– Да, но… – после получасового Сашкиного объяснения у нее задрожали губы. Ей стало больно оттого, что все, что он говорил, было так правильно и так логично. – Но мы поклялись… Поклялись, что никогда не предадим это место.

– Конечно, поклялись. Мы же были детьми! – засмеялся голос из трубки. – Все эти торжественные слова, клятвы, опасности понарошку и спасение мира, игры в героическую смерть… Да, дорогая, салат тоже буду, – сказал Сашка на том конце в сторону. – Ника, ты что, забыла, сколько всего мы тогда напридумывали?

– Сколько всего мы напридумывали, – она не могла не улыбнуться, хоть на душе было не очень.

– Ну вот. Так что не занимай голову всякими глупостями, передавай привет мелкому, а я ужинать побежал.

– Ладно. Пока.

Сначала ей показалось, что она стоит у деревянного забора и смотрит вслед только что отправившемуся домой Сашке. Пели сверчки, перекликаясь с далекой грозой. Воздух был свеж и приятен. Она слышала удаляющиеся шаги по камушкам на песчаной дорожке. Но потом она осознала, что она в помещении, и под потолком сияет люстра, и на столе стоит компьютер. И она в квартире, и телефонная трубка в ее руке исходит частыми гудками. Она опустила ее на рычажок.

Ника встала с дивана и, так и не найдя второй тапочек, босиком подошла к окну.

Темно. А она было и позабыла, как быстро смеркается поздним летом. Наверное, это из-за огней. Городские огни всегда немножко сбивают с толку. Надо же… А она ведь помнит то время, когда их не было, когда ночи были черными. Помнит, как эти кирпичные дома были ей по колено, как они были всего лишь началом стройки, невыполненным планом. О, сколько всего она помнит! И сколько всего уж не вернешь.

Она разглядывала аккуратную улицу за окном. Деревья и фонари по обочинам, зебра для пешеходов, чистые тротуары. Просто мечта. Ко всему этому, как, впрочем, и к другим кардинальным изменениям, она привыкла. За столько лет и не к такому ведь привыкнешь, так?

«Но ведь можно еще что-то сделать», – подумала она и пошла в комнату к сыну – передать привет. А потом на кухню – ждать мужа.

Может, можно еще что-то сделать.

– Привет, как ты? – Сашка чмокнул ее в щеку.

– Ничего. А ты?

– Никогда не чувствовал себя лучше! – он вздохнул полной грудью. – Пойдем, покажу тебе все. Это будет грандиозно. Да что там, это же уже грандиозно! – и он засмеялся на высоких нотах. Ника с детства знала, что этот смех – показатель крайнего волнения Сашки.

Они пошли по скверику.

– Когда нам было по восемнадцать, здесь была пустошь, – сказала Ника.

– Когда нам было по восемнадцать, мы жили в захолустье. А теперь мы живем в цивилизованном городе.

– Цивилизованном, – вздохнула Ника.

– Ты снова куксишься, – Сашка подтолкнул ее локтем, как в старые добрые времена. – Что стряслось? Господин с усиками снова ревнует?

Господин с усиками – это муж Ники. Ему да Сашкиной жене нужно основать клуб профессиональных ревнивцев. Эти двое периодически закатывают прелестнейшие сцены. Они никак не хотят понять, что Ника и Сашка дружат всю жизнь, причем в прямом смысле этого слова: они помнят друг друга ровно столько, сколько помнят себя. И в этом шумном мире нет молекулы прочнее, чем Сашка и Ника. Они лучшие друзья! Друзья – да. Любовники – нет. Никогда. Скорее звезды сдвинутся с орбит. Однако господин с усиками и Сашкина «дорогая» не понимают этой простой истины и частенько устраивают бурю в стакане воды.

Ника покачала головой:

– Не-ет.

– А что тогда?

– Понимаешь, у меня такое чувство… – Ника не могла подобрать слов. Она покраснела и потупилась. Как же так? Она не может сказать Сашке то, что думает? Сашке?! Нонсенс. Так не бывает. И она покраснела еще сильнее.

– Вот, глянь-ка на эту прелесть! – они как раз подошли к стройплощадке. Несколько домиков для рабочих жались по краям огромной, почти законченной коробки.

– Это супермаркет, Ника, – с гордостью сказал Сашка. – Мой супермаркет! Смотри – само здание почти готово, осталось совсем…

Ника не слушала его. Она автоматически переставляла ноги – шла вперед. Шла туда, куда не осмеливалась заглянуть с тех самых пор, как Сашка купил этот участок земли. Будто он не принадлежал ему до этого, ему и ей.

Она не видела рабочих, сонно перетаскивающих какие-то железяки, не видела грузовик, свернувший с дороги и придавивший куст шиповника. Нет уродливой недоделанной коробки, и нет всего этого! Ей не двадцать восемь. Даже не восемнадцать. Ей восемь, и она сидит под большим деревом – под Старым Мудрым Дядюшкой Дубом. Она сидит под деревом, а вокруг нее раскинулся пустырь, обрамленный несколькими кустами душистого шиповника – того самого, что так вкусен, когда созреет. Эти кусты отделяют весь цивилизованный мир от пустоши, от нее и от ее мыслей. А вот и Сашка. Ему тоже восемь. И никому еще и в голову не пришло называть его Александром Александровичем. Они весело смеются, едят конфетки из затисканного свертка и выдумывают, на что похожи облака.

– Ника! Тебя снова унесло в область запредельного! – она услышала голос Сашки. Взрослого Сашки.

– Помнишь Старого Мудрого Дядюшку Дуба? – спросила Ника, глядя на мыски своих туфель. Она говорила тихо, будто боялась разбудить ребенка.

– Что? А, дуб… Ты любила его.

Ника кивнула.

Когда дуб срубили лет пятнадцать назад, она плакала и говорила, что ничего хуже вообще не придумаешь. После истерики с ней сделалась сильнейшая простуда – прямо посреди жаркого июля. После этого Ника долго не приходила, но потом все же пришла к огромному пню. И, погладив рукой еще влажный спил, приняла горькую реальность. И позже стала сюда приходить – как и раньше. И Сашка стал приходить – как в старые добрые…

– Пойдем поближе к этой твоей коробке, – резко сказала Ника и зашагала быстрее.

– Эй! Ну ничего себе «коробка»! – догнал ее Сашка. – Какого черта, Ника? Это самое замечательное, что происходит в моей жизни, – он взял ее под локоть и дернул.

Этот жест, отработанный за два десятилетия на каждой мелкой двухминутной ссоре, вернул ее к реальности. Ника остановилась и посмотрела на Сашку.

– Это очень важно для меня, ты ведь знаешь. Ты ведь помнишь, как все начиналось, – сказал он как бы извиняясь, но на самом деле уже признав свою абсолютную правоту.

Ага. Она помнила его супергениальную идею, раскладной столик на обочине, громкую рекламу, намалеванную на ватмане, и первый Сашкин бутерброд. Первый проданный бутерброд. Потом, несколько лет спустя, был торговый лоток, потом – палатка, потом – магазинчик, потом – магазин… И вот пришло время для следующего «потом» – для супермаркета. Первого в обновленном городке. И так, как повезло Сашке, не везло никому – ему запросто продали участок на пустыре. И именно сейчас, когда у него есть мечта и есть деньги для ее воплощения.

– Такая возможность выпадает раз в жизни, – кивал Сашка и вел Нику мимо стройки. – Здесь вход. Ну-у, будет… И кстати, как тебе сочетание белый-зеленый в равных пропорциях плюс красная каемка? Приятно для глаз и привлекает внимание.

Ника послушно шла рядом, кивала. Задавала вопросы, одобряла ответы Сашки. Смеялась… Ох, как было паршиво на душе! Ей так хотелось сесть в длинную мягкую траву (под ногами поскрипывала бетонная крошка), положить руки на плечи Сашке и все-все рассказать. Рассказать все свои печали, все свои мрачные мысли, весь свой страх того, что так часто стали подкатывать видения из прошлого – лучшие моменты, счастливые, счастливые до приторного привкуса в горле, до слез… Ей хотелось забраться в старый дом Сашки посреди ночи и выплакаться в его теплую подушку, уснуть счастливой в его нагретой кровати, взяв с него обещание, что он будет караулить ее сон.

И параллельно этому потоку мыслей где-то в висках стучали недружественные молоточки: вы не дети, не вернешь, ничего не вернешь, ничего: и у него жена, и у тебя муж – муж, забивающий на годовщины вашей свадьбы вот уже восемь лет, и твой родной город стал другим, и твой город стал цивилизованным, и он больше не твой родной город, город больше не твой, и ты ничего не вернешь…

Они подошли к огромному потемневшему пню. Толстая кора изрезана старыми морщинами, срез с четкими кольцами дал трещину, и кто-то написал на шероховатой поверхности непристойность.

Я так хочу все рассказать ему! Все. И выплакаться, позорно выплакаться – как девчонка выплакаться. И мы бы вместе… Но нет же!

Она опустилась на краешек пня, сжала руками виски и зарыдала. Крепилась сколько могла – и вот. Вокруг была мягкая трава, и по небу плыли веселые облачка. Она сжала руками виски и уткнулась лицом в белую рубашку Сашки. И плакала, плакала… «Он забыл о годовщине нашей свадьбы! Не вспомнил! О первой годовщине! О нашей первой годовщине!» И она прижала к груди цветы, которые ей подарил Сашка пару минут назад, когда они встретились на волшебном месте – там, где жило и цвело в кустах розового шиповника их детство. Сашка стоял на коленях и гладил ее по светлым волосам, утешая. А потом она вытерла слезы. Сашка отпустил колкость по поводу умненьких и разумненьких муженьков, и они пошли праздновать великий вчерашний день – день, когда Сашка стал владельцем торгового лотка. Настоящего, понимаете?

Она очнулась. Наткнулась глазами на непристойность, въевшуюся в старое дерево. Прошлое схлынуло, как морская волна.

– Теперь здесь нет нашего пустыря, понимаешь? – она сморгнула и серьезно и очень грустно заглянула в глаза Сашке. – Понимаешь, мы поклялись тогда. Мы с тобой поклялись тогда… Нет, я все понимаю – я знаю, как это важно для тебя. Только обещай, что старый пень – все, что осталось от старого дуба – что старый пень… Что ты не…

Сашка коротко кивнул. Ей очень хотелось верить, что это значило «конечно», а не «как уж выйдет».

Нет. Я ему не расскажу. Я… Я – эгоистка. Эгоистка самого отвратительного толка. Я только и способна думать о себе и о своих чувствах, когда у моего лучшего друга сбывается мечта. И я буду радоваться вместе с ним. Как лучшая подруга, как самый близкий ему человек. Я буду радоваться с ним – с самым близким мне человеком.

– Ага! Белый и зеленый плюс красная кайма – отлично! – Ника так неожиданно повеселела, что это могло бы показаться фальшивым. Кому угодно, но только не Сашке: он-то знал все тонкости ее взбалмошной натуры. – Пойдем! По мороженому! – она взяла его под руку. – Как в старые добрые времена!

– Послушай, но ведь ты тоже когда-то кричала, что никогда в жизни не подойдешь к компьютеру. А теперь ты директор нашего интернет-клуба!

Да, Сашка прав. Прав, как всегда. Все правильно и логично.

Ника стояла и смотрела на грузовик, в который пятеро рабочих заталкивали только что выкорчеванный огромный пень. С тонких беззащитных корешков сыпалась земля. За что их так? Рабочий схватил топорик и двумя ударами отрубил непокорный корень, и еще один, и еще. Пень наконец затолкали в кузов, и грузовик укатил, оставив лишь следы от толстых шин и огромную яму. Как воронка от бомбы. Как могила.

– Да, конечно, – сказала Ника. – Но мы ведь…

– Ника, в жизни ничего нельзя строить на «да, но ведь»! Помнишь, ты сама втолковывала мне это, когда я напивался из-за той Катьки.

Сашка еле-еле выполз из-за огромного старого пня. От него несло как из помойки, а выглядел он еще хуже, чем пах. И он промямлил Нике, что она может его стукнуть каблуком в челюсть. Вместо этого Ника забрала у него водку и прочитала лекцию о том, что нечего гробить себя из-за несчастной любви, когда тебе всего пятнадцать. Сашка пытался ее прервать своими «да, но» и «да, но ведь», но Ника и на них нашла управу.

Она отогнала воспоминание и спросила:

– А что тут будет – тут, вместо нашего старого доброго пня?

– Подъездная дорожка к супермаркету – вернее, к стоянке. Я ведь решил, что тут будет бесплатная стоянка, как и принято в цивилизованных странах. Выхожу на мировой уровень! – было видно, что Сашка предан своему делу. Кажется, он лично каждый гвоздь проверяет. Этот супермаркет – его детище, и он любит его всей душой.

«Цивилизация! Ненавижу ее! Цивилизацию!» – кричал маленький Сашка свежевыученное слово, когда его ударило током из розетки. Он ведь просто хотел проверить, откуда в ней электричество. А потом он долго хвастался своей подружке – во какой ожог остался на руке! Ее звали очень забавно – Ника. Как земляника.

– О-о, к автостоянке… – протянула Ника. Нет, она не скажет ему, тем более ей уже легче. И на все его расспросы за последние несколько дней она исправно уверяла – все в порядке. Она умела говорить так, чтобы Сашка ей верил.

– Высший класс, – Ника подняла два больших пальца вверх. И зябко повела плечами, хотя вокруг пылала жара. Стоял первый августовский день – жаркий день уходящего лета.

Ника не любила, когда уходило лето.

Провалялась весь день дома. Послала работу к черту. К черту! А надо было всего лишь разобрать кое-какие бумаги и наладить барахлящий компьютер № 5. А потом – куда угодно, свободна, как птица на ветру. А она продинамила. Ведь и чувствовала себя вполне нормально – пока не свернулась под пледом на диване. Только мягкая ткань коснулась ее голых ног, она почувствовала себя совсем больной, ощутила свое горячее дыхание.

А день, как нарочно, вдрызг промок дождем и серым низким небом. И это после вчерашней жары и ослепительного августовского солнца.

– И хуже всего этот физкультурник! – пыхтел Сашка. Они с Никой сидели на старом мосту, свесив ноги. Мороженое называлось «Аугуста». Был август. И было тридцать первое.

– Он заставит меня подтягиваться, а ты знаешь – я этого страсть как не люблю, – буркнул он.

– Да ладно тебе! – Ника болтала ногами и искала свое отражение в тонюсеньком ручейке. – Ты мыслишь узко, – она слизнула сливочную каплю с вафельного рожка и повернулась к расстроенному мальчику. – Думаю, в шестом классе учителя найдут и другие способы тебе досадить.

Сашка надулся и грубовато толкнул Нику локтем. Та весело засмеялась и толкнула в ответ. Сашкино мороженое вывернулось из его пальцев и полетело в траву, Сашка вскрикнул. Ника указала на мороженое и сказала: «Это был твой учитель физры», – Сашка рассмеялся. Никино мороженое они доели на пару. Но и тогда ей было не очень-то весело – Ника не любила, когда уходит лето.

Она, кажется, заснула.

Ника до сих пор не любит, когда уходит лето. Ненавидит. И этот дождь, этот блестящий асфальт, этот Сашкин звонок рано утром…

«Супермаркет готов! Его построили, Ника! Ни-ка!!! – у Сашки сердце выпрыгивало из груди, он тараторил. – Я же говорил – я нанял лучших ребят! Раскошелился на строителей – ну и что ж! Такое качество! И за такое время! А ведь это ты их нашла в Интернете! Спасибо-спасибо-спасибо-спасибо! Ника! Супермаркет готов!»

Этот звонок…

Ника глянула на часы. В пять они должны встретиться. Она первая увидит его детище.

«Ник, забегай после работы! Ты в полпятого уже все, освободишься? Я тебя встречу… Что? Не надо? А, хорошо. Хорошо. Тогда в скверике? В пять? Окей!»

Наврала – теперь вертись. Жди, когда часовые стрелки доползут до четырех сорока.

Ника пошарила рукой по тумбочке, завела будильник. Все окно было в подтеках, дождь услужливо предоставлял тонны депрессивной серости, подмешивая в воздух тоску. Она откинулась на подушки и натянула на голову плед.

Супермаркет готов.

Готовы автоматические двери, готовы новенькие тележки, готовы шкафчики для вещей. «Ника, смотри! Как в цивилизованных странах!» Стеллажи и полки пока пусты, в кассах пока нет денег, но они тоже уже готовы. Подъездные дорожки блестят влажным асфальтом. Белый-зеленый плюс красная каемка – все готово. Скоро открытие. Скоро исполнится Сашкина мечта.

Она пришла одна. Вернулась – после того, как Сашка все ей показал-рассказал, после того, как сводил ее в ресторанчик (что-то среднее между обедом и ужином, господин с усиками и «дорогая» были бы в шоке). Вернулась – после того, как они с Сашкой сходили в кино на неплохой фильм с претензией на интеллектуальность. Потом он проводил ее до дома, и по дороге они весело обсуждали кино и – еще веселее – скорое грандиозное открытие и исполнение Сашкиной мечты.

И вот она вернулась к супермаркету и час простояла под холодным вечерним дождем. Просто глядела, без мыслей. И ей не нужно было прикрывать глаза, чтобы увидеть яркие картинки из прошлого. Раньше она перелистывала их, как антикварный журнал, как старый гербарий, не потерявший свежести красок и тонкости ароматов. Теперь она просто смотрела перед собой – они сами перелистывались.

Они с Сашкой смеются и лакомятся зрелыми ягодами шиповника.

Они с Сашкой играют в спецназовцев.

Они с Сашкой пугают друг друга, пересказывая фильмы ужасов и добавляя престрашные детали.

Они кружатся рядом со Старым Мудрым Дядюшкой Дубом и клянутся никогда не предавать это место.

Они кружатся рядом со старым пнем, Сашка поставил на него Нику, и ее длинная юбка летит синим кругом.

Они с Сашкой репетируют, как признаются в любви: он – Катьке, она – Вовке.

Они с Сашкой украшают шиповник хеллоуинскими гирляндами, а на старом пне красуется тыква с вырезанными глазами и ртом.

Они с Сашкой играют в пиратов, и, упав с «мачты», Ника ломает ключицу.

Они знакомятся после того, как подрались из-за найденной денежки, которая оказалась всего лишь пивной крышкой.

Они с Сашкой хвастаются друг другу и соревнуются – у кого больше шрамов, у кого шире ладошка, кто дальше плюнет, кто громче крикнет.

Они сооружают театрик с одним актером и одним зрителем.

Они продают первый Сашкин бутерброд.

Они с Сашкой сидят, прислонившись к старому пню, и смотрят на звезды.

Они с Сашкой сидят, прислонившись к старому пню, и не желают взрослеть.

Нику била дрожь.

Дождь, холодный вечерний августовский дождь, закончился.

Она стояла перед новеньким супермаркетом вся промокшая – до белья, до костей.

– Я мужу ужин не сделала, – сказала Ника и повернулась к дому. Проходя мимо пожухлого куста шиповника, она набрала горсть спелых красных ягод – каждая с растрепанной сухой короной. Ника стала осторожно обгрызать с ягод сочную мякоть дрожащими фиолетовыми губами. Ей было холодно в этот последний день лета.

Ника сидела на краешке Сашкиной кровати. В комнате темно, совсем темно, и она включила настольную лампу. Сашка спал на боку, подложив ладонь под щеку. Порыв ветра за распахнутым окном дернул тюлевые занавески, и они заплясали, отбрасывая квадратики.

Какая удача – Сашкина квартира на первом этаже, но на окнах нет решеток, и они не запираются на ночь. Какая удача – «дорогая» спит в другой комнате, ловя чутким слухом матери каждое движение маленькой Сашкиной Ники. Как мило, он назвал своего первого ребенка – хорошенькую голубоглазую девочку – в ее честь. Впрочем, ее мелкий тоже носит имя ее лучшего друга.

Ника сидела на краешке кровати и улыбалась. Снова порыв ветра, снова встрепенулся тюль. Окно тихонько хлопнуло, и Сашка открыл глаза.

– Привет! – шепнула Ника с улыбкой и помахала рукой.

– Ник, ты? – Сашка поморщился спросонья, провел рукой по глазам и приподнялся на локте. Наконец он осознал, что проснулся, что сейчас ночь и что рядом сидит его лучшая подруга.

– Ника, ты что тут делаешь? – прошептал он. – Света проснется, заглянет, что я ей скажу? – и Сашка увидел странную улыбку на губах Ники, и странную складку у нее на лбу, и странное выражение глаз.

– Ник? Что случилось? – он коснулся рукой ее плеча. – Все в порядке?

– В полном, – Ника улыбалась, и глаза ее блестели, блестели, как будто переливались в полумраке. – Все. Кончилось лето. Уже две минуты как осень, – сказала она, взглянув на часы.

– Лето кончилось, – шепнул Сашка. – Кончится и осень, и зима, кончится и весна, и снова наступит… – он с нарастающей тревогой глядел на нее. Что-то в ней не так –…наступит лето.

– А помнишь, как я к тебе так же пришла? – протянула Ника. – Выговориться надо было. – Он успокаивающе погладил ее по плечу. Сквозь легкую блузку пробился лихорадочный жар, и он подумал, уж не заболела ли она.

– Ох Сашка… – ее шепот стал как расплавленный металл, зрачки дрожали. – Давно это было! И вот сейчас – как в старые добрые…

Она запнулась.

– Я… Я тебе…

– Ты хочешь выговориться? Рассказать мне что-то? – Сашка глянул на закрытую дверь в комнату маленькой Ники. Темная щель говорила, что его жена Света спит.

Ника молчала.

– Что случилось? Ну что, что? – Сашка пытался поймать ее взгляд своими верными, добрыми, встревоженными глазами.

– Я тебе сказать что-то хочу, – Ника отвела взгляд, помолчала. – Тринадцать.

– Что? – резким шепотом переспросил он, нахмурившись.

– Тринадцать лепестков у цветка, – она указала на обои, где красовался неведомый науке цветок. – Ты что так нервничаешь?

Сашка и вправду занервничал. С Никой что-то стряслось. Что-то серьезное. Что-то не очень… хорошее.

– Ника? – ему удалось заглянуть ей в глаза, в дрожащие зрачки. – Что случилось?

– Да ничего не случилось, – уставшим голосом сказала она. – Просто понимаешь…

Она протянула к нему правую руку. Руку, до этого не попадавшую в поле зрения Сашки. Руку, в которой блестела раскрытая опасная бритва – такими уже давно не пользуются, такие сегодня найдешь разве что в музее или на чердаке. Несмотря на несколько ржавых пятнышек, лезвие было очень острым. По нему скользнул желтел блик от лампы и лег на удивленное лицо замершего Сашки.

Ника закончила фразу, четко проговаривая каждое слово:

– В детстве мы с тобой поклялись, что никогда не предадим наше волшебное место.

– Да, но… – сказал Сашка.

И Ника наотмашь полоснула бритвой.