Глава десятая
Руководство к сочинению комедий
I
– Адрес? – спросил Крисп.
– Да, – отрапортовал Веник.
– Жена?
– Нет.
– Живет один?
– Да.
– Охрана?
– Нет.
– Слуги?
– Кухарка, – буркнула Швабра. – Всё.
Веник всегда рапортовал. При этом он, как правило, обходился двумя словами: да и нет. Крисп поначалу развлекался, ставя Венику вопросы, на которые кровь из носу требовался развернутый ответ. И всегда проигрывал – Веник с честью выходил из ситуации, не погрешив против собственных правил.
Швабра вечно бурчала.
– Дыра, – с чувством сказал Крисп, глядя в окно. – Помойка.
Из окна открывался вид на помпилианский квартал Эскалоны. Вид мало чем отличался от тысячи ему подобных видов на Октуберане или Квинтилисе, если не жить в роскошных гостиницах-небоскребах, а селиться в бюджетных отелях рабочих жилмассивов. В сравнении с Эскалоной, погруженной во мрак, кое-где прореженный мерцанием уличных фонарей, масляных и – о чудо! – газовых, квартал помпилианцев сиял огнями. Дыра, молча повторил Крисп, имея в виду Эскалону. Он поймал себя на том, что не воспринимает квартал, где жили его сорасцы, как часть окружающего варварства. Казалось, Великая Помпилия проросла сквозь грязь и дикость, высунула наружу кончики щупальцев – везде особняком, всегда отдельно.
– Он уже дома?
– Нет, – отрапортовал Веник.
– В театре, – уточнила Швабра. – Вернется заполночь.
– Такой длинный спектакль?
– Спектакль закончился. Пьет он, с актерами.
– Актеры! – фыркнул Крисп. – Я вот со сторожем пил…
Это была чистая правда. Из космопорта Сан-Федрате, отправив Веника с вещами заселяться в гостиницу, Крисп в сопровождении бдительной Швабры отправился в Королевский театр. Ему повезло: первый же встречный оказался сторожем, при случае – билетером, а главное, добрым знакомым объекта. Хорошенько угостившись за счет благодетеля, Анхель Сарагоста пел соловьем: объект-де вырос у него на руках, сорванец этакий, и любил Анхеля, как родного деда, и прятал его Анхель с риском для жизни, когда маркизовы головорезы… Крисп слушал, кивал. Его смущали в стороже манеры записного комика, но, похоже, старый болтун говорил правду. На прощание Крисп, с любезного разрешения Анхеля, купленного за пять местных реалов, устроил небольшую фотосессию: «Я и сеньор Сарагоста».
– Мы его не проморгаем?
– Нет, – отрапортовал Веник.
– Дом под наблюдением, – уточнила Швабра.
– Он назначил мне встречу. Сказал: после спектакля. Сказал: друг моего сына – мой друг. У них что, принято встречаться с друзьями ночью?
– Да, – отрапортовал Веник.
– Нет, – уточнила Швабра. – В целом, нет. Только у людей искусства.
– Люди искусства? Это замена слову «придурок»?
– Да, – отрапортовал Веник.
– Третьего ученика нашли?
– Да.
– Ладно, третьего – завтра…
Двух заносчивых петушков, каждый из которых полагал себя лучшим учеником маэстро Пераля, Крисп отыскал после визита в театр. Планетарный вирт Террафимы полз черепахой, дребезжал ржавыми узлами – пришлось совершить аналитическое сальто-мортале, чтобы ухватить петушков за хвосты, а главное, по-быстрому связаться с ними. Задерживаться в помойке надолго Крисп не собирался. Он едва удерживался от хохота, глядя на лучших учеников. Фу-ты ну-ты, перевязь в золоте, грудь колесом! А щечки-то запали, и ребра наперечет, и кушать хочется, аж слюни текут… Плотный обед (два пропуска в помпилианский квартал, «Venite ad me omnes», ешьте, не стесняйтесь!) обер-центурион Вибий обменял на пару скромных фотосессий: «Я и дон Ребольедо», «Я и дон Хуан». Петушки сочли его идиотом, но вслух назвали «доном Криспом», авансом возведя в дворянское достоинство.
– Маркиз?
– Нет, – отрапортовал Веник.
– Нет в Эскалоне, – уточнила Швабра. – Маркиз де Кастельбро руководит обороной Бравильянки. Меньше часа лету от Эскалоны.
– Полеты запрещены, я выяснял.
– Нас это остановит?
В дом маркиза, брата невесты объекта, Крисп не пошел. Его с успехом заменила Швабра в сопровождении освободившегося Веника. Им была поставлена задача договориться о личной встрече «дона Криспа» с его сиятельством. Предлогов для встречи «дон Крисп» выбрал ровно два: привет от объекта – родственники, как-никак! – и необходимость передать маркизу подарок, шикарный уником с расширенным функционалом. К сожалению, гранд убыл на войну, а значит, фотосессия откладывалась.
– Нет, – Крисп улыбнулся. – Нас это не остановит.
Швабра осталась серьезной:
– Я наняла аэромоб. Он ждет на стоянке отеля.
Полеты, мысленно повторил Крисп. Нет, не остановит. Полет с Хиззаца на Террафиму был авантюрой и импровизацией. Еще в кафе, где бармен смотрел на него как на психа, Крисп заказал билеты на чартерный рейс скоростной яхты «Замбулу». С манипулярием Тумидусом он связался позже, из яхтенного центра гиперсвязи, буквально перед РПТ-маневром. Тумидус молчал не меньше минуты, бездарно расходуя казенные средства на гипер. А потом кивнул – валяй, боец! – и отключился.
Крисп дал бы голову на отсечение, что во взгляде любимчика Главной Суки пряталась награда – уважение волка к волку.
Снимки, сказал Крисп, обращаясь к далекому объекту. Думал, я тебя не достану? Ты получишь эти снимки россыпью: я и твой дружок-сторож, я и твои ученики, я и твой шурин. Мало? Я и твой отец – на закуску. Я, помпилианец, и они, ботва. Ты в курсе, что это значит? Все, кто тебе близок, в любой момент могут стать рабами. Ты защищен от меня покровительством мар Яффе, но всех тебе не защитить. Не хочешь ли подружиться с доном Криспом, дражайший объект? Предательство? Да что ты говоришь?! Обычная вербовка под давлением, и не надо громких слов.
Позже, убравшись с Террафимы, Крисп планировал разыскать Антона Пшедерецкого, кем бы тот ни приходился объекту, другом или врагом, и присовокупить снимок «я и чемпион» к своей коллекции. Интуиция криком кричала: пригодится.
– Бравильянка, – произнес он вслух. – Что там сейчас?
Иногда он поражался таланту Швабры слышать непроизнесенное. «Затишье? Горячо?» – вот что услышала умница Швабра в вопросе. Спиной, не оборачиваясь, Крисп чуял: Швабра садится к столу, запускает жуткий местный вирт, фильтрует информацию…
– С вами Нгвембе Ронга из «Вихря времен»! Прямое включение из Бравильянки, где от взрыва неопознанного взрывного устройства были частично разрушены внешние укрепления города со стороны реки Эрраби. Наши эксперты предполагают, что после захвата монастыря Сан-Хозе генерал Лефевр поручил саперам…
– Твою мать! – ахнула Швабра. – А это еще кто?
– Да, – отрапортовал Веник.
И добавил, нарушая традицию:
– Твою мать!
II
Северный люнет горел. Фланковую стену и часть фаса разворотило взрывом, доски орудийного настила встали дыбом. Из-под них, из неглубокого каземата, больше похожего на обычный подвал, вырывались жадные языки пламени. Огонь лизал старое дерево, и оно понемногу занималось: давно выдохшаяся пропитка не справлялась с натиском пожара. Вокруг, и внутри, и снаружи стен, полыхали обломки, словно беспорядочно разбросанные костры походного лагеря.
– Люди! Там люди!
– Помогите!
– Рванет! Сейчас рванет!
Мастер-сержант Пераль спрыгнул во тьму, мигающую багровыми сполохами. Ад? Он едва не расхохотался от этой мысли. Рай! Война. Осада. Бравильянка. Солдат прибыл к месту своего последнего назначения. Нет, об этом думал кто-то другой. Маэстро Пераль? Мастер-сержанту думать было некогда. Он делал, что должен, разглядев в дыму, в отсветах пламени, пляшущих по стенам, закрытую дверь. Выход, спасение для тех несчастных, кто угодил в раскаленную западню. Спотыкаясь о камни, еще недавно бывшие сводом, Диего бросился к двери, с разгону врезался плечом. Что-то хрустнуло: плечо? дерево? Он ударил еще раз, и дверь с треском распахнулась.
– На выход! Быстрее!
Мимо спешили тени. Когда пламя в глубине каземата вспыхивало ярче, оно превращало тени в человеческие фигуры. Какая-то женщина споткнулась, Диего едва успел подхватить ее, толкнуть прочь, к выходу. Время дорого, подсказывал опыт. Огонь разгорался все сильнее, подбираясь к ряду бочонков у дальней стены.
Порох.
Кто-то рухнул из пролома сверху. Вскочил на ноги:
– Потащили?
В жарком сумраке блеснули зубы Якатля Течли. Широко улыбаясь, яйцеголовый астланин указал на бочки с порохом.
– Покатили, – выдохнул Диего.
– Да, покатили! Спасибо!
Сапогами Диего расшвырял горящие обломки. Якатль оказался сильнее, чем казалось вначале. Снаружи горячие, дымящиеся бочонки принимали копченые черти, сбежавшие из преисподней для защиты Бравильянки.
– Куда? Землей! – рявкнул мастер-сержант Пераль, вовремя перехватив занесенное над бочонком ведро с водой. – Порох замочишь!
– Так точно! – гаркнул черт. – Землей!
Похоже, он когда-то тянул армейскую лямку.
Когда бочки закончились, Диего огляделся. Глаза отчаянно слезились, под веками резало. Всё? Ящики в углу. Ядра. Литые, чугунные. Ничего с ними не сделается, из-под завалов извлекут. Что тут? Бомбы. Аккуратно уложенные в ячейки двух ящиков. Угол одного тлел, готов вспыхнуть.
– Взяли!
Они успели. Выволокли чудовищно тяжелый ящик – второй, последний! – оттащили подальше от входа. За спинами с грохотом обвалились остатки прогоревших досок. В небо взметнулся пятиметровый столб искр.
– Воду! Тащите воду!
Отчаянно дребезжа надтреснутым медным колоколом, подкатила бочка-водовозка. Пожарные взялись за ручную помпу. От ближайшего колодца выстроилась цепочка – передавали друг другу полные ведра, возвращали назад пустые. Якатль трудился рядом: Диего принимал ведра с водой у женщины с растрепанными волосами, в платье, испачканном сажей и кирпичной пылью, и передавал их астланину. В десяти шагах, прямо на земле, перевязывали раненых.
– Сеньор Пераль? Дон Диего?!
Фонарь слепил глаза, мешал рассмотреть незнакомца.
– Так точно, – мастер-сержант Пераль принял очередное ведро.
– Капитан Барраха. Кастурийский пехотный, командир второй роты. Вспомнили?
Человек поднял фонарь выше, отвел в сторону, давая рассмотреть свое лицо. Все верно, капитан Барраха. После войны встречались в Эскалоне, на отцовском спектакле. Барраха говорил, что он – завзятый театрал.
Это не имело значения.
– Так точно, сеньор капитан. Я вас помню.
– Какими судьбами? Давно здесь?
– Только что прибыл, – Диего отправил ведро дальше.
Фонарь в руке капитана качнулся, и Барраха потрясенно охнул:
– Донья Энкарна? А врали, будто вы…
Диего глянул поверх ведра.
– Ястреб, – сказала Карни. – Что же ты плачешь, мой ястреб?
– А ты? – спросил маэстро.
Карни пожала плечами:
– Мне можно. Я – женщина…
Диего принял у нее очередное ведро, передал Якатлю.
– Дома, – сказала Карни. – Мы дома.
– Да, – согласился маэстро. – Мы дома.
– В наших постановках герой всегда остается жив.
– Герои, – поправил маэстро.
– В последнюю минуту объявляется король. Как полагается монарху, он разрубает все узлы. Но если в конфликте пьесы участвуют высочайшие особы? Кто тогда разрешит конфликт?
– Бог, – ответил Диего Пераль. – Господь – опора наша среди бури.
– Думаешь?
– Я в этом убежден.
Они стояли в круге света от фонаря капитана, как на сцене.
– Не задерживай! – закричали дальше по цепочке. – Ведра давай!
III
Пожалуй, комедиограф Луис Пераль, прежде чем оформить черновик благородными стихами, изобразил бы этот диалог так:
Дон Фернан: А будет так.
У него начинает дрожать подбородок. Это случается у глубоких стариков, и еще у людей, борющихся с рыданиями или смехом – двумя врагами, грозящими опрокинуть их в истерику. Подбородок у дона Фернана впервые начал трястись самым неподобающим образом, когда, вернувшись в Бравильянку, он столкнулся с доньей Энкарной лицом к лицу. В остальном маркиз де Кастельбро ведет себя достойно, чтоб не сказать сухо. К чести его, дон Фернан в присутствии сестры даже не пытается прикрыться Пшедерецким, у которого сестры не было.
Карни в кабинете нет. Служанки увели ее мыться и спать. Но подбородок маркиза, слабовольный предатель, выдает своего хозяина всякий раз, когда дон Фернан вспоминает о сестре.
Дон Фернан: В Бравильянке около ста тысяч человек. Это включая раненых, больных – в городе холера – и окрестных жителей, сбежавшихся под защиту стен.
Диего: Средства для обороны?
Дон Фернан улыбается. Он ждал этого вопроса и знал, кто его задаст. Глубоко утонув в кресле, практически лежа, с ногой в громоздком лубке, пристроенной на ореховой кушетке, маркиз выглядит кем угодно, но только не рыцарем-победителем.
Дон Фернан: Сто шестьдесят орудий, сеньор Пераль. Две сотни кавалерии. Тридцать тысяч пехоты. Дюжина канонерских лодок.
Диего: Какими силами ведет осаду Лефевр?
Дон Фернан: Третьим и пятым корпусом. В общей сложности, тридцать шесть тысяч солдат.
Пробус: Чудненько! Голуби мои, это ведь чудненько, правда?
Единственный из колланта, присутствующий на совете, Пробус сидит в углу с видом человека, которого внезапно лишили смысла жизни. Жил человек, и дальше живет, только не знает: ликовать ему или биться головой об стенку?
Пробус: Что же вы молчите? Силы, считай, равны…
Диего (в круге света. Никто, в том числе Пробус, его не слышит): Солдаты. У Лефевра тридцать шесть тысяч солдат. У маркиза тридцать тысяч пехоты. Из них две трети, если не больше – добровольцы, новобранцы, крестьяне ближайших деревень. Силы равны? Лефевр их с кашей съест.
Пшедерецкий (Пробусу): Помолчали бы! Кто нам люнет разнес, а? К чертям, понимаешь, собачьим… Горячая посадка? Хорошо, что вы – не антис. Антис бы от Бравильянки мокрого места… На Лефевра работаете? Расстреляю!
Пробус (покаянно разводит руками): Золотые слова! Хорошо, что мы не антис. Выставьте счет за люнетик, начальство оплатит. Душевно извиняемся, летели без мозгов, садились наудачу. Бац! Пожар, кошмар, ведра эти тяжеленные…
Повисает тяжелая, неприятная тишина.
Дон Фернан: День, два, и Лефевр наведет мост через Эрраби. Я имею в виду, мост выше города. (Он глядит в окно, во тьму ночи, словно провидит будущее. О Пробусе он уже забыл, а может, и о разрушенном люнете). Монастыри превратятся в казармы. Пушки встанут не на холмах, а на берегу. Я ничем не могу помешать этому. Лефевр закладывает три параллели для решающего штурма, а мне остается только грызть ногти.
Джессика: Эвакуация. Вы ранены, вы должны срочно эвакуироваться из Бравильянки. Никто не осудит вас, вы сделали все, что в ваших силах.
Пшедерецкий (делает вид, что не расслышал): На осадные работы мы кладем пять дней. В стенах будут сделаны бреши, после этого начнется штурм тремя колоннами. На следующий день бой продолжится внутри города.
Со стороны может сложиться впечатление, что Антон Пшедерецкий обсуждает с тренерской группой план намеченного поединка. Он говорит с чужих слов, но видно, что Пшедерецкий уверен в обрисованных им перспективах, как если бы сам рассчитал их до последней мелочи.
Диего: Это не ваш план.
Пшедерецкий: Да, не мой. Это план полковника Агилара, и я ему верю. А вы?
Диего: Я тоже.
Он прислоняется к стене, закрытой гобеленом. Тканый единорог, встав на дыбы, грозит разможить маэстро голову острыми копытами.
Диего (в круге света. Никто его не слышит): Валяй, зверь. Я и пальцем не пошевелю, чтобы тебе помешать. Все, что должно было произойти, уже произошло. Все, что не должно было произойти, произошло. Я ни о чем не хочу думать. Не хочу выяснять: как, откуда, почему? Если я задумаюсь, чудо упорхнет. Луна станет свечой, дом – картоном и мешковиной, кровь – клюквенным соком. Мысль и действие едины, мысль без действия пагубна. Бей, зверь! Зачем мне голова?!
Дон Фернан: Рад, что наши мнения сошлись.
Диего: Вы сдадитесь?
Дон Фернан (ворочается, устраивается поудобнее): Не сразу. Полагаю, дело затянется. Лефевр не любит больших потерь. Он станет вести правильные, академические подступы: от ворот к бульвару Грасиа. Дома обрушат минами или возьмут штурмом. Полковник утверждает, что начнется атака и с левого берега, но вряд ли энергичная.
Диего: Лефевр вынудит вас биться на два фронта.
Дон Фернан: Без вариантов. Неделя, и он продвинется за бульвар. Проклятье! Я съем собственную шляпу, если не заставлю Лефевра драться в городе минимум двадцать дней! Для меня, сеньоры, это дело чести. Впрочем, когда генерал захватит университет, а атакующие с левого берега войдут в предместье Блезар…
Диего: Там стоит гарнизон?
Дон Фернан: Три тысячи, обнять и плакать. Блезар, университет, бомбардировка из полусотни орудий, подвезенных на северную окраину, и я сдамся. Вышлю депутацию для переговоров. Откровенно говоря, раньше я полагал, что к этому времени меня убьют.
Джессика: Сейчас вы полагаете иначе?
Дон Фернан: Вашими молитвами, сеньорита.
Он кланяется Джессике. В положении маркиза кланяться означает стать шутом, но дон Фернан ухитряется склонить голову с обычным своим изяществом. Поклон слегка портит внезапная дрожь подбородка, но она унимается быстрее, чем возникает.
Дон Фернан: Вашими и барона Дюбуа. Сломанная нога вряд ли позволит мне идти в бой.
Джессика: Регенератор?
Пшедерецкий: В Бравильянке?! И батарея плазматоров на звоннице собора? Нет уж, мы по-старинке, как подобает истинным варварам. Слава богу, перелом закрытый. Лекарь сказал, что при открытых переломах треть пациентов весело играет в ящик. Ампутация – вот его регенератор, и вся медицина заодно. Только новой ноги мне не хватало! Короче, в последний момент я передам командование полковнику Агилару, он и сдаст город. Полковник в курсе, мы с ним обо всем договорились.
Диего: Вас возьмут в плен.
Дон Фернан: Разумеется. Возьмут, и вывезут в Сьенн или Рамелье. Я – гранд Эскалоны, вы еще помните? Для таких, как я, плен – прогулки в замковом парке под охраной. Вечера в библиотеке. Жареный цыпленок, бокал красного. Вирт, если мне оставят коммуникатор. Когда заключат мир, я освобожусь. Сохраните мою шпагу, сеньорита Штильнер. Я за ней вернусь. Если, конечно, не сдохну в плену от скуки…
Джессика: Я сохраню. Вернитесь, пожалуйста.
А в стихах это было бы вообще великолепно.
Но увы, не ко всякому диалогу прилагается гений битого палками Луиса Пераля…
IV
Луна собиралась на покой, когда на северной окраине Бравильянки объявились люди. Медля скатиться за горизонт, любопытная, как все королевы, королева небес спряталась за верхушками деревьев. На реку легла полоса бликующего серебра – левиафан застрял меж берегов, выставил спину из воды. Непомерно длинные тени расчертили землю, превратили в шкуру зебры. Зебра дышала, вздрагивала боками – ночь выдалась ветреной. Мир вокруг казался живым, зыбким, сиюминутным. Пушки молчали, гремели соловьи – флейты, гобои, виолы из оркестровой ямы кустов.
– Право, не стоило меня провожать.
– Вы не желаете меня видеть?
– Ваша нога. Ваша контузия. Ваши враги.
– Ваше мастерство расчетов. Это перечень исходных данных?
– Вы прекрасно понимаете, о чем я.
Четверо солдат утирали лбы: с носилками они едва протиснулись в тайный ход, ведущий за стены. Их однополчанам повезло нести всего лишь кресло и кушетку. Война, контузия, перелом, воскрешение, проводы – манеры дона Фернана остались неизменны. Маркиз ценил удобства и обеспечивал себе комфорт при малейшей возможности.
– Прогулка на свежем воздухе? В обществе прекрасной сеньориты? Нам, грандам, это только на пользу. Если угодно, можете вычислить пользу до сотых долей процента. Кроме того, мой кучер должен получить указания лично от меня. Иначе вы рискуете остаться здесь навсегда.
Два часа назад между Джессикой и Пшедерецким состоялся трудный разговор. «Когда за вами прилетят?» – спросил Пшедерецкий. «За мной никто не прилетит,» – развеяла Джессика его ожидания. «Но ваше сообщение! Вы же связались с Яффе?!» Джессика развела руками: «Это был блеф. Я не отправила сообщение. Я подвесила его на «горячий сенсор». Одно касание, и сообщение ушло бы адресату. Но я рассчитывала на Дюбуа, верней, на Юдифь…» Объяснение превратило Пшедерецкого в тирана, хуже того, в разгневанного тирана: «Я вызываю «Кримильдо». Сию же минуту! Молчите! Никаких возражений! Вы летите в космопорт Сан-Федрате…» Кажется, чемпион слегка обиделся, услышав в ответ, что да, летим, и никаких возражений.
Кучер уже получил все необходимые указания. Он получил их столько, что хватило бы на батальон кучеров с летной лицензией. В присутствии маркиза на берегу не было нужды. Джессика Штильнер это знала. Знал Антон Пшедерецкий, знал дон Фернан, и оба знали, что она знает…
Знание не имело значения.
– В Бравильянке есть надежный бункер?
– Бункер? Есть казематы под башней Святого Этьена.
– Руководите обороной оттуда.
– Вы шутите?
– Нога ногой, а обстрелов никто не отменял. Бомба, ядро, случайный осколок…
– Это война, сеньорита.
– Обещайте мне!
– Провести месяц в каземате? Увольте! Лучше потребуйте звезду с неба… А вот и ваш транспорт.
В ночном небе мелькнула тень. На краткий миг заслонила звезды, мешая Джессике потребовать у маркиза одну из них. Жук-исполин сел на спину лунной зебры, моргнул глазами-фарами, поднял двери-надкрылья и замер в ожидании. В ладони дона Фернана ожил коммуникатор: кучер докладывал о прибытии.
– Жди, – велел маркиз. – Сеньорита уже идет.
Джессика шагнула к мужчине в кресле – маркизу? чемпиону?! Сейчас, когда он, измученный и жалкий, утратив всю иронию, молча скорчился в кресле, девушка не могла понять, кто перед ней. Неизбежность падения Бравильянки, плен, как лучший итог, шпага, как залог грядущей встречи, вероятность которой Джессика запретила себе рассчитывать… Они говорили о многом, не говорили только о чуде. О невесте маэстро Пераля, которая вчера спала в могиле, а сегодня – в чужой спальне, на свежем хрустящем белье. Пусть ей приснятся добрые сны, и хватит об этом. Есть вещи, которые следует принять без расчетов. Иначе даже изощренный гематрийский разум способен дать трещину, и что в ней откроется – лучше не знать.
– Я буду вас ждать.
– Это плен. Это не поездка на турнир.
– Я буду ждать.
Когда «Кримильдо» взлетел, дон Фернан проводил машину взглядом и набрал на коммуникаторе номер Диего Пераля.
– Будите донью Энкарну, – велел маркиз. – Я жду вас.
И добавил с нажимом:
– Вас всех.
Хорошо, что Джессика улетела. Она не увидела, как затрясся, словно у немощного старца, подбородок гордого маркиза де Кастельбро. Дон Фернан долго, очень долго не мог справиться с предательской дрожью.
* * *
– Сопроводите донью Энкарну в безопасное место. Будьте при ней. Защищайте, если потребуется. Это приказ.
Генерал-капитан вправе отдавать любые приказы. Мастер-сержанту остается лишь вытянуться по стойке «смирно»:
– Так точно!
Вот и все, что было сказано между Диего Пералем и Фернаном де Кастельбро, когда они остались наедине.
– Не будите ее. Пусть она поспит еще немного.
– Хорошо, – кивнул маэстро. – Вы правы.
– Я вызову вас перед стартом.
Ничто больше не удерживало коллант Пробуса в Бравильянке. Их ждал мар Яффе, ждал профессор Штильнер, ждала прежняя жизнь: выходы в волну, полеты из конца в конец Ойкумены… Долой призраков! К черту стаи фагов! По крайней мере, коллантарии на это очень надеялись. Но старт колланта – зрелище не для набожных и – чего греха таить! – суеверных бравильянцев. Что за слухи пойдут по городу, взлети коллант при всем честно́м народе? Паника в осажденной крепости – подарок генералу Лефевру. Поэтому – тихо, не привлекая внимания, в уединенном месте за городскими стенами. Полыхнет на берегу, за деревьями – мало ли взрывов пережила Бравильянка? Все живы, разрушений нет?
Слава Богу!
V
– Опять в космос? – вздохнула Карни.
«В последний раз,» – хотел сказать Диего. «Все закончилось,» – хотел сказать он. И промолчал, лишь втянул затылок в плечи, как перед прыжком.
– Приказ, – развел руками маэстро.
– Приказ?
– Я должен сопроводить тебя в безопасное место.
«А если бы не приказ?» – хотела спросить Карни. И не спросила, потому что знала ответ.
– Тогда полетели?
– Полетели.
– Друзья мои! – возвестил Пробус. – Я так рад…
Он закашлялся, вытер потное лицо и махнул платком: не обращайте внимания, меня иногда заносит. В сопровождении солдат коллант выбрался за городские стены. Полосы млечно-желтого света исчертили берег реки. Ярко белели накрахмаленные бинты лубка, куда гарнизонный лекарь упаковал сломанную ногу дона Фернана. Нога покоилась на кушетке, как отдельное, вполне жизнеспособное существо. Самого маркиза, утонувшего в кресле, скрывала густая тень.
– Куда вы отправитесь?
Вопрос, заданный доном Фернаном, прозвучал глухо. Маркиз обращался ко всем сразу – и ни к кому конкретно.
– На Хиззац, – доложил Пробус.
Диего вздрогнул от внезапного озноба. Один раз они уже летели с Террафимы на Хиззац. Маэстро молил провидение, чтобы мудрецы древности оказались правы. В одну реку нельзя войти дважды? Слава Богу!
– Скатертью дорога! – пожелал Пшедерецкий. – Как доберетесь…
– Известите, – закончил дон Фернан.
– Непременно! – заверил Пробус. Кажется, он по привычке собирался развить мысль, но передумал. – Ну что, золотые мои? Стартуем?
– Без погромов, – желчно предупредил маркиз. – У меня штурм на носу…
Коллантарии застыли изваяниями. Начали мерцать, сделались призрачными; не сходя с места, люди тянулись друг к другу. Обрастали перьями из света, вычерчивали двойную пентаграмму, сливались воедино, в опалесцирующий кокон, готовый прянуть в небеса…
И все закончилось. Берег, луна, люди – плоть и кровь. Восемь коллантариев в растерянности глядели на двоих:
– Вы не желаете лететь?
– Желаем!
– Тогда почему мы не можем вас подхватить?!
– Вы что, больше не коллантарии?
– Возьмем, как пассажиров. По тройному согласию.
Рыжий невропаст выступил вперед:
– Вы согласны лететь с нами на Хиззац?
Эскалона, вспомнил Диего. Бухта Прощания. В одну реку не входят дважды.
– Да!
– Согласна!
– Подтвердите, пожалуйста, свое согласие.
Рыжий смотрел в землю. Рыжему было неловко.
– Мы летим!
– Да, я лечу.
– Ну, и в третий раз. Вы же знаете…
– Согласны!
Мерцание окутало двоих коконом силового поля. Вокруг горели люди-костры, сплетались в паутину огненные нити, плавился и дрожал воздух, а двое стояли, взявшись за руки. Утесы под натиском волн, деревья в бурю – они вросли в землю, пустили корни, не в силах расстаться с твердью. Плоть от плоти варварской планеты, где верят в чудеса, но не верят в бесплотных звездных странников.
– Что за ерунда?!
Рыжий чуть не плакал. По щекам его, притворяясь слезами, текли крупные капли пота. Текли, искрились в лунном сиянии, словно бедняга рыжий не до конца вернулся в малое тело.
– Улетайте, – сказала Карни. – Летите без нас.
– Но как же…
– Мой «Кримильдо» доставит сеньориту Штильнер в космопорт и вернется за вами, – ожил в кресле дон Фернан, до того неподвижный, как памятник в фамильном склепе. – Улетите на корабле. У вас есть секторальная виза, сеньор Пераль?
– Есть. Мар Дахан оформил, еще на Хиззаце.
– Тогда не вижу особых проблем. Я…
Он не договорил. Молча, с трясущимся подбородком, лязгая зубами самым постыдным образом, маркиз де Кастельбро смотрел на сестру. Ты, кричал взгляд маркиза. Я должен спросить, как в Сан-Федрате примут ожившую покойницу без документов, и не могу. Кто-нибудь, спросите об этом, я не могу…
– Все в порядке, – кивнула донья Энкарна. – Не волнуйся, тебе вредно.
Из кармашка дорожного платья она достала паспорт, с которым улетала на Хиззац в составе пассажирского колланта. Раскрыла, дав голограмме визы всплыть над страницей, захлопнула – и повторила вслед за братом:
– Не вижу особых проблем.
– Прощайте!
– Удачи!
На сей раз все произошло быстро. Жемчужный сполох растекся над берегом, слил восемь человеческих фигур воедино. Порыв ветра взъерошил кроны деревьев – и берег опустел. Оставшиеся, запрокинув лица, глядели в небо, словно надеялись рассмотреть там, в черной, расшитой бисером розетке, улетевший коллант.
Дон Фернан извлек уником:
– Высадишь сеньориту в Сан-Федрате, и сразу возвращайся. Да, в Бравильянку, на то же место. Заберешь… Сеньорита Штильнер? Сделайте одолжение, позвольте мне закончить инструктаж моего кучера. Нет, не меня. Нет, своих решений я не меняю…
Связь барахлила, видео не срабатывало. К тому же маркиз активировал односторонний конфидент-режим, не позволяя чужим ушам слышать реплики его собеседников.
– Раз уж вам так приспичило, извольте. Донья Энкарна и сеньор Пераль полетят на корабле… Что? Минута тридцать две секунды? Хорошо, я готов вас выслушать…
Повисла пауза.
– Она молчит, – сообщил дон Фернан, обращаясь к маэстро. – Сеньорита Джессика? Почему вы… Она говорит: не мешайте. Нет, она решительно молчит!
– Не мешайте, – посоветовал Диего.
– Думаете?
– Я ее знаю, ей лучше не мешать. Минута тридцать две секунды. Вы обещали.
Время шло.
– Да! – закричал дон Фернан, когда Джессика, точная как хронометр, подала голос. – Что? Вы ангел! Наш ангел-спаситель! Сеньор Пераль, правда, она ангел?
Маэстро не ответил. Он был не лучшего мнения об ангелах.
– Сеньор Пераль, она отбила сообщение по гиперу! Яффе отозвался! – в былые годы такой плебейский восторг значил для элегантного дона Фернана потерю лица. – Велел ждать здесь. Он уже связался с гематрийским представительством в Эскалоне. Они пришлют аэромоб на пеленг вашего уникома. Сеньорита Штильнер посчитала, что так будет быстрее. На сорок семь минут, плюс-минус минута. Вы доверяете аламу Яффе?
– Доверяю. Но я не знаю, как включить пеленг на моем уникоме.
– Они включат его сами, дистанционно. Так сказала сеньорита Штильнер, и у меня нет причин сомневаться в ее словах.
Диего вспомнил, что за кунштюки проделывал с его коммуникатором Гиль Фриш. Мастерству людей Яффе маэстро доверял вполне. Захотелось выругаться: грязно, от души.
– У меня тоже, – сказал он.
Стоявшая рядом Карни покраснела.
– Да! – коммуникатор дона Фернана грянул боевой трубой. – Что? Проклятье!
Связь прервалась.
– К сожалению, я не имею возможности проводить вас, – маркиз ударил кулаком в ладонь. – Обязанности губернатора требуют моего присутствия в городе. Вынужден вас покинуть. По прибытии – дайте знать. Прощайте!
– До свиданья, Фернан, – улыбнулась Карни.
Четверо солдат подняли кресло с губернатором Бравильянки, еще двое – кушетку. Пятерка ветеранов, повинуясь знаку маркиза, осталась. Он прав, подумал Диего. Пока мы не улетим отсюда, охрана будет не лишней.
* * *
Ждать, считай, не пришлось. В небе за рекой сверкнула капля ртути. Луна давно утратила блеск, растворилась в воздухе; над рекой курился туман. От утренней свежести Карни то и дело вздрагивала. Маэстро шагнул ближе, обнял за плечи…
Как подкошенный, рухнул первый солдат. Ни крика, ни звука выстрела, только слабый треск разряда. Следом – валет в карточном домике, разрушенном ветром – повалился второй. Третий. Четвертый. Пятый. Когда аэромоб сел, стояли двое: Диего Пераль и Энкарна де Кастельбро. Бежать не имело смысла.
Бежать было некуда.
VI
– Я видел вас в новостях, – сказал Крисп.
Он был безоружен. При желании маэстро нашпиговал бы его сталью раньше, чем щенок клацнул зубами. Но за спиной молодого человека, которого Диего когда-то считал любовником журналистки Эрлии, стояли мужчина и женщина с парализаторами в руках. Маэстро видел, что эти двое сделали пятью разрядами с пятью солдатами. Церебральный парализатор «Хлыст», вспомнил он. Первое гражданское значение, разрешение не требуется. «Имей в виду, – предупредил новичка начальник охраны верфей, – они встают. Кто покрепче, те и встают. Лучше вообще не пользуйся. Носи для понта. Если не рвать жопу на флаг…» Нет, сеньор, ответил Диего, давно не новичок в безжалостных тупиках Ойкумены, далекому начальнику охраны. Я не планирую рвать жопу на флаг. Это не «Хлысты», это серьезно. Крепче, слабее – стегнут, и лягу пластом.
– Вы помогали тушить пожар, – сказал Крисп. Он разговаривал с Карни, и только с Карни, словно Диего Пераля не существовало на белом свете. – Сперва я не поверил. Пересмотрел на повторе. Ненавижу пожары. Я смотрел и смотрел, чуть не рехнулся. Представляете?
Время, взмолился маэстро. Пространство против нас. Разряд быстрее выпада, мне не успеть, не достать. За нас – время. Яффе велел: ждите. Гематры прилетят, должны прилететь. Пусть щенок лает. Пусть лает взахлеб, как можно дольше, хоть до утра. Если его горлохваты отвлекутся на машину гематров…
– Наложил сверку с оригиналом. Ваши снимки есть в вирте, – тени лежали на лице Криспа маскировочной раскраской диверсанта. Тени колыхались, заменяя обер-центуриону мимику, превращая его в актера. Тональный светлый крем, пятна и полосы темного грима. – Бессмертие, да? Эксперименты по воскрешению? Теперь я понимаю, почему гематры сбросили нам мелкие козыри. Не бойтесь, вам ничего не грозит. Вам и объекту.
Крисп замолчал.
– Вам и вашему мужу, – поправился он. – Или жениху? А, какая разница… Видите, я скоро смогу назвать его по имени. Уже могу. Господин Пераль, не делайте глупостей. У меня есть снимки, которые вас заинтересуют. Не поверите, но я успел сняться даже с вашим отцом. Я боялся, что вас придется разыскивать. Скачал карту Бравильянки, самую подробную. Кого вы здесь ждали? Вряд ли меня, правда? Он неудачник, тот, кого вы ждали. Он неудачник, а я везучий. Мы засекли вас еще на подлете…
Он не в себе, отметил маэстро. Мы – благоразумные трусы. Мы закрылись от чуда, ушли в глухую защиту, приняли со смирением, как милостыню. Щенка чудо шарахнуло наотмашь, оглушило. Говорит и говорит, словно боится, что удача упорхнет в паузу. Отец утверждал: это признак бездарности. Талант – мастер пауз, виртуоз молчания. Щенок помянул отца?
– Мой отец. Если вы хотя бы пальцем…
– Пальцем? У нас другие методы. Ваш отец – тот еще живчик. Я перехватил его на выходе из театра, в последний момент. Он ценит поклонников, ваш отец. Идет навстречу, дает автографы. Пойдите и вы, ладно? Садитесь в машину, мы возвращаемся в Эскалону.
– В Эскалону? – удивился Диего.
Почему-то ему казалось, что помпилианцы свалились прямо из космоса. В салоне аэромоба горел свет: резкий, с синеватым оттенком. Подсвеченные со спины, мужчина и женщина с парализаторами были силуэтами, лишенными подробностей. Она выше его – вот и все, что удавалось разобрать. Да, оружие. Они держали оружие так, что маэстро отлично видел парализаторы и понимал, что это за предметы. В сочетании с пятеркой бесчувственных, похожих на трупы солдат – убийственный аргумент. Свет, поза, угроза – Луис Пераль-старший пришел бы в восторг. Есть люди, которые знают, что они делают и зачем. Таких людей лучше не дразнить без нужды.
– Космопорт, – объяснил Крисп. – Мы летим на Октуберан.
– Мы?
– Да. Я, вы, ваша жена. Мои коллеги. Если потребуется, их число увеличится. Это подходит под слово «мы»?
– Нет, – вдруг произнесла Карни. – Мы с вами никуда не летим.
Ее голос звучал тихо, буднично. Маэстро стоял боком к девушке, стараясь не упускать из виду помпилианцев, но поразился метаморфозам голоса доньи Энкарны. Семнадцать лет, вздрогнул Диего. Господи, помилуй! Разве так говорят в семнадцать лет? Он видел, как напряглось лицо молодого лже-любовника Эрлии. Щенку тоже не понравилась реплика Карни: ни смысл, ни интонации.
– Ошибаетесь, дваждырожденная, – возразил Крисп. – Мы летим.
– Летим, – согласилась Карни.
– В чем проблема? Вы плохо владеете унилингвой?
– Мы летим, но не с вами. Просто летим.
Подбородок, вспомнил маэстро. Подбородок дона Фернана. Боже правый, почему я дрожу? Дрожь была приятной, даже восхитительной. Когда-то, вне сомнений, Диего Пераль испытывал подобную дрожь, и не раз, но – утонув в заботах и страданиях, намечая цели и не видя путей достижения – прошел мимо, отдрожал и двинулся дальше.
– Прекратите, – велел Крисп. – Что вы делаете?
Луна – откуда и взялась?! – мазнула по берегу беличьей кистью. Разбрызгала горсти искр, вспыхнула на металле, отразилась во взглядах. Искр оказалось больше, чем следует. Их с избытком хватило на руки маэстро, плечи, торс, бедра, ноги…
Рядом искрилась Карни.
– Стреляйте! Кладите их!
Разряды утонули в пожаре, предмете ненависти обер-центуриона Вибия. Пожар сглотнул их на лету, как голодная собака – обрезок мяса. Следующие разряды постигла та же участь. Парализаторы били очередями, лишь усиливая горение. Огненные змейки шустро скользнули от Диего к Карни, соединяя два костра в один.
– Да стреляйте же!
Крисп едва не кинулся в мерзкое пламя. Схватить, вцепиться, удержать! В охотничьем азарте он не заметил, что тянется к добыче и руками, и щупальцами клейма, волшебниками насильственной метаморфозы – свободный, ботва, раб. Мимо внимания Криспа прошло и то, что он судорожно отдернул щупальца, словно обжегшись – раньше, чем присоски коснулись чужих разумов, выбрасывая волка и его жертву под шелуху. Угроза сгореть, стать кучкой пепла, угроза сойтись в ментальном поединке с коллантарием, погубившим Эрлию – нет, не это остановило Криспа. Страх, животный ужас материи перед энергией, кошмар помпилианца – стать частью колланта, навеки лишившись рабов; кошмар, справиться с которым дано немногим… Позже Крисп Сабин Вибий много раз вспомнит эту ночь, изменившую всю его жизнь, да так и не ответит себе: вспоминает он с проклятиями или с благодарностью?
Но будет и другое, когда сомнения превратятся в уверенность, и однажды Крисп скажет себе: да, я видел их всех. Видел в пожаре – контуры, призраки, наброски, за миг до взлета, как если бы огонь второпях складывал паззл, восстанавливал некую структуру, зафиксированную в самой сердцевине искрящегося пламени. Диего Пераль. Энкарна де Кастельбро. Спурий Децим Пробус. Якатль Течли. Гиль Фриш. Джитуку Лемба. Анджали Чандра. Остальные, чьи имена со временем выветрились из памяти Криспа. Пассажирский коллант, каким он был при первом старте с Террафимы, в день побега на рывок. Призраки явились и исчезли, а следом исчез и пожар – угас в блеклой рассветной вышине.
– Стойте!
Упав на колени, Крисп молотил землю кулаками.
VII
Это был рай.
В ручьях тек жидкий хрусталь. От одного взгляда на прозрачную, сверкающую под солнцем воду ломило зубы. По берегам во множестве цвели астры: мохнатые, как шмели, махровые, подобно хризантемам. Сирень, фиалка, роза – дерзкие астры обокрали родичей, присвоив все цвета и оттенки, доступные взгляду. Жужжали деловитые пчелы, временами опускаясь в душистые объятия лепестков. По краю яблоневой рощицы, на живых изгородях, обустроенных природой, вились лозы: мощные, с цепкими блестящими усиками. Лоснились гроздья ягод, налитых сладким соком, выпячивали рельефный, глянцевый бочок. Местами виноград подвялился на жаре: кожица сморщилась, покрылась темными пятнами, притворяясь лицом старика. Выше, на раскидистых ветках, ждали своего часа яблоки. Темно-красные, почти бордовые, с редкими бледными проплешинами, они прятались в зелени на манер жеманной красавицы, заявляющей о любви к одиночеству – так, чтобы их было видно отовсюду. Птичий щебет оглушал. Оратория пернатого хора сперва звучала какофонией, позже, тема за темой, выделялись отдельные голоса и инструменты, и в финале все сливалось в монументальную, прекрасно аранжированную коду, чтобы спустя пару минут вступить с начала.
Монастырский сад Сан-Бернардино засох бы от зависти при виде этого великолепия. Райгород? Городи, не городи, хоть весь по́том изойди, а слабы руки человеческие и ничтожны их потуги.
Рай был безлюден, как и подобает раю после изгнания.
Вход в рай охранял ангел. Исполин из чисел, которые свет, женственный, как сама смерть, ангел загораживал дорогу столбом огня. Пахло грозой, молнией, ливнем. В убийственном равнодушии, с каким ангел взирал на незваных гостей, в бесстрастии его молчания Диего чудилось что-то знакомое. Бежать? Они лишились лошадей. Пешие, в повседневной одежде, в черных дорожных плащах до земли, маэстро с Карни замедлили шаг, а вскоре остановились, глядя на могучего стража. Бежать не имело смысла.
Бежать было некуда.
– Господь, – сказал маэстро ангелу.
И подвел черту:
– Господь – опора наша среди бури. Изыди прочь.
Рапира вылетела из ножен. Острие клинка обратилось к белому, беспощадному свету – комар против солнца. Сталь затрепетала, вибрации превратили ее в собственную тень. Казалось, мастер-оружейник вычернил клинок, пустил по рапире причудливую гравировку.
– Прочь, – повторила донья Энкарна.
Сабля в ее руке больше не казалась тяжелой для сестры и дочери маркизов де Кастельбро. Девушка шагнула вперед, встав рядом с маэстро. Черный плащ забился, зашелестел; ветер улегся, упал в траву, но плащ не нуждался в ветре. Материя рассыпалась сонмом песчинок, крупиц пепла, летней мошкары – и вновь собралась за плечами Карни парой нервно трепещущих крыльев. Вторая пара крыльев хлестала воздух за спиной Диего Пераля.
– Изыди!
Они пропустили тот момент, когда ангел исчез.
* * *
Впрочем, и в раю они не задержались надолго.
Контрапункт
из пьесы Луиса Пераля «Колесницы судьбы»
Король:
Верховной Академией искусств,
Что носит имя нашего отца,
Изучено на вид, на слух, на вкус
Все творчество поэта-наглеца.
Вердикт таков: в стихах нет ни строки-с,
Где подразумевается маркиз,
А если кто дерзнет подразуметь,
То карою мерзавцу будет смерть!
Все слышали? Поэт наш не наглец,
А острослов, талант и молодец!
Народ:
Нет ядовитых клизм!
Нет подлого сюрприза!
Какой-такой маркиз?
Нет в творчестве маркиза!
Король:
Затем поэта, что себе на тыл
Искал беду с завидным постоянством,
Мы жалуем…
Кардинал-советник:
(мрачно, в сторону)
Причислит, что ль, к святым?
Король:
Мы жалуем потомственным дворянством!
И попрошу врагов умерить тон:
Дон Федерико – благородный дон!
Народ:
Ударим-ка в бидон,
Раз тишь на колокольне!
Наш Федерико – дон,
Будь счастлив, малохольный!
Король:
И если наш идальго, как дурак,
Продолжит жечь глаголом прочих донов,
Бить палками его нельзя никак!
А вот дуэль…
Маркиз:
(оживляясь)
Благодарю с поклоном!
Все слышали, что власть нам говорит?
Дуэль маркиза удовлетворит!
Я не кобель, мой враг – не сука в течке,
Но есть у дона славное местечко –
Там, где сойдутся ноги и спина,
Вонзится моя шпага…
Глашатай:
Тишина!
Народ:
Молчи, моя страна,
Паси немое стадо,
А ноги и спина
Сойдутся там, где надо!
Король:
Талант в гробу – по-прежнему талант!
Дуэль поэту станет приговором.
Но будь покойный связан договором
С театром – победитель-дуэлянт
Обязан будет выполнить контракт,
Все изложив от реплики до жеста,
И написать для пьесы новый акт
Не хуже, чем его писала жертва!
А если захромают стиль и слог,
Пойдет в тюрьму он править эпилог!
Народ:
Пляши, народ, пляши,
Не хмурься, не стесняйся!
Пиши, маркиз, пиши,
Почаще упражняйся!
Маркиз:
Виват, король! Он спор решил хитро́!
Он первый к шпаге приравнял перо!
Куда ни кинь, я буду виноват…
Федерико:
А может, я…
Оба:
(хором)
Виват, король! Виват!
Король:
(выходя на авансцену)
Мы разрешаем сложные конфликты
Мы утешаем всякий вздох и всхлип,
В какую б ситуацию ни влип ты,
Мы лишь моргнем, и ты уже не влип!
Народ:
Король моргнул! В сиянии венца
Досмотрим же спектакль до конца!
Король:
Мы – пуп земли, мы – центр мирокруженья,
И физика тут вовсе ни при чем:
Да, вы вольны озвучить возраженья,
А мы вольны послать за палачом!
Народ:
У палачей – здоровый цвет лица.
Досмотрим же спектакль до конца!
Король:
Вчера казалось нам, что мы есть мир,
Вчера казалось мне, что я есть мы –
Дано монархам властвовать людьми,
Но нет, не нам свет отделять от тьмы!
Народ:
Мы – лишь пылинка в замысле Творца.
Досмотрим же спектакль до конца!
