Книга: Хозяйка большого дома (СИ)
Назад: Глава 11
Дальше: Глава 13

Глава 12

Мирра уходила, но оставался запах.
Терпкие цветочные духи, которые привязывались, что к ковру, что к стенам… и Ийлэ представляла, как давняя заклятая подруга касается этих стен.
Ласкает.
И трогает старые перила, говоря о том, что надо бы их сменить, потемнели уже и ныне дуб не в моде. А Мирра всегда очень пристально следила за модой.
Как иначе?
Девушке ее положения…
…ее положение никогда ее не устраивало, а никто не замечал. И матушка пеняла, что Ийлэ ведет себя недостаточно любезно…
…не видела?
…или предпочитала не видеть?
В конце концов, с кем еще ей здесь чаи устраивать?
В округе пять более-менее приличных поместий, четыре из которых принадлежат людям… а городок мал, и все друг друга знают… сонная жизнь, скучная…
…мама могла бы блистать, но никогда не выезжала за пределы городка…
…почему?
…и почему этот вопрос стал волновать Ийлэ именно сейчас? Причем настолько, что она выбралась с чердака. Хотя ложь, выбралась она по иной причине, чтобы пройти по следам Мирры, чтобы убедиться — заклятая подруга ушла.
Стереть бы этот цветочный привязчивый запах.
— Крадешься? — поинтересовался пес.
Снова Ийлэ пропустила его появление.
— Крадусь, — она выпрямилась и руку, которой гладила стену сонного дома, за спину убрала. — Я…
— Я не буду мешать.
— Не мешаешь.
Напротив, его запах, густой, животный, но не неприятный, стирает тот другой.
— Вы были подругами? — Райдо посторонился, пропуская Ийлэ.
— Нет. Мы… считались подругами.
— Существенная разница.
Пожалуй, но прежде Ийлэ этого не понимала. Она вообще многого не понимала, позволяя себе думать, что крохотный мирок ее надежен, спокоен и предсказуем, впрочем, сие, наверное, свойственно многим крохотным миркам.
— Ты не обедала? Нет, Нат с Нирой… представляешь, вбил себе в голову, что заберет девчонку себе. И главное, не переубедишь. Я ему говорил, что так нельзя… вроде послушал, но с Натом никогда нельзя быть в чем-то уверенным. Он хороший парень. Сообразительный. Вот только упрямый, как… не знаю кто.
Пес шел сзади, в трех шагах держался, достаточно далеко, чтобы Ийлэ чувствовала себя спокойно, но в то же время присутствие его, близость не тяготили.
— Мне порой хочется взять ремня и выпороть.
— Не надо.
— Не буду, конечно. Все равно не поможет. Он же и сбежал после того, как райгрэ его выпорол… и главное, за ерунду какую-то, в которой Нат не виноват… то ли кто-то что-то разбил, то ли разлил… перед этим Нат сбегал несколько раз, вот и стал во всем виноватым… разбираться не стали. А он обиделся и снова сбежал, на сей раз удачно. Хотя тебе вряд ли интересно.
Ийлэ кивнула: ей совершенно точно не было интересно, почему Нат сбежал.
Он приходил на чердак каждый день, больше не пытался заговорить, но забирался на сундук и садился, сидел… часами сидел… и как-то вот книгу принес, Ийлэ читала.
Не по просьбе, но…
Почему бы и нет?
Нат разливал чай из фляги — старый шарф он обмотал кожаным шнуром, и теперь чай долго оставался теплым, а шарф не разматывался — и вытаскивал из-за пазухи бутерброды. Наверняка, делал сам, кромсая хлеб неровными крупными ломтями, а ветчину — еще большими.
И масло клал кусками, намазывать не пытался даже.
Его бутерброды были вкусны. Ийлэ ела медленно, разжевывая и холодный хлеб, и ветчину, и масло. Выедала мякоть, а корочки складывала у трубы сушиться.
Потом, весной, ей пригодятся.
Высохшие корки она прятала в наволочку, которую украла из бельевого шкафа. Некогда в нем было множество наволочек, и простыней — мама пересчитывала их лично, и перекладывала мешочками с лавандой и ромашкой, для сна; и пододеяльников, пушистых полотенец, что больших, что маленьких. А ныне полки шкафа были пусты.
Куда все подевалось?
Картины.
Псы не трогали их, сожгли только семейные портреты…
…или вот рамы, с тех самых семейных портретов.
…или фарфоровые безделушки, которые собирала прабабка Ийлэ, а бабка и мама берегли коллекцию…
…каминные часы, доставшиеся от прадеда…
…и собрание стилетов из лазоревой гостиной…
Дом опустел. И он жаловался Ийлэ, сквозь сон, забыв о том, что сам же ее предал. Дом пестовал свои обиды, забыв о чужих, но как ни странно, Ийлэ ему сочувствовала. Ей тоже не хватало потерянных вещей. Как бы там ни было, на чердаке не думалось о них.
А вот внизу — да…
— Здесь ваза была, — Ийлэ остановилась у алькова. — Древняя. Ценная. Еще картины. Море. Мне нравилось смотреть.
От картин на обоях остались бы следы, поскольку обои выгорели, мама, помнится, жаловалась, что качество их было вовсе не таким, как заявлено…
…обои переклеили.
…и полы кое-где перестлали.
— Море мне понравилось, — пес провел по стене ладонью, — я, когда впервые увидел, то весь день на берегу сидел… зачарованный… оно менялось, то серое, как сталь, то черное почти. Или зеленью вот отливает, а потом вновь чернотой.
— Я не была.
— Не была? — он повернулся к Ийлэ, не скрывая своего удивления. — Почему?
— Не знаю.
— Всех детей вывозят на море. Это полезно. Воздух и все такое…
— Значит, не всех.
А ведь и вправду странно.
Мирру вот отправляли. И Ниру. И найо Арманди, появившись перед самым отъездом, долго уговаривала матушку присоединиться. Она так красиво рассказывала про дом, который они сняли на самом берегу, про песчаный пляж и белые зонтики, что Ийлэ их потом во сне видела.
Плакала. Просилась.
А отец сказал, что нельзя… на море тоже нельзя… цена…
— Что? — переспросил пес. — Чего цена?
Ийлэ пожала плечами, дав себе слово быть осторожней. Наверное, ей мало читать Нату, или это слишком долгое молчание виновато в том, что она заговорила? Мысли вслух. Какая глупость.
— Отец. Не разрешал. На море…
Она погладила стену, и дом отозвался на прикосновение живым тягучим теплом, которым он делился щедро, словно таким образом пытался загладить собственную вину.
— Мы никуда не выезжали. В город только.
Запаха Мирры почти не осталось.
— Ийлэ… скажи, пожалуйста… что твой отец хранил в той комнате… стой, погоди прятаться.
Она не собиралась прятаться.
— Я не причиню тебе вреда. И не трону твою малышку. Я просто должен понять, что происходит. Я ненавижу, когда меня пытаются использовать втемную. Не ты, Ийлэ. Другие. Подружка твоя, которая поселилась бы, дай ей волю… или ее мамаша… доктор… у меня такое ощущение, что они пытаются добраться до чего-то важного, а я понятия не имею, до чего.
Мирра?
Доктор?
Добрейший доктор, который тоже наведывался в поместье, но не ради чая матушки. Он появлялся, чтобы сыграть партию-другую в бейшар. И отец радовался, поскольку кроме Ийлэ и доктора у него не было соперников… а после бейшара доктор садился в низкое кресло у камина — он утверждал, что слишком стар и кости его ноют на перемену погоды. Он брал в одну руку бокал с коньяком, а в другую — трубку.
Не курил — кусал чубук.
И рассказывал забавные истории из своей практики.
Тот доктор казался сильным человеком. И мудрым. И… лжец. Почему папа не увидел правды? И мама… и никто-то…
— Я… не знаю, — Ийлэ сумела посмотреть в глаза псу, хотя и знала — нельзя.
Это вызов.
И сейчас он разозлится.
Ударит.
Наотмашь. По губам? Или пальцами ткнет в живот, заставив согнуться, а потом о стену. Тот другой всегда бил, но никогда — насмерть, даже когда Ийлэ хотела, чтобы насмерть.
— Тише, — Райдо улыбнулся и палец прижал к губам. — Не отворачивайся. У тебя глаза зеленые. У наших такой цвет редко встречается… серый вот часто, голубой еще… иногда — карий… чем светлее радужка, тем чище кровь… я вот — сама видишь.
Его глаза были серыми, темными.
И ненависти в них Ийлэ не увидела, впрочем, это ничего не значит, поскольку тот другой тоже не ненавидел ее, напротив, временами он был любезен.
Позволял ей садиться за стол.
Вилки, ложки и ножи… салфетки и церемония званого обеда. Игра в семью. И поиск повода, который находился всегда. Нельзя верить… но ей так хочется… и поэтому она смотрит, до рези в глазах, до дрожащих колен. Вызов.
Он должен его принять и тогда… тогда, быть может, все закончится.
— Яркие какие… и раскосые… Ийлэ… ты только не обижайся, но… ты женщина.
Ийлэ знает.
А пес вдруг шагнул ближе, разрывая нить взгляда. Ийлэ не успела отступить, да и отступать ей было некуда — стена за спиной и та самая ниша, в которой некогда ваза стояла. В нише не спрячешься.
Она и не будет.
Она… сумеет его ударить… у нее и нож имеется… и это шанс…
— Глупая девочка, — пес перехватил руку с ножом. И держал он крепко, но бережно. — Ты же поранишься…
— Ты…
Ийлэ уткнулась в широкую его грудь, в клетчатую рубашку, продымленную, прокопченную, и наверное, ее стирали, поскольку порошком тоже пахнет, но слабо. А псом — напротив, сильно.
— Отпусти.
— Сейчас отпущу, — он говорил мягко и рокочущий голос над самым ухом заставлял вздрагивать. — Только отдай мне нож… пожалуйста… это плохой нож… кого ты им резать собралась?
— Тебя!
— Меня… я помню… но ведь не ударила же… могла ударить, но не ударила… ты вовсе не злая, альва… напугана и растеряна… обижена еще…
— Да что ты знаешь!
Она разжала пальцы, и нож упал на пол.
— Ничего не знаю, — покорно согласился Райдо. — И знать не буду, пока ты мне не расскажешь. А ты не расскажешь пока. Не доверяешь. И это где-то правильно, нельзя поверить тому, кого ненавидишь. Ты же меня ненавидишь, да?
— Да, — Ийлэ вдруг поняла, что еще немного и расплачется.
А она не плакала давно.
И просто запах… дыма… и дома… и коридор этот… и почему он ведет себя не так, как должен вести пес? Держит, обнимает, баюкает мягко, точно ребенка… и наверное, раньше, уже давно, в той прошлой жизни Ийлэ вполне бы могла поверить его рукам.
Чтобы не разреветься — позор и смех — она сказала:
— Псы не выносят прямого взгляда…
— Кто тебе сказал такую ерунду?
— Это вызов и…
— Ийлэ, — ему, кажется, нравилось произносить ее имя, и оно, привычное, звучало совсем иначе. — Если бы мы любой прямой взгляд воспринимали как вызов… представляешь, сколько пустых драк было бы?
— Сколько?
— Много.
— И тогда как?
— Тогда? — переспросил Райдо, отпускать ее он не был намерен, и Ийлэ смирилась.
Подчинилась.
Она ведь и раньше подчинялась силе, но та сила была… злой?
…нельзя обманываться, равно как и верить ему. А можно… что? Стоять вот так, в коридоре? В кольце рук, разорвать которое у нее при всем желании не выйдет? Кольцо теплое. Ийлэ не замерзла, нет, но оно все равно теплое… и запах дыма опять же… костры разводили ранней весной, убирая старые листья, и дымы стлались по земле, мешаясь с туманами. Молочно-белые, пряные. Мамины розы тонули в них. Дымы подбирались к окнам дома, и матушка хмурилась: обязательно какое-нибудь окно оказывалось запертым недостаточно плотно, и дымы проникали в дом.
А с ними и запахи.
— Да, прямой взгляд можно истолковать, как вызов, но всегда важно, от кого этот вызов исходит. К примеру, взять Ната. Нат одной со мной расы. И он мужчина. Мальчишка, конечно, но и мужчина. То есть, глядя мне в глаза, он пробует собственные силы… и чем дольше сумеет удержать взгляд, тем лучше… для него, конечно, не для меня. А ты… ты мало того, что женщина, так еще и альва…
Руки он разжал, и отступил.
Нож поднял.
— Я тебе другой дам, — пообещал Райдо, пряча этот в рукаве. — Нормальный. Только Ната не прирежь, ладно?
— Не прирежу.
— Вот и умница. Пойдем обедать, а то я устал сидеть там один…
Он протянул руку.
Широкая ладонь. Шрамы. Пальцы короткие с ребристыми темными ногтями. Запястье толстенное, но в то же время беленькое, беззащитное какое-то.
— Пойдем, — согласилась Ийлэ, отводя взгляд от этой руки. — У… мамы были драгоценности… много… алмазы… и сапфиры еще… некоторые вещи старинные и, наверное, очень ценные… я не знаю, их никогда не оценивали… они семье принадлежали…
…браслет с крупными полированными гранатами…
…тяжелое красное золото и изумруды, которые больше напоминают мутные стекляшки… прапрабабка… со времен исхода…
…диадема с алмазами, ее мама с насмешкой именует короной и надевает неохотно. А Ийлэ диадема нравится… нет, Ийлэ знает, что когда-нибудь все эти драгоценности достанутся ей, но когда это будет?
Ей позволяют играть.
Комната. И зеркало. И мамины шкатулки, полные сокровищ… вытащить и примерить, сочинив очередную волшебную сказку о том, как однажды…
— Их не нашли. Меня спрашивали…
…мягкий голос.
Вопрос и еще вопрос. И надо отвечать, пусть губы и разбиты в кровь. Пощечина. Вопрос. Пощечина… вода по волосам течет, Ийлэ пытается слизывать капли с губ, ее мучит жажда, но ей не позволяют. Снова вопрос…
…опять.
Напиться позволят, когда она расскажет обо всем, что они хотят знать. Но Ийлэ не понимает…
— Тише, девочка моя, тише, — она вдруг очнулась в чужих руках и, кажется, закричала, забилась, пытаясь вырваться, а когда Райдо отпустил, сползла по стене, поскуливая, зажимая рот ладонями. — Все закончилось… все уже закончилось… они умерли, я знаю…
…он ничего не знает.
…и если узнает, сам убьет Ийлэ. Он будет милосерден и подарит ей быструю смерть… и не так давно, это — все, чего Ийлэ хотела, но теперь… когда все изменилось.
— Прости, — пес сел рядом, большой и теплый, и близко чересчур, но Ийлэ не отползла, позволила себе прислониться к нему, ненадолго, на мгновенье, которое, правда, растянулось, но с мгновеньями такое случается. — Я не хотел… я не должен был спрашивать, да?
Она сумела кивнуть.
— И не буду… больше не буду… только не убегай, ладно? Бран был дерьмом… я не такой… мы не такие, как он… дерьмо ведь везде встречается, но не нужно думать, что мир из него слеплен…
— Из него… — Ийлэ сказала, чтобы убедиться — она не потеряла саму эту способность: разговаривать.
А Райдо не ответил.
Не согласился, но и…
— Пойдем есть, — сказал он, поднимаясь. — А потом ты мне почитаешь. Почитаешь, да? Мне младшенький писем прислал, а читать некому… Нат, конечно, умеет, но Нат — не то, ни эмоций, ни выразительности… одно сплошное оскорбленное достоинство.
Писем и вправду было много, пусть и не все из них — для альвы.
Из очередной стопки писем выпал серый конверт со знакомым чернильным пятном в верхнем левом углу. Райдо усмехнулся: приятно было осознавать, что старый товарищ не изменился.
Кеннет всегда был параноиком.
Но зато почерк у него, в отличие от младшенького, был читаем.
Райдо, привет старый засранец!
Хотя вроде ты еще и не такой старый, так что, привет нестарый засранец! Рад был получить письмецо и узнать, что ты жив. До меня доходили слухи, что ты подорвался на поле, но видать, опять преувеличивают.
Что до жизни моей, которая, уверен, нихрена тебя не интересует, но ты ж у нас скотина воспитанная, без поклонов не умеешь, то скажу так: у меня все в полном ажуре. Ушел я в отставку, да не просто так, а с листом наградным, к которому медалька положена. Так что ныне я не хрен с горы, а, как изволил выразиться мой папашка, достойный член общества. Он давече целую речугу толкнул. И невестушку мне подыскал, из вдовых и рода малого, но с приданым. Хорошая баба. И сын у нее толковый, правда, поначалу на меня все скалился, а теперь ничего, привыкли друг к другу. Славный пацан. Бестолковый только, прям как я был.
Живем мы в пригороде, своим домом и мирно, чего и тебе от души желаем.
Но по вопросам твоим стало мне ясно, что у тебя по-прежнему шило в жопе крутится. А потому прошу: поосторожней там. Лезешь ты в дело, которое не просто дерьмом воняет, но целою выгребною ямой, куда тазик дрожжей кинули. Видал такие шутки? Если нет, то скажу я так: от дрожжей дерьмо из ямы на раз прет. И не успеешь отойти, как с головою накроет.
Райдо хмыкнул: старый друг не изменился.
И хорошо бы навестить его, посмотреть и на дом, и на невесту, и на пасынка. И быть может, сидя в саду под вишнями — Кеннет этими вишнями всех достал, рассказывая, как в своем доме беседку поставит и будет чаи гонять на старости лет — опрокинуть по стаканчику вишневой наливки.
Или на худой конец, бренди.
Если доживет…
А ведь не зовет Кеннет в гости.
Знает? Наверняка. Он всегда умудрялся знать то, что ни по должности, ни по совести, ему знать было не положено.
Райдо развернул страницу, написанную мелким птичьим почерком. Случись человеку стороннему взять ее в руки, он долго бы пытался разобрать хитросплетения Кеннетовых каракуль, в которых угадывалась то одна, то другая буква, но лишь угадывалась.
Буквы перемежались с цифрами.
А то и вовсе сливались в узорчатую, словно нарисованную вязь навроде альвийской, а та вдруг перемежалась с резкими штрихами клинописи.
Шифр Кеннет выдумал сам. И был он несложным, если знать некоторые хитрости. Райдо знал.
Зеркало.
Пара книг и лист бумаги. Счеты. Кеннет обходился и без них, но голова Райдо ныне работала туго. Хорошо, хоть вовсе работала.
Наверное, можно было бы кликнуть Ната, но…
…если и вправду дерьмо, как предупреждал Кеннет, мальчишку лучше не впутывать.
Сразу скажу, что Брана из Медных я лично не знал, но слышал от людишек верных, будто бы этот Бран не просто дерьмом был, а дерьмищем первостатейным, какового и в собственном роду не больно-то жаловали. Род, конечно, дело такое… ты моего папашу знаешь, он меня всю жизнь ошибкой молодости называл, да и я к нему особой любовию не пылаю. Вот за Лидию мою, то спасибо, что сосватал… но я ж не о том. С Браном иное. Медных осталось не так и много, они друг за друга держатся, вот и его не единожды выручали. Еще со школы за ним тянулось, да то дела давние. Из королевской гвардии его выставили, темная историйка, вроде как он девку не то снасильничал, не то едва не снасильничал, не то просто побил. Теперь-то концов не найти. Скандал Медные замяли, да только и их не хватило, чтоб Брану местечко удержать. Поперли его, хотели и вовсе военную дорожку перекрыть, но тут самая заваруха началась. А сам знаешь, дорогой друг, что в армии всем местечко найдется. Только попал Бран не как мы с тобой, на передовую, а в Особый отдел, к папенькиному приятелю под теплое крылышко. И сидел под этим крылышком, пока бои шли.
Вот скажи, Райдо, отчего так бывает, что у одних жопа в дерьме, а у других — в шоколаде? Мы-то с тобой кровь лили, землицу альвовскую поили, а Бран опосля по этой землице гоголем ездил. Ценности именем короны реквизировал, согласно пятому предписанию. А что, хорошая работенка, непыльная… в городок какой являешься, бумажкой в нос тычешь и ждешь, пока мэр аль какой иной человек с поклоном тебе золотишко выносит…
И сам понимаешь, что не все ценности короны до короны доходили. Опись описью, но помимо городской казны завсегда можно и каких людишек потрясти, из важных, которым охота и далее жить-поживать, добра наживать. И добром этим они поделятся, пусть и без особой охоты, но своя шкура дороже.
Райдо отложил письмо и потер переносицу. Глаза слезились, и мошки разноцветные мельтешили, мешая сосредоточиться.
У Брана репутация была такая, что и в Особом отделе с ним вязаться брезговали. Они-то, конечно, свое дерьмо глубоко закапывают, потому кроме слухов я тебе ничего сказать не скажу, но и слухи таковые, что Брану дважды внушение делали. А понимаешь, что с третьим он бы нежданно-негаданно смертью храбрых пал бы всем на тихую радость. И поговаривали, что многие сего ждали с превеликим нетерпением, и желающих устроить эту самую смерть было в избытке, но тут Бран в отставку подал.
Уйти из Особого — это уметь надобно, но у него вышло… не отставка, конечно, но отпуск по ранению, хотя того ранения — царапина на хвосте. Думаю, что начальничек его, почуяв, к чему все движется, спровадил этакий подарочек, чтоб народ поостыл, не захотел с Медными вязаться. Сунули Брану в зубы усадебку, сдается мне, ту самую, в которой ты кости греешь, и велели сидеть тихо.
Но вот что любопытно.
Ему вначале иную усадьбу предлагали, на самом Побережье, на песочках да солнышке. А он отказался, попросился самолично в альвийскую глушь, дескать, леса сосновые там, для здоровья зело пользительные. Надеюсь, сие правда истинная и ты, дорогой мой приятель, от сосен тех поздоровеешь со страшною силой. Да только учти, что Брану эти сосны не на пользу пошли. По официальной версии скончался наш приятель опосля продолжительной и тяжелой болезни.
И с ним еще двое.
Видать, ну очень заразною болезня была. Полагаю, что имя ей — жадность.
Нет, ничего-то толком выяснить не удалось, тема болезненная, но твоих вопросов касательно, скажу так. В Особом у многих не особо чисты руки. И сам понимаешь, королю — королевское, но и тем, кто пониже стоит, тоже свой кусок урвать охота. Все ж понимали, что война — она не вечная, а вот дальше — как расстараешься, так и заживешь.
Бран старался от души.
Родичи его, конечно, ныне делают вид, что знать про его штуки не знают, и вообще премного опечалены смертью, но все это — вежливая хренотень. А на деле один сведущий человечек шепнул мне, что, дескать, старший из Медных давно бы Брана в расход пустил, когда б не его папаша. У того сынок — единственная отрада, а потому и дозволяли ему все… и еще тот же человечек, чье имя тебе наверняка не интересно, добавил, что, дескать, папаша этот ну очень Брановой смерти огорчился. До того, что кричал и обзывал райгрэ нехорошими словами. Возмездия требовал.
А райгрэ так оскорбился, что папашу этого за горло взял и едва душу не вытряхнул, но вовремя остановился. Или не вовремя? Один хрен. Спровадили его в дальнее имение, запретив носу оттуда казать. Но главное, что папаша не успокоился. Он по-прежнему жаждет мести. И от мыслишки этой поганой не откажется…
Час от часу не легче.
Отец Брана, Видгар из рода Высокой меди, был силен, и возраст силы этой не убавил. Пожалуй, что в иные времена Райдо имел бы шанс управиться, но не теперь…
Теперь он и обернуться не способен без риска развалиться на куски.
Потому, разлюбезный мой друг, которому супруга моя велит кланяться низко и выказывает на словах всяческое почтение, будь осторожен. Я-то помню, что тебе озера по колено, а море — по яйца, и сами эти яйца чугунные, не иначе, но не ищи жопой приключений.
Про приятелей Брана знаю мало. Но вряд ли хорошие люди, с таким дерьмом ни один хороший человек, или не-человек, связываться не стал бы. А если у них общее дельце имелось, то и вовсе сие говорит не в их пользу.
С усадьбой твоей и вовсе мутно.
Обыкновенная она.
Особисты, конечно, проверяли ее после Брановой смерти, пусть и сами они не чаяли от него избавиться, а все свой. Но ничего-то не нашли, вот тебе ее и всучили.
За сим откланиваюсь, дорогой мой друг.
И если вдруг захочется тебе свидиться, соскучишься по старому своему приятелю Кеннету, или же по иным своим приятелям, которые могут быть полезны, то шли оптограмму.
Осторожней там будь.
И не вздумай помирать, я еще беседку не поставил, а вишни только-только посадил. Представь себе, какое это огорчение, получить дом и без вишневого сада! Но клянусь тебе, что, хочешь ты того аль нет, но мы с тобою еще погоняем чаи в моей беседочке, вспомним былые времена…
…или не чаи.
Моя хозяйка такой сидр ставит, что просто прелесть. Пьется водицей, а по мозгам шибает конским копытом. Давече я как бутыль усидел, так еле до дому добрался…
Дом у меня ладный, только крышу наново крыть пришлось. И забор правил… да оно и понятно, сколько лет без мужика…
Ну да теперь наладится все.
Живи, Райдо.
Яблони, вишни — один хрен, главное, что мы с тобой эту самую жизнь заслужили.
Заслужили… вот только чем?
Назад: Глава 11
Дальше: Глава 13