Эпилог
– Это чёрт знает что!
С громким стуком, расплескав пиво, Монтелье опустил кружку на стол.
– Что именно? – поинтересовался Луис Пераль.
– Все!
– Так прямо и все?
– Прямо! Криво! Вот читаю, и вижу: чёрт знает как гениально! Читаю дальше: чёрт знает как… Просто чёрт знает как, и хоть застрелись!
– Хватит о чёрте, – попросил драматург. – Знает как, знает что… Уважайте мои религиозные чувства. Подсказываю: бог знает как, бог знает что…
– Идите к чёрту!
– Ешьте сухарики. Они с чесноком. Еще пива?
– Пива? Обязательно. На трезвую голову я с вами не справлюсь. Зачем вы нафаршировали сценарий вашим проклятым театром?
– Вы не любите театр?
– Как прикажете арт-трансерам грезить ваши финты? Какими мозгами? Вот реализм, натура, и вдруг – сцена, что ли? Кулисы? Рампа, не к ночи будь помянута?!
Судя по интерьеру, «Гусь и Орел» процветал. На беленых стенах распустились аляповатые розы. Низкие потолки обзавелись коваными люстрами из чугуна. Свечи на люстрах горели чисто, почти не коптили. Вместо прежних скатертей столы были накрыты пунцовыми, в крупную клетку, кусками полотна. В глубоких, похожих на бойницы, окнах стояли вазоны с цветами.
Папаша Лопес любовно называл этот дизайн «вырви глаз».
– Это художественный прием, – обиделся дон Луис. – Средство выразительности. Вы закоснели в своем снобизме, Ричард. Вам необходимо свежее дыхание. Я буду вам дышать. Не благодарите, это мой долг перед искусством. Лучше признайтесь: как вы свяжете оба фильма в одно? Я говорил вам еще тогда, что не надо убивать главного героя! Во-первых, жалко. Мой, извиняюсь, прототип, родной человек. Во-вторых…
– Воскрешу, – перебил его Монтелье. – Сейчас с этим просто.
Он с хрустом сжевал сухарик, другой, третий – и запил добрым глотком пива. Плотный обед, завершенный полчаса назад, не сказался на аппетите дона Луиса. Долг утомлял el Monstruo de Naturaleza, долг требовал, чтобы Чудо Природы хорошо питался. Мир был заключен еще зимой, король вернулся из плена в освобожденную Эскалону, народ ликовал, а Луис Пераль все не мог избавиться от чувства голода. Он прибавил в весе, костюмы пришлось расшивать, и матушка Бланка, царица кухни, уверяла хозяина, что он помолодел лет на двадцать. В глазах кухарки каждый дополнительный фунт, набранный с ее благословенной помощью, равнялся одному году молодости.
– Зритель, – вздохнул Монтелье. – Бедняга зритель. Я ему уже сочувствую. Дышите в сторону, новатор, у вас не глотка, а чесночный склад. Вы завершили линию помпилианца? Вы обещали…
– Ну, не знаю. По мне, лучше оставить, как есть: «упав на колени, молотил землю кулаками». Вполне достойный финал сюжетной линии.
– Я телепат. Я очень хороший телепат. Сейчас я плюну на все этические нормы, и ваши сволочные извилины завьются винтом. Я… Стоп! Вы, хитрая бестия! Ухмыляетесь, да? Вы же написали все, что я просил. Вы просто издеваетесь…
– Не все. И не издеваюсь, а веду светскую беседу.
– Где завершение?!
– Читайте у меня в голове, – любезно предложил дон Луис.
– Провоцируете? Вы прекрасно знаете…
– Не надо. Не морочьте мне то, где вы не хотите читать. Я выучил наш договор наизусть. Там есть пункт, что мы с вами можем вступать в телепатическую связь. При необходимости и по обоюдному согласию. Сначала я хотел вычеркнуть этот пункт. Но мой агент сказал: «Подписывай!» Я никогда не спорю с моим агентом.
– Вычеркнуть? Почему?!
– У меня другие сексуальные предпочтения. Будь вы сеньорой Монтелье, этакой аппетитной стервой, я бы подписал без колебаний. И вы бы уже вступили со мной в связь, будьте уверены! Вот, читайте с листа, раз вы такой стеснительный…
Развязав тесемки папки, драматург протянул Монтелье две странички, исписанные с обеих сторон.
– Почерк, – буркнул режиссер, углубляясь в чтение. – Ваш жуткий почерк. Кто ясно мыслит, ясно пишет. В вашей голове, сеньор Пераль, наверняка бардак. Сам чёрт ногу сломит…
– Хватит о чертях, – напомнил дон Луис.
Колесницы судьбы
(не так давно)
– В училище вы подавали заявление на отделение оперативной работы?
– Так точно.
– Повторное заявление по месту службы подавали?
– Никак нет.
– Сейчас у вас есть такой шанс. Не желаете им воспользоваться?
– Никак нет.
– Вы осознаете всю необратимость последствий?
Легату за пятьдесят. Крепок, широк в кости. Ежик уставной стрижки. Три вертикальные морщины между бровями. Жесткие носогубные складки. Служака, солдафон, потомственный военный. Так думают все, направленные к легату на собеседование.
Ну, почти все.
Черный мундир. Служба Безопасности. Для аналитика более чем достаточно.
– Осознаю в полной мере.
– Вы хорошо зарекомендовали себя по службе, – легат пролистывает страницу досье, открытого в голосфере. – Внеочередное звание. Отличные перспективы. Добровольцы у нас есть. Вы уверены, что хотите войти в их число?
– Так точно.
– Без устава, парень. По-мужски, с глазу на глаз. Ты хотя бы понимаешь, что тебе предстоит? Через что придется пройти? С чем жить до конца твоих дней?
Погасив сферу, легат дает понять, что официоз закончился.
– Так точно, понимаю. Это я работал по объекту «Маэстро».
Крисп хочет добавить: «Если это вам о чем-нибудь говорит,» – и молчит. По легату видно: говорит. Еще как говорит. Иначе легата не назначили бы проводить собеседования. Добровольцев проекта «Воплощение» доверят не всякому.
Воплощение, думает Крисп. Так зовут жену объекта, в переводе с эскалонского. Крисп раньше не знал этого, а когда узнал, ему почему-то стало неприятно.
– Зачем это вам?
Суровый вояка исчезает. Возвращается обращение на «вы». На Криспа смотрит усталый мужчина вдвое старше его, годящийся обер-центуриону Вибию в отцы. Что скажет отец, думает Крисп. Что скажет отец, когда узнает?
– Зачем? – повторяет легат.
В кабинете их было трое. Крисп, манипулярий Тумидус и старуха с фигурой щуплого подростка. Темно-синий брючный костюм, старомодные седые букли. В другой ситуации старуха выглядела бы забавно. Но в ЦУСБ Помпилии и в страшном сне никому не пришло бы в голову потешаться над Госпожой Зеро. Главная Сука это отлично знала. И офицеры знали, что она знает, и…
В общем, проехали.
– Обер-центурион Вибий для доклада прибыл!
Мысленно Крисп утер пот со лба. В действительности он стоял по стойке «смирно».
– Вольно, красавчик, – старуха дернула уголком рта: усмехнулась. – Вытаскивай штырь из задницы и садись напротив. Твой рапорт я читала. Если ты повторишь его слово в слово, я тебя съем без соли. Мой интерес другой, я бы сказала, интимный.
С осторожностью мыши, нюхающей сыр в мышеловке, Крисп присел на краешек кресла. Достал – вольно, так вольно! – платок, вытер пот со лба. С удивлением воззрился на платок: тот остался сухим.
– Что именно вас интересует?
– Твои личные впечатления от встреч с объектом. С его женой. Кстати, на днях они обвенчались в соборе Святого Выбора. Не знал?
Совет да любовь, мрачно подумал Крисп.
– С объектом я встречался лично четыре раза, если не считать дистанционного наблюдения. С его женой – дважды. В первый раз она была уже мертва. Во второй…
Он начал рассказ. Труп на пороге спортзала. Ползущий к трупу мужчина. «Детали!» – требовала старуха. Крисп вспоминал. Он сам удивлялся, сколько подробностей сохранила его память. Похороны на Хиззаце. Попытка Эрлии заклеймить объект. «Дальше!» – требовала старуха. Смерть Эрлии она велела пропустить. Ей требовался объект, и только объект. Жена объекта. И я, осознал вдруг Крисп. Почему? Зачем я ей понадобился?!
Попытка захватить объект и жену объекта на Террафиме. Переход двоих в большое тело. Об этом его расспрашивали дольше всего. Крисп выдохся, и старуха это поняла.
– Достаточно, красавчик. Я услышала все, что нужно.
Она повернулась к манипулярию Тумидусу, ткнула пальцем через плечо, без стеснения указывая на Криспа:
– Нет, не ты. Ни разу не ты.
Упрек, решил Крисп. Комплимент? Если комплимент, то кому?! Надеюсь, ей не нужен еще один адъютант? Я для этой роли не гожусь. Честное слово, не гожусь!
– Свободен, – велела старуха. – Иди и напейся.
Она знала, думает Крисп. Знала, что я вызовусь добровольцем. Проект «Воплощение», экспериментальные пассколланты. Не для перевозок, для воскрешения. Охота на бессмертие. Цена? Криспу Сабину Вибию было страшно. Стать координатором колланта – значит остаться без рабов. Утратить саму возможность клеймить ботву. Изгой, белая ворона, чужак среди своих, пусть даже и почетный изгой…
– Зачем? – повторяет легат.
– Я это начал, – говорит Крисп. – Я и закончу.
Эрлия была бы довольна, думает он.
* * *
– Яффе? – спросил Монтелье. – Это он слил вам информацию?
За время чтения черты его лица заострились, сделав режиссера похожим на хищную птицу. Луис Пераль с интересом наблюдал, как Монтелье читает. Он видел это не впервые, и всякий раз поражался увиденному. Телепат воспринимал текст, печатный или рукописный, не как основу будущей работы, а как врага, соперника, которого любой ценой необходимо победить, подчинить, превратить если не в союзника, то в пленника. Мне это кажется, сказал себе драматург. Я это придумал. Я ревную. Для меня текст первичен, и я ревную к человеку, который растворит мои слова в кипятке своего арт-транса. Возможно, сейчас Монтелье смотрит на меня и видит отнюдь не добродушного толстяка, а тигра, на чьи владения покусились.
– Вымысел, Ричард, – уклончиво ответил он. – Художественный вымысел. Слышали о таком? Естественно, я не сидел на совещании. И на собеседовании тоже. И да, Яффе встречался со мной на днях. Гематры лаконичны, но мне хватило. Когда б вы знали, из какой мухи я готов вылепить слона…
– Я знаю, – перебил его режиссер. – Уж я-то знаю! И настаиваю на новой порции мух для лепки.
Он замолчал, потому что у стола возник папаша Лопес с блюдом, полным тапас. Не то чтобы Монтелье смущался присутствием ресторатора, но тапас – пирамидки из говяжьей котлетки, начиненной сыром, ломтика сыровяленой колбасы, печеного томата и острейшего перчика на вершине – пах так соблазнительно, что все искусство мира пасовало перед искусством кулинарии.
– Вот, – кратко доложил папаша Лопес.
Аплодисментами ему были чавканье, бульканье и сопенье.
– Вернемся к мухам, – спустя некоторое время выдохнул Монтелье. Говорил он с трудом, устремив взгляд в пространство. – Уверен, вы выжали из Яффе еще кое-что, помимо проекта «Воплощение». Ну давайте, не жмитесь!
– Я не жмусь, – дон Луис смежил веки и, казалось, задремал. – Я кокетничаю. Ломаюсь я. Меня следует уговаривать. Понимать надо! Мы же с вами богема, тонкая натура… Попробуйте лестью, я падок на лесть.
Монтелье с грустью смотрел на пустую кружку:
– Мы с вами – кошка с собакой. Давайте, пока я не умер!
Колесницы судьбы
(не так давно)
– Сеньора Коэн предает свои извинения. Она хотела встретиться с вами лично, но обстоятельства помешали этому.
– Сеньора Коэн? К сожалению, не имею чести быть знакомым. В любом случае, я принимаю ее извинения. Не стоило беспокоиться.
Что за ерунда, думает маэстро. Решительно не знаю, о ком идет речь. Сеньора с гематрийской фамилией решила передо мной извиниться? Не самая удивительная вещь за последнее время.
– Стоило, – когда он того хочет, мар Яффе делается цепок как клещ. – Вы знакомы с сеньорой Коэн. Вы дважды встречались в большом теле с Рахиль Коэн, лидер-антисом расы Гематр. В окрестностях Хиззаца, и потом, на орбите Террафимы. Вспомнили? Это была Рахиль Коэн.
– Ангел?
– Антис.
«Аве, Рахиль!» – вскидывает руку Пробус. Щелкает бич из белого пламени. Высится страж на пороге рая. Позже фамилию ангела – антиса? – не раз упоминали в присутствии Диего. Маэстро ее не запомнил, только имя. Сами понятия «фамилия» и «ангел» упорно не желали укладываться рядом в его сознании.
– Тех встреч сеньоре Коэн показалось недостаточно?
Язык мой, думает маэстро. Враг мой. Когда укол рапиры обгоняет мысль – это правильно. А вот когда язык…
Они беседуют, стоя у кустов, усыпанных гроздьями мелких бледно-синих цветов. Напротив, под араукарией, тренируются две юные фехтовальщицы, первокурсницы Бунг Лайнари. Джессика, вспоминает Диего. Сокращение дистанции. Прыжок, удар кинжалом. «Вы должны были сказать: «Спасибо, маэстро!» Нет, эти еще совсем зеленые. Никаких импровизаций, чистая школа.
– Сеньора Коэн хотела встретиться с вами в малом теле. С вами и с вашей женой. Но ей пришлось срочно вылететь на помощь круизному лайнеру «Парадиз». Трасса Фравардин – Таммуз, атака флуктуации класса 3D-11+. Зачистка космических трасс – главная забота антисов.
Забота, думает маэстро. Яффе произнес «забота», не «работа». Гематры точны в формулировках.
– Я уже говорил, что принимаю извинения сеньоры Коэн. Сейчас, когда я понял, о ком речь, я скажу иначе: любые извинения в данном случае излишни.
– Рахиль явилась ликвидировать стаю. Обнаружив в колланте инородное тело, она…
– Замолчите, прошу вас. Или я буду вынужден уйти.
Яффе умолкает.
– Избавьте меня от объяснений, – Диего Пераль строг и лаконичен. Так он ведет занятия с университетской командой. Спортсмены шепчутся, что маэстро еще больше гематр, чем Эзра Дахан. – То же самое я сказал профессору Штильнеру, едва он начал очередную лекцию. Что произошло, то произошло. Как именно? Мы не хотим этого знать.
– Мы? – переспрашивает Яффе.
– Я и моя жена.
– Как вам будет угодно. Сеньора Коэн просила меня передать: она ошиблась. Это ее вина. Она просит прощения.
– Вина? – Диего смотрит в бесстрастное лицо алама Яффе, гематра, который давным-давно учил эскалонских школяров логике и математике. – Прощение? О какой вине, каком прощении может идти речь?! Передайте сеньоре Коэн мою самую искреннюю благодарность. В нашей семье всегда будут молиться за ее здоровье и благополучие. Пока я жив, и после моей смерти – всегда.
Часовня, думает маэстро. Мы возведем ей часовню. В Эскалоне, или здесь, на Хиззаце. Мы станем приходить туда вместе: я, Карни, наши дети. Конечно же, у нас будут дети. Они подрастут, и я расскажу им про ангела из чисел, которые свет.
Про нашего ангела-хранителя.
* * *
– Часовня?
– Да.
– Неплохо, – кивнул Монтелье. – Сойдет.
– Гениально! – обиделся дон Луис. – Слушайте, Ричард, почему вы отказываетесь меня хвалить?
– Потому что сырье. Руда.
– Думаете?
– Мне ее обогащать, плавить и перековывать в сталь. Адова работенка!
– Плавить руду? Перековывать в сталь? Ричард, кто из нас варвар?
Вместо ответа Монтелье направился – с трудом, надо заметить – к угловому столику. Троица головорезов, приканчивавших шестой кувшин вина, внимательно следила за действиями режиссера. Три правых руки сжимали кружки, три левых опустились на рукояти кинжалов.
– Здравствуйте, сеньоры! Рад видеть вас живых и в добром здравии. Иногда мне кажется, что вы бессмертны. Рухнет мир, а вы по-прежнему будете пить вино в «Гусе и Орле». Могу ли я обратиться к вам с маленькой просьбой?
– Кого режем? – поинтересовался один.
– Сколько платите? – вмешался второй.
– Не сегодня, – уточнил третий. – Сегодня у нас заказ.
Монтелье оседлал свободный стул:
– Плачу хорошо. Режем меня. По возможности быстро, чисто и безболезненно. Понимаете, я не хочу жить. Этот сеньор, – кивком он указал на благодушествующего дона Луиса, – проел мне всю плешь. Достал до печёнок. Прокомпостировал мой уникальный мозг…
– Папаша! – заорал первый головорез, взывая к хозяину таверны. – Печёнок нам!
– Гусиных печёнок!
– И телячьих мозгов! С зеленым горошком!
– За мой счет, – добавил Монтелье. – Так вы прикончите меня, сеньоры?
Первый головорез встал.
– Мы? Вас, сеньор? – он подкрутил усы. – Да что вы такое говорите?! Как у вас только язык повернулся, сеньор Монтелье! Мы – ваши верные зрители! Поклонники вашего таланта! «Гнев на привязи» лично я пересматривал восемь раз. «Мондонг» – дюжину, не меньше. «Колесницы судьбы», режиссерскую версию – уж и не помню, сколько!
– Виват, Монтелье! – гаркнули остальные.
– Можно автограф? Прямо на скатерти? Я выкуплю ее у папаши Лопеса и буду хранить, как полковое знамя!
– Виват, Монтелье!
Расписавшись на скатерти, режиссер вернулся за стол. Дон Луис, находясь в прекрасном расположении духа, ковырялся в зубах. Зубочисткой ему служил кончик хорошо очиненного гусиного пера.
– Я вас утешу, – ухмыльнулся драматург. – Вот, получите.
С горестным вздохом Монтелье взял предложенные страницы.
Колесницы судьбы
(не так давно)
– Право, мне жаль отпускать вас, маркиз.
Химеры из вессалийского гранита с неодобрением взирают на собеседников. Они тоже не хотят отпускать узника. Позади двух мужчин – стены Монсальского за́мка. Шесть башен, узкие окна-бойницы, копья шпилей, устремленных в небеса, галерея с зубчатым парапетом. С галереи отлично простреливаются окрестности, от рвов, заполненных грязной водой, до близкого леса. И, диссонансом к суровой функциональности крепости – барельефы, статуи над входами в башни, декоративные колонны по фасаду…
Сразу по прибытии в Монсаль узник не преминул высказать коменданту свое нелицеприятное мнение по поводу низкопробной эклектики. Комендант с ним полностью согласился: он тоже был не в восторге от такого смешения стилей. Зато донжон, где помещалась тюрьма для высокопоставленных заключенных, маркиз де Кастельбро полностью одобрил. Строгая простота снаружи – никаких излишеств! – и вполне комфортабельные апартаменты внутри. Побег исключен, и это правильно: тюрьма, так тюрьма! Убранство камер достойно августейших особ. Не здесь ли в свое время пребывал в заточении Карл IX? Именно здесь? В этих самых покоях?! Замечательно, мне подходит. Принесите мой багаж.
За минувшие месяцы барон дю Лежье, комендант Монсаля, и дон Фернан сделались добрыми приятелями. Беседы за ужином, сервированным на двоих, заканчивались далеко за полночь. Двум благородным дворянам было, что обсудить: война, высокая политика, выгоды и убытки мира, театр, охота, интриги высшего света Эскалоны и Версейля…
– Мне тоже жаль расставаться с вами, барон. Вряд ли где-то я найду столь гостеприимного хозяина, как вы.
Маркиз хромает. Он опирается на резную трость с навершием из слоновой кости, сделанным в виде змеиной головы. Тем не менее, его поклон, адресованный коменданту – сама элегантность. Надо быть тонким знатоком, чтобы уловить в поклоне едва ощутимый налет высокомерия.
– Мне будет не хватать наших бесед.
– Почту за честь видеть вас своим гостем в Эскалоне.
– У вас найдутся для меня апартаменты, достойные Монсаля? А охрана?
Барон смеется, кивает в сторону пятидесятиметрового донжона – мрачной громадины, высящейся над головами узника и тюремщика. Маркиз деликатно улыбается: он оценил шутку.
– В любом случае, они будут лучше императорских.
По слухам, нынешнее жилище императора Бонаквисты, сосланного после разгрома его армии на остров Санта-Эстелла, более чем аскетично.
– Ловлю вас на слове, маркиз. Но, увы, скорого визита не обещаю. Новые власти затеяли переоборудовать Монсаль: мастерскую по изготовлению фарфора переводят в предместье Версейля. Вместо нее здесь собираются оборудовать арсенал. Знали бы вы, какая это головная боль! Простите, что обременяю вас малоинтересными подробностями…
– Пустое, барон. А вот и мой «Кримильдо».
Из-за стены за́мка выныривает лаковый жук аэромоба, опускается во дворе крепости, в трех десятках шагов от собеседников. С заднего двора долетают звон и грохот, сопровождаемые грязными ругательствами.
– Бог мой! Они разобьют весь фарфор! Маркиз, мне надо бежать! Я поотрываю головы этим косоруким бездельникам!
– Прощайте, дю Лежье.
– До встречи! Ваши вещи уже несут, не извольте беспокоиться…
Комендант срывается с места. С необычайным проворством он скрывается за углом за́мка. Четверо солдат из числа замковой стражи выносят вещи маркиза: увесистый сундук, окованный железом, баул из бычьей кожи, две деревянные коробки. С грациозной медлительностью дон Фернан спускается по ступеням, опираясь на трость. Останавливается у открытой двери аэромоба, кивает кучеру: жди.
Извлекает серебристую коробочку уникома:
– Сеньорита Штильнер? Что вы думаете о скромном ужине вдвоем? Допустим, в «Гусе и Орле», часов через шесть. Нет, раньше я не успею. Втроем? Да, конечно, я буду рад видеть ее королевское величество. Заказать для Юдифь молочного поросенка?..
* * *
– А это, – сказал Луис Пераль, – я еще не записал.
Он качнулся, навалился грудью на стол:
– Читайте у меня из головы!
Курчавая, вся в седых завитках, шевелюра стояла дыбом. Лицо налилось кровью, и вряд ли от выпитого. Шутки в сторону, говорил весь вид драматурга. Я пускаю вас в святая святых. Снимите обувь, наденьте тапочки, преисполнитесь благоговения.
– Не боитесь, – спросил Монтелье, трезвея, – что я соглашусь?
– Не боюсь. Читайте! Это я выдумал. От первой до последней буквы. Этого не было. Во всяком случае, мне хотелось бы, чтобы этого не было. Если захотите, я перепишу все это стихом. Вы еще помните, что я вам сказал при первой встрече?
Режиссер кивнул:
– Помню. Вы сказали: «Финал я напишу сам, и черт ее дери, вашу судьбу!» Я согласился, я даже зафиксировал это условие в контракте. Черт вас дери, дон Луис! Читать из вашей головы? Я согласен. Я трижды согласен! Считайте, что вы напросились…
И Ричард Монтелье, телепат высшей категории, снял блоки – стальные обручи, которыми он сковал свой мозг.
Колесницы судьбы
(на днях)
Белый песок. Черная вода.
В час, когда солнце ложится в трюмы облаков, плывущих над горизонтом, океан кажется лаково-черным, с багровым отливом. Карни сидит на раскладном стульчике, смотрит. Она приходит сюда всякий раз, когда Диего задерживается на вечерних занятиях. Он звонил, он уже вызвал аэротакси.
Он скоро будет.
Мы выкупили бунгало, думает Карни. Ей хорошо. Ей всегда хорошо, когда она думает о выкупе бунгало. На месте бунгало – снесли за полтора часа! – выстроен трехэтажный коттедж. Гараж, хозяйственный флигель. Хватило бы и двух этажей, но первый у Карни отобрали под фехтовальный зал. Клумбы, бассейн. Мангал под навесом, стол, плетеные кресла. Карни гоняла строителей в хвост и в гриву. Принцесса, бурчали строители. Угол ей не прямой! Маркиза, поправляла их Карни. Ну и что, что неправда? Маркизой станет жена Фернана, но строителям знать об этом не обязательно. Принцесса, маркиза, донья – кто деньги платит, тот и танцы заказывает. У Диего хорошее жалованье, в университете им довольны. Опять же, переводы от мар Яффе. За медосмотры – отдельно. Еще в плену Фернан распорядился о достойном приданом. Семья де Кастельбро, понимать надо! Приданое решили положить в банк. Все, кроме дома в Эскалоне, и второго дома, в Бравильянке, напротив ратуши. Дома́ в банк не положишь. Да что дома́! Бунгало, тебя давно нет, а как вспомнишь – мы выкупили бунгало! – и так славно на душе, будто в жару попил лимонада со льдом.
Белый песок. Черная вода.
На выходные они собираются в Эскалону. У свекра день рождения. Диего забыл, у него дырявая голова. Но у Диего есть жена. Жена все помнит. Про день рождения, про сменную рубашку. Про подарок имениннику. Да, на выходные – в Эскалону. Это рядом, если дорога сводится к детской скороговорке: взлетели, полетели, прилетели.
Пошутила, вспоминает Карни. Я же пошутила! Сказала, что хорошо бы могилу с Сум-Мат Тхай перенести к нам во двор. Память все-таки. Родня. Разобьем мемориальный цветничок. Это был единственный раз, когда Диего на меня кричал. Боже, как он кричал! Разругались в хлам. Мирились целую неделю: ястреб дулся. Ну, дура. А что? Всем можно, а мне нельзя? Я и на кладбище стараюсь не ходить, чтобы он не злился. Мамаша Тай Гхе докладывает: убралась, подмела. Я слушаю, а самой неловко. Мамаша смеется, говорит, что ей не в тягость. Деньги, правда, берет. У нее семья, ей надо.
Налетает ветер. Треплет волосы.
Я обняла его, вспоминает Карни. Вчера утром Диего садился в машину, выделенную ему университетом, и я обняла его на прощанье. Он ничего не заметил. А я не поняла, что произошло. Наверное, так случается у телепатов. Я читала в вирте, что это за кошмар – первая, спонтанная инициация телепата. Нет, у телепатов как-то иначе. Я не читала твои мысли, Диего, как буквы в книге. Не видела картинок. Не слышала звуков. Часть твоей жизни стала моей, вот и все. Вот, был ты, и вдруг сделалась я. Знаешь, я бы предпочла какую-нибудь другую часть.
Эта очень уж неподъемная.
Ястреб, думает Карни. Как же тебе досталось, мой бедный ястреб! Я и не знала, что бывает так плохо. Не знала, что так плохо может быть из-за меня. Я бы умерла, если бы мне было так плохо. Я и сейчас чуть не умерла.
Прости меня, ястреб.
Было, быть, бывает – слово повторяется, меняет наряды, времена. Есть в слове что-то надежное, уверенное в дне вчерашнем, сегодняшнем, завтрашнем. Кажется, что оно отменяет слово «плохо». Отменяет тем, что стоит рядом, даже если просто стоит и ничего не делает.
Нельзя, думает Карни. Нельзя жить чужой жизнью. Нельзя брать без спросу. И со спросом нельзя. Даже получив разрешение. Даже если тебя умоляют взять. Нельзя, и все. Если, конечно, ты собираешься жить с этим человеком до глубокой старости. И после глубокой старости.
И вообще.
Никогда, думает Карни. Никогда больше. Как бы мне ни хотелось. Ни за что. Ни при каких обстоятельствах. Нетушки. Дудки. Эй, ты слышишь, что я тебе думаю? Конечно же, слышишь. Запомнил? Никогда больше.
Она смеется. Она сдержит обещание.
Белый песок. Черная вода.
Близкие звезды.
Назад: Глава десятая Руководство к сочинению комедий
На главную: Предисловие
