Волков переулок. Хорошее название. За углом — Зоологическая улица. Еще лучше. Самый центр Москвы. Панельная девятиэтажка. Обшарпанная. Но рядом новые светло-кирпичные дома для богатых и знатных. Это вдохновляет. Значит, жизнь налаживается. Но очень отвлекают вопли зверей. Дом нависает над задними вольерами зоопарка, и потому внезапно вздрагиваешь от истеричного кудахтанья павлина или грозного рыка льва. Симфония! Обезьяны тоже кричат противно. Как скандальные соседки.

Мой пациент сидит на краю кровати. Ему пятьдесят девять лет. Сломал ногу, травма головы, болтлив, плаксив, расторможен… Красные мятые трусы с лампасами, болтающаяся на плечах майка с голубой буквой «Д» («Динамо», значит). Встрепанные волосы. Тапки без задников. Он поочередно вынимает из тапок худые мозолистые стопы и чешет ими голени. Поочередно то левой, то правой. Чаще правой, у него там был перелом. Голова у него тоже травмирована. Упал с табуретки. Полез фрамугу закрывать. Очень звери надоели. Под вечер так разорались, что просто кошмар! А он выпимши был. Изрядно. Вот и упал. Житейское дело. В больнице лежал целый месяц!

Он, оказывается, в жизни часто падал. Так уж сложилось. И если в цирке его страховала лонжа, то судьба ему эту лонжу не предоставила.

— Я бью чечетку с восьми лет. Но вначале работал в цирке подкидным. Без лонжи. Потом решил — ша! Разобьюсь. Забоялся. Стал работать у великого Вильямса. Вы не знаете Вильямса?! Он из Америки в Одессу умирать вернулся. Но умер не сразу. Взялся меня учить. Но сперва — экзамен. А как экзаменовал! Сам протанцевал и говорит: «Повтори!» Я повторил прилично. Он принял. Многих отсеял, а меня взял. Два года учил, до седьмого пота, а потом говорит: «Хватит, Лева, учиться. Поезжай, Лева, по стране, хлеб зарабатывай. Ты — сирота, Лева, пора зарабатывать. За тебя некому заступиться». Я танцевал повсюду. Даже у Цфасмана и Утесова. Потом при Сталине джаз запретили, и я пошел учиться в Гнесинское. Пожалуйста! — за два года прошел весь курс, стал ударником. Та же чечетка, только руками. Знаете, какую я бью дробочку? Вы будете в истерике! Устроился на теплоход. Круиз. По Дунаю плавал, вокруг Европы. Жена — Тамара — метрдотель в «Минске». Тоже специалист своего дела. Нет, в «Минске» дробочку не бил. Семейственность. Кроме того, какая там дробочка под контролем жены? Сразу сбиваешься. Опять же, бабы вокруг классные. Нет, на теплоходе лучше. Отбарабанил, покуражился — и в каюту.

Тамара, открой шкаф, пусть он посмотрит на мои барабаны! Он таких барабанов никогда не видел и не увидит. Мне обрывают телефоны — продай, Лева, ты больше работать не будешь. Нет, буду! Они мне стоили восемьсот фунтов! Я еще пока подожду.

Вы какой ручкой рецепт пишете? Я коллекционирую английские ручки. У меня есть одна, которая вам понравится. Но это не сегодня. Не толкай меня, Тамара, пусть он меня сначала вылечит, тогда я ему ручку подарю.

Извините, нам еще один врач обещал помочь. Нет-нет, я еще ничего такого не сказал. А где вы работаете? Вы кандидат? Доктор? Тамара, мы останавливаемся на нем, он нам подходит. Он на меня хорошо действует, я при нем реже плачу. Ну вот, опять слезы. Сейчас успокоюсь (закрывает глаза ладонью). Вы должны выслушать про мою жизнь, тогда поймете, зачем я такой нервный.

Почему эти звери в зоопарке так ревут? Тоже нервные?

Тамара! Дай ему пачку «Kent». Не надо? Не курите? Ничего, будет на память.

Я вас очень прошу… (Плачет, успокаивается.) Вылечите меня. Я ничего не пожалею. Вы видели мои барабаны? Вот то-то! Я работать пока не буду, но их ни за что не продам. Даже вам. Вам не нужны барабаны? Странно… Да, вы же не по этой части.

Когда я бью дробочку, люди просто впадают в экстаз. Даже моя жена Тамара. Обменивает гнев на милость. Представляете? Тамара, не обижайся, это я шучу. Ты мои шутки знаешь.

…Назначил я ему лечение — массаж, ванны, какие-то сосудистые препараты, ноотропы. Чтобы слегка «поумнеть» (его выражение). Гимнастику для ноги — разрабатывать голеностоп. Он у него потерял эластичность. Помните «Зимний вечер в Гаграх»? Нога не гнется, ритма нет, но очень хочется стать чечеточником (замечательно играют Евстигнеев и Панкратов-Черный). Здесь с ритмом было все в порядке, осталось только подлечить ногу. И заодно — голову. Плаксив, слезлив и обидчив он был чрезмерно.

Через какое-то время я его опять навестил. Он уже начал ходить. Бродил по комнате в прежних жеваных красных трусах, но вместо майки надел линялую футболку с иностранным текстом на груди: «I want you», а на спине — «Fuck you». Лаконично.

— По-английски понимаете? — спросил он меня строго.

— Немного, — ответил я.

— Молодец, люблю образованных людей!

Лечебную гимнастику делать отказался категорически: «Что я, шимпанзе какой-то, приседать и подпрыгивать? И кричать: «Ух, ух, ух?!». Он так смешно заухал и стал чесаться под мышками, что я стал смеяться. Даже слезы выступили. Он был польщен. «Я всегда хорошо кривляюсь. А когда на барабанах работал — такое вытворял в экстазе, что никакой обезьяне до меня не дотянуться: дым, треск, звон. Но дробочку тянул стройненько, тр-р-р-р-рах! Я — мастер этого дела. А обезьяны что? Каждый вечер под окнами гукают. Кому в клетке сидеть интересно?»

Я решил к нему подстроиться. «Раз, — говорю, — гимнастику неохота делать, начните танцевать, эдак с элементом чечетки, все-таки произойдет движение какое-то. Тем более что вы были настоящим асом. И нога быстрей разработается». Это ему понравилось. Он вскочил и начал как-то подтанцовывать, шаркать больной ногой, прищелкивать пальцами, сложил губы сердечком и стал в такт приглаживать встрепанные перья-волосы. Как подвыпивший попугай на жердочке. При этом он еще издавал какие-то кряхтящие звуки, обозначавшие, возможно, аккомпанемент или призывные крики самца того же попугая. Когда я ему это сказал, он не согласился: «Нет, женшину (именно через «ш») надо брать сперва обхождением, а потом уже лихостью».

Я с ним полностью согласился. Лихость — это непременно. Она у него была с избытком. Даже когда он пребывал в болезненном состоянии.

Постепенно он настолько окреп, что отправился долечиваться в санаторий. «Уезжаю на отдых. Тридцать лет не кантовался на отдыхе. Тамара через свой ресторан устроила. По блату. Поставила им дефицитные продукты: колбасу салями, печень трески. Обещала, что они там меня будут носить на руках и сдувать пылинки. Мне это надо? Главное, я там отдохну от звериных криков. Они уже здесь так надоели, что я готов на любые условия. Пусть даже носят на руках. Я потерплю».

Когда он вернулся, то долго не давал о себе знать. Наконец позвонил, сдержанно поблагодарил и сказал, что уезжает в круиз бить «дробочку». Я пожелал ему попутного ветра и чистой воды. Про английскую ручку и барабаны в шкафу он больше не упоминал. А я как еду мимо зоопарка, так и вспоминаю этого лихого чечеточника и его фирменную дробочку.