, лишь со временем превращавшуюся в равномерную тихую струю. Я рисковала.

Прежде чем попытаться открыть его, я вновь напряженно вслушалась в происходящее в доме. До меня долетел хрипловатый смех старшего, порой прерывающий голос молодого, очевидно, он что-то рассказывал. Я перевела взгляд на раковину и потянулась к ручке крана. Крепко схватив ее дрожащими пальцами, я начала медленно проворачивать. Несколько секунд уходило у меня на то, чтобы сдвинуть механизм хотя бы на миллиметр, и после каждого такого поворота я вслушивалась в звуки из крана, готовая в любой момент резко закрыть его. Но пока шум, воспроизводимый им, был допустимым – еле уловимое шипение. Когда первые капли упали на пожелтевшую поверхность раковины, я ускорила поворот и шипение немного усилилось, сопровождая тонкую струйку воду. Я наклонилась, чтобы поймать ее пересохшими губами, и в этот момент мой латунный медальон неожиданно звякнул об раковину. Я зажмурилась, готовясь услышать шаги по направлению к моей двери, и с силой сжала подвеску в ладони. Прошло несколько секунд, но смех и голоса не прерывались. Я смогла бесшумно наклониться, и холодная вода приятно защекотала губы. Дождавшись, когда во рту будет достаточно жидкости, я судорожно сглотнула. Хотелось включить напор сильнее, но я не могла так рисковать, поэтому мне приходилось ждать какое-то время, прежде чем влага остужала горло.

Осторожно закрыв кран, я вернулась на место. Интересно, что будет, когда в дом приедут родители. Буду ли я жива к тому времени, и если да, то сумеют ли они меня спасти… и сами остаться живы. От этой мысли меня вновь одолело отчаяние. Страх за родных и вовсе обесточил мои внутренние ресурсы, из которых я черпала надежду, чтобы держать свой организм в «режиме спасения». В любой момент у меня мог начаться новый приступ.

Я закрыла глаза и постаралась остановить поток своих мыслей, чтобы сохранить спокойствие. Как ни странно, уже спустя пару минут я ощутила приятную тяжесть в голове. Навалилась дремота, сквозь тяжелое покрывало забвения долетали обрывки разговоров (только разговоров, шаги бы сразу встревожили меня). В голове закружились самые неожиданные образы, какие бывают, когда сознание неуверенно балансирует на грани яви и сна. В какие-то моменты мне казалось, что всего этого кошмара нет – передо мной вставали сцены моей обыденной жизни, мелькали лица друзей, слышались отдельные голоса и целые диалоги. Откуда-то издалека зазвенел телефон.

Первые пару секунд я не придавала этому значения. Подсознание всеми силами защищало меня от пробуждения, и этот звон в голове обрастал все новыми фоновыми картинками. Когда до меня все-таки дошло, что это в гостиной звонит МОЙ МОБИЛЬНЫЙ, сердце тут же болезненно ухнуло и истерично забилось. Трель звонко оповещала весь дом о том, что я где-то прячусь. Трель звонко приглашала всех его обитателей к новой интересной игре. Я зажмурилась. Черт возьми, какая же все-таки странная это привычка – закрывать глаза, когда страшно. Будто если мы будем видеть только созданную нами темноту, кошмары из внешнего мира не смогут до нас добраться. Каждое мгновение расширилось настолько, что уже должно было в конце концов впустить в себя гулкие шаги, приближающиеся к ванной. Но этого не происходило. Затаив дыхание, я вслушивалась в происходящее за дверью: телефон разрывался своей веселой мелодией на фоне двух спокойных голосов и сдавленного плача. Неужели они его не слышат? Мысль о том, что это мог быть телефон кого-то из тех, кто находился в доме, мне не приходила: этот рингтон когда-то по моей просьбе написал для меня Игорь в одной из своих программ. Сомнений не было – звонил именно мой мобильный. Тогда почему они никак не реагируют на него?!

И тут я поняла: все они прекрасно слышат, просто решили поиграть со мной в игру. Они уже знают, где я, и с минуты на минуту дверь слетит с петель от их удара. Я сжала волосы у корней с такой силой, что мне стало больно. Когда же это мгновение наступит, пусть уже все закончится. Но телефон продолжал звонить, а незнакомцы – спокойно о чем-то переговариваться. Время от времени даже слышался смех. Наконец мелодия оборвалась, и следом за ней раздался характерный звук, оповещающий о разрядке телефона. Теперь он будет выдавать такой сигнал каждые 5–7 минут, пока не отключится совсем. Неужели они и его проигнорируют?

Наверное, прошел час, и телефон, обиженно пискнув, отключился совсем, так и не сумев привлечь ничьего внимания.

Стемнело. Через окошко вентиляции в мою клетку сочился серый вечерний свет. Скорее всего, будет дождь – обычно солнце окрашивает мутную клеенку на решетке окошка алым огнем, а сегодня нет. Я сидела на холодной, обитой пожелтевшим кафелем ступеньке, и вдруг с досадой поняла, что хочу в туалет. Мочевой пузырь сразу заныл, требовательно и больно – организм не понимал, что я не могу рисковать лишним шумом. У него была потребность облегчиться, у меня – выжить, кто прав? Я прислушалась к голосам за дверью: по-прежнему мерное гудение диалога двух двинутых ублюдков. В доме слишком тихо, меня услышат: слив унитаза расположен так, что мой поход по-маленькому мог обернуться большой бедой. Тем не менее ноющая боль внизу живота нарастала. «Господи, помоги мне!» Пересохшие губы трескались, надорванные связки делали вдох болезненным и жгучим. «Господи!» До меня не сразу дошло, откуда раздался этот шум. Все нарастающий и массивный, он прятал за собой голоса непрошеных гостей, а значит, смог спрятать меня. Пошел дождь. Крыша дома покрыта металлочерепицей, поэтому даже несколько неуверенных капель превращались внутри в сокрушительный ливень. Вода застучала по металлу, как топот сотни маленьких солдатиков, спешащих ко мне на помощь. Я с трудом поднялась и, поспешно стянув с себя шорты, села на унитаз. В этот момент, в этот самый момент, когда я, скрываясь за дождем, пыталась облегчиться, меня накрыла волна такого страха и жалости к себе, что я, давясь судорожными всхлипами, разревелась. Я приехала в дом, где прошло мое детство, где мне всегда было спокойно, и попала в ловушку! Я не знаю, доживу ли я до утра и что будет эти утром. Не знаю, погибнут ли мои родители, переступив порог этого преступного логова. Не знаю, насколько дождь сейчас смог спрятать мое существование за своим грохочущим массивом. Не знаю, через сколько минут слетит выбитая с той стороны задвижка и…

Смывать не стала. Встала, застегнула шорты и прильнула к двери. Дождь постепенно затихал (словно и налетел только для того, чтобы ко мне не прибавилось еще одно нелепое страдание). Люди на кухне продолжали вести неспешный разговор, но, как я ни вслушивалась, различила лишь:

– Пить хочешь? – голос того, кто старше, судя по всему, обращался к ребенку, потому что спустя пару секунд раздался пронзительный визг, который тут же оборвался после хлесткого звука удара и резкого скрежета, какой обычно издает отрываемый скотч.

– Ты… потише, это ведь ребенок, – неуверенно вмешался второй голос, – может, просто завяжем рот – ей, наверное, больно от липкой ленты.

– Заботливый какой. Может, и тебе еще заодно? С лентой надежней, не так сильно этот скулеж слышно.

У меня сжалось сердце. Если они способны ударить ребенка, то что они сделают с 17-летней девахой, которую обнаружат в доме?

– Может, прошарим тут все? Вдруг найдем что-нибудь ценное? – неожиданно предложил тот, что моложе.

Второй презрительно фыркнул:

– Локализация твоих мозгов, очевидно, в заднице. В этом доме самым ценным могут быть только мыши и паутина, но если тебе нужен затхлый мусор, вперед на поиски.

Я опешила. В смысле «затхлый мусор»? Дом пустовал без нас полгода, но он не выглядел запущенным. Тем более отец приплачивал одной женщине, живущей неподалеку, за то, что она пару раз в месяц проверяла состояние дома и проветривала его. Странно, если бы я в тот момент обиделась на эти слова, скорее меня охватило смятение: эти люди не замечают моих вещей, не слышат телефонного звонка и называют обжитой ухоженный дом пристанищем мышей и пауков. Что вообще происходит?

– Пойду об… сле… ду… го, – голос странно прерывался. Может быть, молодой просто кривляется. Но его напарник ответил так же:

– Ост… ж… но ходи… имо… око… – тут я обратила внимание на то, как свет в ванной часто заморгал, тихонько затрещала лампочка.

Только еще не хватало, чтобы она лопнула от скачка напряжения! Свет продолжал моргать, а голоса прерываться, словно они зависели от электричества. А что если? От неожиданной догадки у меня подогнулись ноги, я медленно осела на пол: неужели все это время я боялась радиопередачи? Сердце радостно и облегченно ухнуло, разум, уцепившись за спасительную соломинку, отказывался принимать все логичные доводы насчет шагов и попыток выломать дверь. Может, мне просто показалось это? Ведь я так пострадала после смерти брата – я могла и дорисовать в своем воспаленном мозгу недостающие до реальности моменты. Уходя в ванную, я оставила включенное радио на кухне, скорее всего, оно поймало какие-нибудь волны, и все, что я слышала, было не более чем трансляцией. Настоящий анекдот, стыдно будет рассказать кому, что я несколько часов провела взаперти, испугавшись радиоспекталя. Поднявшись на ноги, я уже собиралась повернуть ручку двери и выйти из своего заточения, как неожиданно стали отчетливо доноситься все приближающиеся ко мне глухие удары. Скачки напряжения прекратились – лампочка спокойно горела, освещая небольшое пространство ванной, и вдруг резко потухла. Я осталась в кромешной темноте – лишь бледно светлело заклеенное пленкой окошко вентиляции. Когда глаза постепенно привыкли и стали выхватывать очертания комнаты, мне показалось, что рядом со мною кто-то стоит. Прямо около ванной высилась тень. Нет… Я не могла отвести взгляд от этого наваждения, неужели я схожу с ума? Здесь никого нет, это просто страх, и я полностью ему подчинена. Здесь не может никого быть! Неожиданная вспышка – комната вновь озарена светом. Пустая комната. Я подняла глаза на лампочку – потом зажмурилась – заиграли цветные круги. Затем резко открыла глаза – круги не исчезли, они потемнели и кружили на фоне крашеной двери. Мне все показалось. Вздох облегчения получился громче и свободнее, чем я могла себе позволить, и в этот самый момент по двери хлопнула чья-то ладонь. Этот резкий хлесткий звук выключил «режим спасения». Я взвизгнула от неожиданности и ужаса. Все! Теперь все! Меня вытащат отсюда и убьют! Но реакции не последовало – удары постепенно отдалялись, словно кто-то просто лупил по стене, сопровождая каждый свой шаг.

У меня перехватило дыхание. Я почувствовала, как тело вновь наполняется свинцом, и поспешно села на пол возле самой двери. Облокотившись о косяк, я максимально удобно вытянула ноги, которые, к моему великому облегчению, неожиданно отпустило. Надо мной слышались быстрые шаги – очевидно, тот, что решил прошарить наш дом, сейчас был в комнате Игоря (она располагалась в аккурат над ванной). Сомнений не было – в доме находились реальные люди, и мое странное предположение о радиопередаче показалось настолько нелепым, что мне стало стыдно. Сверху послышался грохот, словно на пол что-то уронили. Вероятно, старый магнитофон Игоря… Эта сволочь роется в вещах моего мертвого брата, ломает то, к чему даже мы не прикасались. Меня вдруг захлестнула волна такой злобы, что захотелось закричать, выдать себя, выбежать и причинить этим ублюдкам боль, бить, царапать их. Какого черта мне должно быть страшно находиться в собственном доме? Когда он перестал быть моей крепостью? Я до боли сжала кулаки, пока ногти не вонзились в ладони. Костяшки пальцев побелели, заныло в запястьях, я продолжала давить ногтями в мягкую кожу, и эти ощущения немного отвлекли меня. Всю злость, которую я хотела выплеснуть на них, пришлось стерпеть самой.

– Суки, – прошипела я, и какая-то часть моего сознания возжелала, чтобы они это услышали.

Неожиданно с кухни раздался крик:

– Придурок, не высовывайся, оставайся там же. Я сейчас поднимусь вместе с девчонкой – тут патрульная машина мелькнула.

Мимо моей двери пронеслись гулкие торопливые шаги:

– Тише ты, не дергайся! Не дергайся, я сказал!

Прижавшись максимально близко к двери, я различила сдавленные всхлипы ребенка.

Звук шагов отдалялся, и спустя мгновение тяжелые ботинки сотрясали ступени, ведущие на второй этаж.

Я замерла, оставшись в полной тишине. Ведь это мой шанс. Я смогу добежать до входной двери и позвать на помощь. Тем более по улице проехали участковые! Может, их вызвал кто-то, заметив в доме незнакомых мужчин? Тогда еще лучше – полицейские, очевидно, находятся возле самого дома.

Не было времени для раздумий. Я старалась не думать о том, что будет, если меня перехватят до того, как я окажусь на улице. Дверная щеколда с железным грохотом оповестила весь дом о том, что все это время прятала свидетеля. Услышали! Меня, несомненно, услышали! С бешено колотящимся сердцем я распахнула дверь и выбежала в дом. Взгляд судорожно скользил по окнам в надежде заметить патрульную машину, но на подъездной дорожке никого не было. Неужели они уехали? Когда до входной двери оставалось около четырех метров, сверху послышался приближающийся топот.

– Помогите! – заорала я и неожиданно… упала. Ноги одеревенели мгновенно, я даже не смогла осознать, когда начался приступ. Я больно ударилась головой об пол. В глазах тут же потемнело, меня оглушали звуки приближающихся ко мне шагов и голосов.

– Не трогайте меня, – хотела закричать я, но горло настолько сдавило от волнения, что я даже не могла дышать. Я с трудом приподняла голову, пытаясь разглядеть тех, кто ко мне приближался. В гостиной никого не было. Шаги сотрясали пол, на котором лежало мое неподвижное тело, но я не могла увидеть их обладателей.

– Они уходят, стреляй! – сквозь топот, казалось, тысячи пар ног, раздался оглушительный выстрел. Затем еще один. Я вскрикнула, ощутив в горле режущую боль. Глаза застилали слезы, я не могла смахнуть их, поэтому, сильно зажмурившись, я открыла глаза как можно шире и до ломоты начала скашивать взгляд в разные стороны, пытаясь увидеть тех, кто находился в комнате. Я была одна.

– Де… ч… ка… ме… тва… – прозвучал надо мной новый голос, который так же странно прерывался.

– Я не мертва, – прошептала я сквозь слезы, – помогите мне.

– Пе… зали… горл… – вновь прозвучало где-то надо мной. – Вы… зы… ва…

Неожиданно раздался треск, и все тут же разом смолкло. Краем глаза я заметила яркие, мелькающие в воздухе огоньки – заискрил щиток. Ни шагов, ни голосов не было – за окном угрожающе шумел ветер и раздавались раскаты грома.

«Надо бежать отсюда», – мелькнула мысль, которой так и суждено было остаться в моем немом теле. Я ощущала себя грудой камней, и, как ни силилась представить движение и свободу своих мышц, тело отказывалось подчиняться. В доме стояла полная тишина – все исчезло так же неожиданно, как и появилось. В какой-то момент я поверила, что это все лишь привиделось мне.

Наступила ночь. Ветер продолжал неистово бушевать за окном, и вскоре его гул дополнил шум ливня. В комнате стало совсем темно. Я неподвижно лежала посреди этой пугающей пустоты и ощущала себя прибитой к полу. Надо готовиться к худшему – возможно, ночь мне предстоит провести именно так.

Я закрыла глаза, чтобы не видеть окружающей меня темноты. Моя тьма была предсказуемой и безопасной. В ней кружили цветные круги и возникали размытые образы. Если я смогу уснуть, это спасет меня от страха.

Пережитый стресс и убаюкивающий шум дождя сделали свое дело – приятно отяжелели веки, успокоилось дыхание. Я уже находилась на грани сна, когда сердце вновь раздалось в тишине глухими взволнованными ударами. Наверху кто-то заплакал.

Ужас, который охватил меня, казалось, обрел плоть и теперь сдавливал мою грудную клетку, словно стараясь проломить ее и вытащить колотящееся сердце.

– Не надо, мне больно! – голос сорвался на визг, и снова раздался плач.

«Но ей же перерезали горло, я слышала разговор (теперь я поняла, что он был не обо мне и что они вообще меня не видели). Но чей разговор я слышала? – сознание пыталось подобрать более-менее разумный ответ, но в конечном итоге выдало: Ты сошла с ума. Ничего не было, и этот плач тебе мерещится».

Но как такое может быть? Я слышу его настолько отчетливо, как слышу гром и ветер. Если сейчас ко мне подойдет этот мертвый ребенок – я не выдержу. Хорошо, что я хотя бы могу закрыть глаза – тело не слушается меня, но послушны веки. Моя темнота – ничего в нее не впущу! Стоп! Мне кажется! Где-то слева от меня раздаются торопливые шаги и снова плач. Я могу не видеть, но я слышу. «Не подходи!» – я кричу, и горло тут же отзывается режущей болью. Даже зажмурившись, я вижу, что комната вдруг озарилась ослепительной вспышкой. Я открыла глаза. Непроизвольно. Расплескала густые чернила, защищающие меня от этой комнаты, от убитой девочки, от этой чертовой ночи. Свет оказался страшнее любой темноты – я увидела над собой нечто объемное и бесформенное. На фоне освещенной холодной синевой стены чернела масса. Не человек, не убитая пару часов назад девочка, а именно масса. Бесформенная и живая, потрескивающая в образовавшейся тишине.

Я попыталась шевельнуться, но тело по-прежнему отказывалось подчиняться. Словно я находилась в тесном гробу, который постепенно заваливают землей, не оставляя мне шанса на спасение.

Комната вновь погрузилась во тьму, и как я ни вглядывалась, не смогла разглядеть этого черного облака. Смолк плач, затих гром – тишину нарушал лишь ветер. Тут я почувствовала, как ступня левой ноги безвольно отклонилась вперед – приступ начинал отступать. Через пару минут я уже могла чувствовать свои ноги. Неловко оперевшись носками в пол, я приподняла тело и тут же ощутила, как по спине пробежал приятный холодок. Я осторожно привстала и закрыла глаза – закружилась голова. Но долго отдыхать нельзя, приступ мог начаться опять, а мне нужно бежать из этого дома и как можно скорее оказаться среди людей, иначе я рискую вовсе лишиться рассудка. Когда я, придерживаясь об пол, уже вставала на ноги, снова раздался оглушительный раскат грома. И в его гуле я расслышала плач… Через несколько секунд сверкнула молния, освещая пространство передо мной. Лучше бы мне оставаться в темноте. И мне, и тому, что так заботливо прятало от меня подсознание. Прятало с того дня, как я обнаружила Игоря.

Родители обнаружили меня утром. Со слов мамы, я лежала посреди гостиной, закрыв лицо руками, и, казалось, плакала. На самом деле я спала в этой неестественной защитной позе. Но все попытки разбудить меня были тщетны. Проснулась я лишь спустя пару часов в городской больнице. Диагностировали нервное истощение, поназначали витаминов, «поменьше компьютера и побольше свежего воздуха». Через пару дней я уже вернулась домой. Я не решилась рассказать родителям о том, что произошло в тот день и что случилось ночью. Но, к сожалению, я все прекрасно помнила. Перед моим внутренним взором намертво застыл момент, когда молния второй раз осветила дом. Облако замерло на расстоянии вытянутой руки от меня (оно не зря здесь, оно все объяснило!!!), и его черный массив стал постепенно обретать форму – через считаные секунды надо мной высилось существо, походившее на невероятно уродливого человека. Его повисшие до колен руки рябили мельчайшими кратковременными вспышками. На месте, где должно было находиться лицо, мерцали телепомехи. И в их беспорядочном мельтешении я увидела Игоря. Его черты кривились в очертаниях головы непонятной твари: глаза были закрыты, рот же открыт в беззвучном крике, который вырывался лишь усиливающимся треском. Я закрыла лицо руками и попятилась назад. Мне казалось, что если я просто зажмурю глаза, то это существо заставит меня открыть их и смотреть на все то, что оно собиралось мне показать. Сделав несколько шагов, я упала – тело застыло в новом приступе, до того сильном, что мне казалось, будто мои мышцы рвет некая сила, желающая окончательно уничтожить меня. В этот момент разум сжалился надо мной – я отключилась.

По моем возвращении домой родные тут же постарались окружить меня заботой и вниманием. Разумеется, поездка на дачу отменилась, непрошеные гости уехали, и я всеми силами пыталась создать внутри себя ощущение покоя и защищенности. Но страх не отступал ни на минуту. Мне постоянно казалось, что в любой момент, даже при ярком солнечном дне неожиданно наступит тьма, которая будет озаряться яркими белыми вспышками, таящими в своем свете трещащих черных существ.

Однажды вечером мы с отцом играли в гостиной в шашки. В комнате работал телевизор, транслирующий очередное ток-шоу об одиноких женщинах.

– Не могу этот бред слушать! – не выдержал отец и переключил канал.

«И о жестоком убийстве, произошедшем в пригороде в ночь на 24 июня. Двое мужчин с целью выкупа в течение суток удерживали на заброшенной даче Софию Изотову 2010 года рождения. Оперативники не успели спасти девочку: преступники перерезали ребенку горло и попытались скрыться. На оказанное сопротивление оперативной группе пришлось применить огонь на поражение».

На экране замелькали кадры съемки – дом, в котором произошло преступление, выглядел довольно заброшенным. Камера запечатлела на захламленном полу одной из комнат два накрытых простынями тела. Следующий кадр потряс меня настолько, что я побоялась выдать себя: полиция обыскивала дом, и несколько человек выломали одну из дверей, за которой находилась кладовая. Внутренняя задвижка присохла к разъему в косяке, и оттого комнатка казалась закрытой изнутри. Значит, они дергали именно эту дверь…

– Пап, сегодня какое число? – мой голос прозвучал гулко и сдавленно.

– 24-е, – ответил он и поспешно переключил канал. – Давай какой-нибудь концерт послушаем что ли, – папа виновато улыбнулся и с тревогой взглянул на меня.

– Все в порядке. Я лучше пойду спать.

– Отправляйся, милая, ты бледненькая, тебе нельзя переутомляться.

В ту ночь я не могла уснуть, перед глазами маячил расплавленный на кухонном столе приемник, красноречиво говорящий о том, что мой брат был хорошим охотником.