Глава 16

Францис Салути, следователь флорентийского Совета десяти, знал, что ему предстоит исполнить самое важное поручение, когда-либо выпадавшее на его долю, допросить под пыткой Джироламо Савонаролу.

Тот факт, что Савонарола был священнослужителем, известной личностью, ничего не менял. Да, он часто слушал проповеди этого человека, и они хватали его за душу.

Но Савонарола нападал на Папу и самых богатых людей Флоренции. Он участвовал в заговоре врагов республики.

И потому должен предстать перед судом, дабы под пыткой признать истинность выдвинутых против него обвинений.

В специальной камере, охраняемой солдатами, Салути руководил своими подчиненными. Дыбу уже подготовили, механик проверил все колесики, тяги, блоки, грузы.

Никаких поломок не обнаружил. В красном чреве печи лежали разнообразные щипцы. От идущего в камеру жара Салути прошиб пот. А может, потому, что он знал, что этот день принесет ему щедрое вознаграждение.

Салути гордился тем, что профессионально выполняет свою работу, пусть она ему и не нравилась. Не нравилось и то, что никто не знал, чем он зарабатывает на жизнь, пусть это и делалось для его безопасности. Во Флоренции месть считалась обычным делом. Домой он всегда шел при оружии, с обеих сторон его дома стояли дома ближайших родственников, которые всегда пришли бы на помощь, если бы на него напали.

Желающих занять его место хватало. Ему платили шестьдесят флоринов в год, плюс он получал премию в двадцать флоринов за каждый допрос, который поручал провести Совет.

Салути был в обтягивающих шелковых рейтузах и блузе темно-синего, почти черного цвета, в такой цвет материю красили только во Флоренции. Он, конечно, понимал, что в пыточной камере яркоцветье неуместно, но лично его такая мрачность тяготила, потому что Салути, несмотря на частые боли в желудке и бессонницу, отличался веселым характером и живо интересовался происходящим вокруг. Посещал лекции о Платоне в университете, не пропускал ни одной проповеди Савонаролы, бывал в мастерских знаменитых художников и скульпторов, чтобы посмотреть на самые последние картины и скульптуры. Однажды его даже пригласили в сады Лоренцо Медичи, еще при жизни Великолепного. Тот день стал самым знаменательным в жизни Салути.

Он никогда не испытывал наслаждения от страданий его жертв. И гневно отвергал подобные обвинения. Однако не мучила его и совесть. В конце концов, непогрешимый Папа Иннокентий издал буллу, оправдывающую применение пыток в поисках ереси. Да, крики жертв рвали душу. Да, по вечерам сон не шел, пока он не выпивал полную бутылку вина.

Но более всего его раздражало необъяснимое упорство его жертв. Ну почему они отказывались сразу признать свою вину? Почему тянули и заставляли всех страдать вместе с ними? Почему не желали внять голосу разума?

Особенно во Флоренции, где красота и здравомыслие достигли небывалого расцвета, сравнимого разве что с древними Афинами.

Печально, конечно, что причинять им страдания приходилось Францису Салути. Но разве не говорил Платон, что на жизненном пути каждого человека, какими бы благими ни были его намерения, обязательно встречались люди, которых он заставлял страдать?

А главное, он действовал на основе юридических документов.

В великой Республике Флоренция ни один человек не мог подвергаться пыткам, если не имелось доказательств его вины. Документы подписывали ответственные чиновники Синьории, члены правящего Совета. Он читал их внимательно, не по одному разу. Их одобрил Папа Александр, даже посылал своих представителей для ознакомления с ситуацией на месте. Ходили слухи, что сам кардинал Чезаре Борджа тайно побывал во Флоренции, чтобы удостовериться в виновности Савонаролы. Конечно, теперь у святого монаха не осталось никаких надежд на спасение.

И человек, ответственный за пытку, про себя молился о том, чтобы монах как можно быстрее покинул этот мир.

Подготовившись душой и телом, Францис Салути ждал у открытой двери пыточной камеры, когда же к нему приведут поверженного Молота Господнего, монаха Джироламо Савонаролу. Наконец, знаменитого оратора втащили в камеру. Похоже, уже сильно избили, и Салути даже обиделся. Излишнее рвение тюремщиков принижало его заслуги.

Как и полагалась профессионалам высокого класса, Салуги и его помощник быстро и надежно закрепили Савонаролу на дыбе. Не полагаясь в столь ответственный момент на подчиненного, Салути сам повернул железное колесо, вращение которого через шестерни передавало движение на перекладину, медленно отрывающую руки от тела. Ни Салути, ни Савонарола не проронили ни звука.

Салути это нравилось. Он полагал пыточную аналогом исповедальни, где не пристало зазря сотрясать воздух.

Вскоре Салути услышал знакомый хруст: предплечья вышли из локтевых суставов. Кардинал Флоренции, сидевший поблизости от этого жуткого звука, побледнел, как мел.

– Признаешь ли ты, Джироламо Савонарола, что все твои призывы – ложь и ересь? – спросил Салути.

Савонарола, с мертвенно-бледным лицом, закатил глаза к небу, как мученики на религиозных фресках. Но не ответил.

Кардинал кивнул Салути, железное колесо пошло на новый оборот. Послышался более громкий хруст, сопровождаемый звериным криком: кости и мышцы рук Савонаролы оторвало от плеч.

Салути повторил вопрос:

– Признаешь ли ты, Джироламо Савонарола, что все твои призывы – ложь и ересь?

Едва слышный шепот слетел с губ Савонаролы:

– Признаю.

На том пытка и закончилась.

Савонарола признался в ереси, предопределив свою кончину. Флорентийцы протестовать не стали. Когда-то они носили его на руках, теперь с радостью избавлялись от него. Не прошло и недели, как Молота Господнего повесили, и его истерзанное тело дергалось на веревке, пока он не испустил дух. После этого его сняли с виселицы и сожгли на костре на площади перед церковью Сан-Марко, той самой, над которой разносились его проповеди, чуть не свергнувшие с папского престола Александра VI.

Все утро Папа Александр обдумывал судьбы мира, вероломство правителей, предательство ближайших родственников, сатанинские замыслы, зреющие в головах отдельных людей. Но не впал в отчаяние. О путях Господних он не рассуждал, поскольку был наместником Бога на Земле, и вера его не знала предела. Не было у него ни малейших сомнений в том, что Господь милосерден и простит всех грешников. Этот постулат лежал в основе его веры. Он лучше, чем кто-либо еще, понимал, что цель Господа – принести радость и счастье в земной мир.

А вот обязанности Папы заключались в другом. Его прежде всего заботило укрепление позиций святой церкви, чтобы нести слово Божье по всему миру как сейчас, так и в будущем. Величайшая беда ждала человечество в том случае, если бы смолк голос Христа.

И его сын Чезаре мог содействовать решению главной задачи. Да, кардинальскую шляпу он снимет, зато станет главнокомандующим и объединит разрозненные части Папской области, ибо никто не мог сравниться с ним в знании военной стратегии и патриотизме. Вопрос возникал только один: сможет ли он выдержать искушение властью? Знакомо ли ему милосердие? Если нет, он мог спасти многие души, но потерять собственную. Александра это тревожило.

Но на какое-то время о планах на будущее пришлось забыть и заняться текущими, рутинными делами. Предстояло решить, карать или миловать его старшего секретаря, Пландини, которого уличили в подделке папских булл, канонизировать ли представительницу богатой и знатной семьи и, напоследок, с Дуарте и Чезаре наметить конкретные меры для ускорения подготовки новой военной кампании.

Александр восседал на троне в простой белой сутане, отороченной красным шелком, в белой матерчатой митре на голове. На руку надел лишь перстень святого Петра, символ папской власти.

Сегодня он настроился демонстрировать милосердие церкви, а потому выбрал приемную, стены которой украшали картины с изображением Мадонны, ведь Дева Мария всегда вымаливала у Иисуса прощение грешникам.

Он призвал Чезаре, ибо понимал, что некоторых людей надо учить пользоваться милосердием.

Первым пред Александром предстал его верный помощник, прослуживший у него двадцать лет, Стири Пландини, виновный в подделке папских булл. Чезаре прекрасно его знал, потому что с самого детства часто видел у Папы.

Пландини вкатили в приемную на арестантском кресле, прикованным цепями. Их скрывала наброшенная сверху накидка, дабы не оскорблять видом кандалов великолепие ватиканских интерьеров.

Александр тут же приказал снять цепи с рук Пландини и дать ему чашу вина. Но когда Пландини попытался что-то сказать, с губ его сорвался только хрип.

– Пландини, – обратился к нему Александр, в голосе его слышалось сострадание, – тебя судили и вынесли приговор. Ты верно служил мне много лет, однако теперь я ничем не могу тебе помочь. Но ты молил об аудиенции, и я не смог тебе отказать. Так что говори.

Стири Пландини был типичным книжным червем.

Одного взгляда хватало, чтобы понять, что в руке он никогда не держал ничего тяжелее гусиного пера. Слабый, худосочный, он занимал в кресле совсем мало места. И голос его не отличался от шепота.

– Ваше святейшество, проявите милосердие к моей жене и детям. Уберегите их от страданий за мои грехи.

– Я прослежу, чтобы им не причинили вреда, – пообещал Александр. – Ты назвал всех своих сообщников? – Папа надеялся, что Пландини сможет указать на кого-то из особо нелюбимых им кардиналов.

– Да. Я полностью раскаялся и молю вас, во имя Святой Девственницы, сохранить мне жизнь. Позвольте мне жить и заботиться о семье.

Александр задумался. Помилование этого человека подтолкнет на предательство и других. Но он чувствовал жалость. Столько лет едва ли не каждое утро он диктовал письма Пландини, обменивался с ним шуткой, справлялся о здоровье детей. Тот был прекрасным секретарем и ревностным католиком.

– Тебе хорошо платили. Что толкнуло тебя на это отвратительное преступление? – спросил Папа.

Пландини закрыл лицо руками, тело сотрясалось от рыданий.

– Мои сыновья. Мои сыновья. Они молоды, необузданны, и мне приходилось платить по их долгам. Я не мог отпустить их от себя. Надеялся повернуть лицом к вере.

Александр взглянул на Чезаре, но его лицо оставалось бесстрастным. Так или иначе, Пландини сделал удачный ход. Все знали любовь Папы к своим детям. Он мог понять мотивацию человека, сидящего перед ним в кандалах.

Стоя у окна, залитый ярким солнечным светом, в окружении портретов милосердной Мадонны, Александр в очередной раз осознал, сколь велика лежащая на нем ответственность. В этот самый день сидящего перед ним мужчину могли повесить на площади, лишив его самого всех радостей жизни, а детей, пятерых сыновей и трех дочерей, повергнуть в горе. И уж конечно, трое остальных соучастников должны умереть, даже если он и помилует Пландини. А может, стоило казнить и его?

Александр снял с головы митру, даже матерчатая, легкая, очень уж сильно она давила. Приказал страже освободить узника от остальных кандалов и поставить на ноги.

Увидел изувеченные плечи Пландини, результат пытки на дыбе.

Сокрушенный печалью, вызванной не столько жалким видом этого грешника, как злом, которое переполняло мир, он шагнул к Пландини, обнял его.

– Святая мать сострадания говорила со мной. Ты не умрешь. Я тебя помилую. Но тебе придется покинуть Рим и оставить семью. Ты будешь жить в монастыре, расположенном далеко отсюда, и замаливать свои грехи перед Господом.

Он усадил Пландини на арестантское кресло и дал знак увезти его. Что ж, решение он принял соломоново: помилование останется в тайне, остальных соучастников казнят, он же сумел послужить и Богу, и церкви.

Внезапно его охватила радость, какую он испытывал нечасто. Почувствовал, что в этот момент его устами говорил сам Господь. Безмерно доверяющий ему, уверенный в его вере. Но оставалось только гадать, доступен ли Чезаре такой же экстаз от проявления милосердия.

Следующий проситель отличался от первого, как небо от земли. «С таким, – думал Александр, – негоже проявлять мягкость. Может оказаться себе дороже». Предстояла жесткая торговля, и он собирался до конца отстаивать свою позицию. Милосердия этот господин определенно не заслуживал. Папа решительно вернул митру на место.

– Мне подождать у секретарей? – спросил Чезаре, но Папа махнул ему рукой, предлагая следовать за ним.

– Возможно, тебе это будет интересно.

Для встречи Папа выбрал другую приемную, не настраивающую на милосердный лад. На стенах висели портреты Пап-воинов, поражающих врагов церкви мечом и святой водой. На других полотнах неверные обезглавливали святых, Христосы смотрели с крестов, в крови и терновых венцах. Приемная эта называлась залом Мучеников.

К Папе подвели главу знатной и богатой венецианской семьи Розамунди. Ему принадлежала сотня кораблей, развозивших товары по всему миру. Но об истинных размерах его состояния никто ничего не знал: в Венеции богатством не кичились.

Бальдо Розамунди, чуть старше семидесяти лет, одевался скромно, в черное и белое, но пуговицами на его костюме служили драгоценные камни. По лицу старика чувствовалось, что он настроился на деловой разговор, какие у них уже случались, когда Александр был кардиналом.

– Так ты предлагаешь канонизировать свою внучку? – весело спросил Папа.

Бальдо Розамунди заговорил уважительным тоном:

– Ваше святейшество, я бы не посмел обратиться к вам со столь дерзким желанием. Народ Венеции подал петицию с просьбой начать процесс канонизации. Священники, посланные курией, проверили изложенные в петиции факты и сочли их убедительными. Как я понимаю, все этапы уже пройдены, дело только за вашим окончательным одобрением.

Александр получил необходимую информацию от епископа, занимающего пост Защитника веры, который и рассматривал петиции о канонизации. Дора Розамунди относилась к категории белых, не красных, святых. То есть достигла святости благодаря абсолютной добродетели: жила в бедности, раздавала милостыню, заботилась о больных и убогих, возможно, совершила одно-два чуда. Каждый год в курию поступали сотни прошений о канонизации белых святых. Александр их не жаловал, отдавая предпочтение красным святым – мученикам, погибшим за веру.

Документы показывали, что Дора Розамунди не пожелала жить в достатке и благополучии, как остальные члены семьи. Помогала бедным, а поскольку в Венеции их практически не было, город лишал своих обитателей даже права на жизнь в бедности, путешествовала по маленьким городкам Сицилии, собирала беспризорных детей, заботилась о них. Помимо целомудрия и жизни в бедности, Дора бесстрашно ухаживала за жертвами эпидемий, которые постоянно обрушивались на Италию. И сама умерла во время одной из них в возрасте двадцати пяти лет. Семья начала процесс канонизации всего через десять лет после ее смерти.

Разумеется, доказательством ее святости служили чудеса. Во время одной из эпидемий некоторых заболевших признали мертвыми и уже положили на гору трупов, чтобы сжечь, но они чудесным образом ожили после того, как Дора помолилась над ними.

После ее смерти молитвы на ее могиле излечивали от смертельных болезней. А в Средиземном море моряки видели ее лик, появляющийся над их кораблями во время шторма. Чудеса, разумеется, подтверждались документами. Вот эти документы вкупе с неограниченными финансовыми ресурсами семьи Розамунди и позволяли продвигать петицию по церковным инстанциям.

– Ты просишь о многом, но моя ответственность еще больше, – изрек Александр. – Как только твоя внучка станет святой, она по определению будет восседать на небесах рядом с Господом и отмаливать грехи своих близких. В вашей церкви будут выставлены ее мощи, пилигримы со всего мира будут приходить, чтобы помолиться им.

Это очень ответственное решение. Что ты можешь добавить ко всем этим свидетельствам?

Бальдо Розамунди почтительно склонил голову.

– Мои личные впечатления. Когда она была маленькой девочкой, я уже обладал огромными богатствами, но они для меня ровным счетом ничего не значили. Не находил я радости в жизни. И вот семилетняя Дора, заметив мою грусть, убедила меня помолиться Богу и попросить счастья. Я помолился и стал счастливым. Она ничего не хотела для себя, ни ребенком, ни молодой девушкой.

Я дарил ей самые дорогие драгоценности, но она никогда их не носила. Продавала, а деньги тратила на бедняков.

После ее смерти я тяжело заболел. Врачи пускали мне кровь, пока я не стал прозрачным, как призрак, но состояние мое не улучшалось. И однажды ночью я увидел ее лицо, услышал обращенные ко мне слова: «Ты должен жить, чтобы служить Богу».

Александр воздел руки к небу, словно благодаря Господа за чудеса, укрепляющие веру, снял митру, положил на стол между ними.

– И как же ты стал служить Богу?

– Вы, должно быть, знаете, – ответил Бальдо Розамунди. – Я построил в Венеции три церкви. В память о внучке содержу дом сирот. Я отказался от плотских наслаждений, недостойных мужчины моего возраста, и вновь обрел любовь к Иисусу и Благословенной Мадонне, – он выдержал паузу, и на его губах промелькнула кроткая улыбка, которую Папа хорошо помнил. – Ваше святейшество, только скажите, как еще я могу послужить церкви, и я все исполню.

Александр сделал вид, что обдумывает его слова.

– Тебе, должно быть, известно, что после избрания на папский престол моя величайшая мечта – возглавить новый Крестовый поход. Привести христианскую армию в Иерусалим и вернуть христианам место, где родился Христос.

– Да, да! – с жаром воскликнул Розамунди. – Я использую все свое влияние в Венеции, чтобы вы получили в свое распоряжение прекрасный флот. Вы можете рассчитывать на меня.

Александр пожал плечами.

– Венеция, как ты знаешь, обхаживает турок. И венецианцы никогда не станут подвергать опасности свои торговые пути и колонии, поддерживая Крестовый поход.

Я это понимаю, как, разумеется, и ты. Что мне действительно нужно, так это золото на жалованье солдатам, на продовольствие и вооружение. Священный фонд недостаточно велик, несмотря на налоги со священнослужителей, несмотря на десятину, которую платит каждый христианин. С римских евреев я беру две десятины. Но денег на Крестовый поход все равно не хватает, – тут Александр улыбнулся и добавил:

– Вот тут ты и можешь послужить церкви.

Бальдо Розамунди задумчиво кивнул. Даже изобразил изумление, вскинув брови. И смиренно ответил:

– Ваше святейшество, скажите, сколько вам нужно, и я все сделаю, даже если мне придется заложить мои корабли.

Александр уже прикидывал, какую сумму можно потребовать с Розамунди. Наличие святой в семье привело бы к тому, что при любом королевском дворе христианского мира Розамунди принимали бы с распростертыми объятьями. Святая охраняла бы всю семью от могущественных врагов. И пусть в истории христианства насчитывалось почти десять тысяч святых, лишь несколько сотен из них утверждались Римскими Папами.

Александр заговорил медленно, роняя каждое слово:

– Твоя внучка, несомненно, благословлена Святым Духом. Она показала себя истинной христианкой, прославила царство Божие на земле. Но, возможно, прошло слишком мало времени после ее смерти, чтобы канонизировать ее. Очереди ждут и другие кандидаты, некоторые по пятьдесят и сто лет. Я не хочу торопиться. В таких делах спешка ни к чему.

Бальдо Розамунди, который только что лучился уверенностью в том, что все сложится как нельзя лучше, разом сник.

– Я хочу при жизни помолиться над ее мощами, – едва слышно прошептал он. – Так долго мне не прожить.

Я хочу, чтобы на небесах она замолвила за меня словечко.

Я искренне верю в Христа, как и в то, что моя Дора – святая. Я хочу поклоняться ей, пока сам нахожусь на земле.

Умоляю вас, ваше святейшество, скажите, что я должен для этого сделать.

Александр видел, что Бальдо не кривит душой, действительно верит в святость своей внучки. А потому, как азартный игрок, удвоил сумму, которую намеревался попросить.

– Нашему фонду недостает пятисот тысяч дукатов.

Получив их, христианский мир сможет взять Иерусалим.

Бальдо Розамунди аж подпрыгнул. На мгновение прижал руки к ушам, словно не хотел услышать ответ Папы.

Но быстро пришел в себя, и по его лицу разлилось блаженство.

– Благодарю вас, ваше святейшество. Но вы должны лично прибыть в Венецию и освятить ее мощи.

– Это моя обязанность, – спокойно ответил Александр. – Святой выше любого Папы. А теперь помолимся вместе и попросим ее замаливать наши грехи на небесах.