Глава 14
— Моя сестрица — ужасна, — сказала Нира, досадуя, что как раз-то ее сестрица не ужасна, а напротив даже. Красавица.
И умница, если матушке верить.
А вот Нира — напротив, чудовище, которое не понятно как появилось на свет в семье столь уважаемой. Наверняка, виновата отцовская кровь, потому как со стороны матушки были люди исключительно достойные…
Нира не достойная.
И в пуговицах запуталась. А она не виновата, что пуговицы в полушубке тугие, и что полушубок этот слишком велик, и вообще…
— Много говорит, — Нат вот с пуговицами управился легко, и Ниру вытряхнул. Взял за руки. Нахмурился. — Мерзнешь?
— Нет.
— У тебя руки холодные!
— И что? Я же с мороза…
Он был таким серьезным. И забавным. И вовсе не уродливым, что бы там Мирра не придумала… и не страшным… вот Райдо — да, жутковатый, Нира до сих пор в его присутствии терялась, пусть и чувствовала, что пес не причинит вреда.
Да и Нат сказал, что не причинит.
А Нату она верила.
— Видишь, — она взяла его руку, широкую и шершавую, пятнистую — Мирра назвала его лишайным, а он же не кот, это коты лишайными бывают, а у него просто кожа еще не восстановилась. Но главное, Нира прижала руку ко лбу. — Теплый. И значит, мне тепло.
— А если холодный?
— Если будет холодный, то значит, я умерла… да шучу! Ну как можно быть таким серьезным? Ты улыбаться умеешь?
Нат послушно оскалился.
— Это не улыбка… это ужас какой-то! Если бы я тебя не знала, я бы испугалась.
— А ты не испугалась?
— Нет, конечно. Я же тебя знаю.
Она поправила выбившийся из прически локон. Вечно они… стараешься, стараешься, вычесываешь, чтобы не сбивались, воском смазываешь в попытке хоть как-то в порядок волосы привести, а они все одно… вот у Мирры, у той прическа идеальна.
И платье — невозможно представить, чтобы то измялось, хотя в одном экипаже ехали, и Нира в кои-то веки сидела смирно, дышать и то боялась, ан нет, подол мятый, прическа того и гляди рассыплется… никакого совершенства и близко нет.
Зато Нат улыбается.
— Я рад, что ты приехала.
И действительно рад. Нат никогда не говорит слов, просто ради того, чтобы сказать.
— И я… рада…
Нира почувствовала, как вспыхнули щеки.
Она вовсе не смутилась. У нее вообще нет привычки смущаться по пустякам. У нее просто кожа тонкая и сосуды близко, и вошла она с холода в тепло, вот они расширились и кровь к щекам прилила.
Так папа говорит.
А папе Нира верит… верила…
И эта пошатнувшаяся вера причиняла ей боль. А Нат чувствовал.
— Что случилось?
Если не ответить, он допытываться не станет, но… Нире очень надо с кем-нибудь поговорить. Раньше она говорила с отцом, и тот понимал.
И не считал ее глупой.
Мечтательной — это да, но ведь глупость и мечтательность — разные вещи. Но после того разговора… она не хотела подслушивать… она просто оказалась в ненужное время и в ненужном месте… и Нира отдала бы многое, чтобы не знать.
Но она знала.
И как теперь быть?
— Случилось, — со вздохом призналась она.
Сказать Нату? И тогда получится, что она, Нира, предаст своих родителей, а она их, несмотря ни на что, любит… и Мирру любит с ее занудством, высокомерием и страстью подчеркивать Нирино несовершенство. Маму любит, пусть и не оправдывает, и никогда не оправдает маминых надежд… и папу, конечно…
Промолчать?
Тогда получится, что Нира такая же… это ведь подлость, а она не подлая. Но разве кто будет слушать ее оправдания потом? Точно не Нат…
И вот что делать?
— Расскажешь? — он придержал ее, не позволяя пойти вслед за сестрой, которая уже скрылась в огромном этом доме. И в очередной раз Нира почувствовала, что дому этому одиноко.
— Я… не знаю… это… прости… если я… и…
Снова она мямлит.
Ей мама всегда пеняла, что Нира не способна собственные мысли внятно изложить. А что делать, если мысли эти путаны-запутаны?
— Твоя семья? — догадался Нат.
Ему не нравилось, что его девочка волновалась. Ее запах от волнения становился горьким, и руки еще дрожали, несмотря на то, что были уже теплыми.
— Семья.
— Они тебя обидели?
— Что? — Нира откровенно удивилась. — Нет, что ты… не обидели… они не знают, что я знаю…
…а если бы знали, наверняка не отпустили бы Ниру сюда.
Заперли бы дома в лучшем случае. А в худшем, вновь бы отправили к тетке на деревню, как тогда… нет, Нира ничего против деревни не имеет. Скучно там, это да. И тетушка престарелая со своими нотациями… но зато сад удивительный и речка… и снегири прилетают к кормушке… и сорока еще, которую теткин дворник поймал и говорить научил… лошади, пруд и коньки…
Редкие визиты соседей… сплетни и прошлогодние газеты, которые тетушкина компаньонка не читает — рассказывает едва ли не наизусть. А свежие газеты — это всегда повод для вечернего чаепития. Или утреннего, или не для чаепития, но просто посиделок со сплетнями. Но на деревне не будет Ната, а без него… без него Нира не хочет оставаться. Это не любовь, конечно… любовь — вообще глупость неимоверная, так мама говорит, но… симпатия. Имеет Нира право на личную симпатию?
Симпатия — это очень даже по-взрослому.
— Я тебя заберу, — сказал Нат, который все еще хмурился.
— Куда?
— Сюда.
— Зачем?
Нира была совершенно уверена, что забрать ее не позволят. Более того, узнай мама о Натовых планах, в ужас придет… и папа тоже… а Мирра только посмеется. Вечно она надо всем смеется.
А Нат на вопрос не ответил, потащил за собой и вовсе не в столовую…
Библиотека.
Раньше была библиотека, но теперь остались пустые книжные полки, на которых лежал толстый слой пыли, и паутина появилась… запах неприятный.
На подоконнике лужи.
А каминные решетки явно в чистке нуждаются, как и сам камин.
— Не смотри. Грязно. Уберется. Потом, — Нат подтянул Ниру к диванчику, который встал между двумя книжными шкафами.
— Раньше здесь было уютно… мне разрешали сюда ходить, — Нира диванчик потрогала.
Сизая плотная ткань, словно не ткань даже — стальное покрывало-панцирь…
— Никто не говорил, что я что-то могу испортить или порвать… то есть, мама моя говорила, а вот найо Луари, та напротив разрешила брать любые книги… то есть, не любые, а те, что на полках… были еще в шкафах, но шкафы всегда запирали… там альвийские стояли, я все равно не прочла бы…
— Читать любишь?
— Люблю, — Нира вздохнула. — Мама ругает.
— За что?
— За то, что люблю… она журналы модные выписывает, но это скучно… там вечно одно и то же… воротнички или манжеты… или еще про шляпки… про перчатки… всякое такое…
Она взмахнула рукой, едва не задев Ната по носу.
— Извини.
Он кивнул.
Молчаливый.
И неприлично вот так близко сидеть… и наедине… и получается, что он Ниру компрометирует… папа называл это все издержками прошлого, а мама — хорошим воспитанием. Получается, что сама Нира недовоспитанная, если ее совершенно не волнует, что ее сейчас компрометируют.
Напротив, ей даже интересно.
— А… можно? — она протянула руку, коснулась щеки.
Нат замер.
— Тебе не больно, что я так… если больно, то скажи…
— Нет.
Он подумал, что даже если бы и испытывал боль — а было время, когда испытывал, когда малейшее прикосновение рвало слишком тонкую кожу — Нат выдержал бы.
Руки теплые.
Пальцы мягкие. И пахнут хорошо. Он до конца не понял, чем именно… немного аптечной лавкой, в которую Нат заглядывал часто, пусть бы Райдо и упрямо отказывался лекарства принимать… и еще другой лавкой, где торговали травами.
Там пахло сухим чабрецом, кислым барбарисом, сушеные плоды которого хранились в высокой склянке. Мятой и душицей. И еще иными сладкими травами, чьих названий Нат не знал.
Главное, что запахи эти не тревожили.
— Точно не больно? Мне папа говорил, что после ожогов кожа восстанавливается очень медленно… и что часто люди умирают уже потом… она рвется и воспаляется…
— Я не человек.
— Знаю, — ее пальцы задержались на щеке. — И хорошо. Если бы ты был человеком, ты бы умер.
Наверное.
Ей была неприятна сама эта мысль, что Нат может умереть.
Щека его была шершавой, неровной. Старая кожа загорела и сделалась твердой, тогда как молодая была нежной гладкой.
Пятнистый он.
И страшно даже подумать, каково ему было прежде.
— Нат… я… я не знаю, имею ли право… и моя семья… я люблю их, а они любят меня… по-своему… папа дает мне свои журналы читать, которые медицинские… и учит… конечно, не так, как врача… если бы я была мальчиком, другое дело… а женщине многое не надо… но я не о том… они на самом деле хорошие и очень, только…
Снова у нее мысли путаются.
И слов нужных Нира найти не способна.
— Они говорили, а я услышала… и… если я тебе скажу, то они меня возненавидят. А если не скажу, то ты… как мне быть?
Нат думал.
Он думал долго, а потом покачал головой:
— Тебе решать.
Наверное.
Папа говорит, что по-настоящему взрослый человек не только сам принимает решения, но и сам отвечает за их последствия. И получается, что Нире пора было стать взрослой.
Она ведь решила… еще тогда, когда ехала сюда. Когда молчала, делая вид, что смотрит в окошко, пейзажами любуется… а в стекле отражалась Мирра.
— Им нужен этот дом.
— Знаю, — кивнул Нат.
— Нет, ты не понимаешь, — Нира вскочила. Это у нее тоже от отца. Мама говорит, что долго боролась с этой его привычкой расхаживать по комнате.
Поборола.
Теперь отец двигался мало, неохотно и точно в полусне. А Нира вот быстро и резко, как леди двигаться не подобает.
И руки свои трогать.
И ленты на корсаже.
И вообще метаться по опустевшей холодной комнате…
…обои выцвели.
…исчезла картина, та, с морем и кораблем, застывшем меж двух волн. Нире она нравилась, ей было невероятно жаль этот самый корабль, который лежал на ладонях моря, не зная, верно, что эти ладони вот-вот сомкнутся и сотрут его в пыль.
— Им очень нужен этот дом… здесь спрятано сокровище, но отец не знает, где именно… он даже не знает, что это за сокровище. Мама уверена, что это драгоценности найо Луари… у нее были совершенно удивительные украшения… их не нашли… и отец должен был передать Ийлэ… ее отправили к нам… спрятали… за пару дней до… не в городе, не дома…
Нира остановилась, выдохнув.
— Успокойся, — Нат вдруг оказался рядом, обнял и замер, сам не дыша.
Не спугнуть бы.
Говорит, что не боится… и прикоснулась сама… и запах изменился, сделавшись вдруг пряно-терпким, зимним.
— Я… спокойна.
— И хорошо.
— Ее потом нашли… я не знаю точно, но я слышала… что не случайно и… — она развернулась, заглянув Нату в глаза. — Понимаешь?
— Да.
— Я не хотела об этом думать раньше… и зачем, если ничего не изменить… а теперь вот… мама была недовольна… на отца кричала, что он молчал. А он сказал, что без нее все равно не добраться, что он пытался… раньше… когда дом стал пустым… а теперь тут вы… и он, наверное, жалеет, что проговорился, потому что мама не отстанет. Она все твердит, что нельзя тянуть дальше, потому что тогда все другим достанется… что Ийлэ не нужна… что… отец в тот раз искал плохо. Она заглядывала в ту комнату…
— Знаю. Видел.
— Видел?
— Да, — Нату было неприятно ее удивление.
И обида, хотя он не понял, чем именно обидел ее, но почувствовал, по запаху, по дрогнувшим губами и морщинкам на лбу.
— И… ты… вы… нашли?
— Нет, — Нат покачал головой, досадуя на себя: следовало бы молчать.
А с другой стороны, рано или поздно, но она узнала бы, что он знает, что… Нат запутался. А когда он путался, то начинал злиться.
— Райдо пригласил. Из фирмы. Приедут и вскроют сейф.
— Папа говорит, что сейф пустой, что… там ничего серьезного быть не может. Слишком очевидно и просто, — обижаться она перестала быстро, и Нат выдохнул с облегчением. — Что маме туда не следовало ходить… в этом все равно смысла нет, если без ключа. Только мама никогда его не слушает, всегда по-своему… она решила, что если Мирра выйдет замуж, то потом поместье достанется ей.
— Потом?
— Ну… после смерти Райдо.
Нира сказала и поняла, что зря сказала. Длинный у нее язык. Нат отшатнулся, сгорбился… и на щеках его проступили серебристые капли, а волосы вдруг поднялись дыбом.
— Он не умрет, — голос Ната сделался низким, глухим, и Нира с трудом разобрала слова.
Она только и сумела, что кивнуть. Вообще-то папа был уверен, что Райдо всенепременно умрет, если не сейчас, то к весне ближе, а он редко ошибался.
Он был хорошим доктором.
А Нат папе не верил и…
— И-извини, — Нира спрятала руки за спину. — Я… я глупость сказала… я иногда говорю, не думая… и если он не умрет, то… то я буду рада…
Нат кивнул.
И облизал губы, а клыки у него стали длинней. И руки изменились. И черты лица поплыли… и если он обернется, то… папа утверждал, что псы и в ином обличье сохраняют разум, а в городе говорили другое… всякое и разное, и порой страшное…
— Н-не бойся, — теперь он произносил слова медленно, растягивая слоги. — Я тебя… не трону… я сейчас… успокоюсь.
Речь явно давалась Нату с трудом, и он царапал горло черными тупыми когтями.
— Я… не боюсь.
— Не бойся.
Он повторял это, и все равно успокоиться не мог. Злился уже на себя за несдержанность, на то, что не в состоянии справиться с живым железом, которое рвалось, готовое выплеснуться, смять, вылепить новое обличье. А его человечка не готова это обличье встретить.
Она точно испугается.
Или хуже того, испытает отвращение…
Нат отступил, не понимая, что с ним происходит. Он всегда управлялся с живым железом легко. И контроль не терял. Даже когда мамы не стало, не терял… и когда горел… и потом, восстанавливаясь… наверное, именно в этом все дело.
Он слишком долго не оборачивался.
И вот теперь живое железо рвется на свободу. Нат стирает капли его с лица, а оно проступает, норовит расплыться по коже его тонкой пленкой ожившего металла. Оставалось пятиться к двери, не спуская взгляда с Ниры. И она смотрела, без страха, с удивлением… пока всего лишь с удивлением.
— Постой, — Нира шагнула навстречу.
И за руку взяла, несмотря на то, что рука эта уже почти изменилась.
— Это из-за меня, да? Из-за того, что я сказала… я ведь не хотела…
Она гладила руку, и капли тянулись за ней.
— Прости… а у тебя волосы стали острыми… и ты ведь не станешь сумасшедшим, когда превратишься? В городе говорят, что вы, когда становитесь… ну… другими, то разум теряете… а папа утверждает, что не теряете, что если бы теряли, вы бы не выжили… изменяется форма, но не содержание. Так?
Нат кивнул.
Он попытался высвободить руку, однако Нира не позволила.
— Я никогда не видела вас… иными… ну, не людьми… а вообще вы очень на людей похожи… только больше… ты вот выше всех моих знакомых, а Райдо… ему лучше, и я рада, что лучше… и еще больше буду рада, когда окажется, что папа мой ошибся. Он ведь не все знает про альвов… многое… они с найо Гиаром были приятелями… и он рассказывал, а папа записывал… он вообще большую работу делал… ты знал, что альвы вымирали?
Нат покачал головой.
Он слушал.
Нира несла какую-то ерунду, она сама знала, что ерунду, а он слушал, так внимательно… ее никто и никогда не слушал настолько внимательно.
— А у тебя волосы серебристые сделались…
— Иглы.
— Можно потрогать? Только ты наклонись, а то я не дотягиваюсь.
И Нат послушно наклонил голову, позволяя прикоснуться к серебристым четырехгранным иглам, длинным и тонким, острым даже с виду.
— Ух ты… а зачем тебе иглы?
— Защита, — он сглотнул.
И кажется, успокаиваться начал.
— На голове. По хребту. Если драка, то помешают в шею вцепиться…
— А тут? Чешуя, да?
— Да.
Он чувствовал ее прикосновения сквозь толстую черепицу старой чешуи, и уж тем более, сквозь молодую, мягкую… а обещали, что со временем и чешуя станет нормальной.
Нат сам потрогал лицо.
И на руки посмотрел.
Сколько еще ждать? Райдо говорит, что у Ната терпения мало, что ему хочется всего и сразу. Райдо прав. Мало и хочется. Всего и сразу. И разве плохо это?
— А здесь мягкая… это потому что ты болел?
— Да.
— Ты… ты простил меня?
Нира склонила голову на бок. И в глазах ее нет ни отвращения, ни брезгливости.
И наверное, это почти чудо.
— А ты меня? — Нат провел ладонями по щекам. Живое железо успокоилось, отступило, возвращая исконное обличье.
— Тебя за что?
— Я тебя… испугал?
— Нисколько. Это Мирра у нас трусиха! Она всего боится… и в прошлом году, когда мы на деревне были, я ей в постель жаб подкинула… нет, я понимаю, что это глупо и вообще по-детски, но если бы ты знал, как она меня… достала! Ныла и ныла… и еще говорила, что я рыжая уродина. А я не уродина. Пусть и не такая красавица, как она, но не уродина же.
— Нет, — Нат потрогал волосы.
Иглы растворились.
И он, кажется, вернул себе контроль.
— Жаб, значит?
— Ага… толстых и с бородавками… если бы ты слышал, как она визжала!
Скрипнула дверь, и на пороге появилась Дайна с подносом.
— Чай, — возвестила она. — Если уж вы до обеда не снизошли…
Она скривилась, точно сама необходимость подавать чай еще и в библиотеку донельзя оскорбляла ее. Эта женщина определенно раздражала Ната самим своим существованием.
Он в последнее время стал невероятно раздражительным.
Но поднос с чаем принял.
Нира, наверное, проголодалась. А к чаю были плюшки с изюмом, и крохотные сэндвичи, и еще мед, и варенье… варенье Нат с детства любил.
А чай сам разлил, едва дождавшись, когда Дайна выйдет.
— Вот, — Нат протянул невесомую чашечку Нире. — Горячий.
Нира чашечку приняла и вдруг сделалась серьезной.
— Я ведь не договорила. Они хотят, чтобы Мирра вышла замуж за Райдо… и быстро… папа… ты только не нервничай, ладно? Папа думает, что весной Райдо умрет. Но к этому времени он должен жениться на Мирре… и написать завещание, чтобы дом достался ему… и поэтому Мирру сюда отпускают… в городе уверены, что ей сделали предложение… и пусть в газетах о помолвке не объявляли, но это вопрос времени и вообще у вас другие обычаи.
Она вновь ходила по комнате, уже с чаем в руках, от полки к полке, не останавливаясь, глядя под ноги, точно опасаясь, что на ковре останутся следы.
Останутся.
И на ковре, и на дереве, которого она коснулась невзначай. На диванчике.
На Натовой одежде.
Он понюхал собственную руку, приятно пахнущую Нирой.
И чай пригубил. Горький сегодня. Но варенье эту горечь компенсирует.
— Но вообще это жуть до чего неприлично, ездить к незамужнему… ой, к неженатому мужчине… и без компаньонки… и с компаньонкой тоже неприлично, но без нее — особенно. А я не в счет, хотя и сестра… и мы тут с тобой, если кто узнает… прости, я снова не о том. Мирра надеялась, что Райдо сам захочет на ней жениться и быстро… ну, пока жив… то есть, она же не знает, что он не собирается умирать… мама уверена, что он будет рад найти кого-то, кто скрасит его последние дни. Она так сказала.
— Дура.
— Кто? — Нира остановилась. — А… ты про маму? Она не дура, она… такая, как есть… людей нельзя изменить, если они сами не захотят измениться. Это моя тетушка сказала… ты бы ей понравился. Она любит все необычное и… все время сбиваюсь. Прости. Сегодня Мирра останется на ночь… то есть, мы должны задержаться до ужина… и потом она подольет Райдо в чай снотворное… то есть, настойку, которую папа делает… он сказал, что на вас тоже должна подействовать, что там концентрация такая… сильная концентрация… Райдо выпьет и уснет… не сразу… а Мирра с ним останется до утра… и утром он должен будет на ней жениться, как благородный человек… то есть нечеловек. Благородный нечеловек. Понимаешь?
Нат кивнул.
— А… а меня отправили, чтобы помогла… я тебе должна дать… ты бы мешал… и вот… — она вытащила из ридикюля аптекарский флакончик. — Но я не хочу тебя поить. Ты же меня потом ненавидеть станешь…
Нат вытащил пробку.
От флакона едва уловимо пахло ладанником и еще чем-то, сладковатый слабый запах, заставляющий непроизвольно скалится.
Сон?
Если да, то сон опасный…
— Четыре капли, — тихо произнесла Нира. — Отец сказал, что тебе хватит четыре капли… пять — уже опасно…
…семь — смертельная доза.
…нет, о смертельной дозе он не говорил, и не сказал бы, не желая Ниру пугать, но она слишком много времени провела рядом с ним.
…она ведь и записи вела… и помогала собирать мясистые корневища сонника лилового… и сушила их, а высушив — взвешивала на аптекарских весах… растирала… заливала спиртом…
…а потом еще читала о свойствах…
…для людей он безопасен…
…для людей…
В книге пометка такая была, и эта пометка, которую она вполне могла пропустить — от этого Нире становилось по-настоящему страшно — теперь гвоздем сидела в ее голове.
— Я… — почему Нат молчит. Нюхает флакон. И выражение лица такое… сосредоточенное… раздраженное… но он все еще человек и обличья человеческого держится, и если так, то… то быть может, все не настолько и плохо, как ей представлялось? — Я… скажу, что потеряла его… или что ты пить не стал.
— Не стал, — согласился Нат, флакон закрывая. — Скажи, что почуял. У меня нюх.
Он нос потрогал, словно проверяя, на месте ли этот нюх.
— Вот и… хорошо… и ладно… мне поверят… я всегда все делаю неправильно… то есть наоборот, — Нира улыбнулась, подозревая, что эта ее улыбка вышла донельзя жалкой. — Я никогда и ничего не делаю правильно.
…мама наверняка разозлится. Но к этому Нира привыкла.
