9

Не успел я повернуть ключ в замке зажигания, как из недр бардачка услышал нежную соловьиную трель. Выдвинув антенну телефона, довольно игриво говорю:

— Я вас очень внимательно слушаю.

— Буду через несколько минут, — докладывает объявившийся коммерческий директор. — Никуда не уезжай, все дела побоку.

— Слушай, куда подевался мой водитель? — притворяюсь абсолютно непонимающим и выслушиваю в ответ короткие гудки.

Ну, раз так, дорогой Сережа, тебе придется за мной побегать, слишком уж долго ты держал меня в напряжении.

Однако отъехать от офиса мне не удалось. Возле моей «Волги» затормозил «ниссан», в котором с безразлично-отсутствующим видом сидели гвардейцы Рябова. И тут же, резко набрав скорость, умчалась куда-то моя личная охрана, даже не просигналив на прощание.

Да, как все-таки хорошо мы изучили друг друга, мои дальнейшие действия после разговора Рябов просчитал еще до его начала. Внезапно чувствую: в крови возникает жар и легкая дрожь пробегает по телу. Еще толком ничего не понимаю, а организм уже реагирует. Это может означать лишь одно, возбуждение всегда охватывает меня перед лицом опасности. А затем приходит спокойствие, потому что иначе боя не выиграть.

Почему-то считается, что наиболее опасными являются профессии военных, ментов и пожарников. Это — ложное мнение. Ушло в отставку поколение, так и не узнавшее, что такое настоящие боевые действия; менты, если и теряют людей, то больше из-за небрежного отношения к собственной безопасности. Я же о своих людях забочусь, моя охрана бронежилетов не снимает. Кто мешает это делать ментам, особенно если учитывать их методы самозащиты с дурацкими предупредительными выстрелами? А пожарники, или, вернее, пожарные… Напрасно что ли об их мастерстве играть в домино легенды сложены?

Другое дело коллекционеры. Сколько их у нас, полпроцента населения, не больше. Имею в виду настоящих коллекционеров, а не людей, по случаю вкладывающих деньги в искусство, которые, к моему немалому удовольствию, расплодились в последнее время. Значит, полпроцента. И кто бы подсчитал, сколько из них счастливо умирает в собственной постели, кому повезло не быть убитым, посаженным, ограбленным? Так это еще в относительно спокойные времена, а сейчас, когда беспредел постепенно достигает своего апогея? Быть коллекционером сегодня — значит ежедневно подвергать свою жизнь опасности. Я в этом убедился лишний раз, когда ко мне за помощью обратился известный искусствовед и литературовед Николай Хождаев.

Ну кто бы на его месте беспокоился, какой военный или пожарник? Девяносто лет человеку, семьдесят из них ушло на коллекционирование. А за семьдесят лет в нашей стране, где еще во времена моей юности произведения искусства буквально под ногами валялись, можно было насобирать таких вещей, что поневоле за свою жизнь опасаться станешь. Хотя эти опасения от гробовой доски не защитят, и в девяносто лет жить тоже хочется. А еще хочется, чтобы экспонаты, на которые ушла вся жизнь, не попали в руки к людям, которым стало безопаснее и экономически выгоднее бомбить таких стариков, чем грабить банки. Вообще-то налет на банк сейчас может состояться лишь в художественном фильме. Да и какой банк способен конкурировать с коллекцией того же Хождаева, если за мои скромные услуги старичок расплатился четырьмя работами Казимира Малевича.

Эти холсты весят немногим более двух килограммов, но кто знает, сколько мешков денег составляет их эквивалент. Правда, подсчитать можно. В свое время было любопытно — сколько весит миллион? Если сторублевками — ровно восемь килограммов. Сколько центнеров этих условных сторублевок отвалил мне Хождаев в виде четырех полотен — считать неохота.

Когда-то в моем личном собрании был один Малевич, но авангард всегда больше радовал душу покойного тестя. После того, как он наконец-то скончался, позволив мне почувствовать себя настоящим хозяином дела, я этого Малевича продал одному швейцарскоподданному французу за миллион долларов. Понимаю теперь, как продешевил, потому что за трех Малевичей из коллекции Хождаева уже предлагают пять миллионов, но теперь я не спешу. Стоит только начаться двадцать первому веку, а он не за горами, как, уверен, цена этих картин удвоится.

Четвертым Малевичем мне пришлось поделиться со своим зарубежным партнером, обеспечивающим прикрытие операции. Так что старичок Хождаев сейчас спокойно живет в Амстердаме, не беспокоясь за свою жизнь и сохранность громадной коллекции.

Ну, может быть, ему архива жаль. Его через месяц попытались протащить через таможню, когда об операции по перекидке коллекции знали все, кому ни лень, а тем более — компетентные органы. Вот чекисты взбеленились, узнав, что Хождаев сумел перебраться в Амстердам вместе с принадлежащей ему собственностью. Конечно, на самого ученого им плевать зигзагом с Лубянки, но коллекции его жалко. Нашли к чему прицепиться, вон их сколько собраний только в последнее время по стране родной разворованных, ищите. Так нет, это же потеть нужно, а в данном случае и так известно местонахождение одной из крупнейших коллекций Восточной Европы.

Надрываются эксперты и чекисты — Россия лишилась уникальных работ великих мастеров, караул, надо бы их вернуть. Так все-таки, кто собирал шедевры, Хождаев или его бывшая родина — этого никак не пойму. И вообще, мало ли шедевров разбазаривали по всему миру те же самые чекисты в свое время? Чего только стоят бартерные сделки Ленина и Хаммера, вывозившего из России произведения искусства эшелонами. Вот бы чем заняться, так нет, всех почему-то больше интересует собрание Хождаева, стоящее копейки в сравнении с тоннами произведений искусства, которыми торговали схватившие власть большевики при помощи своих германских партайгеноссе.

А что, у меня в Германии корешей нет? Есть, и не один. Его-то и считают ключевой фигурой в операции по обеспечению спокойной жизни Хождаева. А то, что разработана она не в Москве, а в Южноморске, до сих пор тешит мое тщеславие.

И, слава Богу, что коллекция в Амстердаме. Угроза жизни Хождаеву была реальной, но кто бы защитил его; что бы произошло, если бы старичка грохнули, а собрание украли? Почти то же, что и всегда — убийц бы не нашли, коллекции — тем более. И при этом искусствоведы бы не орали, как сейчас, когда собиратель живой здоровый за границей: караул, где бесценная коллекция, немедленно подключить Министерство безопасности и иностранных дел. Да, молчали бы себе в тряпку, хотя прекрасно понимают — такие ограбления делаются не для того, чтобы потом картинами на колхозных рынках торговать, для них другой базар существует, за пределами так называемого Союза Независимых Государств.

Приятно все-таки осознавать, что я не только обезопасил жизнь известного ученого, но и сохранил принадлежащую ему, и только ему собственность. Что делать, какова страна, таковы законы. Тот француз, которому я в свое время перекинул Малевича, как-то посчитал, что платит чересчур большие налоги. И решил на них сэкономить, приняв швейцарское подданство. И, когда он тащил свою коллекцию из Франции на новую родину, все об этом прекрасно знали, но никто не визжал, что страна потеряла бесценные произведения искусства…

Плюхнувшийся на сидение рядом со мной Рябов сходу оторвал от философских рассуждений. Я молча достал сигарету, но Сережа по своему обыкновению даже не потребовал, чтобы я отказался от курения в его присутствии. Больше того, он взял зажигалку, лежащую на корпусе спидометра, и дал мне прикурить. Это лишний раз подчеркнуло серьезность пока неизвестных мне событий.

— Что, Сережа, в наш город цирк приехал? — интересуюсь у Рябова, нарочито-подчеркнуто выпуская дым в его сторону.

Сережа проглотил и этот не вполне дружеский жест, а потом спросил:

— Ты получил приглашение на прием к губернатору?

— Конечно. Иначе, отчего тебе так тревожиться? Там наверняка состоится грандиозное побоище.

Рябов пропустил мимо ушей мое предположение и чуть ли не в приказном тоне заметил:

— До того, как побываешь на приеме, не предпринимай никаких действий. Дай слово.

— Ну да, я как раз сейчас и хотел предпринять кое-какие действия. Говорят, картофель подорожает, прикупить на зиму хочу.

— Ладно. Все равно узнаешь. Погиб Логвиненко.

— Чего ты выступаешь, Сережа? Он наверняка переходил улицу на красный свет, да? — закипаю я. — Ничего, я тебе сейчас скажу, кого следующего автобус собьет. Чжэуса знаменитого, потому что ему уже пару лет на кладбище прогулы ставят. Понял, Рябов?

— «Глобус» не входит в нашу систему, — парировал Сережа. — Это их внутренняя проблема.

— Но Логвиненко хотел перейти к нам. А значит…

— Ничего это не значит. И Чирус имеет право разбираться со своими людьми, как хочет, — старался сдержать меня Сережа.

— Во-первых, Логвиненко не человек Чируса, он просто был вынужден платить десятину. И ты сам отмечал, что аппетит у этого, пока еще не покойника, стал расти. «Глобус» быстро набирал обороты именно благодаря своему директору. И я не зря говорил тебе, что мы возьмем его в свою систему предприятий.

— А я не зря говорил, что этого не нужно, — с горечью сказал Сережа. — Но ты не послушал. Жаль. В конце концов, нас это не касается…

— Кому ты гонишь пену, Рябов? Нас это не касается? А завтра пойдет шелест — как только Логвиненко решил работать с нами, ему сразу стало тошно жить. И этот Чирус будет набирать дивиденды за мой счет? Мол, пусть кто-то еще попробует уйти от меня даже к такой фирме, как «Козерог», смерти не миновать. И все потому, что он уверен, быть может, благодаря тебе — ему ничего не грозит.

— Насчет меня… Ты такого допустить не можешь. Назло говоришь, — выдохнул Рябов.

— Ага, Сережа. Наконец-то ты стал вещать, что думаешь. Значит так. Я не позволю Чирусу чувствовать себя хозяином города. Понял?

Рябов не решился переступить черту, разделяющую наши отношения, и заметил:

— Понял. Хозяев сейчас развелось, как собак нерезаных.

— Вот именно. В свое время ты контролировал спокойствие на улицах Южноморска. Но, видимо, не всех гнид выдавил. Чирус, мать его… Еще два года назад был дешевым рэкетиром, а теперь — крутым бизнесменом себя чувствует, бензином промышляет, наверное. Чем там его фирма занимается?

— Всем понемногу, — ответил всезнающий Рябов, — в основном, торгует. Они пытались наладить свое производство, но путного ничего не вышло.

— Грабить и убивать привычнее? Ничего, я их от этих привычек отучу. Сколько времени тебе нужно, чтобы Чирус лег рядом с Логвиненко?

— Ты представляешь, что будет потом? Это же блатные, у них свои законы…

— А вот я не блатной, их законы знать не обязан. Я для них фраер и могу вести себя соответственно.

По губам Рябова проскользнула усмешка.

— Все мы фраера. Но ты особенно… Как вспомню о «Ромашке» — дрожь пробегает. Ты же глава фирмы. Ну, я другое дело. Мне по должности положено тебя от неприятностей ограждать. Трудно. Ты же сам на них постоянно нарываешься.

— К слову, о «Ромашке». Тогда ты тоже мямлил, но я решил все по-другому. И оказался прав.

— Благодаря моей подпоре.

— Это тоже. Но большую благодарность заслужил Саша. Он прикрывал тыл, когда мы с Астрономом перестреляли эту банду. Кстати, где Саша?

— Нет его. Так что на продолжение своих военных подвигов не надейся. Теперь, если после нашего разговора снова сделаешь вид, что со мной согласился, а сам на Чируса нацелишься, Саша тебе не помощник. И другие ребята тоже. Это только твой любимчик Саша… Вместо того, чтобы мне доложить, потопал за тобой с гранатометом. Теперь этого не будет.

От меня не скрылось, что слово «любимчик» Сережа произнес с какой-то непонятной иронией.

— Рябов, — резко выбрасываю окурок в открытый ветрячок, — не забывайся. Я спросил, где Саша?

— Саша, между прочим, мне подчиняется, — как можно мягче заметил Рябов, — и сейчас у него есть задание. Давай договоримся так. До приема у губернатора — никаких действий. И с сегодняшнего дня соблюдай предельную осторожность. От этого придурка Чируса всего ждать можно.

— Тем более, его надо замочить… Ладно, Сережа, не волнуйся. Приму все меры предосторожности. Если ты говоришь, что от Чируса может исходить опасность, значит я должен его грохнуть прежде, чем он меня. Правильно?

На положительную реакцию не рассчитываю. Потому что Рябов всегда говорит гораздо меньше, чем знает. Я не обижаюсь, у него своя манера работы. А у меня своя.

— Сережа, ну чем мы рискуем? Как учил в свое время главный коммунист всю страну? Нет человека — нет проблемы.

— Не боишься? В таком варианте позиции твои в городе… Словом, пошатнуться они могут. Вспомни, мы ведь в поддавки играли, ставили специально на проигрывающую сторону в борьбе за пост мэра.

— Сережа, можно подумать ты забыл о моем друге Коте. Тогда я подстраховался. Так что в глазах мэра — мы бойцы невидимого фронта, ковавшие его победу. Ну, он в городских делах — человек свежий, кроме мэра есть связи и посерьезнее. Твои конторские кореша, например. В крайнем случае — есть компромат, неиспользованный до сих пор. Помнишь, что я тебе сказал, после разборов с «Ромашкой»? Пусть хоть десять лет лежит, все равно может пригодиться. Кроме того, вот уже двадцать лет, как я, скажем так, в приятельских отношениях с Константином Николаевичем. Недавно очередной заказ его выполнил. Когда он был секретарем обкома по идеологии, должен сказать, аппетиты его отличались скромностью, не то, что сейчас. В общем, позиции в городе у меня сильные. А насчет безопасности, так ты все-таки приучил меня постоянно пистолет таскать, да и ребята все время рядом. Иногда мне кажется, даже в моем унитазе кто-то спрятался. Из унитаза человека грохнуть можно?

— Был такой случай, — Рябов явно обрадовался, что я увел его в сторону от основной темы разговора. — В средние века. Японец один придумал.

— Тогда унитазов не было.

— Ну и что? На твоей даче точно такой сортир, как тыщу лет назад. Да, тогда японец одного князя убить должен был. И чтоб концов не нашли.

— Я догадываюсь, что понятие «заказное убийство» — новинка лишь для нашего общества. Так что японец?

— Спрятался в дерьме, через камыш дышал. Когда князь присел в сортире, он его насквозь копьем прошил. И спокойно ушел.

— Представляю себе, каково ему было отмываться.

— Если сейчас грохнуть Чируса, нам отмываться будет не проще, — начал проводить аналогии Рябов и тут же добавил свою излюбленную поговорку: — Береженого Бог бережет.

— А меня — Рябов. Трудно быть богом, Сережа?

— Это ты у Стругацкого спроси. Вот с тобой быть трудно.

— В чем же дело?

— Расслабляться не позволяешь, — засмеялся Сережа и вопросительно посмотрел на меня.

Все-таки, что значит понимать друг друга без слов. Я вздохнул и примирительным голосом пробормотал:

— Ладно. Даю слово. Но после приема…

— Конечно, — тут же согласился со мной Сережа и чуть ли не умоляющим тоном добавил. — С этого момента ты согласовываешь…

— Уговорил. Могу ли я сейчас поехать к…

— Не можешь. Ты сейчас не к ней, а домой отправишься. Жена должна быть на приеме с тобой. Побудь с ней немного. Чтобы очередной встряски не было. Вдруг она на приеме тебе рекламу сделает. Расскажет какой-то подруге о том, что ее муж примерный семьянин. В больших кавычках.

Только профессионал высокого класса, как Сережа, принимает во внимание и такие нюансы. В очередной раз приходится убедиться — лучшего коммерческого директора нет ни в одной фирме города, а быть может, и во всей стране. Вот что значит правильно подбирать кадры, которые решают если не все, то очень многое. А все решаю только я, и Рябов это порой специально подчеркивает. Но ведь я тоже не пальцем деланный, прекрасно понимаю, отчего он так поступает.

—* Насчет жен и приемов, Рябов, это хорошо придумано, — делаю смелый философский вывод. — Иначе, где бы мы могли пообщаться с собственными супругами? Кстати, Сережа, тебе не пора ли жениться?

— Только после Константина. Он надолго в Питер?

— Сережа, — по-настоящему удивляюсь я. — Марина на тебя до сих пор дуется, Костю ты тоже не видел. Откуда…

— Оттуда, — равнодушно бросает Рябов.

— И когда тебе надоест подслушивать?

— Это тоже моя работа.

— Выходит, снова начал…

— Да, сразу же после того, как Логвиненко получил три пули в голову. Расстарались, одного контрольного выстрела им уже мало… Ну, все, мне пора. Дел — по горло. А ты давай домой, — напоминает Рябов о моем обещании и выходит из машины.

Я прикурил очередную сигарету, подумал о том, что все-таки последнее слово должно оставаться за мной и окликнул Сережу:

— Рябов!

Когда начальник моей службы безопасности подошел к дверце «Волги», я с огорченным видом прошептал:

— Забыл дать тебе еще одно слово…

Рябов понимает какого сорта фраза сейчас последует, но поощряет мое смирение, специально подставляясь:

— Какое?

С удовольствием вскидываю руку в пионерском салюте и чеканю каждое слово:

— Торжественно клянусь быть верным заветам великого Рябова и пожизненно не пользоваться дачным сортиром.

Вот тут-то Сережа посчитает, что я закончил свое выступление. Поэтому замолкаю, но стоит только Сереже повернуться спиной, быстро продолжаю:

— А если я нарушу данное мной слово, то только при условии, что в выгребной яме будет обеспечивать мой тыл лично товарищ Рябов, дыша через камыш.

Рябов резко развернулся и продемонстрировал мне тот же жест, который я показывал с утра пораньше Трэшу.

— Ты чего это мне сигналишь?

— Копье показываю. Из выгребной ямы, — все-таки оставил последнее слово за собой перенявший некоторые мои манеры Сережа.